Мейси уже доводилось бывать в Уичетт-Хилле. Сворачивая на подъездную аллею, она покосилась в сторону своего помощника на пассажирском сиденье «Эм-Джи» и заметила, как напряглось лицо Билли при взгляде на башню с часами. Мейси осознала, что за прошедшее время здание ничуть не изменилось, как не стерлись и ее воспоминания о больнице. Лечебница Уичетт-Хилл представляла собой яркий образчик викторианского стиля в архитектуре, одновременно и строгого, и витиеватого. В этом она, безусловно, походила на многие другие медицинские учреждения, открытые в середине девятнадцатого века, в том числе на больницу Принцессы Виктории, вотчину доктора Энтони Лоуренса. Однако внешний вид этой больницы внушал какое-то особое, дурное предчувствие. Расположенная в Суррее, лечебница стояла на холмистой гряде Норт-Даунс, над которой слишком часто собирались свинцовые тучи и задували холодные ветра, а воздух наполнялся неприятной изморосью.

– Жутковатое место, правда, мисс?

– Меня даже озноб пробирает.

Мейси сделала последний поворот и подъехала к территории, отведенной под автомобильную парковку.

– Спасибо, что привезли меня, мисс. Своим-то ходом я бы долго добирался, сперва поездом, потом пешком от Тоттенхем-Корнер. Еще затемно пришлось бы вставать.

– Вы же знаете, Билли, меня тоже волнует благополучие Дорин.

– Да, мисс, знаю. – Билли закусил губу и посмотрел в окошко, затем опустил взгляд на стену здания. – Вы очень добрая, мисс. На небесах вам это зачтется.

Мейси остановила машину и заглушила двигатель.

– Надо же как дождь разошелся. Хорошо, что у нас есть зонтики. Давайте поторопимся.

– Погодите, мисс. – Билли поднял воротник непромокаемого плаща, нацепил кепку и вышел из автомобиля. Раскрыв зонтик, он подошел к водительской дверце и распахнул ее. Мейси тоже вышла, замотав шею шарфом и спрятав его концы под воротник макинтоша.

– Спасибо, Билли.

Она взяла с заднего сиденья черный портфель, заперла «Эм-Джи» и кивнула Билли. Добежав до парадного входа, они вошли внутрь, – и сразу же им в нос ударили знакомые запахи мочи и дезинфектанта.

Мейси стряхнула капли дождя с макинтоша, со вздохом огляделась по сторонам. За какие такие грехи она столько времени проводит в больницах? Впрочем, она сама выбрала профессию, в которой зачастую решаются вопросы жизни и смерти, а они нередко бывают связаны с местами, где о людях заботятся во время болезни, будь то недуг телесный, психический или оба вместе.

– Тяжеленько вы вздыхаете, мисс.

– Ох, Билли, я просто подумала, в скольких больницах побывала за свою жизнь. Если помните, у меня ведь сегодня еще встреча с доктором Мастерс в Клифтонской лечебнице. – Мейси повела плечами. – У каждого такого заведения своя атмосфера. Даже с завязанными глазами можно понять, что ты в больнице. Звуки, запахи, кирпичная кладка снаружи, штукатурка внутри – ощущения всегда одинаковые, как будто горе, страдания и надежды впитались в стены.

– И еще запах капусты! Капусту во всех больницах варят и варят, пока она не превратится в безвкусное месиво.

Мейси рассмеялась.

– Точно! Запах переваренных овощей. – Она покрутила головой. – Ну, куда нужно идти?

– Сюда, мисс. – Билли бросил взгляд на часы и повел Мейси вверх по лестнице, обрамленной резными коваными перилами, неприятно холодными на ощупь.

Откуда-то донесся крик, потом стон. Раздались торопливые шаги. Звуки из многочисленных палат эхом отражались от кирпичных стен, скользили по перилам, отчего казалось, будто все здание приобрело подвижность и лестницу вот-вот начнет трясти. Билли уверенно прошел по коридору женского отделения и остановился перед двойными дверями с окошечками из шероховатого матового стекла на уровне глаз. Он потянул за шнурок, висевший сбоку. Санитарка отперла двери и впустила посетителей в палату.

