Наверное, самый опасный и хлопотный способ избавиться от тела – это поместить его в один чемодан или по частям в несколько, а потом сдать в камеру хранения на железнодорожной станции. Подобный метод обычно используется в бедных кварталах, где невозможно погрузить труп в автомобиль, не привлекая внимания соседей.

И все же опытный юрист Хью Уэйкеринг сумел нарушить сразу несколько правил чемоданного убийства. Во-первых, его чемодан представлял собой футляр для перевозки технического оборудования. Во-вторых, труп, должным образом спрятанный в большом автомобиле марки «Уэлман», под покровом темноты был перевезен на восемьдесят миль от города по открытой местности. В-третьих, успешно поместив труп в сарай вместо камеры хранения, убийце пришлось захватить с железнодорожной станции фантастическую «улику» длиной шесть футов и весом сто сорок пять фунтов, а именно приводной вал для парового катка фирмы «Орби».

Приводной вал предназначался господину Тиббетсу в Динтон – ярмарочный городок, расположенный в восьмидесяти милях к западу от Лондона, – и должен был отправиться по кольцевой железнодорожной линии с крошечной станции Садчестер. 1 февраля 1936 года железнодорожники: машинисты и пожарники, – объявили забастовку. Утром 2 февраля господин Тиббетс отправил грузовик в Садчестер, чтобы забрать приводной вал, – в ином случае необходимый механизм остался бы на станции до окончания забастовки.

Футляр прибыл в девять часов и был сразу открыт. Как известно, там был вовсе не приводной вал для парового катка фирмы «Орби», а обнаженное тело мужчины среднего возраста, впоследствии опознанного как Катберт Брайдстоу, успешный кофейный брокер.

Медицинское освидетельствование установило, что смерть наступила от попадания пули, выпущенной сзади с близкого расстояния и раздробившей позвоночник, около двадцати четырех часов назад.

Сразу стало ясно, что убийство не относится к разряду происшествий местного масштаба, поэтому Скотленд-Ярд был немедленно поставлен в известность. К полудню выехавшие на место подчиненные старшего инспектора уголовной полиции Карслейка сообщили, что футляр прибыл на станцию Садчестер 31 января в 20:00. Заключение гласило, что именно в Садчестере была произведена подмена.

В самом футляре съемные деревянные подставки для фиксации вала оказались грубо выломаны: свидетельство отсутствия у преступника не только технического образования, но и практической сметки.

С 20:00 до 05:00 следующего дня на станции Садчестер не было никого из служащих, и взломать замок склада ничего не стоило, поскольку здание располагалось на отшибе, однако признаков насильственного вторжения обнаружено не было. Тем не менее приводной вал для парового катка фирмы «Орби» исчез в неизвестном направлении.

Дальнейшее расследование позволило выяснить, что носильщик, открывавший склад утром, не заметил ничего странного, кроме букета красных гвоздик во дворе, возле двери склада. Поскольку цветы уже завяли, он выбросил букет на свалку, где его должным образом обнаружил дотошный сотрудник Карслейка. Гвоздики оказались завернуты в сложенный плакат размером с газетную страницу, представлявший собой рекламу зоологического общества Лондона.

– Нужно найти этот приводной вал, – распорядился Карслейк. – Разошлите запрос по телетайпу. Достаньте техническое описание от производителя и организуйте для меня эфир на Би-би-си.

Телетайп быстро выдал результат. Из городка Уитчерч, что в сорока милях от Садчестера в сторону Лондона, поступило следующее сообщение: в 13:40 местный констебль увидел, как на мосту остановился автомобиль марки «Уэлман». Водитель вышел, потянулся и перегнулся через парапет. Подозревая, что неизвестный собрался броситься в Темзу, констебль подошел и попросил объяснений.

Как стало очевидно впоследствии, за рулем машины сидел Хью Уэйкеринг, убийца, однако в разговоре с полицейским он назвался именем убитого – Катберт Брайдстоу – и представил соответствующее водительское удостоверение, документы на машину, а также страховое свидетельство с адресом Брайдстоу, впоследствии переданным по запросу. Констебль сообщил также, что одно пассажирское сиденье в машине было снято, чтобы освободить место для устройства, соответствующего описанию приводного вала, хотя водитель назвал его гидравлическим домкратом. Поскольку оснований для подозрения в краже не существовало, других вопросов констебль задавать не стал, однако осмотрел автомобиль и заметил, что к заднему стеклу приклеен плакат с призывом вступить в зоологическое общество Лондона.

