Доктор Буссеншут поставил бокал на стол.

– «Смит Вудхаус» позднего ро́злива, – сказал он. – Вино, незаменимое для обильной трапезы.

– Качество портвейна нельзя оценивать по его букету, – заметил Маммери.

– Ко Дню отцов-основателей мы будем пить фонсеку, – произнес Уинтер. – Осталось ждать полгода.

Гул голосов наполнил преподавательскую гостиную. Взгляд Эплби скользнул по лицам соседей за гостевым столом, задержался на суровом докторе Гропере, смотревшем с портрета над камином, различил на противоположной стене изображения других выдающихся выпускников колледжа – Уильяма Чалфонта, Ричарда Лиса, сэра Хэмфри Боуна. На пюпитре в дальнем углу были выложены для обозрения и комментариев коллег-ученых только что поступившие из типографии сигнальные экземпляры «Кодекса», полностью теперь изданного под редакцией доктора Буссеншута. Снаружи доносилась болтовня студентов, горячо обсуждавших новинки кинематографа. А дальше, обрамленный излучиной реки, протянулся, наслаждаясь теплым летним вечером, Оксфорд, часы башен которого синхронно и благозвучно отбивали своими колоколами каждую четверть часа.

– Я слышал, молодой Элиот к концу семестра стал делать большие успехи в учебе, – заметил Буссеншут. – Обычно я не одобряю, когда выпускниками начинают овладевать матримониальные настроения, прежде чем они начнут дальнейшую карьеру. Но, кажется, в этом случае результат может оказаться только положительным. Надеюсь, он остановит свой выбор на Министерстве финансов. – Буссеншут посмотрел на Эплби, словно искал поддержки, и перевел взгляд на Бентона, угрюмо и одиноко сидевшего сегодня за малым столом. – Нам довелось стать участниками весьма примечательных событий. Но самым интересным в этом деле мне показалась линия поведения, избранная в самом конце вами, мистер Эплби.

– Все было чрезмерно затянуто, – хмыкнул себе под нос Маммери.

– Вот здесь вы не правы, мой дорогой коллега. Мистер Эплби все рассчитал на редкость точно. Десяти минут отсутствия оказалось бы слишком много, и он справился всего за пять.

– Да, все было проделано блестяще, – подтвердил Уинтер. – Даже ваша невероятная бледность на лице в связи с мнимой кончиной Шуна. До сих пор не понимаю, как вам это удалось.

– Заходишь в туалет, – небрежно ответил Эплби, – и суешь два пальца в рот, чтобы тебя вывернуло наизнанку. Эффект получается поразительный.

– Согласен, ректор, – кивнул Маммери, – что нам преподали урок тщательности, полезный даже такому человеку, как вы. Вот только… Была ли во всем этом необходимость?

Эплби пожал плечами.

– Вероятно, нет. Но я же был на краткосрочных каникулах, в конце концов. И мне хотелось заставить Руперта Элиота расколоться под моим давлением. А ведь имелся еще и сам мистер Элиот. Наверное, мне как брату будущей жены его сына не стоило преподавать ему таких жестоких уроков. Но я все же подумал, что несколько минут смятения и уверенности, будто он невольно способствовал гибели мистера Шуна, пойдут ему на пользу. Послужить причиной взрыва двух бомб во время визита к соседу… – Эплби серьезно покачал головой. – Такое может шокировать кого угодно, внушить, что это следствие собственной безответственности. А как я уже отмечал, мистер Элиот в определенном смысле моложе даже своего сына Тимми. И если разобраться, то все случившееся коренится именно в этом очевидном факте.

– Вот, значит, как, – неопределенно произнес Буссеншут.

– Но истинный смысл моих действий состоял в другом. Элиот уже понял, что это Руперт сыграл с ним злобные шутки. И знал, каким образом это Руперту удалось. Вот только он понятия не имел, почему Руперт ведет себя столь прискорбным образом. И мне показалось крайне важным и полезным прояснить этот вопрос – как разобрать по косточкам анатомию верблюда, если вам угодно.

– А! – Буссеншут взялся за графин с портвейном, изобразив на лице полное понимание. – В самом деле, анатомия верблюда. Это очень важно.

– Мне нужно было заверить Руперта, что дело сделано, но по возможности туманно. Он не должен был почуять подвоха, понять: его хитростью вынуждают выдать себя. Труднее всего оказалось добиться признания в главном преступлении, которое пытался совершить Руперт. Я имею в виду его попытку застрелить Шуна, когда он выбрался из помещения коллекции на крышу, спустился по поддельным руинам стены вниз и из укрытия начал стрелять в хозяина. А тот факт, что пули просвистели рядом с Уинтером, как и возможное наличие у Шуна мотива устранить Уинтера, только помогли придать истории необходимый поворот. Придуманная мною легенда, конечно же, была чепухой от начала и до конца. Элиот действительно служил на Ближнем Востоке и был комиссован после продолжительной болезни, слегка повлиявшей на его память. Но они никогда не встречались там с Шуном, согласно моей фантастической версии. Если бы нечто подобное имело место, Шун ни за что бы потом не взял к себе на работу Белинду.

