Одиннадцать
— Джорджия! Шон! Как же я рада вас видеть! — Лучезарно улыбающаяся Эмили Райман приветственно раскинула руки и явно собралась обниматься.
Я оглянулась на Шона, и тот выступил вперед и принял удар на себя, одновременно загородив меня от жены сенатора. Брат знает, как я не люблю физические контакты с не очень близкими людьми.
Если Эмили и заметила наш маневр, то ничего не сказала.
— Глупый, глупый мальчишка, как я боюсь за тебя, когда читаю твои репортажи.
— Я тоже рад вас видеть, Эмили. Как дела?
У Шона обниматься получается гораздо лучше. Он вообще из тех, кто, попадись им на пути какая-нибудь жуткая темная дыра, мигом сунет туда руку.
— Куча дел, как всегда. Кобылы жеребились, и пришлось побегать, но, слава богу, почти все позади. В этом году потеряла двоих, но ни одна не ожила, благо помощники были под боком.
Эмили отпустила брата и, все еще улыбаясь, протянула мне руку. На этот раз никаких объятий. Я пожала ее и кивнула. Улыбка миссис Райман стала еще шире.
— Джорджия, как же я благодарна тебе за освещение кампании мужа.
— Ну, не я одна этим занимаюсь. За сенатором неотрывно наблюдает куча репортеров. Многие уверены, что сегодня вечером Республиканская партия выберет его.
Политические журналисты почувствовали, что дело пахнет Белым домом, и теперь их тянуло к Райману, словно акул на запах крови, — а вдруг что-нибудь удастся ухватить? Баффи половину своего рабочего времени отключала камеры и микрофоны, установленные сайтами конкурентов. А в оставшиеся часы писала крутое порно про помощников сенатора и зависала с Чаком Вонгом. Поэтому тот почти безвылазно торчал в нашем грузовике. Слегка неловко, но Баффи виднее.
— Да, но ты единственная пишешь именно про него, а не про те занимательные штуковины, которые вылезают на поверхность благодаря кампании, и не про вымышленные романы его помощников, — усмехнулась Эмили. — Я знаю, твоим статьям можно доверять. Для нас с девочками они много значат. А после сегодняшнего станут значить еще больше.
— Для меня это честь.
— А что вы имеете в виду под этим «еще больше»? — встрял Шон. — Джордж, ты вдруг научилась писать? Было бы круто. Я же не могу вечно тебя содержать.
— Прости, Шон, но дело не в писательском таланте твоей сестры, — покачала головой Эмили. — Дело в самой кампании.
— Понимаю. — Я оглянулась на брата. — Как только его номинируют (если это случится), все завертится всерьез. Пока были, можно сказать, цветочки.
После внутрипартийных выборов начнется настоящая борьба: постоянные дебаты, сделки и переговоры ночи напролет. Так что миссис Райман вообще вряд ли увидит мужа до инаугурации. Если, конечно, весь труд не пропадет напрасно и он действительно станет президентом.
— Именно так, — чуточку устало подтвердила женщина. — Ему повезло, что я его люблю.
— Эмили, слыша подобные высказывания, я жалею о журналистской этике и своих принципах. — Это было предупреждение, но в вежливой форме. — Вы недовольны мужем? Для политиков по обе стороны баррикады такие заявления — просто манна небесная.
— Советуешь вести себя осторожнее? — после недолгого раздумья уточнила женщина.
— Лишь напоминаю о том, что вам и самой хорошо известно. — Я улыбнулась и решила сменить тему на более приятную. — А дочки к вам присоединятся? Мы ведь так и не познакомились.
— На этот глупый съезд они не приедут. Ребекка готовится к поступлению в колледж, а Джинни и Эмбер мне не хотелось отрывать от новорожденных жеребят и тащить сюда, на растерзание толпе журналистов и фотографов. Я бы и сама не приехала без особой нужды.
— Ясно.
На съезде партии у жены кандидата простая задача: нарядись в элегантное платье, а потом стой и улыбайся; сунут под нос микрофон — постарайся сказать что-нибудь остроумное. Не очень-то много времени остается на семейную жизнь, да и детей трудно защитить от репортеров, которые спят и видят, как бы откопать какую-нибудь скандальную историю. На подобном мероприятии все на виду у прессы. Эмили поступила совершенно правильно.