Вскоре, совершенно независимо от первого сообщения, поступило известие из Садчестера о том, что примерно в трех милях от станции в гравийном карьере найдены подозрительные предметы: окровавленная одежда и револьвер, впоследствии опознанный как собственность погибшего. Подчиненных Карслейка привел к яме местный житель, которого подвез необычный убийца. Больше того, в пути пассажир сидел не где-нибудь, а на приводном вале.

В шестичасовых «Новостях» радио Би-би-си были переданы сообщенные констеблем из Уитчерча приметы человека, сидевшего за рулем, номер машины, описание и серийный номер приводного вала.

Постепенно начала поступать информация, и прояснилась следующая картина: уехав со станции Садчестер, в одиннадцать с минутами водитель взломал гараж в ближайшей деревне, забрал шесть галлонов бензина и направился к гравийному карьеру, где выбросил одежду и револьвер. Несомненно, он бы избавился и от приводного вала, если бы не помешал местный житель.

Затем водитель развернулся и поехал через Уитчерч в Лондон. В четверть третьего, на круглосуточной заправке недалеко от моста Кью, на западной окраине Лондона, служащий залил ему в бак пять галлонов бензина, обратив внимание на то, что пассажирское сиденье снято для перевозки громоздкого груза, а к заднему стеклу приклеен яркий плакат.

И, наконец, гараж «Шелл-Мекс» на Стрэнде, в центре Лондона, сообщил, что автомобиль «уэлман» с нужным номером заехал на стоянку вскоре после трех часов ночи, однако сиденье было уже на месте, а приводной вал отсутствовал.

– Значит, он привез эту штуку в Лондон! – заключил Карслейк. – Не потрудился потратить даже десяти минут, чтобы где-нибудь выбросить. Но где в Лондоне можно избавиться от приводного вала? Хм! Только если в каком-нибудь парке. Позвоните во все отделения полиции и распорядитесь, чтобы немедленно начали поиски. Скажите, что искать следует возле дорог. А если кто-то уже обнаружил странную вещь, пусть хранит, пока мы за ней не приедем.

– А что делать с гвоздиками, сэр? – уточнил подчиненный.

– Тоже не мешает проверить для проформы. Плакаты, подобные тому, в который были завернуты цветы, распространяет некая миссис Хеммелман. Узнайте, не вспомнит ли она, у кого мог быть такой: вдруг что-нибудь выяснится – разумеется, о погибшем. Убийцы с цветами не ходят.

Нельзя винить Карслейка за то, что не оценил истинную роль гвоздик как важной улики. Информация заключалась не в рекламном плакате, послужившем оберткой букету, а в самих цветах, которые находились во время убийства в машине, но оказались раздавлены приводным валом. Дело в том, что Хью Уэйкеринг – его вполне можно называть убийцей – в буквальном смысле ходил с цветами и, даже стреляя в Катберта Брайдстоу, держал букет в руке. Больше того: запах гвоздик оказался решающим фактором, заставившим его нажать на спусковой крючок.

Справедливости ради стоит заметить, что именно обертка букета быстро навела Скотленд-Ярд на след убийцы и поставила того в опасное положение. Но если бы полицейские начали спрашивать Уэйкеринга о самих гвоздиках, а не о плакате, в который они были завернуты, он не выдержал бы и сдался. В этом убийца признался перед смертью, которая настигла его в собственном доме, в собственной постели, через десять лет после преступления.

Во втором сообщении по радио были представлены следующие приметы Уэйкеринга: рост примерно пять футов девять дюймов, возраст – между тридцатью и сорока, волосы темные, глаза темные, слегка навыкате, черты лица правильные. Судя по одежде и грамотной речи, образован и обеспечен.

В действительности убийца работал адвокатом и имел небольшую, но вполне удовлетворительную практику и офис на Минсинг-лейн, в оживленном районе, где преобладают брокеры, специализирующиеся на торговле чаем и кофе. Описание оказалось бесполезным, поскольку ему соответствуют тысячи людей. В перечне примет не оказалось самой главной – Уэйкеринг был невероятно красив. Такого, раз увидев, потом обязательно узнаешь. Но вот что странно: несмотря на выдающиеся внешние данные, образованность и живой ум, мужчина совершенно не пользовался успехом у женщин и в свои тридцать шесть лет все еще жил с матерью.