– А знаете, – сказал Буссеншут на этот раз почти застенчиво, – мне ведь тоже приходила в голову подобная мысль.

Эплби улыбнулся.

– Я как раз и боялся, что кто-то окажется слишком сообразительным и опровергнет мои выдумки вслух. Это мог сделать любой, внимательно следивший за ходом моих рассуждений. Но особенно меня пугал Кермод. Потому что Кермод, конечно же, знал обо всем. Я имею в виду прежде всего так называемое «ясновидение». Он фактически сам мне все объяснил, не сознавая этого. Он стремился занять место Элиота. Уже начал подготовку, то есть освоил азы написания подобного рода романов. То есть в какой-то степени стоял у истоков заговора против мистера Элиота.

Все погрузились в размышления, и наступила пауза.

– Да, так и вышло, – сказал наконец Буссеншут. – Мне почти все ясно, хотя… Гм.

Молчание снова воцарилось за гостевым столом. Эплби задумчиво разглядывал бокал. Маммери издал свойственный ему уникальный звук, похожий на сток воды в ванне, истолкованный коллегами как выражение любопытства и нетерпения удовлетворить его.

– Должен признаться, – осторожно сказал Буссеншут, – что мы все еще далеки от понимания многих деталей этой истории в целом. Не могли бы вы оказать нам огромную любезность, мой дорогой мистер Эплби, и суммировать для нас то, что мы с полным основанием можем называть теперь «делом Элиота».

– Словом, начните с самого начала, – гораздо откровеннее высказал ту же мысль Уинтер, – и объясните, что к чему в этой запутанной саге.

– С удовольствием, – кивнул Эплби, посмотрел на Буссеншута и после паузы спросил несколько лукаво: – Но что нам следует считать отправной точкой? С чего начать?

Буссеншут благостно улыбнулся.

– Под началом мы, само собой, подразумеваем конец.

– Совершенно верно. Разве можно рассказывать о таинственных событиях, если твой собеседник даже не догадывается, какую цель преследовала цепочка загадочных явлений. Без определенной цели все совершенные действия выглядели бы бессмысленными выходками сумасшедшего, абсолютно необъяснимыми. Итак, я отметаю версию с умалишенным и перехожу к разбору вероятных задач, которые некто перед собой ставил. – Эплби сам не заметил, как в его речь вкрались сугубо академические построения фраз. – В человеческой психике главенствуют два противоречащих друг другу фактора: стремление к удовольствиям и столкновение с реальностью, зачастую препятствующей этому.

– Ваш постулат, – вмешался Буссеншут, – заслуживает более глубокого изучения эмпирическим путем. Это, безусловно… – Он вовремя спохватился. – Это безусловно интересно, но мы обсудим проблему отдельно.

– Если бы действовал фактор стремления к удовольствию, то наш незнакомец пытался бы добиться достаточно быстрого удовлетворения своих желаний: мести врагу, обретения власти, зрелища унижения, позора, страха и так далее. Но если бы в ход пошел фактор реальности, то мы бы имели дело с чем-то принципиально иным. Все инциденты были бы элементами рационального и продуманного плана, смысл которого сводился бы к выживанию в создавшейся ситуации. То есть конечная цель состояла бы не в получении кратковременного удовольствия, а в изменении обстановки в свою пользу или в наилучшем приспособлении к ней. Мое собственное мнение окончательно сложилось после убийства свиньи. Мы столкнулись с фактором изменения реальности.

Буссеншуту не сиделось на стуле.

– Но судя по тому, что мне рассказали об этом инциденте…

– Да, вы можете возразить, что тот эпизод был чистой воды злодейством, исполненным желания шокировать и повергнуть людей в панику. Но при этом окончательное зло как цель – то есть подлинное убийство в знак мести или желания продемонстрировать свое всесилие – не получило завершения. Действие было убийственным без своего венца – убийства человека. Конечно, дети Элиота пережили несколько ужасающих минут, поверив, что жертвой стал их отец. Фактор получения удовольствия здесь присутствовал, причем ярко выраженный. Но заметьте, это случилось после того, как провалился первоначальный план неизвестного, когда мистер Элиот у всех на глазах пережил как бы духовное возрождение. Неизвестный понял, что затеянная им кровавая манипуляция со свиньей уже не имеет для него особого практического смысла, и поспешил получить от этого инцидента хотя бы моральное удовлетворение, а фактор реальности был перенесен на нечто другое. И смерть несчастного животного стала сублимацией стремления нашего злоумышленника к настоящему убийству, то есть убийство доставило бы ему истинное наслаждение, но только если бы случилось в рамках общего плана, а здесь явно не тот случай. Потому что общий план все же сводился к более масштабному изменению реальности и оставался в силе. Человека не убили только потому, что в тот момент это не имело практического смысла. А наш неизвестный, как я уже объяснял вам, Уинтер, был мастером розыгрыша. То есть шутки, имеющей практическое воплощение. Он стремился добиться реального результата в реальном мире, а убийство Элиота никак не содействовало этому. И здесь ключевой фигурой становился Кермод.