— Не возражаете, если я чуть позже возьму у вас интервью? Обещаю не спрашивать о лошадях, если вы, в свою очередь, пообещаете ничем в меня не кидаться.
— Бог мой, а Питер не шутил: в тебе действительно вдруг проснулось милосердие.
— Просто приберегает свое коварство для интервью с Тейтом, — пояснил Шон.
— Тейт согласился на интервью? Питер говорил, он с самого предварительного голосования тебе отказывал.
— И именно поэтому согласился сейчас, — немного раздраженно ответила я. — Раньше мог себе такое позволить. Ну что бы я возразила? «Губернатор Тейт очень занят — пытается победить на выборах, и у него совершенно нет времени дать интервью женщине, которая официально поддерживает его ближайшего соперника»? Не очень убедительное обвинение. А теперь на съезде он дает интервью всем, и, если откажет мне, это будет уже цензура.
Эмили окинула меня долгим оценивающим взглядом, а потом улыбнулась:
— Да, Джорджия Мейсон, думаю, ты загнала беднягу в угол.
— Нет, мэм, просто применила обычную журналистскую тактику. А в угол он загнал себя сам.
Согласись губернатор на эксклюзивное интервью месяца за полтора до съезда, мог бы потом с чистой совестью откупиться от собственных слов или сделать вид, что их не было. Что бы он ни наговорил (ну, разве что я бы заставила его признаться в употреблении наркотиков или в порочащих сексуальных связях), это никак не запятнало бы его безупречной репутации защитника религиозных и консервативных правых. Сенатор Райман, хоть и преданный член Республиканской партии, придерживается умеренных взглядов, иногда даже либеральных. В отличие от него, Тейт занимает настолько правую позицию, что правее уже просто некуда — упадешь. В наши дни мало кто одновременно призывает ввести смертную казнь и отменить постановление Верховного суда по делу Роу против Уэйда. А вот Тейт призывает. А еще ратует за ослабление закона Мейсона — той части, которая запрещает семейные фермы в радиусе ста миль от крупных городов. И хочет ужесточить Раскина-Уотса. Будь его воля — люди держали бы коров в Олбани (и это не считалось бы преступлением), а вот попытка спасти жизнь умирающего от сердечного приступа без полного анализа крови приравнивалась бы к терроризму. Хочу ли я остаться с таким человеком наедине, включить диктофон, задать несколько правильных вопросов и посмотреть, как он сам выроет себе яму? Разумеется.
— А когда интервью?
— В три. — Я посмотрела на часы. — Эмили, если вы не против, вас проводит Шон, а я побежала. Не хочу заставлять губернатора ждать.
— Я думал, наоборот хочешь, — удивился брат.
— Да, но опаздывать нужно намеренно. Намеренное опоздание — стратегический прием.
Только небрежные журналисты опаздывают потому, что не рассчитали время. Меня по-разному называли. Например, злобной стервой — после статьи, в которой я окрестила Уогман «проституткой, помешанной на общественном внимании, которая решила станцевать стриптиз на американской конституции». Но небрежной не называли никогда.
— Конечно, — согласилась Эмили. — Спасибо, что пришла меня встретить.
— Не за что, миссис Райман. Шон, не заставляй прекрасную даму и, возможно, будущую первую леди по дороге тыкать палкой в мертвецов.
— Вечно портишь мне веселье, — проворчал брат. — Миссис Райман, возьмите меня под руку, обещаю, это будет совершенно заурядное и скучное путешествие из пункта А в пункт Б.
— Звучит заманчиво, Шон, — отозвалась Эмили.
И они направились дальше по коридору в сопровождении отряда охраны — трех весьма крупногабаритных джентльменов, совершенно неотличимых от любых других сотрудников службы безопасности.
