Эплби осуществил свое давешнее намерение и съел бутерброд в баре «Барклай», после чего отправился на прогулку вдоль берега реки, чтобы все обдумать. И начал он с выкладки, которую вывел, когда днем раньше стоял между апартаментами Поунолла и Хэвеленда:

Он помнил, что существовало дополнение:

Был и вопрос:

Эплби мысленно удалил вопрос и изменил дополнение:

Однако через секунду к нему вернулось эхо исходного дополнения:

Все упиралось в стирание. Или, так сказать, в отсутствие этого стирания, в результате которого с орудия убийства исчезли бы последние следы пальчиков. Поунолл был физически неловким человеком. И тут, возможно, после безусловного напряжения случился некий интеллектуальный сбой. Вполне вероятно, что он что-то и сделал, чтобы уничтожить отпечатки пальцев, но недостаточно тщательно. Нынче эксперты творили почти чудеса: Эплби вспомнил правдивую историю, рассказанную им Дейтону-Кларку о немецких криминалистах, могущих получить отпечатки пальцев сквозь перчатки…

Сойдется ли все? Начнем с временных интервалов Хэвеленда. Он находился вместе с Дейтоном-Кларком с десяти сорока до десяти пятидесяти. Этот интервал не подходил (он мог доказать, что не совершал убийство в том месте и в то время). Мог ли Поунолл быть уверен, что Хэвеленд ушел от декана, будучи без алиби (он не мог доказать, что не совершал этого…), к одиннадцати часам? Разумеется, существовал способ, с помощью которого он мог в этом убедиться. Начнем с того, что Поунолл мог легко узнать, что Хэвеленд заходил к декану совсем ненадолго. Предположим, он это знал и убил Амплби в своих апартаментах в десять сорок…

Затем Эплби тщательно обдумал эту гипотезу. Даже если учесть оживленное движение неподалеку, никто, разумеется, не рискнул бы стрелять прямо в здании. В десять сорок Поунолл застрелил Амплби в Садовом сквере, при этом он знал: Хэвеленд сейчас находится у декана. Он вытащил из кладовки кресло для мытья, «посадил» туда труп, украл у Хэвеленда кости и положил их в кресло, после чего прикатил все это к себе в комнаты. Закончил он, возможно, к десяти сорока пяти. Потом он стал ждать. А пока он ждал, вдруг увидел, как из завалившейся набок головы Амплби на ковер капает кровь… Кап-кап… Эплби шел вдоль берега, забыв обо всем. Сойдется ли? Теперь мантия Барочо. Если только удастся доказать, что ее владелец забыл ее у Поунолла! Поунолл мог схватить ее, чтобы замотать кровоточившую рану в голове. Затем, чуть позже десяти пятидесяти, он услышал, как Хэвеленд вернулся в свои комнаты напротив, проскользнул к двери, чтобы убедиться, что его никто не видит – это делало его беззащитным в смысле алиби. Минутой позже он вместе со своим жутким грузом начал опасное путешествие к кабинету Амплби. Там он, не мешкая, выгрузил кости и труп. В нужный момент раздался «пиф-паф» или взрыв какой-нибудь петарды. Затем быстрое возвращение с креслом в кладовку. Револьвер, слишком спешно обтертый, брошен там, где Хэвеленд вполне мог его обронить или бросить в нервном возбуждении или по безрассудству.

Что еще сходилось? Рассказ самого Поунолла, служивший объяснением манипуляций с ковром, содержал одну важную подробность: он искусно указывал на Хэвеленда, одновременно представляя Поунолла чистеньким. Хэвеленд, предположительно, убил Амплби, понял, что ему не удалось подставить соседа, после чего из-за какого-то странного «заскока» решил не скрываться и фактически расписался в убийстве, оставив на месте преступления кости. Именно Поунолл вместе с Эмпсоном знали, что Хэвеленд пожелал ректору «быть замурованным в жутком склепе». Именно Поунолл в гневе назвал Амплби «главной жертвой».

А теперь что же не сходилось? Здесь Эплби несколько осадил сам себя. Вовсе не обязательно, чтобы все сходилось. В этом была разница между его работой и романами Готта. В добротном детективе все значимые события полностью увязывались в самом конце. Однако в реальной жизни всегда присутствовали противоречия, второстепенные обстоятельства, так и оставшиеся неразъясненными, и детали, которые никуда не вписывались. Как Эплби не раз убеждался, это в особенности относилось к представлениям и мнениям: то, что в какой-то момент казалось важным, в ходе расследования просто исчезало из поля зрения. И все же… Эплби любил, чтобы сходились мельчайшие детали, чтобы его выводы и впечатления на всех этапах дела соответствовали фактам.