История убийства берет начало 28 января, в 09:00, у ворот тюрьмы Холлоуэй. Среди клиентов Уэйкеринга никогда не числилось ни единого мошенника, зато присутствовала выдающаяся особа, миссис Хеммелман, – богатая вдова и яркая фигурантка весьма эксцентричного, но проигранного дела. Миссис Хеммелман предпочла провести месяц в тюрьме, чтобы не платить штраф в размере сорока шиллингов за плохое поведение одной из своих собак, и попросила Уэйкеринга встретить ее после освобождения.

Подойдя к тюрьме, адвокат увидел у ворот «роллс-ройс» миссис Хеммелман, импозантное заднее стекло которого было осквернено плакатом размером с газетную страницу. Инцидент с собакой приобрел масштаб острого социального конфликта, требующего немедленного законодательного разрешения. Несколько дюжин подобных отвратительных плакатов было отправлено в офис Уэйкеринга для распространения среди клиентов, разделявших страсть миссис Хеммелман к животным.

Просидев некоторое время в машине рядом с шофером, Уэйкеринг вышел, чтобы подождать возле «роллс-ройса». Ждал он долго, не подозревая, что миссис Хеммелман, теперь уже свободная женщина, все это время журила начальницу тюрьмы за недостатки пенитенциарной системы в конкретном приложении к ее заведению.

Пока Уэйкеринг топтался у ворот, пытаясь хоть немного согреть ноги, на свободу выходили освободившиеся из заключения женщины, и вдруг появилась… Джинни, которую он видел последний раз двенадцать лет два месяца назад. Лицо ее утратило былую свежесть, а платье поистрепалось.

– Джинни Брайдстоу! – все же решил окликнуть ее Уэйкеринг, хотя сомневался, что это она.

– О, так это же старина Хью!

Все буквально перевернулось в душе, заставив забыть и изменившуюся внешность, и убогое платье. Все вернулось на двенадцать лет назад, когда этот голос волновал до дрожи. Шок оказался еще сильнее, когда Джинни с грубоватой прямотой добавила:

– Я заметила тебя, как только вышла из тюряги, да только глазам своим не поверила.

«Из тюряги…» Он сжал ее руку и воскликнул:

– Как ты здесь оказалась?

Она вырвала ладонь.

– Ты что, не знаешь, как? Целых шесть месяцев чалилась, если хочешь знать. Еще вопросы будут? Тогда бывай!

– Не смей разговаривать со мной таким тоном! – не то приказал, не то взмолился Уэйкеринг: мечта двенадцати лет жизни рушилась на глазах. – А Катберт знает, что ты отбывала наказание?

– Катберт? О, понимаю, к чему ты клонишь. Не случайно назвал меня Джинни Брайдстоу. Месяц-другой я и вправду думала, что буду миссис Брайдстоу, да только свадьба так и не состоялась. Все давно забыто.

– Не состоялась! А я послал вам поздравительную телеграмму и свадебный подарок…

– Да, теперь вспоминаю. Очень мило с твоей стороны, Хью.

Голос и манеры Джинни двенадцатилетней давности вернулись и мгновенно погасили последние остатки чувства долга Уэйкеринга перед миссис Хеммелман.

– Но в то время мы не могли ничего объяснить, а сейчас уже незачем ворошить старое. Давай попрощаемся как добрые друзья. Не спрашивай ни о чем – все равно не смогу ответить. Честное слово, не смогу, – со вздохом проговорила Джинни.

– Не задам ни единого вопроса, но кое-что важное сказать должен.

– Что ж, хорошо. Знаю одно уютное местечко, где можно спокойно посидеть и поговорить. Правда, придется ехать на автобусе, потому что такси в этих местах не любят.

Они пошли к автобусной остановке и по пути увидели цветочную лавку.

– Красные гвоздики! – воскликнула Джинни. – Когда-то они приносили мне счастье. Помнишь?

Да, Уэйкеринг все отлично помнил, а потому вошел в магазин и купил букет красных гвоздик по пять шиллингов за штуку. Аромат тут же напомнил о неутоленном вожделении к той, прежней Джинни, на которую сейчас он едва находил силы смотреть. Забрав холщовую сумку, Хью вручил ей букет, и они отправились в подвал неподалеку от вокзала Кингс-Кросс, где выпивку продавали круглосуточно.