Миссис Райман попросила ее встретить и написала в электронном письме, что подъедет к служебному входу. «Не хочу привлекать внимание прессы», — так она сказала. Вполне объяснимое намерение, хоть и слегка идеалистическое. Мы с Шоном не едим с рук у нынешнего предвыборного штаба (или, возможно, будущей президентской администрации) Раймана, хотя некоторые коллеги и выдвигали подобные голословные обвинения. Если сенатор сядет в лужу, мы набросимся на него с удвоенным рвением — потому что, честно говоря, ожидаем от него только лучшего. Победит или проиграет — он в любом случае наш кандидат. В чем-то мы похожи на гордых родителей или жадных акционеров: хотим, чтобы именно наш «питомец» благополучно преодолел все препятствия. Если Питер вдруг облажается, Шон, Баффи и я первыми покажем пальцем на позорное пятно и закричим: «Несите камеры!» Но мы-то свое назначение честно выиграли. Нам нет необходимости специально ставить сенатора в неловкое положение, изводить ради этого его семью, насильно тащить родных в кадр.
Вот вам пример. Три года назад Ребекка Райман во время соревнования по конкуру на ярмарке штата Висконсин упала с лошади. Девочке было всего пятнадцать. Не знаю, что именно там произошло, — я вообще совсем не фанат конкура и категорически не люблю крупных млекопитающих, особенно когда их заставляют прыгать через препятствия с малолетками на спине. Как бы то ни было, лошадь оступилась, и Ребекка упала. Она ничего не повредила себе. Но лошадь сломала ногу, и ее пришлось усыпить.
Процедура прошла без сучка без задоринки, согласно нормам: сначала животному в голову выстрелили из пневматического пистолета с выдвигающимся ударным стержнем, а потом в позвоночник воткнули специальный кинжал. Кроме лошади никто не пострадал, разве что самолюбие Ребекки и репутация висконсинской ярмарки. Зверь не ожил. Но шесть конкурирующих с нами сайтов тем не менее неделями крутили у себя эту запись. Будто неловкая ситуация, в которую угодила пятнадцатилетняя девочка, ее вполне допустимая ошибка могут как-то компенсировать тот факт, что они не прошли отбора и их не выбрали для освещения кампании. «Ха-ха-ха, у вас, конечно, есть кандидат, а мы зато будем высмеивать его дочку».
Мне иногда кажется, что мы единственная профессиональная журналистская команда, которая во время обучения и подготовки не принимала специальных пилюль, от которых становишься полным уродом. А потом смотрю на некоторые свои редакторские статьи (особенно те, посвященные Уогман и ее настойчивым попыткам совершить политическое самоубийство) и понимаю — мы такие таблетки тоже принимали. Просто запили их небольшой порцией журналистской этики. Эмили знала, что нам можно доверять. В отличие от коллег, мы с Шоном не используем ни в чем не повинных людей ради парочки скандальных цитат. У нас для этого есть политики.
Я проверила часы и направилась к главному входу. Пройду в офис губернатора через комнату для прессы. Начальник его предвыборного штаба наверняка постарается меня задержать подольше. Мне не обещали специально выделить час на интервью — для такого понадобились бы серьезные связи. Нет, у меня будет шестьдесят минут на вопросы, но если я опоздаю, или кто-то еще придет к Тейту, или случится что-нибудь подобное, упущенного времени никто не вернет. Так что задержаться можно только минут на десять. Так ему придется меня ждать, но я успею задать необходимые вопросы и получить желанные ответы. А начальник предвыборного штаба в свою очередь постарается сделать так, чтобы ждала я, и украдет у меня как минимум полчаса. И интервью приличного не получится, и власть свою Тейт продемонстрирует.
Смотрю иногда на мир, в котором существую, — на всю эту беспощадную политику, мелочные партийные сделки — и задаюсь вопросом: как можно было выбрать какую-нибудь другую профессию? После такого политика на местном уровне покажется детской песочницей. Нет, именно здесь мое место, а значит, все должны ясно видеть, какой я хороший журналист.
В комнате для прессы меня пару раз окликнули. Я, не оборачиваясь и не отклоняясь от маршрута, помахала рукой. Некоторые коллеги называют меня холодной и отчужденной. Видимо, вполне заслужила.
— Джорджия!
Этого человека я уже где-то видела — журналист из предвыборного штаба Уогман. Мужчина протолкался через толпу и теперь трусил рядом.
— Есть минутка?
— Вообще-то, нет. — Я потянулась к дверной ручке губернаторской приемной.
