ГЛАВА LII,
повествующая о важном событии в семействе Уэллера и о безвременном падении красноносого мистера Стиггинса

Считая неделикатным представить молодой чете Боба Сойера или Бена Эллена, не предупредив ее об их прибытии, и желая щадить по мере сил чувства Арабеллы, мистер Пиквик сказал, что он с Сэмом поедет в гостиницу „Джордж и Ястреб“, а молодые люди временно остановятся где-нибудь в другом месте. На это они охотно согласились, и план был приведен в исполнение: мистер Бен Эллен и мистер Боб Сойер отправились на окраину Боро в уединенный трактир, где в былые дни их имена частенько красовались за дверью буфетной, возглавляя написанные мелом длинные и запутанные вычисления.

– Ах, боже мой, мистер Уэллер! – воскликнула хорошенькая горничная, встретив Сэма у двери.

– Лучше бы вы сказали: „Ах, Сэмми мой“, милочка, – отвечал Сэм, отставая от своего хозяина, чтобы тот не слышал их беседы. – Мэри, какая вы красотка!

– Ах, мистер Уэллер, какие глупости вы говорите! – сказала Мэри. – Ах, мистер Уэллер, не надо!

– Чего не надо, моя милая? – осведомился Сэм.

– Вот этого, – отвечала хорошенькая горничная. Да отстаньте вы от меня!

После такого увещания хорошенькая горничная оттолкнула Сэма к стене, заявив, что он измял ей чепчик и растрепал локоны.

– И вдобавок помешали мне сказать то, что я хотела, – сказала Мэри. – Вас уже четыре дня ждет письмо. Получаса не прошло после вашего отъезда, как оно было получено, а на обертке написано: „Спешно“.

– Где оно, моя милочка? – спросил Сэм.

– Я его припрятала для вас, а то бы оно давным-давно пропало, – отвечала Мэри. – Вот оно, берите, хотя вы этого не заслуживаете.

С этими словами, мило кокетничая и выражая сомнения и опасения, не потерялось ли письмо, Мэри извлекла его из-под изящнейшей муслиновой пелеринки и протянула Сэму, который тотчас же поцеловал его с превеликой галантностью и нежностью.

– Ах, боже мой! – воскликнула Мэри, поправляя пелеринку и притворяясь ничего не понимающей. – Почему вы так его полюбили?

На это Сэм ответил одним только подмигиванием, глубочайший смысл коего не поддается никаким описаниям, и, усевшись рядом с Мэри на подоконник, распечатал письмо и заглянул в его содержимое.

– Вот те на! – воскликнул Сэм. – Что это значит?

– Надеюсь, ничего не случилось? – осведомилась Мэри, заглядывая ему через плечо.

– Да благословит бог ваши глазки! – сказал Сэм, поднимая голову..

– Забудьте о моих глазах, читайте-ка лучше письмо, – посоветовала хорошенькая горничная, и при этом глаза у нее смотрели так лукаво и чарующе, что перед ними никак нельзя было устоять.

Сэм освежился поцелуем и прочел следующее:

– Что за бестолковое письмо! – воскликнул Сэм. Как тут разобрать, что оно значит, со всеми этими «он» да «я»! И почерк не отцовский, вот только подпись печатными буквами – это его рука.

– Должно быть, он попросил кого-нибудь написать за него, а сам подписался, – предположила хорошенькая горничная.

– Подождите минутку, – сказал Сэм, снова пробегая письмо и останавливаясь, чтобы обдумать некоторые места. – Вы угадали. Джентльмен, который это писал, изложил все, как полагается, о случившейся беде, а потом мой отец заглянул ему через плечо, сунул свой нос и запутал все дело. Это очень на него похоже. Вы правы, Мэри, милочка.

Уяснив себе этот пункт, Сэм еще раз прочел послание от начала и до конца и, как будто только теперь уразумев его содержание, задумчиво сложил письмо и воскликнул:

– Стало быть, бедняжка умерла! Мне ее жаль. Она была бы неплохой женщиной, если бы эти пастыри оставили ее в покое. Мне ее очень жаль.

Мистер Уэллер с такой серьезностью произнес эти слова, что хорошенькая горничная опустила глазки и призадумалась.

