Глава 8

В Уэйкли Дэвид и Джилл поехали на автобусе. Он был уютно пуст, но, как объяснила кондуктор, радоваться тут нечему, просто они едут не в ту сторону. Нормальные люди утром отправляются в Шорнфорд, а в Уэйкли – днем, и не наоборот. Джилл и Дэвид были пристыжены своим эксцентричным поступком, но надеялись, что правило будет еще действовать ближе к вечеру, когда им предстоит возвращаться.

Они вышли из автобуса возле «Уэйкли-Армз», нового краснокирпичного здания на месте старой гостиницы, сгоревшей дотла лет пятьдесят назад. Вокруг здания беспорядочно сгрудились несколько домов и лавок. Рядом с соседним гаражом, пораженным чумой войны и брошенным персоналом, на доске бесполезной информации мелом было написано: «Ремонт. Бензина нет».

– Это и все? – спросила Джилл, глядя на сей не внушающий бодрости пейзаж.

– Если верить картам Рейчел, то нет, – ответил Дэвид. – Наиболее старая и важная часть этой деревни находится в низине, у поворота дороги. Как бы то ни было, именно там, очевидно, располагается церковь, дом священника стоит рядом с ней, по словам Рейчел, а доктора Шор – еще через несколько домов. Есть и другой паб, «Плуг и борона», куда мы могли бы заглянуть, как ты думаешь?

– Мы уже заглянули в «Уэйкли-Армз», – возразила Джилл, – и ее внешнего вида мне вполне хватает, даже если там принимают постояльцев, в чем я сильно сомневаюсь. Но, полагаю, ты вряд ли замечаешь окружающий мир, пока идешь по следу?

– К сожалению, сейчас нет следа, от которого не оторваться, но даже если бы и был, я достиг того почтенного среднего возраста, когда тяга к комфорту одолевает энтузиазм – ну кроме крайних случаев. Если бы это не причиняло Рейчел слишком много хлопот, я предпочел бы остаться в Шорнфорде. Но нельзя же, чтобы она нянчилась с нами параллельно со своей практикой на полный рабочий день.

– Я понимаю. Конечно, ей нравится, что мы тут, – это отвлекает ее от мыслей о Дике. Но так больше нельзя, согласна. Как будем действовать? Ты поедешь прямо к доктору Шору, а я посмотрю, что нам может предложить «Плуг и борона», или же пойдешь со мной?

– Думаю, стаканчик чего-нибудь в пабе даст нам больше свободы. Потом я оставлю тебя на переговоры, если вообще есть какая-то надежда.

– Хорошо.

Они стали молча спускаться. По обе стороны дороги стояли сельские дома, так же редко, как и на вершине холма. Но за углом открылся вид на собственно Уэйкли: церковка у возвышенности, домик священника в разросшемся саду, ряд крупных домов напротив. Дальше несколько лавок и мастерских, более процветающих, нежели те, что окружали «Уэйкли-Армз», а за ними – вывеска «Плуга и бороны», болтающаяся на ветру на вертикальном столбе у обочины.

Дэвид и Джилл медленно шли по улице. На втором доме справа висела на воротах медная табличка доктора Шора. Гараж рядом с домом был открыт и пуст.

– Куда-то уехал, – сказала Джилл.

– Очень может быть, – отозвался Дэвид. – Одиннадцать тридцать утра – не то время, когда велика вероятность застать врача дома. Но он сказал по телефону, что будет около двенадцати, так что у нас хватит времени спокойно выпить.

В гостинице «Плуг и борона», как ни удивительно, готовы были приютить доктора Уинтрингема с супругой на пару дней. Когда Дэвид пошел на обговоренную встречу с доктором Шором, Джилл оглядывала комнаты и беседовала с хозяйкой, с большим искусством внедряя идею, что Дэвид из-за своей невероятной загруженности медицинской работой находится на грани срыва и нуждается в полном покое и свободе. Долгое отсутствие отдыха, внушала она, – его самая главная на данный момент проблема. Он, вероятно, будет много выходить, дружить со всеми, с кем познакомится. Пока не спадет напряжение, в котором он находится, неплохо было бы ему потакать. Хозяйка удивленно кивала, и Джилл сменила тему, начав рассказывать про детей. Не стоило слишком уж много говорить о Дэвиде, чтобы не создать впечатления, будто он полный чудак. Хотя, видит бог, иногда именно таким он, голубчик, и выглядит.