Намечавшаяся карьера Кермода стала первым важным индикатором. Если бы Элиот умер, Кермод продолжил бы его дело. И мы можем выделить нечто, что не достигалось убийством Элиота: исчезновение Паука. Только если бы сам Элиот, причем живой и здоровый, заявил: «Все! Появления новых книг о Пауке я не допущу!» – лишь в таком случае с Пауком было бы окончательно покончено… То есть целью неизвестного была не гибель самого Элиота (как бы ему того ни хотелось), а гибель Паука. Вот в чем состояла поставленная им перед собой глобальная задача. И за всеми предпринятыми шагами я посчитал разумным разглядеть неотложный мотив. И опять-таки чисто практический мотив – а не интеллектуальный снобизм, не желание разорвать рабский контракт с театром или нечто подобное.

– Но, конечно же, сам Кермод… – снова попытался перебить его Буссеншут.

Эплби кивнул.

– Разумеется, я не упускал Кермода из поля зрения. Его случай заслуживал особого внимания. Он сам описывал себя как спортсмена, застывшего у линии старта, он рвался взяться за дело, и мне удалось подслушать его жалобы, что Элиот сумел достойно выдержать первые жестокие удары, не сломался и не уступил ему дорогу. Кермод действительно желал смерти Пауку Элиота, и его мотив выглядел достаточно неотложным и практичным. Я полностью снял с него подозрения только после того, как дело перешло во вторую фазу, когда неизвестный начал совершать действия, которые никак не могли пойти на пользу Кермоду.

Но мне все время приходилось ломать голову над проблемой самого общего характера: что за неотложные и практические мотивы могли стать поводом для уничтожения Паука и отказа Уэджа печатать книги о нем раз и навсегда? И ответ напрашивался сам собой: из типографии Уэджа могло выйти нечто, крайне нежелательное для предания огласке с точки зрения злоумышленника.

Эплби сделал паузу, внезапно ощутив установившуюся вокруг тишину. Казалось, преподавательская обратилась в слух, но он вдруг заметил, что большой, средний и малый столы уже опустели; коллегам его собеседников за гостевым столом их беседа была неинтересной, и они разошлись по своим делам.

– То есть, – склонился к нему Уинтер, – весь заговор возник из-за того, что могло быть опубликовано в одной из книг Элиота? Этот мотив вы приписали Шуну в своей выдуманной версии?

– Именно так. Но в моей фантазии Шун собирался избежать грозившей ему опасности разоблачения, попросту убив Элиота. А вот для нашего злоумышленника такой выход из положения не годился. Все его розыгрыши, включая жестокое убийство свиньи, свидетельствуют об этом. Отсюда следовало простейшее умозаключение. То, что шутник не желал предавать огласке, уже существовало. И снова на первый план выдвигался Кермод. Потому что, как нам известно, он не только должен был писать собственные романы о Пауке – сначала ему предстояло завершить незаконченные рукописи Элиота и опубликовать их. Мы знали только об одной такой рукописи – романе «Смерть в пустыне». Элиот писал эту книгу одновременно с «Полуночным убийством», но из двух произведений только на «Полуночное убийство» обратил всеобщее внимание шутник, затеяв с книгой свои игры. И Элиот уничтожил рукопись «Полуночного убийства» в припадке расстройства, когда череда странных событий еще только разразилась. Но вот роман «Смерть в пустыне», чья главная сюжетная линия особенно ему импонировала, он сохранил и после своего во многом неожиданного духовного подъема, к причинам которого я еще вернусь, решил продолжить над ним работу. Более того, он надежно спрятал рукопись в сейф, и если бы Элиот умер, Кермоду ничто не помешало бы завершить книгу. Отмечу, что Кермод, уже ставший до известной степени членом «команды Паука», мог даже знать в общих чертах содержание романа по разговорам с Элиотом или Уэджем.

Отметим промежуточный вывод, который можно сделать из сказанного. Печатные станки Уэджа ждут – с голодным нетерпением, так забавляющим Уинтера, – новой книги Элиота. Но она не должна выйти в свет. Предпринимаются целенаправленные усилия, чтобы сделать писательство неприемлемым для Элиота, играют на его нервах так, чтобы в итоге он сам воскликнул: «Остановите печать!» Ни его собственные сочинения, ни поделки Кермода о Пауке не должны быть опубликованы. Целью было добиться именно этого, и наш неизвестный, как я только что подчеркнул, сосредоточил на своей задаче немалые усилия. Но действовать приходилось очень тонко, а слишком тонкие замыслы становятся обоюдоострыми. И заговор провалился в тот момент, когда он, казалось, увенчался успехом. Элиот отправился спать сломленным человеком, понявшим – и он сам сказал нам об этом, – что ему теперь делать: оставить Паука и постепенно предать его всеобщему забвению. Но на следующее утро словно переродился и заявил, что продолжит работу. Теперь уже поражение потерпел наш неизвестный. Если он хотя бы в малой степени наделен воображением, то мог увидеть, как начинают раскручиваться маховики печатных станков Уэджа. Но оказалось, что он заготовил запасной вариант. Фигурально выражаясь, тетива его лука лопнула, но он тут же натянул другую.