Журналист положил ладонь на мое плечо. Я чуть вскинулась, но руки он не убрал.
— Конгрессменша только что выбыла из борьбы.
На мгновение я застыла, а потом повернулась, слегка сдвинула очки на кончик носа и вгляделась в его лицо. Больно резанул яркий свет ламп. Неважно, зато я смотрела прямо в глаза и видела: он не врет.
— Чего вы хотите? — Я поправила очки.
Репортер оглянулся через плечо на наших коллег. Никто еще не почуял запаха крови. Пока. Но новости быстро распространяются — как только они узнают, нас припрут к стенке.
— Я вам сдам свои материалы, в том числе видеозаписи. Там много всего: распределение голосов, информация о том, куда она употребит оставшееся влияние. А вы возьмете меня к себе.
— Хотите освещать кампанию Раймана?
— Да.
Минуту я обдумывала предложение, сохраняя совершенно невозмутимое лицо, потом наконец кивнула.
— Через час приходите в нашу комнату, принесите копии ваших последних публикаций и все материалы по Уогман. Там и поговорим.
— Отлично.
Я вошла в приемную Тейта, высоко подняв свою карточку-пропуск. Охранники скользнули по ней взглядом и равнодушно кивнули.
Помещение, которое выделили команде Тейта, в точности походило на штаб-квартиру Раймана, и у Уогман наверняка точно такое же. В наши дни кандидаты на пост президента заседают в одних и тех же зданиях, так что организаторы из кожи вон лезут: не дай бог, кто-нибудь подумает, что у них есть «любимчики». Один из кандидатов получит все, а остальным достанутся объедки, но только когда подсчитают голоса, пока же все равны.
В комнате толпились помощники-добровольцы и сотрудники, на стене висели обязательные плакаты «Тейта в президенты», но атмосфера царила какая-то тихая и почти похоронная. Люди не казались испуганными, нет — просто сосредоточенно занимались делами. Я дотронулась до пуговицы на воротнике и включила встроенную камеру. Она будет снимать каждые пятнадцать секунд. Памяти хватит часа на два, а потом придется сливать фотографии на жесткий диск. В основном снимки получатся дрянные, но, может, один-два и сгодятся.
Убила еще пару минут: налила себе кофе, который пить не собиралась, и долго и тщательно насыпала сахар и добавляла сливки. А потом подошла к дверям кабинета Тейта и показала стоявшим там охранникам пропуск.
— Джорджия Мейсон, сайт «Известия постапокалипсиса», встреча с губернатором Тейтом.
Один из них глянул на меня поверх своих черных очков.
— Вы опоздали.
— Меня задержали.
Я улыбнулась. Из-за моих собственных темных очков им не видно было, искренне я улыбаюсь или одними только губами.
Телохранители переглянулись. Я давно заметила: люди в черных очках страшно злятся, когда не могут увидеть твои глаза. Только им ведь позволено напускать на себя эдакий таинственный вид — уж, конечно, не глупой девчонке-журналистке, страдающей от ретинального КА. Я по-прежнему улыбалась и не собиралась уступать.
Опоздала — да, но они не имеют права держать меня на пороге.
— Больше так не делайте, — сказал тот, что повыше, и открыл передо мной дверь кабинета.
— Хорошо. — Улыбка мигом слетела с моих губ, и я вошла.
Дверь закрылась с резким щелчком. Я не обернулась. Первый раз оказалась в кабинете человека, по милости которого вполне могла лишиться работы. Нужно насладиться моментом.
Очень простая, почти аскетичная обстановка. Тейт распорядился придвинуть к окнам книжные шкафы, так что света с улицы почти не поступало. Освещение обеспечивали неяркие лампы дневного света. Два огромных флага — США и Техаса — занимали почти всю дальнюю стену. Никаких личных вещей. Не дом — всего лишь временное прибежище.