– А впрочем, – продолжал Сэм, со вздохом пряча письмо в карман, сделанного не переделаешь, как сказала старая леди, выйдя замуж за лакея. Теперь уж не исправишь дела, – не правда ли, Мэри?

Мэри покачала головой и тоже вздохнула.

– Придется попросить отпуск у командира, – сказал Сэм. Мэри еще раз вздохнула. Письмо было такое трогательное.

– До свиданья, – сказал Сэм.

– До свиданья, – отозвалась хорошенькая служанка и отвернулась.

– Позвольте пожать вашу ручку, – сказал Сэм.

Мэри протянула руку – очень маленькую, хотя это и была рука горничной, – и встала, собираясь уйти.

– Я скоро вернусь, – проговорил Сэм.

– Вы всегда в разъездах, – сказала Мэри, чуть заметно качнув головой. Не успеете приехать и опять уезжаете.

Мистер Уэллер привлек к себе красавицу и начал ей что-то нашептывать. Через минуту она повернулась и нему и соблаговолила на него взглянуть. Когда они расстались, оказалось, что ей необходимо зайти в свою комнату и поправить чепчик и локоны, раньше чем явиться к хозяйке. Поднимаясь по лестнице, чтобы совершить эту предварительную процедуру, она кивала Сэму через перила и расточала ему улыбки.

– Я вернусь не позже чем через два дня, сэр, – сказал Сэм, сообщив мистеру Пиквику о несчастье, постигшем его отца.

– Оставайтесь, сколько понадобится, Сэм, – отвечал мистер Пиквик, – я вам разрешаю.

Сэм поклонился.

– Скажите отцу, Сэм, что, если я могу быть чем-нибудь полезен, я с величайшей готовностью сделаю для него все, что в моих силах.

– Благодарю вас, сэр, – отвечал Сэм. – Я передам.

И, заверив друг друга во взаимном расположении, хозяин и слуга расстались.

Было ровно семь часов, когда Сэмюел Уэллер, спустившись с козел пассажирской кареты, проезжавшей через Доркинг, очутился на расстоянии нескольких сот ярдов от «Маркиза Гренби». Был холодный, пасмурный вечер, маленькая улица производила гнетущее впечатление, а красная физиономия благородного и доблестного Маркиза, качавшегося и скрипевшего на ветру, казалась еще более печальной и меланхолической, чем обычно. Шторы были опущены и ставни прикрыты. Никого не виднелось у входа, где всегда собирались гуляки. Было тихо и безлюдно.

Не встретив никого, к кому бы он мог обратиться за сведениями, Сэм не спеша вошел в дом; оглянувшись, он тотчас заметил своего родителя.

Вдовец сидел за круглым столиком в комнате за буфетной и курил трубку, пристально глядя на огонь. Похороны состоялись, по-видимому, сегодня, ибо к его шляпе, которую он почему-то не снял, была прикреплена лента длиной ярда в полтора, небрежно переброшенная через спинку стула и спускавшаяся до полу. Мистер Уэллер был погружен в свои мысли и настроен созерцательно, ибо, несмотря на то, что Сэм окликнул его несколько раз, он продолжал курить все так же задумчиво и спокойно и очнулся только тогда, когда сын положил руку ему на плечо.

– Сэмми, – сказал мистер Уэллер, – добро пожаловать.

– Я несколько раз вас окликал, а вы не слыхали, – сообщил Сэм, вешая шляпу на гвоздь.

– Совершенно верно, Сэмми, – отозвался мистер Уэллер, снова устремив задумчивый взгляд на огонь, – я был в мечтательности, Сэмми.

– В чем? – осведомился Сэм, подсаживаясь к камину.

– В мечтательности, Сэмми, – повторил мистер Уэллер-старший. – Я думал о ней, Сэмивел.

Тут мистер Уэллер мотнул головой в сторону Доркингского кладбища, поясняя, что его слова относятся к усопшей миссис Уэллер.

– Я вот о чем думал, Сэмми, – продолжал мистер Уэллер, с большой серьезностью взирая на сына поверх своей трубки, словно заверяя его, что, каким бы удивительным и невероятным ни показалось такое признание, оно тем не менее высказано спокойно и обдуманно. – Я вот о чем думал, Сэмми: в общем, мне очень жаль что она померла.