Буссеншут опустошил свой бокал и кивнул:

– Однако цель оставалась прежней. Публикацию следовало предотвратить. И метод, не сработавший в первом случае, мог, тем не менее, привести к успеху, примененный иначе.

– Верно сказано. Устранение Элиота не решало проблемы. Рукопись «Убийства в пустыне» с опасными сведениями, которые содержала, была надежно спрятана в сейфе, и в непредвиденных обстоятельствах Кермод всегда находился под рукой, чтобы закончить дело. Но тот человек – а мы предполагаем, что это всего один человек, – который опасался публикации нежелательных материалов, был способен на убийство. И оно оставалось теперь единственным инструментом влияния на ситуацию. Когда действие переместилось в аббатство, у меня возникло ощущение, что дело перешло во вторую фазу. Готовилось убийство.

Вмешался Уинтер:

– Но знали вы слишком мало. Вам было известно только, что X будет убит Y, а единственной определенной величиной оставался Элиот, не игравший в уравнении заметной роли.

– У меня сложилось четкое представление о том, что должно случиться, но я по-прежнему не мог вычислить преступника и его жертву. И первая идея, осенившая меня, носила несколько фантастический характер, основываясь на этимологии. Рассказывая о человеке, живущем в селлариуме, Шун вскользь упомянул, что по какой-то причине многое знал об отшельниках. При этом мой разум мобилизовал не слишком обширный запас известных мне древнегреческих слов и выдал перевод: греки называли отшельниками людей, уходивших жить в пустыню. Их так и звали «пустынниками»… «Смерть в пустыне». И связь перестала казаться чисто умозрительной, когда я принял во внимание, что на раннем этапе своей деятельности Шун совершил немало сомнительных сделок в аравийской пустыне и прилегавших районах.

Шун, таким образом, становился главным действующим лицом. Вероятно, рукопись «Смерти в пустыне» содержала нечто, о чем он не должен был узнать. Но столь же возможен и другой вариант – в рукописи упоминались факты о самом Шуне, распространение которых он желал предотвратить, что я отчасти использовал в своей причудливо фантазийной гипотезе, выдвинутой после взрыва. Получалось, что Шун мог выступать в роли как X, так и Y.

Слуги неслышно убрали посуду с малого, среднего и большого столов, погасив на них свечи. Портрет доктора Гропера почти полностью пропал в тени. Посверкивали только отдельные металлические части модели солнечной системы. Где-то часы пробили девять.

– Х был шутником, а теперь и потенциальным убийцей; Y – его вероятной жертвой. Из этих двоих фигура Y оставалась наиболее загадочной. Об X, поскольку он проявлял активность, я постепенно узнавал все больше. Вот почему мне требовалось сосредоточить внимание на X. Кто же тот неизвестный, столь странным образом взявший на себя роль Паука? Что могло указать мне на его личность?

Эплби выдержал паузу, словно его вопрос не был чисто риторическим. Но, естественно, ему никто не ответил.

– Вероятно, все указывало, что Руперт Элиот и был в действительности Пауком.

– Как он мог быть Пауком? – недоуменно покачал головой Буссеншут.

– Достаточно лишь приглядеться к нему. Физически сильный человек с чрезмерно длинными и развитыми конечностями. Мне сразу следовало изучить вероятность, что он получил кличку Паук еще в школьные годы. Или же обратить более пристальное внимание на случай с викарием. Одной из первых проделок шутника была выходка, направленная против местного викария. А у Руперта имелись все основания вынашивать ненависть к клерикалам: еще мальчишкой он имел неприятности из-за кражи церковных денег.

Маммери снисходительно усмехнулся:

– Сами по себе эти соображения еще ничего не доказывают.

– Вы совершенно правы. Эти мысли могли лишь уводить меня в сторону от истины. А на самом деле существовал только один способ выяснить личность X – разгадать загадку ясновидения шутника. Оно оставалось главной проблемой с самого начала. Сводило с ума. Решения приходилось отметать одно за другим как неверные.