– Моя фамилия Бил, я пришел навестить миссис Дорин Бил.

Санитарка кивнула, быстро окинув глазами Мейси.

– А это наша близкая знакомая, мисс Мейси Доббс. – Представив ее, Билли обвел взором ряды кроватей. – Где моя жена?

– Мистер Бил, не волнуйтесь, она в восстановительной палате. Состояние вашей жены удовлетворительное, но разговаривать она не может.

На левом виске Билли запульсировала синяя жилка – его тревога возрастала с каждой секундой.

– Что значит, не может разговаривать? Что с ней такое?

Мейси коснулась руки Билли и улыбнулась санитарке.

– Как вы понимаете, мой друг очень беспокоится за супругу. Может быть, вы проводите нас к ней и по пути расскажете, как она себя чувствует? Ее, случайно, не поместили в отдельную палату?

Напряженные плечи санитарки немного расслабились, она недовольно посмотрела на Билли, поджав губы, однако к Мейси проявила больше любезности:

– Ей делали небольшую процедуру, а она потом начала… буянить, поэтому пришлось ее ненадолго положить отдельно от остальных, чтобы она их не будоражила.

Двигаясь между кроватями, Мейси мельком разглядывала пациенток. «Остальные» пребывали в ступоре – неподвижно сидели, открыв рот или уставясь в стену. Судя по всему, тишину и покой здесь обеспечивали посредством сильных лекарств. Кислый запах свидетельствовал о том, что некоторых держали на молочной диете – Мейси была уверена, что ее отменили еще десять лет назад.

Когда они приблизились к третьим по счету двойным дверям, санитарка достала из кармана тяжелую связку ключей, выбрала один, вставила его в замочную скважину, дернула левую половину двери на себя и только после этого смогла повернуть ключ.

– Всегда заедает, – пожаловалась она.

Мейси кивнула, не глядя на ассистента. Она понимала: Билли опять готов сорваться, видя, что жену держат под замком, за тремя дверями в настоящем дурдоме.

– Если не ошибаюсь, миссис Бил проводят инсулиновую терапию? – небрежно поинтересовалась Мейси.

– Да, вчера была вторая процедура.

– Не знаете ли, зачем?

– Доктор считает, это вправит ей мозги, даст толчок, чтобы побороть депрессию.

– Наверное, возникли трудности?

– Да нет, все как обычно. Правда, когда стала отходить, у нее сделалась небольшая истерика, вот ей и ввели успокоительное.

– Понятно. Значит, лечение инсулином результатов не дало?

Санитарка не удостоила Мейси ответом. Они подошли к очередной двери. Через крохотное окошко Мейси разглядела, что это и есть палата Дорин Бил. Санитарка отперла дверь ключом и повернулась к Билли:

– Имейте в виду, ее нельзя тревожить. Она еще не совсем в себе, поэтому должна находиться в покое.

На чугунной кровати лежала Дорин. Глаза больной были широко распахнуты, лицо искажено гримасой. Ее голова металась по подушке, руки и ноги были привязаны. Грубые кожаные ремни врезались в прозрачные запястья, тонкие, словно воробьиные лапки. Дорин невероятно исхудала: казалось, что между простыней и одеялом ничего нет, лишь едва заметно выступали ступни, колени и бедра.

– Ох, девочка моя, моя девочка! – Билли бросился к кровати, накрыл ладонью влажный лоб жены, затем склонился над ней и поцеловал в щеку.

Дорин прекратила метаться и заплакала; слезы покатились по лицу.

– Тут плохо, Билли, так плохо. Прошу, забери меня домой. Я хочу к мальчикам, к моей Лиззи. Забери меня, пожалуйста.