– Ну что ж, так оно и должно быть, – отозвался Сэм.

Мистер Уэллер кивнул в знак согласия и, снова уставившись на огонь, скрылся в облаке табачного дыма и глубоко задумался.

– Очень разумные слова она мне сказала, Сэмми, – произнес мистер Уэллер после долгого молчания, отгоняя дым рукой.

– Какие слова? – полюбопытствовал Сэм.

– Которые она говорила, когда расхворалась, – отвечал старый джентльмен.

– Что же она говорила?

– А вот что: «Веллер, говорит, боюсь, что я с тобою обходилась не так, как бы оно полагалось. Ты человек очень добрый, и я могла бы позаботиться о том, чтобы тебе было хорошо у себя дома. Теперь, говорит, когда уже поздно, я начинаю понимать, что, если замужняя женщина хочет быть религиозной, она прежде всего должна подумать о своих домашних обязанностях и позаботиться, чтобы вокруг нее все были довольны и счастливы. А если она ходит в церковь, в часовню или еще куда-нибудь, то пусть остерегается, чтобы не прикрывать этим лень и не потакать своим слабостям. А я, говорит, это делала и тратила время и деньги на людей, которые жили еще хуже моего. Но, надеюсь, Веллер, когда я умру, ты меня будешь поминать такой, какой я была, пока не сошлась с этими людьми, и какая я есть на самом деле». – «Сьюзен, – говорю я: она меня врасплох застала, Сэмивел, сказать по правде, мой мальчик, – Сьюзен, говорю, ты мне была хорошей женой, нечего толковать об этом. Держись, моя милая, и ты еще увидишь, как я расправлюсь с этим-вот Стиггинсом». Тут она улыбнулась, Сэмивел, – добавил старый джентльмен, затягиваясь трубкой, чтобы подавить вздох, – а потом все-таки померла.

– Да, папаша... – начал Сэм, решив высказать простое и утешительное соображение, после того как старый джентльмен минуты три-четыре покачивал головой и задумчиво курил. – Да, папаша, рано или поздно все мы туда отправимся.

– Отправимся, Сэмми, – подтвердил мистер Уэллер-старший.

– Так угодно провидению, – продолжал Сэм.

– Разумеется, – согласился отец, одобрительно кивнув головой. – Не будь этого, что оставалось бы делать гробовщикам, Сэмми?

Растерявшись среди бесконечных выводов, вытекающих из такого соображения, мистер Уэллер-старший положил трубку на стол и с задумчивой физиономией начал размешивать угли в камине.

Пока старый джентльмен занимался этими делами, смазливая кухарка, одетая в траур и суетившаяся у буфета, прошмыгнула в комнату, несколько раз ухмыльнулась Сэму в знак того, что узнает его, и, молча поместившись за стулом его отца, возвестила о своем присутствии тихим покашливанием. Так как оно осталось без внимания, она кашлянула громче.

– В чем дело? – воскликнул мистер Уэллер-старший, роняя кочергу, и, оглянувшись, быстро отодвинул стул. Что случилось?

– Миленький, выпейте чашку чаю, – медовым голосом предложила смазливая особа.

– Не хочу! – грубо отрезал мистер Уэллер. – Проваливайте к... – Он спохватился и добавил вполголоса: – Подальше отсюда.

– Ах, боже мой, как человек меняется в несчастье! – воскликнула леди, закатывая глаза.

– Кроме доктора и смерти, только это и может изменить мое положение, – буркнул мистер Уэллер.

– Никогда еще не видывала такого сердитого человека, – сказала смазливая особа.

– Не беспокойтесь. Все это мне на пользу, как утешал себя один раскаявшийся школьник, когда его высекли, – отвечал старый джентльмен.

Смазливая особа сочувственно и соболезнующе покачала головой и обратилась к Сэму за поддержкой: не правда ли, отец должен взять себя в руки и не предаваться унынию?

– Видите ли, мистер Сэмюел, – говорила смазливая особа, – я его еще вчера предупреждала, что он почувствует себя одиноким, и тут уж ничего не поделаешь, но он должен приободриться. Ах, боже мой, ведь мы все сочувствуем его горю и готовы все для него сделать, и нет такого печального положения, мистер Сэмюел, которого нельзя было бы изменить. Это самое говорил мне один очень достойный джентльмен, когда умер мой муж.