Сам губернатор восседал за столом, его фигуру обрамляли висящие на стене флаги. Искусно подобранный ракурс. Наверняка помощники потратили кучу времени, пока обсуждали и придумывали, как бы половчее создать нужный образ: сильный человек, который со всем справится ради своей страны и всего мира. У Тейта был совершенно президентский вид. Питер Райман обладал приятной наружностью и мальчишеским, по-настоящему американским обаянием. А губернатор Тейт внешне представлял собой типичного американского военного: выправка, короткий ежик седых волос. И я хорошо помнила его боевые заслуги. Сам факт, что у губернатора таковые имелись, а у нашего сенатора нет, с самого начала предвыборной гонки неоднократно обыгрывался во многих агитационных роликах, которые финансировали «обеспокоенные граждане». Звание генерал-лейтенанта, битва во время зачистки на канадской границе в семнадцатом году (тогда он отбил у зараженных Ниагарский водопад), битва в Новой Гвинее в девятнадцатом (тогда из-за террористической атаки — попытки распылить живой вирус Келлис-Амберли — мы чуть не потеряли страну), боевые ранения. Тейт сражался за свою нацию, за права незараженных и хорошо понимал войну, которую мы каждый день вели с тем, во что превратились наши родные и близкие.
Я боюсь этого человека до смерти по многим причинам. Это лишь некоторые из них.
— Мисс Мейсон. — Губернатор встал и широким жестом указал мне на стул. — Надеюсь, вы не заблудились? Я уже было подумал, вы решили вовсе не прийти.
— Здравствуйте, губернатор.
Я села, вытащила из кармана МР3-диктофон, положила его на стол. И попутно успела включить как минимум две замаскированные видеокамеры (известные мне, ведь Баффи наверняка навесила еще с полдюжины на случай внезапных электромагнитных импульсов).
— К сожалению, меня задержали.
— Понятно. — Тейт снова уселся в кресло. — Эти проверки могут кого угодно с ума свести.
— Совершенно верно.
Нарочито театральным жестом я нажала указательным пальцем на кнопку «запись», для отвода глаз: он решит, что у меня только одно записывающее устройство, и расслабится.
— Хотела поблагодарить вас за то, что нашли сегодня время для меня и, конечно же, для посетителей сайта «Известия постапокалипсиса». Наши читатели с большим интересом следят за президентской кампанией и очень хотели бы разъяснить для себя вашу позицию.
— Какие умные читатели, — ответил, растягивая слова, губернатор и откинулся в кресле.
Я, не поднимая головы, внимательно на него посмотрела. Черные очки имеют одно замечательное достоинство: вы глядите на интервьюируемого, а он об этом и не подозревает.
Хотя от такого зрелища трудно было не вздрогнуть: губернатор смотрел на меня как на пустое место, будто маленький мальчик на жука, которого собрался раздавить. Многие не любят репортеров, и я к этому привыкла, но это уже чересчур. Выпрямившись, я поправила очки и ответила:
— Да, наши читатели — самые проницательные в блогосфере.
— Неужели? Тогда их пристальный интерес к нынешней борьбе за пост президента вполне объясним. И прекрасно сказался на ваших рейтингах, я прав?
— Да, губернатор. Касательно этой самой борьбы, ваша кандидатура стала некоторой неожиданностью: в политических кругах считалось, что в этот раз вы не станете бороться за высший пост. Почему вы так рано подключились к предвыборной гонке?
Тейт улыбнулся, и неприятное выражение исчезло. Но слишком поздно — я-то все видела. Улыбка выглядела еще более пугающей. Теперь он действовал по запланированному сценарию и был уверен, что сможет со мной справиться.
— Мисс Мейсон, если по сути, то меня слегка обеспокоила ситуация в стране. Я оглядел поле боя и понял: никому здесь, кроме самого себя, не смог бы доверить защиту моей жены и сыновей, решись мертвецы снова пробудиться. В такое неспокойное время Америке нужен сильный лидер. Который знает, что мужчина должен сражаться, должен удерживать свое. Не хочу обидеть уважаемого оппонента, но сенатору в жизни не приходилось драться за любимых и близких. Он лучше бы понял ситуацию, если бы ему пришлось проливать за них кровь.
Слова губернатора звучали весело, почти игриво — мудрый наставник просвещает удостоившегося внезапной чести ученика.
Меня на такое не купишь. Все с тем же деловым выражением я спросила:
— То есть вы расцениваете нынешнюю ситуацию как борьбу между двумя кандидатами, вами и Райманом.