– Мы обязательно вытащим тебя отсюда, родная. Потерпи совсем чуть-чуть.

– Скажи им, чтобы в меня больше не втыкали иголки. Не давай им делать это.

Дыхание Дорин сделалось частым и прерывистым, она со свистом хватала ртом воздух.

Медицинская сестра вошла в палату и встала по другую сторону кровати.

– Ну-ну, миссис Бил, вы же не хотите еще один укол, а? Успокойтесь, сделайте глубокий вдох.

– Я сам присмотрю за женой. Пожалуйста, уйдите, – натянутым голосом попросил Билли.

– Послушайте…

Мейси шагнула к женщине:

– Сестра, я позабочусь о пациентке в ваше отсутствие. Не сомневаюсь, через минуту-другую с миссис Бил все будет в порядке. Я сама работала медсестрой в закрытой лечебнице, поэтому понимаю, как важно вовремя позвать вас, если потребуется помощь.

Дорин затихла, прислушиваясь к разговору, дыхание стало более ровным. Билли продолжал ласково гладить ее по голове.

Медсестра покачала головой.

– Десять минут, не больше, – сказала она и вышла.

– Десять минут, и все? – возмутился Билли. – Да кто она вообще такая?

– Билли, от вашего поведения Дорин не станет лучше, – шепнула Мейси, обойдя кровать.

Она достала из кармана чистый льняной платок и вытерла слюну в уголках рта Дорин, потом повернулась к тумбочке, где стоял кувшин и миска, а также лежал кусок мягкой хлопчатобумажной материи. Мейси наполнила миску холодной водой, окунула туда ткань и хорошо отжала. Встряхнула салфетку, свернула ее в полоску и улыбнулась Дорин.

– Давайте немного охладим вас, если Билли не будет против и уберет на минуточку руку.

Дорин кивнула и посмотрела на мужа, который пытался развязать ремни, стягивающие ее руки. Когда Мейси аккуратно обтерла лицо больной, еще раз намочила салфетку и занялась шеей, Дорин опять заплакала.

– Я хочу к сыновьям, к моей дочурке.

– Солнышко, Лиззи больше нет, она умерла. Поэтому тебя и положили в больницу – здесь тебе помогут справиться с горем.

Дорин вновь стала задыхаться, Мейси предостерегающе покачала головой, глядя на Билли.

– Не надо ее тревожить. Если мы договоримся о переводе в Клифтон, доктор Мастерс найдет верный путь лечения. Сейчас нужно только успокоить Дорин, чтобы ее можно было отвязать и перевести обратно в общую палату.

– Не хочу, чтобы над ней измывались.

Мейси продолжала обтирать прохладной салфеткой лоб Дорин, и вскоре веки у той отяжелели, она задышала ровнее и начала засыпать.

– Только поглядите, от моей бедняжки почти ничего не осталось. Она сама точно как ребенок. – В глазах Билли стояли слезы.

– Ей проводят стандартный набор процедур, пытаются подобрать то, что подействует, – шепотом пустилась в объяснения Мейси. – Уверена, ее лечат электротоком, а что до инсулинотерапии… – Она не договорила. Хорошо хоть, врачи давно отказались от удаления яичников – лет тридцать назад этот метод лечения депрессии у женщин был широко распространен.

– Как по-вашему, мисс, что ей поможет? – Билли снова положил руку на лоб жены.

Мейси тем временем прошлась влажной салфеткой по рукам и ладоням Дорин, удаляя с открытых частей тела липкий пот, выступивший у несчастной женщины от страха. Несколько секунд Мейси не отвечала, водя прохладной тканью по внутренней части левой руки Дорин, разглядывая толстый кожаный ремень с металлической застежкой, крепившийся к кровати.