Тут красноречивая особа, прикрыв рот рукой, кашлянула снова и бросила нежный взгляд на мистера Уэллера-старшего.

– Так как я сейчас не нуждаюсь в вашем разговоре, сударыня, то, будьте добры, уйдите, – произнес мистер Уэллер серьезным и внушительным тоном.

– Послушайте, мистер Уэллер, – возразила смазливая особа, – ведь я только по доброте сердечной разговариваю с вами.

– Очень возможно, сударыня, – отвечал мистер Уэллер. – Сэмивел, проводи эту леди и запри за ней дверь.

Намек достиг цели: смазливая особа немедленно вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь, после чего мистер Уэллер-старший весь в поту откинулся на спинку стула и сказал:

– Сэмми, если я пробуду здесь неделю – одну только неделю, мой мальчик, – я оглянуться не успею, как эта женщина насильно женит меня на себе.

– Вот как! Неужели она так влюблена? – осведомился Сэм.

– Влюблена! – воскликнул отец. – Я не могу от нее отделаться. Если бы меня посадили в несгораемый шкаф с брамовским замком, она все равно добралась бы до меня, Сэмми.

– Вот здорово, когда человека так добиваются! – улыбаясь, сказал Сэм.

– Я этим не горжусь, Сэмми, – возразил мистер Уэллер, энергически размешивая угли. – Это ужасная ситивация. Меня положительно выгоняют из дому. Не успела твоя бедная мачеха испустить дух, как уж одна старуха присылает мне банку варенья, другая – банку желе, а третья заваривает ромашку и собственноручно приносит мне огромную кружку.

Мистер Уэллер умолк, всем своим видом выражая крайнее отвращение, потом добавил вполголоса:

– И все они – вдовы, Сэмми, все, кроме той, что с ромашкой, а она – незамужняя леди пятидесяти трех лет.

Сэм ответил на это забавным подмигиванием, а старый джентльмен, разбив упрямую головешку с таким рвением и злобой, словно это была голова одной из упомянутых вдов, продолжал:

– Короче говоря, Сэмми, я чувствую себя в безопасности только на козлах.

– Почему же там лучше, чем в другом месте? – перебил Сэм.

– А потому, что кучер – особа с привилегией, – пояснил мистер Уэллер, пристально глядя на сына. – Потому, что кучер может делать то, чего другие не могут, и никто его не заподозрит. Потому, что кучер может быть в очень дружеских отношениях хоть с восемью – десятью тысячами женщин, но никому и в голову не придет, что он подумывает жениться на одной из них. А кто другой, кроме кучера, может сказать то же самое, Сэмми?

– Пожалуй, это похоже на правду, – согласился Сэм.

– Будь твой хозяин кучером, – рассуждал мистер Уэллер, – неужели ты думаешь, что присяжные осудили бы его? Никогда бы они этого не сделали, даже если бы дело дошло до суда.

– А почему? – недоверчиво спросил Сэм.

– А потому, – ответил мистер Уэллер, – что они не пошли бы против своей совести. Регулярный кучер – все равно, что дорожка между холостяцкой жизнью и супружеством, и всякий порядочный человек это знает.

– Вот как! Вы, кажется, хотите сказать, что кучера – общие любимцы и никто их не обидит? – осведомился Сэм.

Его отец кивнул головой.

– Почему так случилось, – продолжал родитель, – я и сам не знаю. Понятия не имею, почему кучера карет дальнего следования так умеют всем угодить и почему за ними бегает, можно сказать – обожает их, прекрасный пол в каждом городе, через который они проезжают. Знаю, что так оно и есть на самом деле. Это от природы так – диспансер, как говаривала ваша бедная мачеха.

– Диспансация, – поправил Сэм старого джентльмена.

– Хорошо, Сэмивел, пусть будет диспансация, если тебе это больше по вкусу, – отвечал мистер Уэллер. – Я это называю диспансер, и так всегда пишется в тех местах, где тебе отпускают даром лекарства, если только ты приносишь свою посуду, вот и все.

