Глава седьмая
Коронерский суд начинается

Заседание коронерского суда проходило в школьном актовом зале. Начало назначили на одиннадцать, но уже в половине десятого туда набилось столько людей, что свидетелям, в том числе и нам с Френсис, пришлось проталкиваться боком. Многие приехали из Торминстера, были также гости из Лондона. Утренние поезда оттуда, говорят, шли переполненными.

В конце зала стояли два стола и полдюжины стульев для коронера, начальника полиции, суперинтенданта Тиммса и некоего мистера Арчибальда Беллью, который, как потом выяснилось, оказался адвокатом Анджелы. Должны были присутствовать на суде также и другие адвокаты. Отдельные места были отведены свидетелям. В другом углу размещались журналисты.

Рона пришла позднее, села рядом с Френсис и сообщила, что ей удалось уговорить доктора написать заключение, позволяющее Анджеле не присутствовать здесь по состоянию здоровья.

Спустя четверть часа появился Глен и со скучающим видом опустился на стул рядом со мной. Гарольд занял место позади Роны.

У него, конечно, было что сказать.

– Я полагаю, вы знаете, – прошептал он, – они подготовили вердикт против Анджелы.

Мы дали ему понять, что ничего об этом не знаем.

– Думаю, тут уже все решено, – заявил он. – Значит, ее ждет арест. Вот почему они не настаивают на ее присутствии. Боятся, что она своим плачем вызовет симпатии присяжных. Вот такое дело.

– Откуда ты все это знаешь, Гарольд? – спросила Френсис.

Гарольд загадочно улыбнулся углами губ.

– Скоро сама увидишь.

В должное время появился коронер, посовещался с разными официальными лицами, затем одиннадцать местных жителей, в основном фермеры, принесли присягу как члены жюри присяжных. Я обрадовался, что старейшиной присяжных назначили моего хорошего приятеля Томаса Каллума, владельца фермы Хандакот, у которого я покупал навоз. Каллум разумный человек, и надавить на него будет очень трудно.

А вот коронером я был не очень доволен. Этот адвокат из Торминстера по фамилии Ригуэл, несомненно, честный и порядочный, имел один серьезный недостаток. Как и многие коронеры, он слишком уж был преисполнен собственной важностью.

Френсис толкнула меня локтем.

– Смотри, вон там рядом с Сирилом сидит парень… Я думаю, это Морис.

Я посмотрел. Справа поодаль от нас сидели трое: Сирил Уотерхаус, рядом щегольски одетый небольшой человечек в черном пиджаке и брюках из крапчатой шерстяной ткани, у которого на лице было написано, что он адвокат, а затем молодой человек, полноватый, с бледным пухлым лицом. На вид ему можно было дать как двадцать, так и тридцать лет. Он был похож немного на Джона, немного на Сирила. Да, скорее всего это был Морис.

– Ну и как он тебе? – спросила жена.

– Не очень приятный типчик, – прошептал я в ответ.

– Карикатура на Джона в юности. Неудивительно, что он его не терпел. – Она повернулась к Роне. – Рона, это Морис?

Рона глянула.

– Да. Это Морис.

– Тихо, – прошептал я. – Коронер начинает.

Приятным неофициальным тоном он призвал присяжных забыть все, что они слышали вне этого зала, и принимать во внимание только свидетельства. Затем вызвал Сирила Уотерхауса.

– Позвольте мне спросить, мистер Уотерхаус, – начал коронер легким тоном, – я прав, считая вас инициатором данного расследования?

– Это действительно так, – согласился Сирил Уотерхаус.

– Узнав о смерти брата, вы немедленно отправили телеграмму здешнему могильщику с требованием не оформлять могилу.

– Да. К сожалению, о смерти брата мне сообщили уже после похорон. Я был вынужден послать телеграмму.

– Потом вам удалось убедить свою невестку, миссис Уотерхаус, согласиться на вскрытие тела брата?

– Да, я считал и считаю, что вскрытие было необходимо.

– Она согласилась сразу?

– Нет, но я ее уговорил.

– Но согласно заключению лечащего врача, смерть вашего брата была признана естественной. При этом никто не полагал обратного. Почему вы засомневались?

– Потому что я знал брата, – отрывисто проговорил Сирил. – Он всегда отличался отменным здоровьем. Его скоропостижная смерть показалась мне подозрительной.