– Время – великий лекарь. Один мой знакомый доктор говорил, что его главная работа – занимать пациента, пока время и природа сделают свое дело. Горе вашей жены, Билли, засело так глубоко, что с ним она просыпается и засыпает. Горе пропитало каждую клеточку ее организма, отсюда проявления и телесной, и душевной болезни. – Мейси помолчала. – Я не вправе говорить за врачей, но предполагаю, что Дорин потребуется провести некоторое время в больнице, чтобы частично уменьшились симптомы нервного истощения и депрессии. Кроме этого ее, несомненно, мучают головные и невралгические боли, поэтому доктора захотят сначала подлечить тело, а затем уже обратиться к психике, вывести Дорин из состояния подавленности, которое и привело к душевному расстройству. Ей нужно полноценное питание и мягкие успокоительные. Дорин также необходимо беседовать, только не с вами и не со мной, с кем-то не из близкого окружения. Она должна излить свое горе, как змея сбрасывает старую кожу, а это нелегкий процесс, поскольку в такие периоды змея бывает наиболее уязвима.

– Беседовать – это вроде того, как доктор Бланш разговаривал со мной пару лет назад, когда у меня тоже была черная полоса? Или как вы беседуете с людьми, которые приходят в контору?

– Примерно так. – Выражая свои опасения, Мейси старалась не расстроить Билли еще больше. – К сожалению, тот вид терапии, в котором нуждается Дорин, обычно проводят с пациентами более высокого статуса, нежели мы с вами, и за ходом лечения должен наблюдать опытный врач, такой, как доктор Мастерс.

– Все как всегда, верно, мисс? Богатеев и аристократов лечат лучшие врачи, а таких, как мы, запирают в сумасшедшем доме.

– Можно и так сказать. Откровенно говоря, в основе этого подхода лежит убеждение, что низшие классы – то есть и вы, и я – думают и чувствуют иначе, нежели высшие. И все же времена меняются…

– Но не слишком быстро, да?

– Да, не слишком.

Билли и Мейси оставались с Дорин до возвращения медсестры. Когда та вошла в палату, Мейси поднесла к губам палец.

– Миссис Бил заснула, – шепотом сообщила она. – Нельзя ли на минутку оставить мистера Била наедине с женой? – Она встала и шагнула к медсестре, взяв ее за локоть. – Дадим ему время попрощаться, а сами поговорим в коридоре, хорошо?

Сестра нахмурилась, но не стала возражать и позволила Мейси увести ее из палаты.

– Настоящая буйнопомешанная, – раздраженно фыркнула она, когда Мейси беззвучно закрыла за собой дверь.

– Позволю себе не согласиться с вами, сестра. Эта женщина убита горем, сломлена смертью ребенка. Конечно, боль утраты навсегда останется с ней, однако мы обязаны помочь ей встать на ноги.

– Тысячи матерей теряют своих детишек, и не все оказываются в дурдоме. Просто характер у них посильней, вот и все. – Сестра поджала губы.

От Мейси не укрылось, что во время разговора та несколько раз прикоснулась к животу.

– Мистер Бил обратился к доктору по поводу здоровья своей жены, поэтому она здесь и находится.

– Ну, не знаю. По-моему, неженка она, и нечего с ней возиться. Когда я сама потеряла… – Сестра умолкла на полуслове, сложила пальцы в замок, потом разняла руки и взялась за дверную ручку. – Ему пора уходить. Если она будет лежать тихо, как сейчас, то вечером ее переведут в общую палату.

Мейси немного подождала, дав Билли побыть у постели Дорин еще несколько мгновений, затем приблизилась к нему и положила руку на плечо.

– Нам пора.

Билли кивнул, поцеловал жену в щеку и не оглядываясь вышел.

– Надеюсь, вам удастся вытащить ее отсюда, мисс. Я бы сам увез Дорин, если бы мог.

– Знаю, Билли, знаю. Надолго она тут не задержится.

Покидая здание, Мейси вспомнила об отце, и в ушах у нее эхом прозвучали его слова: еще одно гиблое место…

Мейси высадила Билли на Фицрой-сквер и поехала прямиком в Камберуэлл, в Клифтонскую больницу. Когда ее провели в кабинет доктора, Элсбет Мастерс взглянула на гостью из-под очков в черепаховой оправе, широко улыбнулась и встала из-за стола, протягивая руку для приветствия.