Бар служил местом встречи мелких воришек и мошенников, слишком простодушных, чтобы понять, что полиция держит заведение в качестве своеобразной мышеловки. Посетителей было не много – несколько пар. Уэйкеринг не заметил, как бледный толстяк приветствовал гостью взглядом, а бармен назвал по имени, как давнюю знакомую.

Джинни уверенно направилась в укромный угол, куда почти не проникал свет, и тут же сделала заказ:

– Мне двойное виски.

В это время! Но для Уэйкеринга нынешняя Джинни утонула в отчаянном стремлении спасти юношескую мечту.

– Вот что я должен тебе сказать. Пожалуйста, не прерывай, пока не закончу.

Начал он с розовой картины тех далеких дней, когда Джинни Рутен работала машинисткой в канцелярии Лондонского университета, где два друга – Хью Уэйкеринг и Катберт Брайдстоу – усердно постигали юридические науки. Хью питал к Джинни нежные чувства, в то время как девушка корректно сохраняла дистанцию. А вскоре после окончания учебы состоялась судьбоносная встреча Джинни с Катбертом Брайдстоу.

Брайдстоу получил работу в Манчестере. Джинни поехала следом, чтобы, как объяснила сама, провести неделю у тетушки Катберта, а потом выйти за него замуж.

– В поздравительной телеграмме каждое слово правдиво, Джинни. Несмотря на разбитое сердце, я чувствовал себя едва ли не счастливым, потому что верил: Катберт лучше меня и сможет подарить тебе более яркую, полную жизнь. Я радовался за вас обоих.

Потом я узнал, что Катберт оставил юриспруденцию и занялся бизнесом дядюшки. Отныне офис его фирмы находился почти напротив моего: так близко, что на протяжении последних десяти лет почти каждый рабочий день я наблюдал, как Катберт утром приезжает на работу, а в пять садится в машину, которую подает служащий гаража.

Но за все это время я ни разу не подошел к бывшему другу. Зла никогда ему не желал, однако чувствовал, что не смогу вынести его физического присутствия: слишком больно было сознавать, что он держит тебя в своих объятиях. Поэтому считал более достойным оставаться в стороне.

О Брайдстоу мне известно все. Он обожает животных, и одна моя богатая клиентка, дама очень известная, часто о нем говорит, не подозревая, что когда-то мы были близко знакомы. Услышав, что у Катберта родился сын, я решил, что это твой сын. С тех пор прошло шесть лет. Я воображал тебя преданной женой и матерью и, странным образом, разделял ваше семейное счастье. Так продолжалось все эти годы. Поэтому, Джинни, было бы нехорошо с твоей стороны встретить меня на улице и равнодушно сказать «бывай!».

– Подумать только! – воскликнула Джинни. – Понятия не имела о твоих чувствах, Хью. Честное слово, тут есть над чем поразмыслить!

С приемлемой долей правды Джинни поведала о себе. Это был банальный случай соблазнения с обещанием жениться. От пошлости ее спасало только то, что Джинни винила не Брайдстоу, а себя: со временем она скатилась в преступный мир, промышляя мелким воровством, преимущественно из оставленных без присмотра грузовиков, и пережила несколько коротких тюремных сроков.

Уэйкеринг слушал невнимательно, так как по внешности, манерам и речи уже успел понять, как жила любимая. Заметил он и то, что Джинни залпом опустошила сначала свой стакан с виски, а потом и его. Она деградировала социально, морально и физически, а разрушил ее тот человек, которого Хью всегда считал лучше самого себя!

Для интроверта смысл жизни состоит в драматизации переживаний. Уэйкеринг понял, что не имеет смысла спасать ту мечту, в которой сам он фигурировал в качестве блаженного болвана, и решил исполнить героическую роль. После смерти кто-нибудь напишет о нем как об одном из величайших любовников в истории человечества, о подвижнике, претворившем в повседневную жизнь высочайшие идеалы морали.

– Джинни, дорогая! Любовь Брайдстоу – если о ней вообще можно говорить – не принесла тебе ничего, кроме страданий и долгих лет несчастной, убогой жизни.

– О, перестань! Не надо валить все на беднягу Катберта.