— Давайте начистоту, это и есть борьба между двумя кандидатами. Кирстен Уогман — хорошая женщина, у нее твердые республиканские ценности и ясное понимание американской морали, но следующим президентом ей не стать. Она не готова сделать то, что нужно народу и экономике нашей великой страны.
Да, Кирстен Уогман предпочитает использовать свою грудь в качестве главного аргумента.
— Губернатор, а что, по-вашему, нужно американскому народу?
— Мисс Мейсон, эта страна стоит на трех китах: свобода, вера, семья. — Тейт сделал особенное ударение на последних трех словах. — Мы приложили немало усилий, чтобы сохранить свободу, но при этом слишком сильно сосредоточились на «здесь и сейчас» и позволили двум другим основополагающим ценностям отойти на второй план. Мы покинули Бога.
В глазах губернатора снова плескалась пустота — как тогда, когда он смотрел на меня.
— Нас оценивают, нас проверяют. И боюсь, мы чудовищно близки к провалу. А попытка будет только одна.
— Вы можете объяснить, что именно подразумевается под «провалом»?
— Мисс Мейсон, вспомните о потерянной Аляске. Мы уступили мертвецам огромный кусок американской территории — нам не хватило мужества сражаться за то, что принадлежит нам по праву. Наши храбрецы не решились довериться Господу. И теперь драгоценный штат потерян; возможно, навсегда. Когда это снова произойдет? На Гавайях, в Пуэрто-Рико или, упаси боже, в самом сердце страны? Мы спрятались за толстыми стенами и стали мягкотелыми. Пора довериться Господу.
— Губернатор, вы сражались во время зачистки на канадской границе. Мне казалось, вы должны понимать, почему пришлось покинуть Аляску.
— А мне кажется, вы должны понимать, что истинный американец никогда не расстанется добровольно с тем, что его по праву. Нужно было биться. Если я приду к власти, мы будем биться и милостию Божией победим.
Меня чуть не передернуло. Он говорил с интонациями настоящего фанатика.
— Губернатор, вы предлагаете ослабить закон Мейсона. Есть какая-то веская причина?
— Конституция не запрещает человеку кормить свою семью так, как он сочтет нужным. Даже если другие этого не одобряют. Законы, которые ограничивают наши свободы, зачастую не имеют смысла. Вспомните, что случилось, когда демократы перестали продвигать свои противоречащие конституции законы, призванные ограничить использование огнестрельного оружия. Увеличилось ли количество погибших? Нет. За первый год число убийств, совершенных с использованием огнестрельного оружия, снизилось на сорок процентов. И с тех самых пор показатели стабильно понижаются. Логично, что если мы ослабим другие законы, ограничивающие наши свободы…
— Сколько зараженных каждый год умирает в результате огнестрельного ранения?
Губернатор смолк и, прищурившись, посмотрел на меня.
— Не понимаю, как это связано с темой разговора.
— Согласно данным ЦКПЗ, девяносто процентов жертв Келлис-Амберли, которые умирают в стычках с незараженными, погибают в результате выстрела.
— Эти выстрелы делают законопослушные граждане, у которых есть соответствующие лицензии.
— Да, губернатор. ЦКПЗ также отмечает, что отличить жертву убийства (если выстрел был произведен в голову или в позвоночник) от жертвы Келлис-Амберли, которую пристрелили согласно законодательству, практически невозможно. Существует мнение, что ослабление законов, связанных с ограничением ношения огнестрельного оружия, на самом деле привело к увеличению соответствующего рода убийств. Просто теперь их маскируют под амплификацию вируса. Что вы скажете на это?
— Мисс Мейсон, я попрошу предъявить доказательства. — Он подался вперед. — У вас есть пистолет?
— Я лицензированный журналист.
— То есть да?
— Иметь его меня обязывает закон.
— А вы бы чувствовали себя спокойно, если бы пришлось входить на опасную зону безоружной? Если бы ваши дети пошли туда без оружия? Мисс Мейсон, это больше не цивилизованный мир. Его коренные обитатели не дадут нам покоя. Стоит вам заболеть, и вы уже ненавидите тех, кто здоров. Америке нужен человек, который не побоится заявить: после смерти у тебя больше нет прав. Никакого милосердия и снисхождения, человек может пойти на что угодно, чтобы защитить то, что ему принадлежит.