Одним из не укладывавшихся в схему элементов являлось заявление Слотуайнера о том, что он слышал грохот костей между десятью сорока пятью и десятью пятьюдесятью. Немного рановато, если Поунолл решил выйти после того, как убедится, что Хэвеленд вернулся от Дейтона-Кларка. Однако не стоило заострять внимание на интервале в две-три минуты. Затем присутствовал невразумительный рассказ подопечного Готта. Еще один отвлекающий маневр? Если он все узнал точно (рассказ дошел до него слишком уж окольным путем, чтобы верить в его достоверность), то история эта чересчур тесно увязывалась с делом, чтобы считать ее побочным или незначительным фактором. Некто, не являющийся обитателем профессорских апартаментов, вышел из кабинета без чего-то одиннадцать. И этот некто мог тайком входить и выходить за территорию Святого Антония. Эти обстоятельства еще более усложняли дело, и чем быстрее допросят молодого мистера Эдвардса, тем лучше.

Настораживал еще один элемент. Тот же студент вспомнил, что именно Титлоу, а не Поунолл ровно год назад конфисковал у некоего Бузи всю пиротехнику. Однако это не имело особого значения: пиротехническая версия не представляла особой ценности, поскольку являлась спонтанной и побочной. Не существовало никаких веских причин, чтобы исключить два действительно имевших место револьверных выстрела, даже два револьвера. Чем больше Эплби анализировал имевшиеся у него факты, тем меньше они противоречили только что выстроенной им реконструкции событий. Кроме того, что все это могло оказаться обычным студенческим розыгрышем, не было никаких фактических опровержений. Имелись лишь предположения, едва ли весомые, которые продолжали внушать назойливые опасения. До тех пор пока они или наиболее доказательные из них не лягут в «обойму», это дело по-прежнему станет вызывать у Эплби тревогу и беспокойство.

Однако инспектор неустанно повторял себе, что зачастую к концу расследования ему приходилось отбрасывать субъективные впечатления: почему же он не хотел расставаться с ними теперь? Вскоре Эплби показалось, что он нашел причину своих сомнений. Люди, с которыми он столкнулся в колледже Святого Антония, произвели на него куда более яркое впечатление, нежели при обычном ведении дела, и ему не хотелось терять их из виду. С этой точки зрения картина того, что Поунолл строит козни против Хэвеленда, не выглядела достаточно полной. При разговоре с Поуноллом Эплби ни разу не почувствовал, что речь идет о сути дела. Он с кинематографической точностью вспомнил долю секунды, когда Эмпсон как-то загадочно замялся между «да» и «нет». Загадочно, поскольку в этом деле у него не было возможности увильнуть. Похожие моменты были в разговоре с Титлоу, даже со Слотуайнером… Слотуайнер, сбитый с толку упоминанием о свечах. Свечной воск. «Пир мудрецов». Скрученная проволока. Что-то, связанное с револьвером… Размышляя об этом, Эплби вернулся к вещественным доказательствам. Доказательствам, которые, не чиня явных препятствий, все же не укладывались в «обойму».

Погруженный в свои мысли, он брел по берегу реки. Но что-то вдруг вывело его из задумчивости. Это оказалась гребная восьмерка, упрямо двигавшаяся против течения. Эплби лениво подумал, что это вполне может быть байдарка колледжа Святого Антония, и радуясь тому, что ненадолго отвлекся от своих раздумий, внимательно рассмотрел гребцов. Похоже, плавали они довольно долго. Лодка качалась с борта на борт. Рулевой, горластый и не в меру пухлый и низкорослый, изо всех сил старался, чтобы гребли в такт:

– Навались, навались, навались! Греби!.. Суши!.. Греби!.. Суши!.. Греби!.. Суши!..

В следующую секунду низкий голос прокричал чуть ли не в уши Эплби. Мимо него на велосипеде пронесся тренер, ревевший:

– В лодку смотреть, второй! Сбиваешь, шестой! Сбиваешь, шестой! Один!.. Два!.. Три!.. Четыре!.. Пять!.. Шесть!.. Семь!.. Восемь!.. Девять!.. Десять!.. Разогни, шестой!