– Но вы же тогда не знали обстоятельств.

– От меня вообще пытались скрыть его смерть. Уже одно это мне сильно не понравилось.

Коронер продолжил спрашивать Сирила о том, как было обнаружено завещание, как его удивил размер страховки брата. Затем пришла очередь письма, которое потом Сирил передал полицейским. Коронер наверняка не хотел зачитывать письмо перед публикой, но этого требовала важность содержания. Я наблюдал, как карандаши репортеров бегают по блокнотам, едва поспевая за коронером, выполняющим эту неприятную обязанность.

Затем он задал Сирилу последний вопрос:

– Мистер Уотерхаус, вы сказали, что усиленно искали по всему дому мышьяк. Нашли?

– Нет.

– Даже ничего отдаленно напоминающего мышьяк?

– Нет.

– А какой-нибудь другой яд?

– Нет.

– Спасибо.

Мы тайком переглянулись. Показания Сирила пока никак не повредили Анджеле.

Следующим свидетелем был хирург Руквей, темноволосый, чисто выбритый, собранный человек, у которого, очевидно, был большой опыт участия в коронерских судах.

Он доложил результаты вскрытия тела покойного, которого назвал «здоровым упитанным мужчиной». Ни в одном из его органов не было обнаружено заметных изменений, которые могли бы стать причиной смерти. На вопрос коронера, можно ли было предположить, что смерть наступила от эпидемической диареи, мистер Руквей ответил положительно.

– Сейчас мы знаем причину смерти, – заметил коронер, – но значит ли это, что при вскрытии смерть от эпидемической диареи нельзя отличить от отравления мышьяком? А пока человек был жив, разве нет симптомов, указывающих на это?

– Многое зависит от того, было ли отравление мышьяком хроническим или острым, – спокойно ответил хирург. – Дело в том, что человек может погибнуть от отравления мышьяком двояким способом. Либо принимая довольно длительное время малые, несмертельные дозы, – при этом мышьяк постепенно накапливается в организме, что в конце концов приводит к смерти, – либо приняв одну смертельную дозу. Но я думаю, мой уважаемый коллега сэр Френсис Харботтл пояснит это лучше меня.

Коронер согласился и спросил хирурга, могло ли вскрытие выявить хроническое отравление мышьяком. Получив отрицательный ответ, он вызвал сэра Френсиса Харботтла.

– Молодец старик, – прошептал Глен. – Он легко мог меня утопить.

Я кивнул. Было отрадно сознавать, что коронер не пожелал разбираться с Гленом относительно ошибки в диагнозе.

Мы подались вперед, чтобы получше рассмотреть знаменитого химика-аналитика.

Его свидетельство было коротким и по существу. Он обнаружил мышьяк во всех органах и тканях, переданных ему для анализа. Общее количество мышьяка химик оценил в 1,43 грана. Это очень много. Значит, смерть наступила в результате острого отравления.

Коронер кивнул.

– Теперь будьте добры, сэр Френсис, проясните нам одно обстоятельство. Наблюдающий покойного мистера Уотерхауса доктор никакого отравления не выявил. Означает ли это, что эпидемическую диарею вообще невозможно отличить от отравления мышьяком?

– Практически невозможно, – ответил сэр Френсис. – Симптомы идентичные. В этом и сложность диагностирования острого отравления. Единственный способ: при возникновении подозрений немедленно сделать анализ образца выделений.

– Но возникновение таких подозрений маловероятно?

– Да.

Глен толкнул меня локтем.

– Достойный внимания пример солидарности в медицине.

Следующий вопрос коронера был о времени, которое прошло между приемом смертельной дозы и появлением первых симптомов. Эксперт назвал приблизительную цифру. Тошнота и небольшие боли обычно возникают где-то через час-два, после чего начинается рвота. Смерть обычно наступает на третий день.

– Понимаю. Значит, точное время приема смертельной дозы вообще установить нельзя?

– Точно нет. Только с погрешностью плюс-минус полчаса. И это при том, что известно время возникновения первого симптома. Если же нет, то погрешность увеличивается до часа.

Коронер задержал выдающегося химика еще на десять минут, чтобы тот объяснил разницу в симптомах хронического и острого отравления мышьяком. Тот однозначно определил отравление как острое и сказал, что приступы, от которых страдал Джон, очень похожи на расстройство желудочно-кишечного тракта.