— Губернатор, пока нет никаких подтверждений, что зараженные способны на ненависть и другие сложные эмоции. К тому же они не мертвы. «Никаких прав после смерти» — но тогда получается, закон должен их защищать, как и прочих граждан?
— Мисс, вы можете позволить себе так думать, только если живете в безопасности и вас защищают сильные мужчины. Если мертвецы… простите, зараженные постучатся в дверь, вы захотите, чтобы рядом оказался такой, как я.
— Вам кажется, что сенатор Райман слишком мягок по отношению к зараженным?
— Думаю, он никогда не попадал в ситуацию, в которой ему пришлось бы вырабатывать к ним определенное отношение.
Красиво сказано. Поставлена под сомнение способность Раймана сражаться с зомби, и одновременно Тейт как бы дал понять, что сенатор, возможно, слишком яро придерживается принципа «живи и жить давай другим». Эту позицию любят время от времени занимать сторонники ультралевых, но долго на ней никто не может продержаться — очередного лоббиста быстренько съедают.
— Губернатор, вы выражали желание покончить с так называемыми законами «доброго самаритянина», которые позволяют оказывать помощь попавшим в беду гражданам. Вы можете пояснить свою мотивацию?
— Предельно просто. В беде обычно оказываются не случайно. Не поймите меня неправильно, я искренне сочувствую всем, кто угодил в подобную ситуацию, но представьте: меня укусили, а вы бросаетесь на помощь и выходите за карантинную линию. Существует большая вероятность, что вы и меня не спасете, и свою жизнь погубите. — Тейт улыбнулся, но неискренне, одними губами. — Так обычно гибнут самые молодые, самые самоотверженные. А именно такие и нужны Америке больше всего. Мы должны защитить собственное будущее.
— Пожертвовав для этого настоящим?
— Если потребуется, мисс Мейсон. — Улыбка стала почти елейной. — Если это нужно для страны.
Наконец-то я смогла встретиться с губернатором, и теперь, наверное, вас всех занимает один вопрос: каково мое мнение о Дэвиде, или, как его иногда называют, Дэйве Тейте? О губернаторе Техаса, которого трижды избирали на этот пост подавляющим большинством голосов (причем и сторонники, и противники партии)? О человеке, который неоднократно и успешно вершил справедливость и улаживал конфликты в штате, известном своей воинственностью, враждебностью и политической нестабильностью?
Мое мнение таково: он самое страшное из того, что я встречала на своем пути с самого начала президентской кампании. Включая зомби.
Тейт так печется о нашей свободе, что готов гнать нас к ней под дулом пистолета. Так заботится о школьном образовании, что призывает закрыть государственные школы и выдавать лицензии только заведениям, которые получили соответствующие сертификаты по безопасности. Так переживает за фермеров, что собирается ослабить закон Мейсона и разрешить держать в городских районах не только крупных пастушьих собак, но и домашний скот (то есть животных весом больше ста тридцати фунтов). Видимо, губернатор хочет, чтобы мы все могли жить в тех условиях, в каких проходила его беззаботная юность. Невзирая на угрозу нападения зараженных колли и коз.
Дальше — хуже. Тейт хороший оратор, у него простая внешность, которая так нравится избирателям по всей стране, и множество наград за военные заслуги. Короче говоря, дамы и господа, это вполне законный претендент на высший пост. И он, по всей видимости, собирается превратить бесконечный и неизбежный конфликт с зараженными в настоящую широкомасштабную войну.
Я не могу призвать вас голосовать за Раймана только потому, что Тейт мне не нравится. Зато спокойно могу посоветовать вам следующее: взгляды губернатора, равно как и мои, являются достоянием общественности. Проведите самостоятельное исследование. Ознакомьтесь с материалами. Посмотрите, что этот человек сделает с нашей страной во имя так называемой свободы. Знайте своих врагов.
Вот это как раз и есть свобода.
из блога Джорджии Мейсон
«Эти изображения могут вас шокировать»,
14 марта 2040 года.