– Мейси Доббс! Мы не виделись с тех самых пор, как вы работали вместе с дорогим Морисом. Кстати, как он там?

– По-прежнему в ясном уме, по-прежнему очень занят, разве что силы уже немного не те – возраст дает о себе знать.

Мастерс жестом пригласила Мейси садиться и села обратно за свой стол, сдвинув в сторону папку с историей болезни одного из пациентов. Она подалась вперед, сцепив руки: поза выражала искреннюю заинтересованность. Дамы обменялись любезностями, после чего Мейси рассказала о своем переходе из ассистенток Мориса Бланша во владелицу собственного детективного бюро. Когда Мейси только устроилась работать в Клифтонскую больницу, ее ничуть не удивило, что и здесь есть знакомые Мориса. По жизни ей постоянно встречались люди, так или иначе знавшие ее давнего наставника.

– По правде говоря, Мейси, я всегда надеялась, что вы займетесь медициной. В психиатрии не помешало бы больше женщин-докторов, и с тех пор, когда я только пришла в Королевскую бесплатную больницу, многое изменилось. Впрочем, не сомневаюсь, что вам нравится ваша работа.

– Вы правы, очень нравится.

– Итак, расскажите, чем я могу быть полезна.

– Доктор Мастерс, я пришла к вам по двум причинам. Первая касается жены моего сотрудника. Я близка с его семьей и хотела бы с вашей помощью разрешить трудную ситуацию.

– Я вас слушаю. – Мастерс сняла очки и еще больше подалась вперед.

– Год назад их маленькая дочка умерла от дифтерии. В семье есть еще двое сыновей, но Лиззи была любимицей матери и действительно очаровательной малышкой. – Мейси закусила губу и умолкла, почувствовав, что сейчас расплачется. Эмоции нахлынули волной, такой внезапной и сильной, что сдержать слезы ей удалось с большим трудом. – Родители старались смириться со смертью дочери, но состояние Дорин, жены моего помощника, все ухудшалось и ухудшалось. Несколько месяцев она находилась под наблюдением доктора – девочка умерла в феврале прошлого года, – после чего было решено поместить Дорин в психиатрическую лечебницу. На днях ее забрали в Уичетт-Хилл с диагнозом депрессия и истерический невроз.

– Боже мой, – покачала головой Мастерс.

– Ей проводят лечение инсулиновой комой, диетой и, как я сегодня убедилась, держат на снотворных. Когда мы ее увидели, она лежала в одиночной палате, привязанная ремнями к кровати. На мой взгляд, эти процедуры приносят пациентке больше вреда, чем пользы. Находясь ближе к дому и, главное, под вашим наблюдением, она поправилась бы скорее. Если бы можно было перевести ее в Клифтон…

– Ясно. – Доктор Мастерс побарабанила по столу тонкими пальцами. Тыльная сторона ее ладони была испещрена мелкими коричневыми пятнышками, под кожей проступали синие вены. – Безусловно, у нас здесь больше шансов помочь этой пациентке. Мне нужно навести кое-какие справки. Вам, случайно, не известно, кто ее лечащий врач?

Мейси достала из портфеля лист бумаги и вручила его Мастерс.

– Тут вся необходимая информация.

– А, Мейси Доббс, как всегда, знает свое дело. – Элсбет Мастерс взяла листок с записями и вложила его в новую папку, на которой написала имя Дорин Бил. – Могу ли я при необходимости позвонить мистеру Билу в вашу контору?

– Да, конечно. Правда, нас часто не бывает на месте, поэтому, если не дозвонитесь, шлите телеграмму или открытку.

– Хорошо. Я посмотрю, что можно сделать. – Пожилая дама отодвинула стул, собираясь встать.

– Доктор Мастерс, если позволите, у меня к вам еще один небольшой вопрос.