Дэвиду не пришлось долго ждать доктора Шора, и это время он провел не без пользы, разглядывая приемную, в которую его провела пожилая горничная в форменном платье. Дом, как и можно было предположить по его внешнему виду, был хорошо меблирован. Газеты и журналы на столе в приемной оказались вполне свежими, хотя медицинские тома, выстроившиеся за остекленными дверцами шкафов и поражающие своими размерами, современными назвать было бы трудно. Но Дэвид вспомнил собственную библиотеку, где со студенческих лет обновлялись только специализированные книги, и решил не судить доктора Шора по его фолиантам. В любом случае вряд ли он хранит более современную литературу в приемной, а не в библиотеке.

Эти размышления прервало появление самого доктора Шора, и Дэвид немедленно был усажен в кресло для пациентов в кабинете, угощен сигаретой и вежливо, но настороженно приглашен изложить свое дело.

Доктор был пожилым седовласым человеком, с обветренным лицом и худощавым, все еще подвижным телом. «Не какой-нибудь старый тюфяк, – подумал Дэвид. – Он умеет поставить себя с местной знатью и весьма уважаем и востребован в деревне».

– Я не сомневаюсь, что причина смерти миссис Дункан, обнаруженная на дознании, стала для вас огромным потрясением, – осторожно начал Дэвид.

– Миссис Дункан? А, вы имеете в виду Урсулу Фринтон?

– На момент смерти она была замужем.

– Да-да. Мне как-то трудно называть ее иначе, нежели девичьей фамилией. Я ее знал с рождения.

– Ее смерть была для вас, очевидно, неожиданностью и потрясением, – вернулся к теме Дэвид.

– Разумеется. Хотя, заметьте, я всегда считал, что ее жизнь висит на волоске. Что вы на это скажете, я знаю: обследование и заключение доктора Клегга, мнение медкомиссии и так далее. Естественно, я не оспариваю тот ужасный факт, что ее отравили, но я наблюдал сердце этой девушки в течение десяти лет и убежден: оно поддалось никотину куда легче, чем любое здоровое сердце.

– Доза, – сухо возразил Дэвид, – была такова, что ее хватило бы для летального исхода у владельца самого здорового сердца, так что обосновать ваше утверждение никогда не представится возможным.

– И я это не оспариваю, – спокойно ответил доктор Шор, – оставляя за собой право на собственное мнение.

Наступило короткое молчание; собеседники смотрели друг на друга. Дэвид решил, что перед лицом такого неприкрытого упрямства результаты может дать лишь дипломатический подход.

– Я был бы очень вам благодарен и обязан, – начал он, – если бы вы позволили мне ознакомиться с вашими записями в медицинской карте миссис Дункан. Это было бы полезно в оценке, если она возможна, природы тех приступов, которые у нее бывали перед этим летальным. У нее случился весьма похожий приступ в Уэйкли-Мэнор в присутствии ее жениха вскоре после помолвки.

– Поскольку я не присутствовал при этом случае, никакого мнения, естественно, высказать не могу.

– Конечно. Но, может, вы позволите мне посмотреть…

– Я не веду подробных записей, – сказал доктор Шор. – Я принадлежу к поколению, которое учили полагаться на память, а не на систему каталожных карточек. Это относится как к числу моих визитов, так и к природе моих случаев. Счета у меня на бумаге, а случаи – в голове. Кроме, конечно, тех, в которых используются результаты рентгеновских и лабораторных исследований. Их я сохраняю.

– Тогда не расскажете ли вы мне сами историю болезни Урсулы Дункан?

– Да, молодой человек. Я расскажу, хотя не вижу, чем это вам поможет в данных обстоятельствах. Я считаю, что причина насильственной смерти Урсулы заключена в образе жизни, принятом ею в последнее время, а источник – кого-то из ее знакомых, появившихся в этот период. Мир находится в состоянии хаоса, и старые ценности теряют свое значение. Когда разрешены массовые убийства, молодые люди утрачивают чувство меры. Я совершенно уверен, что Уэйкли и его обитатели, ушедшие в сельскохозяйственные материи, не ощутили полной силы этой волны, неспособны на планирование и тем более исполнение подобного убийства.

– Никого в данный момент не обвиняя, – сказал Дэвид, – мы не упускаем из виду, что мотив может быть связан с тем, что миссис Дункан была владелицей Уэйкли-Мэнор.

– Что предполагает виновность одного из родственников. Это немыслимо! После смерти матери Урсула была взята на воспитание дядей, Хьюбертом Фринтоном, с полной охотой и такой же полной привязанностью. Я помню, что был приглашен для тщательного осмотра девочки, как только он здесь поселился. Одновременно передо мной поставили вопрос, стоит ли отдать ее на попечение няни Реджинальда, учитывая разницу двух детей в возрасте и тот факт, что придется снова открыть детскую. Реджинальд уже несколько лет как был отправлен в школу, так что няня стала швеей и помощницей домоправительницы. Я посоветовал вернуть няню на ее прежнюю работу, поскольку она преданно нянчила Реджинальда. Она женщина пожилая, и ее методы достаточно старомодны, но чужого человека в доме, более молодую и современную воспитательницу, она приняла бы в штыки. Ее позицию в Уэйкли, ставшую пожизненной, ничто не могло бы поколебать, и в результате мы получили бы процессию уязвленных молодых нянек, со злобой покидающих дом. А я считаю, что для ребенка старомодное спокойствие предпочтительнее современной научности, выдаваемой в мелких порциях разными лицами.