С этими словами мистер Уэллер снова набил и раскурил трубку и, опять придав чертам своего лица задумчивое выражение, продолжал:

– Так вот, мой мальчик, незачем мне оставаться здесь только для того, чтобы меня женили, хочу я этого или не хочу, а так как нет у меня желания совсем отгородиться от интересных членов общества, то я порешил отправиться туда, где безопаснее, и снова повернуть оглобли к «Прекрасной Дикарке». Там все мне родное, Сэмми.

– А как быть с трактиром? – осведомился Сэм.

– Трактир, Сэмивел, – отвечал старый джентльмен, – со всем добром, запасами и обстановкой будет перепродан. И твоя мачеха незадолго до смерти пожелала, чтобы двести фунтов из этих денег были помещены на твое имя в эти штуки... как они называются?

– Какие штуки? – спросил Сэм.

– Да те штучки, что в Сити постоянно идут то выше, то ниже.

– Омнибусы? – подсказал Сэм.

– Ну и сморозил! – возразил мистер Уэллер. – Они всегда качаются и почему-то путаются с государственным долгом и банковыми чеками и всякой всячиной.

– Облигации! – догадался Сэм.

– Совершенно верно, оболгации, – согласился мистер Уэллер. – Так вот, двести фунтов из этих денег будут помещены на твое имя, Сэмивел, в оболгации по четыре с половиной процента, Сэмми.

– Очень мило, что старая леди обо мне подумала, – сказал Сэм, – и я ей весьма признателен.

– Остальные деньги будут положены на мое имя, – продолжал мистер Уэллер-старший, – а когда я проеду последнюю заставу, они перейдут к тебе. Смотри, мой мальчик, не промотай их и берегись, чтобы какая-нибудь вдова не пронюхала о твоем богатстве, а не то твоя песенка спета.

Высказав такое предостережение, мистер Уэллер с прояснившейся физиономией взялся за трубку; по-видимому, этот деловой разговор принес ему значительное облегчение.

– Кто-то стучится, – сказал Сэм.

– Пускай стучится, – с достоинством отозвался его отец.

Поэтому Сэм не двинулся с места. Стук повторился снова и снова, затем раздались энергические удары, после чего Сэм осведомился, почему бы не впустить стучавшего.

– Тише! – опасливо прошептал мистер Уэллер. – Не обращай никакого внимания. Может быть, это одна из вдов.

Так как стуки были оставлены без внимания, невидимый посетитель после краткой паузы рискнул открыть дверь и заглянуть в комнату. В полуоткрытую дверь просунулась не женская голова, а длинные черные космы и красная физиономия мистера Стиггинса. Трубка выпала из рук мистера Уэллера.

Преподобный джентльмен потихоньку открывал дверь все шире и шире, а когда, наконец, образовалась такая щель, в которую могло проскользнуть его тощее тело, он шмыгнул в комнату и очень старательно и бесшумно прикрыл за собой дверь. Повернувшись к Сэму, он воздел руки и закатил глаза в знак безграничной скорби, вызванной несчастьем, какое постигло семью, после чего перенес кресло с высокой спинкой в свой старый уголок у камина и, присев на самый краешек, вытащил из кармана коричневый носовой платок и прижал его к своим органам зрения.

Пока разыгрывалась эта сцена, мистер Уэллер-старший сидел, откинувшись на спинку кресла, выпучив глаза и положив руки на колени, всем своим видом выражая безграничное изумление. Сэм, храня глубокое молчание, сидел против него и с живейшим любопытством ждал развязки.

Мистер Стиггинс несколько минут прижимал к глазам коричневый носовой платок и благопристойно стонал, а затем, овладев собой, спрятал его в карман и застегнулся. После этого он помешал угли, а потом потер руки и посмотрел на Сэма.

– О мой юный друг, – тихим голосом сказал мистер Стиггинс, нарушая молчание, – какое великое горе!

Сэм слегка кивнул.

– И для сосуда гнева это тоже великое горе, – добавил мистер Стиггинс.

– Сердце у сосуда благодати обливается кровью.

Сын услыхал, как мистер Уэллер пробормотал что-то о том, как бы и нос сосуда благодати не облился кровью, но мистер Стиггинс этого не слышал.