– Виноват только он, – стоял на своем Уэйкеринг. – Так вот: я хотел сказать, что после всего, о чем ты так искренне рассказала, чувства мои ничуть не изменились и остались такими же глубокими, как двенадцать лет назад. Да, Джинни, говорю это от чистого сердца. Знаешь, что я сейчас сделаю? Отвезу тебя домой, к маме, потому что по-прежнему живу вместе с ней. А через четыре дня мы поженимся. Дела мои идут неплохо, так что я смогу обеспечить тебе разумный комфорт. И готов сделать все, чтобы ты забыла о прошлых невзгодах.

С точки зрения потасканной уличной девицы, ситуация казалась весьма заманчивой, но Джинни не хотела обманывать человека, проявившего сочувствие.

– Нет, Хью! Твоя мама ни за что не даст согласия на брак. К тому же у меня не все в порядке с легкими. – Она грустно улыбнулась. – Так сказал тюремный доктор. Да и зачем притворяться? Как бы я ни старалась, все равно не смогу вписаться в твою жизнь.

– Тебе так кажется, но я твердо знаю, что ты ошибаешься. – Красивое лицо осветилось благородной, терпеливой улыбкой. – Никогда не приму отказа, Джинни, но и принуждать не буду. Лучше завоюю твое расположение. Если не хочешь, можешь не знакомиться с моей мамой, но позволь дать тебе хотя бы денег…

– Не здесь! – быстро прошептала Джинни. – А то увидят.

Прежде чем расстаться, она приняла несколько фунтов в память о прошлых днях и назвала свой адрес. Хью Уэйкеринг вознамерился действовать медленно. Решил, что не грубым напором подобно другим, но нежностью и обаянием добьется сначала беспредельного доверия, а потом и глубокой преданности. Будет терпеливо строить там, где другие разрушали. Он не преувеличивал, заявляя, что говорит от чистого сердца. Беззаветно отдавшись идее, интроверт превратился в фанатика.

На следующий день Уэйкеринг отправился на квартиру Джинни с намерением пригласить ее на ленч в какой-нибудь неприметный ресторан, где можно будет ненавязчиво заняться исправлением манер. Хозяйка – того типа, который он заранее предполагал встретить, – ответила охотно:

– Джинни сама виновата. Вы же знаете, какая ужасная погода стояла вчера: мокрый снег, резкий восточный ветер. Но она все равно ушла, хотя не нуждалась в деньгах. Я сказала, что опять начнется кашель. Так и случилось. Утром бедняжка совсем разболелась. Я испугалась, что случится что-нибудь плохое, и вызвала доктора, а он сразу увез ее в госпиталь «Метрополитен».

Уэйкеринг поехал в госпиталь и заплатил наличными за перевод Джинни из общей палаты в отдельный бокс и за доступный комфорт. Заодно выяснил, что температура уже спала и, возможно, на следующий день больную можно будет навестить. Не спросив настоящего имени посетителя, сотрудники госпиталя тактично называли его мистером Смитом. Здесь давно привыкли к анонимной заботе о подобных пациентах.

На следующий день, когда машинистка собралась на ленч, Уэйкеринг попросил купить дюжину красных гвоздик. Сам он всегда оставался на перерыв в офисе, обходясь кофе и сандвичем. В три часа, подписав все письма, Хью объявил, что уходит до завтра, и взял цветы. Оберточная бумага оказалась мокрой и грозила порваться, поэтому он прихватил один из плакатов с изображением миссис Хеммелман и ее злостно оклеветанной собаки, поскольку плакат был сухим, и, сложив вдвое, обернул им красные гвоздики.

В госпитале его проводили в кабинет старшей медсестры, где в сочувственных выражениях та сообщила, что Джинни скончалась. Далее последовало объяснение причин внезапно наступившей смерти, однако Уэйкеринг ничего не услышал, потому что вышел прежде, чем медсестра успела заговорить о цене похорон, воскликнув на ходу:

– Скончалась! Спасибо!

Похороны Джинни его не интересовали, как никогда не интересовала и сама Джинни. Он безнадежно запутался в собственной сказке, для которой образ далекой возлюбленной был лишь сырьем.