Дэвид кивнул. Перед ним был семейный врач в своем лучшем виде, к психологическим потребностям Урсулы подходящий не с помощью сложных анализов, а на основании своего понимания обстоятельств и потребностей семьи как единого целого.

– Естественно, – продолжил доктор Шор, – вы хотите узнать о перенесенной скарлатине. Она была типичной, с шелушением после шести недель. Наблюдался угрожающий средний отит, не имевший последствий, но основным осложнением стало увеличение сердца с выраженным систолическим шумом над верхушкой и раздвоенностью тона на клапане легочной артерии.

Он сделал столь длительную паузу, что Дэвид сообразил: от него ждут комментария.

– Никоим образом не думаю, что кто бы то ни было готов или в малейшей степени желает оспаривать ваши утверждения о последствиях этой скарлатины. Такие явления при инфекции гемолитическим стрептококком всегда возможны, как все мы знаем. Доктор Клегг говорил Урсуле, что у нее нет никаких оснований сомневаться в вашем исходном диагнозе. Проблема в том, что он считал ее выздоровевшей – несомненно, благодаря вашему превосходному и тщательному лечению. Вы же считали, что остаточная сердечная недостаточность имеется.

– Я считаю пораженное сердце пораженным сердцем, и эти новомодные толки о несущественности шумов для меня ничего не значат.

– Есть шумы и шумы, – примирительно заметил Дэвид. – Есть также рентген и электрокардиограмма.

– Я об этом слышал, – не без надменности произнес доктор Шор. – Предпочитаю верить тому, чему меня учили и что сам наблюдал за сорок лет практики.

На это ответить было нечего, да Дэвид и не собирался. Вместо этого он заговорил о последних проявлениях сердечного нездоровья Урсулы.

Череду этих приступов доктор Шор помнил совершенно ясно. Первый случился вскоре после восемнадцатилетия девушки и был вызван возбуждением от участия в игре в шарады на небольшой вечеринке в усадьбе. Симптомами стали учащенный пульс и нарушение ритма, потом нарушение дыхания с обмороком и частичным коллапсом.

– В какой момент приступа появились вы? – поинтересовался Дэвид.

– В тот раз достаточно поздно. Урсула не жаловалась, пока ей не стало плохо по-настоящему, и тогда родственники и друзья начали пробовать самые разные неподходящие средства в течение примерно часа, пока не послали за мной.

– А в период между скарлатиной в четырнадцать и этим приступом в восемнадцать было что-то подобное?

– Нет. Ее здоровье существенно улучшилось, и я уже порадовался, несмотря на оставшийся едва заметный систолический шум над верхушкой, когда это случилось и в корне изменило все мои оценки.

– К какому выводу вы пришли?

– Очевидно, клапан оказался поврежден сильнее, чем показывали внешние признаки, плюс серьезная деградация самой сердечной мышцы. Я считал, что есть опасность наступления мерцательной аритмии.

– Понимаю. Вы могли бы рассказать, как ее лечили?

– Изначально – дозы дигиталиса для контроля сердечной деятельности. Полный покой, потом курс бромидов. Предупреждения родным и самой Урсуле. Соответствующая диета, строго дозированная физическая деятельность.

– Иначе говоря, жизнь хронического инвалида.

– Именно им она и стала.

И здесь дискуссия тоже была невозможна. Дэвид ждал дополнений доктора Шора к этому вердикту, но тот, видимо, не считал их необходимыми.

– И Урсула охотно подчинилась этим новым условиям? – спросил Дэвид.

– Никоим образом. С этого времени она стала весьма непокорной пациенткой. Конечно, между приступами она чувствовала себя хорошо, и поэтому Урсуле трудно было признать свою инвалидность. Вопреки моим предупреждениям и усилиям родственников она пыталась делать слишком много. Когда ей исполнился двадцать один год, стало все труднее ее сдерживать, хотя самый тяжелый приступ случился у нее во время танца – она настояла на том, чтобы отметить свой день рождения. Несколько ее друзей гостили тогда в усадьбе, в том числе молодые Каррингтоны, о которых вы, может, слышали.

Дэвид кивнул.

– Я всегда считал, что они особенно вредно влияли на Урсулу. Они поощряли ее своеволие и предлагали занятия, превышающие ее силы.