Элсбет Мастерс посмотрела на настенные часы.

– Пожалуйста. У меня есть еще несколько минут. – Она вновь придвинулась к столу и сложила руки.

– Мне известно, что в войну вы были во Франции и занимались всевозможными видами неврозов военного времени.

– Да, в конце концов я все-таки оказалась во Франции. Поначалу, как вы знаете, медицинскому персоналу женского пола велели возвращаться на кухни, но я вступила в одно из местных отделений союза женщин-врачей, основанного доктором Элси Инглис – вот уж у кого несгибаемая натура! – где я имела счастье работать с группой настоящих профессионалов, докторов и сестер, преданных медицине. Довольно скоро, когда число пострадавших от контузий и боевых посттравматических синдромов начало стремительно расти, там, наверху, решили, что я могу пригодиться. Мне позволили встать бок о бок с мужчинами. И, да, мой опыт и познания в области неврологии и психиатрии оказались весьма востребованы.

– Доктор Мастерс, я знаю, что существует несколько видов и степеней невроза военного времени, я способна отличить неврастению от боевого истощения, нейроциркуляторной астении и истерических состояний, однако в настоящее время я расследую одно дело… Как мне кажется, оно требует более глубокого понимания психики человека, который побывал в самой гуще боевых действий и вследствие этого получил глубокую душевную травму.

Элсбет Мастерс вновь побарабанила пальцами по столу.

– Не забывайте, зарегистрировано множество случаев боевого посттравматического шока у солдат, рядом с которыми не рвались снаряды и которые вообще находились вдали от передовой. У некоторых даже приближение к линии фронта провоцировало шок. К сожалению, несмотря на все наши усилия – мои и моих коллег, специализировавшихся на психических травмах, – полковые врачи и армейское командование требовали четкого разделения между ранеными и психически больными, действительно сумасшедшими и симулянтами. Раненым и контуженым полагалась нарукавная повязка с буквой «W» и пенсия. Все остальные надевали повязку с буквой «S», и это означало, что их подлечат и при ближайшей возможности отправят обратно на фронт.

– Понимаю. Я беседовала с доктором Энтони Лоуренсом – помните его? Он какое-то время работал здесь, потом перешел в больницу Принцессы Виктории. Он сказал практически то же самое. Как бы то ни было, я просто хотела… – Мейси посмотрела в окно, тщательно подбирая слова, – чтобы вы, гм, поделились впечатлениями о том, как это – лечить психические травмы.

Доктор Мастерс пригладила короткие седоватые волосы, стриженные под каре.

– Интересный вопрос. Такого мне еще не задавали. – Она откинулась на спинку стула, затем снова подалась вперед, задумавшись. – Не знаю, известно ли вам, но я родилась и выросла в Британской Восточной Африке. У отца была кофейная плантация – сейчас ею владеет мой младший брат, – поэтому наше детство во многом отличалось от детства английских сверстников. Мы росли дикарями, если можно так выразиться. В одиннадцатилетнем возрасте нас обоих отправили учиться в Англию, потом я поступила на медицинский факультет, а перед этим ненадолго вернулась домой. В юности, когда я сформировалась как человек и поняла, чем хочу заниматься в жизни, мне никто не указывал, что можно и чего нельзя девушке. Там, в Африке, я к этому не привыкла. А во Франции… Меня глубоко поразила одна вещь, и это было связано с моими детскими воспоминаниями.

Элсбет Мастерс встала из-за стола, подошла к окну и положила руки на выпуклое колено радиатора, словно желая вобрать в себя тепло ушедших дней. Она повернулась к Мейси и продолжила рассказ, опираясь на батарею:

– Помню, однажды мы отправились на прогулку с моим другом из племени масаев, сыном прислуги. Никто не возражал против наших игр, мы вместе проводили дни напролет, ходили со взрослыми мужчинами на охоту. В тот раз нам довелось увидеть, как лев убивает газель, буквально на наших глазах. От этого зрелища у меня захватило дух. В тот момент, когда лев настиг свою жертву, с газелью произошло что-то невероятно страшное и одновременно прекрасное, как будто бы Создатель, зная, что ей суждено погибнуть жуткой смертью в когтях хищника, облегчил ее участь и забрал душу, прежде чем тело было разорвано на части. То есть газель не почувствовала боли, ведь ее душа, ее сущность, уже вознеслась на небо.