Он шел, не сознавая, куда направляется. Только что безжалостно разрушилась новая светлая мечта. Теперь уже незачем строить там, где другие разрушали. Никто не напишет о нем как об одном из величайших любовников в истории человечества. Он умрет тем же, кем жил, – скромным адвокатом с небольшой практикой, мужчиной, так и не сумевшим найти свою женщину.

Горячие слезы разочарования и жалости к себе капали на красные гвоздики, призванные стать символом возрождения падшей Джинни Рутен. Глубокая трагедия затмила реальную жизнь, а взамен подарила безмерное великодушие. Уэйкеринг простил всех сразу и в первую очередь Брайдстоу. Огромное чувство исключало ревность. Знать все и все простить. Сейчас он расскажет Катберту о печальном конце Джинни Рутен, бывшие друзья обнимутся и утешат друг друга.

Ведомые подсознанием, ноги принесли Уэйкеринга к офису Катберта Брайдстоу. День уже померк. Зажглись фонари, и внезапно перед глазами возникла фотография нелепой миссис Хеммелман с ее невоспитанной собакой, приклеенная к заднему стеклу машины брокера, только что поданной работником гаража. Хозяин должен был выйти с минуты на минуту.

Уэйкеринг открыл дверь и устроился на заднем сиденье. Джинни сама сказала, что незачем винить беднягу Катберта. Дружба может остаться такой же, какой была двенадцать лет назад. Хью отлично помнил тот летний вечер, когда познакомил Джинни с Брайдстоу. Они случайно встретились в Риджентс-парке. На Джинни было легкое летнее платьице, так что сквозь тонкую ткань просвечивала прелестная фигурка, и в руке она держала цветок – красную гвоздику. Так совпало, что и сейчас у Хью были красные гвоздики, которые он намеревался показать Катберту.

Что машина уже не стоит, а движется, Уэйкеринг понял только в момент резкого торможения, когда ярко вспыхнул верхний свет.

– Убирайся из машины, а то буду стрелять!

Катберт Брайдстоу повернулся, и Уэйкеринг увидел у него в руке револьвер.

– Катберт! Это же я, Хью! Неужели не узнаешь?

– Проклятье, действительно! – Брайдстоу спрятал револьвер в правый карман. – Но какого черта ты все это время молчал? Я только что тебя заметил.

– Прости, пожалуйста. Это из-за шока. Должно быть, немного задумался. Катберт, нам нужно поговорить. Позавчера я встретил Джинни.

– Джинни? А, Джинни Рутен! Совсем забыл. Поедем в клуб – там обо всем и расскажешь. Здесь совсем близко, минут десять, не больше.

Пока ехали в клуб, Уэйкеринг без остановки лихорадочно болтал:

– Знаешь, твой офис расположен почти напротив моего! А твоя подруга миссис Хеммелман – моя клиентка. Все это время я старался держаться в стороне, так как думал, что вы с Джинни женаты.

Он не собирался говорить так прямолинейно. Получилось немного агрессивно, а ведь хотелось вести себя по-дружески великодушно.

– Прошло столько лет, Хью! – Брайдстоу понял, что с приглашением в клуб поторопился, и, остановившись, сухо осведомился: – Как она поживает?

– На днях встретил ее у ворот тюрьмы Холлоуэй, где бедняжка просидела шесть месяцев за кражу. Полагаю, стала проституткой.

– Хм! Признаюсь, что огорчен, но не удивлен. Полагаю, впрочем, что несу некоторую теоретическую ответственность за такой поворот ее судьбы. В чем же заключается предложение, Хью?

– Никакого предложения нет. Сегодня утром Джинни умерла.

– Умерла! Так какого же черта ворошить прошлое, если от меня уже ничего не требуется? – Брайдстоу выключил свет и нажал на газ.

– Так я ведь не собирался тебя в чем-то обвинять – хотел лишь сказать, что зла не держу. – В голосе Уэйкеринга зазвучали героические ноты. – Трагедия загубленной жизни повергла меня в шок, вот я и подумал, что можно погоревать вместе.

– Вздор! Знаю, зачем ты мне это сказал! Где тебя высадить?

– Где угодно.