Но существовала и другая фундаментальная проблема. Что именно могло содержаться в «Смерти в пустыне» такого, о чем ни при каких обстоятельствах не следовало узнать Y? Я для себя поначалу ответил на этот вопрос так: сознательно или нет, но мистер Элиот включил в роман эпизод, взятый из реальной жизни, о котором Y до поры не подозревал. Но, как ни странно, это предположение уже скоро стало видеться ошибочным. Создавая свое произведение, а значит, и опасную для кого-то информацию, мистер Элиот использовал как источник лишь собственное воображение.

И я подобрался гораздо ближе к истине, задавшись другим вопросом: а не могли ли проблема ясновидения и опасное содержание нового романа быть взаимосвязанными? Могла ли правда о первом подсказать мне правду о втором?

Но не буду утомлять вас долгим рассказом, как мне удалось наконец установить личности X и Y. Никаких сложных логических построений за этим не скрывалось. Решение пришло, стоило мне обдумать свои наблюдения, сделанные во время осмотра коллекции. Первое, что нам продемонстрировали там, были тридцать семь романов Элиота. И стоя рядом с ними, Руперт вспомнил рассказ Белинды, что Шун порой читал их. Он сделал все, пытаясь во что бы то ни стало подтвердить справедливость ее рассказа. И Шун своим ответом помог ему, признавшись, что не только читал все романы, но и с нетерпением ожидал появления следующего. После чего без особого риска ошибиться я смог установить, что Руперт был X, а Шун – Y.

Буссеншут удовлетворенно вздохнул.

– Я даже завидую вам, Уинтер. Вы ведь присутствовали при этом?

Уинтер кивнул.

– Да, ректор. Я тоже почти все понял сразу. Но для меня существовало одно небольшое осложнение, вносившее путаницу в дело.

– Да, – продолжил Эплби, – после того как Руперт показал, насколько важно для него знать, читает ли Шун романы Элиота, ситуация более или менее прояснилась. Но смущал, однако, тот факт, что если Руперт и был шутником, то не с самого начала. – Он сделал паузу и посмотрел на Уинтера. – У Руперта имелся сильный аргумент в свою защиту. Во время ограбления дома миссис Бердвайр он находился в Шотландии. Вот почему мне было важно установить роль, сыгранную в деле Бердвайр Уинтером. Когда истина об ограблении стала мне известна, алиби Руперта рассыпалось как карточный домик. А он сам сказал мне, что, узнав о деле миссис Бердвайр, поспешил вернуться в Раст. Именно ограбление навело его на идею всех дальнейших действий.

Мне сразу же пришли на ум несколько моментов, свидетельствовавших против него. X отлично знал внутреннее устройство Раст-Холла, был знаком с некоторыми привычками Арчи Элиота, что облегчило задачу его отравления. Руперт вписывался в эти приметы идеально. Мне стало ясно, что это Руперт подбил малыша Андре на зловредную шутку с собаками мисс Кейви – он сам рассказывал, как они с Андре подробно обсудили планы на вечер, а позже мы с Белиндой заметили, с каким нескрываемым удовольствием Руперт проследил за отъездом Андре на поиски подходящих мягких игрушек. А позже я заметил другую важную деталь. Это касалось еще одного отвлекающего маневра, только сбивавшего нас с толку, – угроз, которые стал получать сам Руперт по приезде в аббатство. Причем он искренне верил, что это дело рук Арчи. И в разговоре со мной невольно выдвинул убедительное предположение, что более ранние шутки, направленные против его кузена Ричарда Элиота, стали плодом усилий кого-то другого. Сейчас легко вообразить, какой логики он придерживался. Он сам почерпнул идею своих интриг у кого-то другого – у того, кто ограбил миссис Бердвайр. На этой основе он затем построил план собственного заговора. И теперь ему казалось естественным полагать, что Арчи последовал его примеру, обратив злой умысел против него самого. Вот почему угрозы далеко не сразу были восприняты им всерьез и стали нервировать. Но чуть позже он реально испугался. Когда я намеренно и открытым текстом сказал, что его жизни действительно угрожает опасность, то обнаружил под маской невозмутимости подлинный страх. Он знал, что затеял игру против очень опасного человека. А что, если, думал он, Шун его заподозрил и решил устроить на него охоту, которую собирался довести до конца?

И вот я оказался в ситуации, когда знал вроде бы почти все, но в то же время и ничего существенного. Если Руперт, и только Руперт, был X, то как ему удалось провернуть трюк с Ренуаром? Ведь миссис Моул давала ему на то время полнейшее алиби. Но гораздо важнее было узнать, каким образом он выведал подробности эпизодов, не вошедших в текст романа его кузена «День Рождения»? Словом, я вернулся к той загадке, с которой все начиналось, – к тайне ясновидения. И почему Руперт так боялся, что содержание «Смерти в пустыне» станет известно Шуну? Еще одна тайна. И что произошло с Элиотом? Он был повергнут в подлинное отчаяние ясновидением шутника. А еще раньше – высказанным Чоуном мнением, что он страдает раздвоением личности. Почему же он так неожиданно воспрянул духом на утро после похищения Ренуара? Что ему стало известно? Что было теперь у него на уме? – Эплби оглядел преподавательскую гостиную. – И какова роль во всем этом вашего коллеги Бентона?

