Марта
Проснулась я очень рано. На улице уже рассвело, но предутренний воздух сохранил чистоту и свежесть. Где-то рядом пересвистывались птицы, на траве блестела роса, и солнце, только-только взобравшееся на небосвод, было удивительно нарядного, ярко-желтого цвета.
– Встала? – Жуков выбрался на улицу, остановился на пороге, зевая, пробурчал: – Рань какая…
– Разбудила? – Мне не хотелось его будить, он спал в холле, на диване, подсунув сложенные лодочкой руки под щеку, прижав локтем полусползший плед и обиженно нахмурившись, точно видел во сне что-то не очень приятное.
– Дверью хлопнула. – Никита вздрогнул и, обняв себя, пожаловался: – В дом иди! Холодно ведь!
– Свежо.
– Холодно, – упрямо повторил он и набычился. Сонный, на щеке красные отпечатки, волосы слева примялись, а справа дыбом стоят, и лицо опухшее. – Мне по утрам всегда холодно. Пошли в дом, не стой тут.
В доме было по-утреннему сумрачно, Жуков, забравшись на диван, закрутился в плед и, уставившись на меня печальными сонными глазами, поинтересовался:
– Ну?
– Что «ну»? – После улицы в доме было как-то… скучно, что ли. Свет, проникающий в окна, казался таким же искусственным, как и медвежья шкура на полу.
– Рассказывай, куда собиралась. Без меня, между прочим.
– Никуда. Просто подышать.
– Не верю, – высунув из складок руку, Жуков кое-как пригладил волосы.
– Ну и не верь. Я вообще тебя…
– Ни о чем не просила, – закончил он, шмыгнув носом. – А я, между прочим, целую ночь на жестком диване, под одним пледом! Замерз, и шея болит, и вообще беспокоился, а она – не просила… Нельзя быть такой… ладно, проехали. Наверное, даже хорошо, что ты встала. Вещи соберешь и адью… – Он широко и сладко зевнул, мотнул головой и изменившимся, хрипловатым голосом закончил: – Домой вернешься и обязательно к другому врачу запишись, только к специалисту, ясно?
Ясно… ясно, что пока ничего не ясно, я об этом и думала там, на пороге. Воздухом дышала и думала, и мысли были такими же кристально чистыми, свежими и легкими, как сегодняшнее утро. И логичными. Вероятно, Никита верно говорит, мне лучше бы уехать, но… во-первых, если он прав и дело в том, что нас с ним хотят убить, то, уехав, я ничего не добьюсь. В том смысле, что ни на шаг не приближусь к пониманию того, кому понадобилось избавляться от меня столь мудреным способом. Во-вторых, тронь милейшего Викентия Павловича, и окажется, что всего-навсего произошла ошибка, он покается, принесет извинения и, возможно, компенсирует моральный ущерб, но заказчика не выдаст. Ну а в-третьих, нельзя бросать Жукова.
– Ты это серьезно? Марта, ты это серьезно?
– Вполне.
– Марта, ты… ты… ты что, не врубаешься, насколько это опасно?
– Врубаюсь.
– Тогда какого хрена ты…
– Не ругайся.
– А ты не перебивай! – Он вскочил и, запутавшись в мягких складках пледа, едва не упал. Разозлившись еще больше, Жуков скомкал плед, швырнул его за диван и, подскочив ко мне, схватил за плечи. Сжал.
– Больно!
– Ничего, потерпишь. – Но хватку ослабил. – Марта, ты же взрослая, умная, как мне казалось, а говоришь сейчас ерунду. Ну? А если у тебя опять, как вчера?.. Если скрутит так, что не встанешь?
– Не скрутит. Садись. Смотри, два трупа у них уже есть, верно? И третий им совершенно ни к чему. Значит, пока здесь безопасно. Что бы они тут ни делали, к мгновенной смерти это не приведет. Я вот о чем сегодня думала. Когда я обратилась в центр, мне посоветовали витаминный комплекс, на травах.
– И после этого у тебя начала болеть голова?
– Не сразу, но если вычислять логически, то да, и в схему вписывается. Я витамины пила долго, где-то месяц или два, а потом начались мигрени, и Викентий Павлович назначил комплексное обследование… а дальше я оказалась здесь. Теперь, в случае моей скоропостижной кончины, подозрения если и возникнут, то сойдут на нет. И дело не в том, что имеется диагноз, карточку изменить несложно, а в том, что при мне обнаружат таблетки без маркировки, которые я принимала. И готова спорить, там совсем не витаминный комплекс. Зачем принимала? А модно сейчас – диеты, очищение организма, травяные сборы… это я к тому, что дополнительно меня травить незачем.