Мейси кивнула; рассказ был таким ярким, что она живо представила эту сцену.

– И когда во Франции я раз за разом видела у солдат тот же взгляд газели, мне вдруг подумалось: может быть, Господь в милосердии своем, как и тогда, забирает душу и оставляет лишь бренную телесную оболочку? – Мастерс опустила голову, словно подводя черту под воспоминаниями, и вернулась к беседе: – Иногда меня посещала мысль, что в своей работе я пытаюсь создать такие условия, чтобы душа могла вернуться в тело, и человек опять стал единым целым.

Мейси вновь кивнула.

– Вы, наверное, думаете: «Врач, исцели себя сам».

– Ни в коем случае, – улыбнулась Мейси. – Я просто вспоминала то время, когда работала медсестрой в этой самой больнице. Я смотрела в глаза солдат и понимала, что половина из них потеряны. Кто-то вернется в мир реальности, кто-то – нет.

– Итак, у вас еще остались ко мне вопросы?

– Всего один-два. Вы хорошо знаете доктора Лоуренса?

– Любопытно, что вы про него упомянули. Я не слышала о нем несколько лет, а сегодня утром неожиданно получила письмо, в котором доктор Лоуренс просит о встрече. – Мастерс пожала плечами. – Наверное, хочет показать мне какую-нибудь свою научную статью, прежде чем выносить ее на суд коллег.

– Где вы познакомились?

– Как ни странно, наше знакомство не связано с психиатрией. Много лет назад мы вместе работали с пациентами, пострадавшими от газовых атак.

– Понятно.

– Так вот, в Беркшире существовала группа специалистов – ученые, физики, химики, – которые трудились над созданием антидотов. Проводились многочисленные эксперименты, назовем их так. Для оценки результатов требовались также неврологи и психологи.

– Вы на них работали?

– Совсем недолго. По правде сказать, было не очень понятно, действуем ли мы по просьбе или по приказу, но мне происходившее там определенно не нравилось. Довольно скоро я осознала, что эти люди, простите за выражение, готовы бросить под колеса своей научной машины всякого, кто попадется под руку. Любого могли затащить в лабораторию и поставить на нем опыт. Знаете, что-то типа: «Миссис Смит, будьте любезны, отставьте чайник в сторону, подышите через эту маску и скажите, как вы себя чувствуете».

– А что доктор Лоуренс? Так и работал в Беркшире?

– Да, какое-то время.

Мейси кивнула и посмотрела на часы.

– Доктор Мастерс, большое спасибо за то, что уделили мне время, и за все, чем сможете помочь миссис Бил. Она просто в отчаянном положении.

– Понимаю. Я договорюсь в приемном отделении. Думаю, если все пойдет по плану, мы сможем перевести миссис Бил к нам в ближайшие четыре-пять дней.

Мейси встала, собираясь пожать руку доктору Мастерс, и только когда та шагнула к ней из-за стола, Мейси сообразила, что пожилая женщина стоит перед ней разутая.

– Ах, не обращайте внимания. С детства терпеть не могу обувь. До одиннадцати лет я бегала босиком и с тех пор при каждом удобном случае стараюсь возродить это ощущение свободы. Наверное, я бы просто сошла с ума, если бы каждый день по нескольку раз не разувалась.

Мейси попрощалась и покинула кабинет. Уходя, она краем глаза заметила на полу за дверью пару коричневых кожаных туфель, начищенных до блеска, с аккуратно свернутыми и вложенными в них чулками.