– Не знаете ли вы, молодой человек, – прошептал мистер Стиггинс, придвигая свой стул ближе к Сэму, – не оставила ли она что-нибудь Эммануилу?

– Кто он такой? – спросил Сэм.

– Наша часовня, – пояснил мистер Стиггинс, – наша паства, мистер Сэмюел.

– Она ничего не оставила ни пастве, ни пастырю, ни стаду, – отрезал Сэм, – даже собакам ничего!

Мистер Стиггинс хитро посмотрел на Сэма, бросил взгляд на старого джентльмена, который сидел с закрытыми глазами и казался спящим, потом придвинул стул еще ближе и спросил:

– И мне ничего, мистер Сэмюел?

Сэм покачал головой.

– Я думаю, что она что-нибудь да оставила, – сказал мистер Стиггинс, бледнея, насколько мог он побледнеть. – Вспомните, мистер Сэмюел! Может быть, какой-нибудь маленький сувенир?

– На то, что она вам оставила, не купишь даже такого старого зонта, как ваш, – отвечал Сэм.

– Может быть, – нерешительно начал мистер Стиггинс после глубокого раздумья, – может быть, она поручила меня заботам этого сосуда гнева, мистер Сэмюел?

– Вот это похоже на правду, судя по тому, что он мне сказал, – ответил Сэм. – Он только что говорил о вас.

– Да что вы! – просияв, воскликнул мистер Стиггинс. – А! Нужно думать, что он изменился. Мы с ним чудесно заживем теперь, мистер Сэмюел. Когда вы уедете, я возьму на себя заботу об его имуществе... я позабочусь, вот увидите.

Глубоко вздохнув, мистер Стиггинс умолк в ожидании ответа. Сэм кивнул головой, а мистер Уэллер-старший издал какой-то необычайный звук, – это было нечто среднее между стоном, хрюканьем, вздохом и ворчаньем.

Мистер Стиггинс, ободренный этим звуком, который, по его мнению, выражал угрызения совести или раскаяние, огляделся, потер руки, всплакнул, улыбнулся, опять всплакнул, а затем, тихонько приблизившись к хорошо знакомой полке в углу, взял стакан и, не торопясь, положил в него четыре куска сахару. Затем он снова огляделся и горестно вздохнул, затем прокрался в буфетную, налил в стакан ананасного рому и, вернувшись, подошел к камину, где весело пел чайник, долил стакан водой, размещал грог, отведал его, уселся и, сделав большой глоток, остановился, чтобы перевести дух.

Мистер Уэллер-старший, все еще делая странные и неумелые попытки казаться спящим, не промолвил ни слова в продолжение этой сцены, но когда Стиггинс оторвался от стакана, чтобы перевести дух, он бросился к нему, вырвал из рук стакан, выплеснул ему в лицо остатки грога, а стакан швырнул в камин. Потом, крепко схватив преподобного джентльмена за шиворот, он начал энергически колотить его ногами, сопровождая каждый удар сапогом по особе мистера Стиггинса замысловатыми и бессвязными проклятиями, направленными против его рук, ног, глаз и туловища.

– Сэмми! – крикнул мистер Уэллер. – Напяль на меня шляпу.

Сэм послушно укрепил на голове отца шляпу с длинной лентой, и старый джентльмен, брыкаясь еще ловчее, поволок мистера Стиггинса через буфетную в коридор и на улицу. Пинки не прекращались всю дорогу, а сила ударов скорее увеличивалась, чем уменьшалась.

Это было великолепное и веселящее душу зрелище: преподобный джентльмен корчился в руках мистера Уэллера и дрожал всем телом под градом пинков. Еще интереснее было наблюдать, как мистер Уэллер, победив отчаянное сопротивление, погрузил голову мистера Стиггинса в колоду с водой для лошадей и держал ее там, пока тот чуть было не захлебнулся.

– Ну вот! – сказал мистер Уэллер, позволив, наконец, мистеру Стиггинсу извлечь голову из колоды и вкладывая всю свою энергию в последний замысловатый пинок. – Присылайте сюда любого из этих лентяев-пастырей, сначала я из него студень сделаю, а потом утоплю! Сэмми, помоги мне войти в дом, дай мне руку и налей стаканчик бренди. Я запыхался, сынок.