Следующим вызвали Глена.

Доброжелательным тоном коронер предложил рассказать о болезни Джона. Как она развивалась, какое лечение проводилось? Глен откровенно признал, что вначале ничего серьезного в состоянии пациента не обнаружил, а уж его кончины вообще не ожидал. Поскольку казалось, что его состояние улучшается. Относительно причины смерти он тогда предположил, что отказало сердце, из-за перенапряжения. В это лето в данном регионе было довольно много случаев эпидемической диареи, которую иногда ошибочно называют «английской холерой», хотя она довольно редко приводит к смертельному исходу. Лекарства, которые он прописал вначале, были комбинацией висмута и морфия. Висмута десять гран, чтобы остановить тошноту, и минимум пять гран морфия как болеутоляющего. На второй день острота заболевания уменьшилась, и больному была назначена шипучая микстура, содержащая цитрат поташа и бикарбонат натрия. В последний день больной принимал микстуру, содержащую висмут и карбонат кальция. К этому времени он существенно ослабел, но Глен не считал его состояние критическим. При последнем осмотре температура пациента была 37,2. Один раз за время болезни она достигала 38,3, но большую часть времени была чуть выше нормальной. Смерть наступила быстро, после кратковременной комы.

Коронер кивнул:

– Спасибо, доктор Брум. Нам все ясно. Когда, по вашему мнению, мистер Уотерхаус принял яд?

– Трудно сказать, – ответил Глен, – я думаю, это было где-то между одиннадцатью утра и полднем в день, когда он впервые занемог.

– То есть пятого сентября, – констатировал коронер. – Точнее указать нельзя?

– Нет. Это максимально возможная точность.

– На чем основана ваша оценка, доктор Брум?

– На времени, когда у мистера Уотерхауса появились первые жалобы с последующим их обострением.

– И на что именно жаловался мистер Уотерхаус?

– Он пожаловался на слабую боль в области живота, возникшую незадолго до обеда, и отсутствие аппетита. Однако мистер Уотерхаус пообедал, а примерно через полчаса почувствовал острую боль в желудке. Она прошла, но в течение дня время от времени возвращалась. Перед чаем ему стало настолько плохо, что это встревожило домашних. Я понял так, что мистер Уотерхаус не желал, чтобы за мной посылали, полагал, что ничего страшного с ним не происходит, но миссис Уотерхаус решила позвонить мне. Меня не оказалось дома, и она послала за мистером Сьюэллом.

– Мистер Уотерхаус к вам прежде обращался за помощью?

– Да. Совсем недавно он пожаловался на расстройство желудка.

– Вы разговаривали наедине?

– Нет. Это было после ужина в присутствии нескольких человек. – Глен всех перечислил. – Мистер Уотерхаус неохотно признавал неполадки со своим здоровьем. Он им очень гордился, а докторам не доверял. Однако друзья настояли, чтобы он позволил мне его осмотреть. Мы все близкие друзья, так что разговор у нас был пересыпан шутками.

– Вы тогда понимали причину его желудочных расстройств?

– Вполне. Я сказал ему в тот вечер, что у него скорее всего развивается язва и что он должен бросить курить и соблюдать диету.

– И что мистер Уотерхаус ответил?

– Что никаких лекарств принимать не собирается и вообще в медицину не верит. А со своими болячками справится сам.

– Но вы его все же осмотрели?

– Да, несколько дней спустя. Он был в довольно неплохом состоянии для своего возраста, и сердце работало нормально. Я повторил совет, что ему следует бросить курить хотя бы на три месяца, предложил разработать диету. Потом послал флакончик с лекарством.

– Он собирался следовать вашим советам?

– Нет. Сказал, что лучше будет мучиться с желудком, чем соблюдать диету и не курить. А мои лекарства все равно выльет в раковину.

В зале засмеялись, коронер тоже улыбнулся.

– Я сказал, что у моего лекарства приятный вкус, – добавил Глен, – и что ему все равно придется за него заплатить. Тогда он пошел на попятный и сказал, что, пожалуй, лучше будет его принять.

– То есть вы шутили?

– Да.

– Но флакончик с лекарством он получил?

– Да, на следующее утро.

– То есть в первый день болезни. И что оно содержало?

– Обычное успокаивающее. Бикарбонат натрия, карбонат висмутила, гликопротеин, микродоза морфия и настой перечной мяты.