Я говорила и сама удивлялась тому, насколько все просто получалось. Желтые витамины в коробочке – экспериментальная разработка, исключительно из уважения к вам, поразительный результат… розовые таблетки обезболивающего, спасительная вязкая сладость на языке, блаженный покой. А Викентий Павлович еще несколько раз повторял, что нельзя бросать пить витамины, что сейчас организму, как никогда, нужна помощь.
Какая же я…
– Идиотка, – высказался Никита. – Ты даже не понимаешь, во что ввязываешься!
Можно подумать, он понимает. Нет уж, отступать я не привыкла, поэтому, стараясь держаться как можно более независимо, поинтересовалась:
– И какие у нас на сегодня планы?
Пожалуй, только теперь я начинаю понимать, как много сделали для меня и Елена Павловна, приютившая до родов в своей квартире, а после еще и помогавшая с ребенком, и Зоя Михайловна с ее тяжеловесным ворчанием и золотыми руками, и Вера Андреевна, сумевшая сделать воистину невозможное – подарить мне дом.
Мне отчего-то хочется думать, что дом от нее, не от Костика и его семьи.
Две высокие березы во дворе растут рядышком, переплелись ветвями, будто не в силах расстаться друг с другом, а яблонька, наоборот, низенькая, перекрученная, корявая, с сине-серебристыми пятнами лишайника и пушистыми мягкими листочками. Цветы уже облетели.
Людочка, вцепившись ручонками в скамейку, стоит неверно, покачиваясь, готовая в любой момент плюхнуться на попку. Белое платьице в синий горох, синие банты в желтеньких волосах, синие любопытные глазенки.
– Дай! – требовательно произнесла Людочка и насупилась. – Дай, дай, дай!
Срываю лист, сую в ладошку. Нет, есть нельзя. Забавная, сейчас все-все в рот тянет. Елена Павловна говорит, что в этом возрасте это нормально. Говорила. Правильно теперь в прошедшем времени, и темная обида – снова бросили – комком подкатывает к горлу, черная-черная, едкая-едкая, от такой не откупиться мыслями о придуманной стране.
– Ня! – Людочка все-таки садится, хорошо, лавка широкая, и, скривившись, кричит.
– Ой, а кто это тут плачет? А кто это тут такой красивый… драсьте, я Нинка, Мотвина, соседка, значит. Вот, думаю, зайду, поздоровкаюсь. Ух ты какие сердитые… идет коза рогатая за малыми ребятами… – Женщина сделала «козу», и Людка замолчала, уставилась настороженными круглыми глазенками. – Так вы, значится, тута жить станете?
– Да. – Немного страшно, впервые я одна. И пыльный дом уже не кажется дружелюбным. Я же ничего не умею, совершенно ничего.
– Незамужняя? – Соседка покачала головой. – Вот ведь…
Не понятно, кого она осуждала, меня или Костика, о существовании которого вряд ли догадывалась. Но осуждение осуждением, а в гости Нина напросилась, отказать я не смогла. Вечером пили чай, Людочка дремала, укрытая теплым овчинным тулупом, устала за день, набегалась, да и я, признаться, охотно прикорнула бы рядом.
– А работать, значит, в библиотеку? – Нинка сидела, подперев подбородок ладонью, а Сара Марковна, соседка из дому напротив, разливала чай по стаканам.
– Да.
Это место – последний подарок от Веры Андреевны, умудрившейся какими-то одной ей известными путями добиться, чтоб меня приняли, без опыта работы, без трудовой книжки, с ребенком… Вера Андреевна сказала, что мне как матери-одиночке положены льготы и, значит, грех не воспользоваться.
– Ну, в библиотеке, оно, конечно, нетяжко, эт тебе не ферма, там другое.
– Кому что. – Сара Марковна подвинула мне стакан и сахарницу. – Одним ферма, другим библиотека.
– От вы снова за свое! От ни минуты помолчать, чтоб не переиначить, не возмогете!
– Тише, дитя разбудишь.
– А ниче, пусть привыкает, тута не в городе, тута нежностей не будет.
Сара Марковна расправила кружевной воротник. Интересная она: крохотная, высохшая, но не дряхлая, как полагалось бы старухе ее лет, скорее уж изящно-хрупкая, словно старинная карточка, вроде той, которую храню в шкатулке.
– Вы, Берточка, пейте чай, пейте, варенье попробуйте, Ниночка у нас делает потрясающее яблочное повидло.
Пробую. И вправду вкусно. И Нина зарозовела от удовольствия, принялась объяснять:
– А что, тута секретов нету, берешь яблоков, чистишь аккуратненько…
Сара Марковна слушает, кивает, я же смотрю на нее, на седые, аккуратно подстриженные волосы, на строгое платье в пол, на брошь-камею.
– А старуха-то – ведьма! – шепнула Нинка, выходя из дома. – Гляди осторожнее, а то сглазит!