– Бентона? – несказанно изумился Уинтер. – А разве он играл здесь какую-то роль помимо нашего сугубо внутреннего дела с «Кодексом»?

– Несомненно. Мисс Кейви, которую отличают наблюдательность и сообразительность, поведала мне любопытную историю, как Шун расставил Бентону ловушку. Шуна явно беспокоили Элиоты (или скорее один из Элиотов). И он вынудил Бентона вспомнить свою связь с членом этой семьи. Вот почему тот тоже стал частью общего уравнения.

– И, конечно же, – дружески улыбнулся Уинтеру Буссеншут, – Бентон владел неким секретом.

– Да, – кивнул Эплби, – секретом анатомии верблюдов, вы это имели в виду?

Буссеншут недоверчиво посмотрел на него.

– Несомненно, – ответил он, – что этим секретом он владел тоже.

– Я никогда не считал виски напитком, подходящим для общения в преподавательской гостиной, – сказал Буссеншут, нажимая на рычажок сифона с содовой. – Но еще более противны моей натуре эти жуткие смеси, которые называют коктейлями. Однако в собственной цитадели, – он обвел рукой стены своего кабинета, – и принимая во внимание важность распространения знаний… – Он потянулся к графину с виски. – Впрочем, это тот случай, когда незавершенность фразы яснее всего выражает суть мысли. А теперь, мой дорогой Эплби, время для верблюжьего танца, если можно так выразиться. Пора уже верблюду появиться и показать себя во всей красе.

– Верблюд вот-вот будет здесь. Но прежде позвольте мне подвести итог вышесказанному и обозначить указатели, по которым нам придется следовать дальше.

Руперт Элиот непостижимым образом потерпел неудачу, пытаясь отвратить своего кузена от дальнейшего писательского творчества, и нашел альтернативный способ обеспечить свою безопасность, убив Шуна. Это было бы то убийство, о подготовке к которому я твердил, и, скажу честно, если бы оно осуществилось, я бы не оказался повергнут в шок и глубочайшее горе. Мотив преступления, хотя только в общих чертах, был понятен. Шун – человек безжалостный и, как информировали Арчи Элиота, последовательно мстительный. А в тексте «Смерти в пустыне» содержалось нечто, компрометирующее в его глазах Руперта самым жестоким образом.

Теперь о проблемах. Все большее значение на наших глазах приобретала вторая загадка – кампания против Руперта. Ключами к пониманию здесь, когда я правильно расставил акценты, служили литературные пристрастия Руперта и вопрос, что происходило в романе Элиота «Тарантул-птицеед».

Еще одной тайной оставалось моральное возрождение Элиота: явное восстановление его душевного равновесия после случая с Ренуаром. Тут я мог посоветовать себе только одно. Пользуясь моим собственным выражением: найдешь ответ, если разберешься с секретом ясновидения.

Третья задача, стоявшая передо мной, состояла в том, чтобы разобраться в сути опасности, которую представлял собой роман, находившийся в процессе написания. И здесь указание мне виделось то же самое: реши сначала проблему ясновидения. Не слишком легкая миссия, согласитесь.

И наконец тайна самого ясновидения. Наиглавнейшая из мистерий – ее центр и ключ к решению прочих загадок. Как Руперту это удалось? Но, к счастью, здесь меня вели за собой сразу несколько путеводных нитей. Сама по себе природа творческого воображения Ричарда Элиота. Рассуждения Кермода о художниках. Афоризм Пруста об искусстве. И тут устами Уинтера именно Пруст сослужил мне самую верную службу. Позвольте задать такой вопрос: откуда вообще взялась идея Паука?

Наступила краткая пауза, прерванная Уинтером, воскликнувшим:

– Патришия! Эплби, ваша сестра задала именно этот вопрос, когда мы играли на бильярде. А Питер Хольм ответил ей цитатой, но не из Пруста, а из Вордсворта: «Из глубины времен, из толщ веков».

– Вот именно! Только здесь не толща веков, а какие-нибудь пятьдесят лет или около того. Как тонко отметила миссис Моул, иногда складывается впечатление, что Элиот небрежно достает свои идеи из ящика с детскими игрушками. Фантазии, которыми полны романы Элиота, уходят корнями в игру детского воображения, когда мальчишка начинает размахивать игрушечными пистолетиками и строить из себя гангстера. С возрастом это проходит. Как верно подметил Кермод, для такого рода литературы человек уже слишком стар в десять лет. «Детишки, играющие во взрослые игры». Вот в чем секрет многочисленности армии читателей Элиота, по его мнению.