– Вы его сами изготовили?

– Да.

– Это ваша обычная практика?

– Нет. Этим у нас занимается моя сестра. Но в тот день она торопилась успеть на поезд сразу после завтрака, а у меня было всего четыре рецепта, так что я ее спокойно отпустил.

– Во сколько вы изготовили лекарство?

– Примерно в девять.

– Вместе с другими?

– Да.

– Рецепты вписаны в журнал, который хранится в вашем кабинете?

– Да. Я показывал его полицейским.

– Хорошо. Теперь, доктор Брум, скажите, у вас есть опыт в изготовлении лекарств?

– Обширный.

– А среди прочих ингредиентов имеется порошок белого мышьяка?

– Да. То, что осталось от запасов моего отца. Я его уже не использовал много лет.

– И где он хранится?

– В шкафу с ядами.

– Шкаф заперт?

– Нет.

– А разве правила не предусматривают, чтобы такой шкаф запирался?

– Наверное, предусматривают, – ответил Глен, – но если вы сейчас проверите шкафы с ядами у всех докторов в нашей стране, запертым окажется один из тысячи.

– Сомневаюсь, что это так, – строго заметил коронер, – но проверять не будем. – Он помолчал. – Журнал записи ядов вы, надеюсь, ведете?

– Да.

– И там все сходится? Я имею в виду количество.

– Нет.

– Нет?

– Я полагаю, мышьяка там на пол-унции больше, чем указано в журнале, – ответил Глен с улыбкой.

Коронер в ответ не улыбнулся.

– Как вы это объясняете?

– Никак. Думаю, пакет с мышьяком туда положил мой отец и забыл записать в журнал.

– Когда вы в последний раз проверяли запас мышьяка?

– Я его ни разу не проверял, – ответил Глен. – Дело в том, что, как я сказал, мышьяк у меня остался от отца, а сам я его никогда не покупал, потому что не использую.

– Хм… – Коронер задумался. Добродушия у него заметно поубавилось. – Доктор Брум, я склонен допустить возможность, что мышьяк, попавший в организм мистера Уотерхауса, мог содержаться в лекарстве, которое вы приготовили. Поскольку у вас там нет должного порядка, как вы сами признали, то разве можно исключать ошибку?

– Подобную ошибку мог допустить только круглый идиот и невежда, – ответил Глен, презрительно улыбнувшись. – Надеюсь, ни я, ни моя сестра таковыми не являемся. Невозможно перепутать небольшую баночку, стоящую в шкафу с ядами, с большой на полке в другом конце кабинета. Так что подобное предположение просто абсурдно.

– Я рад, что вы так уверены, – сухо заметил коронер. – У вас, как у врача, есть версия, как мышьяк мог попасть в организм покойного?

– Нет, – спокойно ответил Глен. – Строить версии – дело полиции, не мое. Возможно, он сам принял мышьяк по ошибке, перепутав с каким-то другим препаратом.

– К сожалению, этому нет никаких подтверждений. Тем не менее я вынужден еще раз спросить вас: вы уверены, что когда этот флакончик покинул ваш кабинет, в него никаким образом не мог попасть мышьяк? По ошибке, например, спутанный с каким-то другим ингредиентом.

– Я совершенно в этом уверен. Такое исключено.

– И в то утро не было никаких назначений, вынудивших вас брать препараты из шкафа с ядами?

– Нет. Я близко к нему не подходил. Я вижу у вас на столе мой журнал назначений. Так вот там вы можете увидеть, что другие назначения не содержали никаких ядов. – Глен чуть улыбнулся.

– Да, да. А было ли вообще что-то необычное в изготовлении любого из лекарств в то утро? – продолжил коронер. – Извините, что я так на вас давлю, но вы должны понять, что у меня не должно оставаться никаких сомнений.

– Я все понимаю, – приветливо отозвался Глен. – Нет, насколько я помню, ничего необычного не было, ни в малейшей степени… кроме, пожалуй, – он опять чуть улыбнулся, – того, что емкости с некоторыми ингредиентами были почти пустые. Сестра не успела их наполнить, мне пришлось это сделать самому.

– А… – Коронер ухватился за это замечание. – А не могло случиться, что вы ошиблись и что-то не туда насыпали?