– Вы говорите, тот приступ во время танцев был особенно серьезен. Вас вызвали достаточно рано?

– Да, в этом случае вышло удачно. Разумеется, у Урсулы с собой были ее срочные лекарства – точнее, я выдавал их ее дяде, поскольку она возражала против лечения. В общем, домашние знали, где их найти, и все было сделано правильно – и в этом случае, и во всех последующих. Но бедная девочка была в очень серьезном состоянии, и несколько часов я боялся ее потерять.

«В день совершеннолетия, – мрачно подумал Дэвид. – В день, когда она унаследовала поместье Уэйкли, с домом и садами, землями и фермами. Приступ почти фатальный».

– Эта болезнь ее напугала, – продолжал доктор Шор. – Она наконец-то прислушалась и начала жить разумно. Приступы стали намного реже и не столь суровы. А потом эта война снова сбила ее с толку. Урсула не желала довольствоваться малой ролью, соответствовавшей ее силам. А хотела, подобно тысячам здоровых девушек, поступить в какую-нибудь службу. Патриотично с ее стороны, конечно, но невозможно.

– У нее никогда не бывало никаких приступов в Лондоне, а там достаточно будоражащих моментов, насколько я понимаю.

– У нее случился приступ, когда она ненадолго сюда заглянула. И это могло стать последствием пережитого в Лондоне. Или же она скрывала тот факт, что в Лондоне у нее были приступы. Мы знаем только ее слова и этой самой Каррингтон, которой я не верил и не верю. Для последнего здешнего приступа не было никаких причин: ни вечеринки, ни чего-либо другого.

– Просто возбужденное состояние при объявлении о помолвке – таком сюрпризе для родственников.

Доктор Шор улыбнулся и покачал головой:

– Помолвка для мистера Фринтона неожиданностью не была, хотя брак, наверное, стал. Слухи о помолвке дошли от друзей Каррингтонов в нашей деревне. Мистер Фринтон говорил со мной об этом, когда я его встретил, выходя из дома садовника в Уэйкли. Разрешено было остаться только одному из старших слуг, и он, естественно, перетруждался, имея в помощниках лишь несколько мальчишек. Мистер Фринтон – хороший хозяин и хороший работодатель, и он решил навестить старика садовника, услышав, что тот заболел. Естественно, я сказал, что со стороны Урсулы это весьма немудрый шаг, но она теперь сама себе хозяйка, а советовать ей всегда было непросто. Он ответил, что ему кажется разумнее всего не вмешиваться, а полагаться на риск войны.

– Имеется в виду риск для ВВС? Не слишком добрая мысль.

– Он беспокоился о жизни Урсулы, а не о ее мимолетных привязанностях.

– Не все привязанности мимолетны, – мягко заметил Дэвид.

– Урсуле уже случалось увлекаться. Не было никаких причин считать, что на этот раз все серьезнее, чем раньше.

Дэвид вздохнул. Сорокалетнюю уверенность в себе не поколебать. И не пробиться лучу света сквозь тяжелые шторы десятилетних тщательных, неравнодушных, благонамеренных, но неверных наблюдений. Он поднялся, собираясь уходить.

– Я очень благодарен вам за эту беседу, – произнес он со всем доступным ему почтением. – Вы щедро уделили мне свое драгоценное время, и могу сказать, что весьма помогли.

– Хм… – Доктор Шор тоже встал. – На самом деле вы хотели сказать, только воспитание не позволило, что Урсулу Фринтон в течение долгих лет травили, а я старый замшелый идиот. Что ж, вполне возможно. Теперешние события учат не удивляться самым фантастическим извращениям здравого смысла. Но пока вы не докажете этого, я вам не поверю, и даже когда докажете – еще подумаю. Не тревожьтесь: я не буду никоим образом предупреждать обитателей усадьбы. Держать свое мнение при себе я умею. В противном случае сельский врач и месяца не усидит на своем месте, а перед вами – сорокалетняя окаменелость. Нет, не говорите мне ничего. Есть у стариков такая привилегия – смущать молодых. Единственная, пожалуй, наша защита. Я считаю, что вы зря тратите время, но вы это делаете неназойливо. Всего вам хорошего.

Дэвид нашел Джилл в столовой гостиницы «Плуг и борона». Она спросила его, как дела, и он повторил ей финальную речь доктора Шора как можно ближе к тексту.

– Он отлично резюмировал ситуацию, не правда ли? – любезно сказала Джилл. – Думаю, тебе должно быть приятно – почувствовать, что тебя поняли по-настоящему.

Дэвид подозрительно на нее уставился, но она с невинным видом стала читать меню, а вскоре к ним подошла официантка, чтобы принять заказ.