– Здесь, – одобрительно заметил Буссеншут, – заключена глубокая философия. Но когда вы делаете различие между факторами реальности и получения удовольствия…

– Невероятный успех книг Элиота, – невозмутимо продолжил Эплби, – заключается в том, что его воображение напоминает большую морозильную камеру, в которой детские фантазии сохранились в неизменном и таком прекрасном виде. Их можно в любой момент использовать для создания литературных произведений при условии, что они подвергнутся взрослой обработке и контролю со стороны зрелого уже человека. Вот почему, думая, что сочиняет нечто, на самом деле он всего лишь выпускал на свободу давние воспоминания. Вспоминал то, что впервые пришло ему в голову еще в детстве.

– Музы – дочери памяти, – вновь привел ту самую цитату Уинтер. – Искусство невозможно без воспоминаний.

– Верно. А Руперт Элиот был участником и партнером в детских играх. Мальчики росли и воспитывались вместе. Но там, где Ричард оставался просто мечтателем, Руперт осуществлял их беззаконные фантазии на практике. Содержание романов Элиота поднимается на поверхность из того, что мисс Кейви романтично называет глубоким колодцем памяти, вот только на дне этого колодца сидит не кто иной, как Руперт. И там же покоится правда о том, что доктор Буссеншут решил окрестить «делом Элиота».

Эплби выбил выкуренный табак из своей трубки.

– А сейчас вам, возможно, даже покажется, что наведение порядка, за которое я взялся после взрыва, не потребовало особых усилий. Руперт вспомнил их совместную детскую игру, фантазию под названием «День Рождения». Он помнил ее лишь фрагментами, зато таких фрагментов оказалось достаточно много, чтобы создать эффект ясновидения или даже пророчества. Но его план был настолько утонченным, что, как я и говорил, в любой момент грозил ударить по нему самому. Кузен мог внезапно уловить, что происходит на самом деле. Как и случилось в эпизоде с кражей Ренуара. Вы все помните, что картина нашлась у постели ничего не подозревавшего лакея. И вот тут-то Элиот возмутился. Он с полным правом считал, что в его воображении не могло возникнуть ничего подобного столь откровенно грубой шутке, от которой за милю несло дурным вкусом. И воспрянул духом, осознав, что ни о какой мистике или даже научно обоснованном раздвоении личности не могло быть и речи. Но этого мало. Теперь он вспомнил! К нему вернулось воспоминание, как много лет назад именно Руперт предложил включить столь низменный и пошлый эпизод с кражей картины в их совместную игру. Элиот отчасти понял, каким образом порой рождаются детали его романов, приходя к нему из давнего прошлого, признался себе, что и его муза, несомненно, состоит в близком родстве с памятью. А главное – для него больше не являлось секретом, что все аномалии, происходившие в Расте, были проделками Руперта.

Да, с того момента он знал о шалостях Руперта – человека действия и гражданина мира, – как тот сам любил себя называть. Он знал, как Руперт все проделывает, но не мог понять зачем. Все представлялось полной бессмыслицей. Ничего удивительного, что он информировал своего кузена через печатный станок Шуна, насколько тот «надоедлив и зануден»… И Элиот, которым снова овладела неизжитая страсть к юношеской безответственности, разработал ответный план мести. Он решил использовать Паука, чтобы избавиться от Руперта навсегда, запугать его и обратить в бегство. Так началась вторая стадия дела. Руперт получил предупреждение, что его ждут крупные неприятности в девять часов. Ему подкинули информацию о судне, отправлявшемся в Новую Зеландию девятого декабря… А затем Элиот решил, что пора нагнать на кузена настоящего страха.

Во время осмотра коллекции он заметил, что Руперт словно приклеенный торчал у раздела curiosa – то есть у порнографических изданий в надежно защищенном стальной решеткой дальнем углу галереи, где для них предназначалась отдельная ниша. Элиот пробрался в селлариум – его застала при бегстве оттуда моя сестра, – где раздобыл бомбу с часовым механизмом. Затем он затеял бессмысленный спор с Шуном о содержании «Тарантула-птицееда», чтобы вновь получить доступ к коллекции, поскольку разрешить спор можно было только там. Бомбу он подложил среди писем, которые считал неприличнее любой порнографии. По его прикидкам, взрыв мог только основательно напугать Руперта. Его бы прикрывал прочный металлический угол ниши. А затем, якобы чтобы обезопасить кузена от покушения, он запер его в помещении коллекции незадолго до осмотра западной башни. План был блестящий и достаточно безумный – такие обычно удаются. Это был автор тридцати семи авантюрных романов, находившийся в отличной форме. Только вообразите, как быстро ему пришлось действовать, чтобы вывести из строя весь автомобильный парк аббатства и перерезать телефонные кабели.