– То есть перепутал шкаф с ядами со шкафом с другими ингредиентами? – спросил Глен улыбаясь. – Думаю, нет. Если бы такое случалось, то половина Аннипенни была бы уже мертва. Кроме того, я пополнил запасы после того, как сделал эти лекарства, не раньше.

– Понимаю. Тогда, я думаю, мы можем быть совершенно уверены, что покинувший ваш кабинет флакончик с лекарством не содержал ничего, что могло бы причинить больному вред. И когда вы его отправили?

– В тот день мальчик-посыльный забрал у меня четыре флакончика с лекарствами в четверть одиннадцатого. Возможно, на пять минут позже.

– Да, есть подтверждения, что он доставил лекарство в дом мистера Уотерхауса вскоре после половины одиннадцатого. Флакончик был запечатан?

– Я заткнул его пробкой, завернул и запечатал. На пакете написал фамилию мистера Уотерхауса.

– В пути, надеюсь, с флакончиком никаких манипуляций не производили. – Коронер задумчиво посмотрел на Глена. – Доктор Брум, после смерти мистера Уотерхауса этот флакончик никто не видел. Вы не знаете, что с ним случилось?

– К сожалению, нет. Могу только сказать, что поздно вечером пятого сентября флакончика в спальне мистера Уотерхауса уже не было. Я его искал, чтобы дать больному лекарство.

– Вы спрашивали его о флакончике?

– Да. Он сказал что флакончик где-то здесь, но я его не нашел.

– Очень любопытно. Еще один вопрос, доктор Брум. Миссис Уотерхаус с вами обсуждала вопрос кремации ее супруга?

– Обсуждала.

– Она желала его кремировать?

– Во всяком случае, не возражала. Она спрашивала моего совета.

– И что вы посоветовали?

– Я посоветовал кремацию, поскольку таково было желание самого мистера Уотерхауса. Однако в конце концов миссис Уотерхаус решила этого не делать.

– Понимаю. Спасибо, доктор Брум.

– Слава Богу, кончилось, – пробормотал Глен, вернувшись на свое место.

Перед коронером его сменила Рона.

Ее показания не содержали ничего нового. Она коротко рассказала о болезни Джона и его смерти, объяснила, как получилось, что она стала за ним ухаживать. Подтвердила показания брата относительно обстановки в его кабинете, пояснила, как получилось, что в то утро он готовил лекарство для Джона вместо нее. Насчет флакончика Рона сказала, что в спальне больного его не видела. Насчет промывания желудка и уколов коронер ничего не спросил, видимо, не знал. Значит, о своих действиях до прибытия брата Рона полицейским не рассказала. И правильно сделала. Коронер начал бы придираться. Ведь у нее не было медицинского образования, хотя я бы доверился ей без всяких сомнений.

Рона подробно описала состояние Джона, когда пришла к ним в тот вечер прямо со станции. Поезд из Торминстера прибыл в пять пятьдесят семь.

Коронер задал ей еще пару вопросов относительно намерения Анджелы кремировать тело супруга. Понимая, куда он клонит, Рона твердо заявила, что Анджела на кремации ни в коей мере не настаивала. Ей было все равно.

Коронер намеревался уже отпустить Рону, но затем, подумав, задал еще вопрос:

– Мисс Брум, в разговоре с вами мистер Уотерхаус упоминал, что пятого сентября вместо предписанной дозы выпил половину флакончика?

– Нет, – ответила она.

На ее место коронер вновь вызвал Глена и задал ему тот же вопрос.

Глен ответил утвердительно.

– Он объяснил, почему так сделал?

– Мистер Уотерхаус сказал, что надеялся таким способом унять возникшую острую боль.

– На этикетке флакончика было написано точное предписание?

– Конечно. Одна столовая ложка каждые четыре часа.

– Как вы отреагировали, когда узнали, что мистер Уотерхаус сделал?

– Я сказал ему, что это глупо и что, слава Богу, лекарство не содержит никаких сильных компонентов.

– Но это вас не встревожило?

– Нет. Вреда он себе таким способом причинить не мог.

– Благодарю вас, доктор Брум. Это все.

Затем место свидетеля занял испуганный мальчик, доставивший Уотерхаусу лекарство. Он уточнил, что передал его в половине одиннадцатого.

Мальчика отпустили, и затем наконец пришел момент, который я предвкушал без особой радости.

– Следующим, – объявил коронер, – приглашается мистер Сьюэлл.