Разогни, шестой! Ярко высветилась еще одна картина. На удивление навязчивое стремление Поунолла начать свой рассказ с подробного изложения сна. Почему он считал это важным, если невиновен? Какую цель он мог преследовать, если виновен? Если виновен… Вот тут-то Эплби столкнулся с главной проблемой. Зачем этому вполне ординарному специалисту по античности убивать Амплби? Зачем ему совершать чудовищное преступление, «повесив» его на невиновного? Психологические тонкости и вероятности, которые Готт наотрез отказался обсуждать, – вот что постоянно сбивало Эплби с толку в этом деле. Могла быть лишь одна достаточно аргументированная разгадка, но факты ее не подтверждали. Если только… Если только ключ к ней, как он язвительно намекнул Готту, не лежал в описанном де Квинси случае с Кантом, странном намеке, данном ему Титлоу…

Чуть позже он ушел от реки и принялся бродить по извилистым деревенским проселкам. Ничто так не располагало к размышлениям, как прогулки в полном одиночестве. При мысли об одиночестве он вспомнил шутливое предостережение Додда, что как бы ему снова не врезали по затылку во время променада по окрестностям. Вряд ли это могло произойти. Взгляд Эплби умиротворенно скользил по пасторальному сельскому пейзажу. И тут он заметил, что вокруг творятся весьма интересные вещи.

Первое, что привлекло его внимание, – ехавший на велосипеде пожилой господин. Он представлялся ему не как вероятный противник, а сделался объектом любопытства, как только Эплби узнал в нем одного из преподавателей колледжа Святого Антония, многоуважаемого профессора Кёртиса. Его лицо выражало такую мечтательность и отрешенность, что Эплби испугался, как бы тот не съехал прямо в кювет. Возможно, профессор размышлял над какими-то любопытными подробностями легенды о костях из Клаттау. С тем же успехом он мог биться над неким интересным фактом, обнаружившимся в процессе исследования костей аборигенов Хэвеленда. От Эплби не укрылось, что вместе с мечтательностью на лице Кёртиса было как бы написано ожидание чего-то приятного, словно у ребенка, собиравшегося на праздник.

Кёртис проехал метров сто вперед, совершенно не обратив внимания на Эплби, когда тот, оглянувшись, заметил выезжавший из-за поворота автомобиль. Прижавшись к живой изгороди, инспектор принялся наблюдать, поскольку для полицейского есть по меньшей мере нечто необычное в мощной машине, едущей со скоростью десять километров в час. Автомобилем оказался блистательный «Де Дион». В нем сидели трое внимательно наблюдавших за происходящим молодых людей, лица которых показались Эплби знакомыми. Машина строго выдерживала дистанцию до ехавшего на велосипеде профессора. Экипаж авто, как выяснилось, состоял из подшефного Готта и его друзей, вышедших «на тропу охоты». Эта тропа лежала у Эплби перед глазами. Позволив «Де Диону» проехать чуть вперед, Эплби быстрым шагом последовал за ним. Стоял прохладный ноябрьский день, и дул легкий, но пронизывающий ветерок. Эплби представилась возможность совместить приятное с полезным: разузнать нечто важное, а заодно и прогуляться.

Однако прогулка оказалась непродолжительной. Примерно через километр Эплби поравнялся с пустой машиной, стоявшей на обочине. Пройдя еще метров пятьдесят, он заметил домик, располагавшийся в некотором удалении от дороги и окруженный довольно большим ухоженным садом с живой изгородью. Подойдя к калитке, Эплби увидел стоявший у входной двери велосипед Кёртиса и его преследователей, согнувшихся в три погибели под одним из окон. Не успел он как следует оценить открывшееся перед ним зрелище, как молодые люди поднялись на ноги и начали отдаляться от дома – не поспешно, словно их заметили, но достаточно быстро, как будто в замешательстве. Дойдя до калитки, они едва не угодили в объятия Эплби. Мистер Бакет растерянно вскрикнул:

– Это сыщик!

Сыщик обвел троицу внимательным взглядом, и его взор уперся в «жертву».

– Мистер Эдвардс? – жестким тоном спросил он.

– Я Эдвардс. – Ответив, молодой человек попятился от садовой калитки.

Эплби задал главный вопрос:

– Мистер Эдвардс, вы подтверждаете, что видели, как профессор Кёртис выходил из кабинета доктора Амплби около одиннадцати часов вечера во вторник?

Мистер Эдвардс ответил сразу, словно принял решение давным-давно.

– Да, видел.

– Вы уверены.

И снова мистер Эдвардс ответил сразу и развернуто:

– Совершенно уверен. Было трудно кого-либо заметить или узнать. Но мне это удалось.

– А что происходит здесь? – Эплби показал рукой на дом.

Но на сей раз на мистера Эдвардса, как и на его спутников, напало смущение.

– Нечто, боюсь, нас никоим образом не касающееся… Сэр, я полагаю, что это можно назвать «искомой дамой».

Эплби, отбросив ненужные околичности, прошел по садовой дорожке к окну. Его глазам предстала семейная идиллия. Профессор Кёртис наслаждался чаем у огромного горящего камина. Сидевшая на подлокотнике его кресла моложавая зрелая дама кормила его кексами. Она оказалась единственной женщиной в этой истории.