Руперт, по-прежнему не до конца уверенный, преследует его Шун или Арчи, знал лишь одно: Шуна он должен устранить во что бы то ни стало. Улучив момент, когда у него было отличное алиби как у надежно запертого в галерее, он выбрался на крышу и быстро спустился по стене. Потом он стрелял в Шуна, а я, в свою очередь, спугнул его выстрелами в воздух. И вот теперь он оказался в действительно смертельной опасности, которую никто не предвидел, – Руперт спешил вернуться в помещение коллекции как раз к девяти часам. И взрыв бомбы, оказавшейся намного мощнее, чем полагал Элиот, едва не прикончил его… Впрочем, все это хотя и выставляет в самом неблагоприятном свете самого Руперта и может заставить покраснеть его кузена-писателя – всего лишь мелкие детали основной картины, которая у нас вырисовывается.

Уинтер вздохнул.

– А я-то подумал, что быть сыщиком увлекательно и легко, – сказал он. – Боже, боже, боже… Но между прочим, а как Руперт обеспечил себе алиби во время игры в прятки?

Эплби усмехнулся.

– Видите, задатки сыщика у вас определенно есть. По крайней мере, вы не забываете проверить все ниточки. Разгадка этой тайны, как и звуков кларнета вместе со стуком трости слепого секретаря Паука, – существование в семье Элиотов еще одного совершенно легкомысленного члена, полностью потерявшего представление о времени.

Миссис Тимоти Элиот, если вы помните, особенно любила своего племянника Руперта. Она была сообщницей во всех его проказах с раннего детства. Только миссис Тимоти уже не понимает, что игры остались в прошлом. В старости ее голос стал очень похож на мужской, и она с удовольствием подменила собой Руперта в темноте шкафа, пугая миссис Моул. Но, увы, я вспомнил о ней, только когда мы поехали в аббатство, а Тимми, как я заметил, сделал ошибочное заявление, что все Элиоты отправились в путь.

– Вот как все просто, – вздохнул Буссеншут. – Только при чем здесь верблюд?

Эплби покачал головой.

– История с верблюдом кому-то может показаться увлекательной, но только не мне. Слух, что Элиот интересуется у всех подряд в аббатстве, знакома ли кому-нибудь анатомия верблюда, повергла Руперта в смятение, и мне стало любопытно, чем это вызвано. Но правду я установил не путем дедукции, а только после того, как Руперт во всем признался. Для меня урок здесь заключается в том, что скоропалительные выводы часто приводят к ошибкам.

Я был уверен, что Элиот (намеренно или случайно) включил в «Смерть в пустыне» некий эпизод, действительно имевший место во время его службы на Ближнем Востоке. Ничего подобного. Это снова была чистая фантазия, основанная на давнем воспоминании из их общего с Рупертом детства. Но парадоксальным образом именно эта фантазия оказалась чревата для Руперта особой опасностью. Потому что Руперт однажды действительно пустил ее в ход против Шуна. Ведь, как я уже упоминал, в отличие от кузена, он частенько пытался воспользоваться игрой воображения на практике.

Эплби сделал паузу.

– Доктор Буссеншут, – спросил он потом серьезно, – что, как вы считаете, находится в верблюжьем горбу?

Буссеншут открыл рот, чтобы ответить, но замялся в нерешительности.

– Право же, я никогда не занимался исследованиями в подобной области.

– Многие думают, что запас воды. На самом деле это, главным образом, жир. И в одной из своих детских игр Ричард и Руперт придумали необычный и совершенно фантастический способ убийства. Введение яда в верблюжий горб. Ваш враг отправляется один в глубь пустыни. Между тем по организму верблюда, на котором он путешествует, постепенно начинает распространяться яд. Животное умирает. И вы получаете две смерти в пустыне.

Маммери, до этого привычно хранивший молчание, вдруг разразился хохотом.

– О, господи, из всех возможных способов! Придумать такое…

– Элиот тоже считал подобное совершенно немыслимым. В последнее время его начало беспокоить воздействие книг о Пауке на читателей, и он стал придумывать совершенно невероятные сюжеты. И не так давно подобный сюжетный ход пришел ему в голову. Как он считал, впервые. Результатом и стала завязка романа «Смерть в пустыне».

Но, оказывается, подобный трюк легко осуществим, и Руперт однажды применил его. Много лет назад на Ближнем Востоке они с Бентоном решили тихо устранить Шуна. Такой уж народ там подобрался в то время. И Руперт действительно впрыснул верблюду Шуна яд прямо в горб. Верблюд скончался во время перехода через пустыню, а сам Шун избежал смерти лишь чудом. Он, должно быть, долго гадал потом, что погубило животное, едва ли связывая это с тем, что поблизости тогда крутился Руперт. Покушение на убийство потерпело провал, но Руперт не ожидал для себя подвоха, пока не узнал о новой книге кузена. Шуну достаточно было лишь прочитать ее, чтобы понять, кто организовал несчастный случай, едва не стоивший ему жизни.

Наступил уникальный момент, когда сам Буссеншут не мог подобрать нужных ему слов:

– Ну, это уже, в самом деле… Это никуда… Это ни в какие ворота…

– Вы, как всегда, правы, – кивнул Эплби. – Абсолютно правы.