Чувство неполноценности из-за того, что подлый соблазнитель с презрением отверг великодушное прощение, разрослось до масштабов навязчивой идеи. Пока Брайдстоу переключал передачу, Уэйкеринг наклонился, просунул руку между передними сиденьями и вытащил из правого кармана соперника пистолет. Впоследствии он заявил, что собирался застрелиться сам, однако это утверждение вызывает сомнения. Определенно лишь то, что в левой руке убийца все еще сжимал красные гвоздики. Движение воздуха при переключении передачи донесло аромат цветов, мгновенно напомнивший юность, Риджентс-парк и прелести Джинни, просвечивавшие сквозь тонкое летнее платьице.

Выстрел прозвучал – пуля вошла Брайдстоу в затылок, – когда машина набирала ход на третьей передаче. Уэйкеринг перегнулся через убитого, подрулил к краю тротуара, остановился и, выключив мотор, сжался на заднем сиденье.

«Джинни, Катберт, а теперь вот и моя очередь пришла!» Он подобрал револьвер, но уже спустя мгновение решил, что куда благороднее будет твердым шагом взойти на виселицу. Выстрел, должно быть, разнесся по всей округе, и с минуты на минуту его схватят.

По улице то и дело проезжали машины, но ни одна не остановилась. Как-то незаметно созрела мысль о гравийном карьере неподалеку от Садчестера. Хью бывал там в детстве, во время каникул, но после того, как Джинни ушла с Катбертом, почему-то часто думал об этом безлюдном месте.

Наверное, в подсознании всегда сидела мысль убить Брайдстоу и сбросить труп в карьер, сказал он себе, и, подцепив пальцем рычаг, регулирующий пассажирское сиденье, вытащил кресло из пазов. Выбравшись через заднюю дверь, Хью обошел машину, задвинул сиденье вглубь, к задней двери, а потом, убедившись, что Брайдстоу мертв, стащил тело с водительского места на пол и положил головой под приборную панель.

Покончив с этим, Уэйкеринг сел за руль и отправился в путешествие длиной восемьдесят миль, стараясь по возможности растянуть время, так как было только шесть часов – слишком рано для серьезных дел.

Около десяти часов, когда до цели оставалось не больше четырех миль, мотор несколько раз чихнул и заглох.

Боже милостивый! Бензин!

Уэйкеринг остановился и проверил бак. Пусто. В «уэлмане» имелось устройство – точно такое же, как в его машине, – контролирующее небольшой экстренный запас топлива. Производитель утверждал, что резерва хватит на десять миль, что скорее всего означало пять. Возможно, удастся доехать до карьера, но никак не обратно. Значит, прежде чем избавиться от тела, необходимо где-то раздобыть бензин. Машина остановилась на возвышенности рядом с железнодорожной станцией Садчестер – сейчас уже темной и безлюдной.

Уэйкеринг съехал вниз, надеясь найти грузовик и слить бензин, но двор оказался пустым. Оставался единственный шанс: склад. Ближайшее жилье располагалось на расстоянии четверти мили, так что помешать никто не мог.

Перочинным ножом Уэйкеринг выставил стекло в окошке билетной кассы, проник внутрь и снял с крючка связку ключей. Один из них подошел к тяжелому висячему замку двери склада, и Хью включил свет. Действие рискованное, но в эту минуту – с неподвижной машиной и трупом на полу – приходилось рисковать.

За время забастовки железнодорожников вещей здесь скопилось немало, что затрудняло поиск. Не обнаружив бензина, Уэйкеринг решил оставить труп в сарае и уйти пешком, но тут заметил длинный технический футляр и сразу понял, что это подарок судьбы. Если засунуть туда труп, то до конца забастовки его никто не обнаружит. Футляр застегивался на клапаны, открыть которые не составило труда. Чтобы вытащить тяжелую железяку (Уэйкеринг не знал, что это приводной вал), пришлось приложить значительные усилия. После того как справился с обеими задачами, он вернулся к машине и, использовав резервный запас бензина, подъехал к двери склада.

Пятен крови пока удалось избежать, но Уэйкеринг все же разделся до нижнего белья, потом вытащил все из карманов убитого, подумав, что чем больше времени уйдет на опознание тела, тем лучше, раздел труп донага.

Когда наконец удалось засунуть тело в футляр и запереть, возникла проблема с приводным валом. Оставить массивную блестящую железяку на полу, чтобы бросилась в глаза первому, кто войдет в сарай, то же самое что положить на самон видное место труп. Отмывая руки в пожарном ведре, Уэйкеринг понял, что придется забрать странную штуку с собой.

Приводной вал весил меньше, чем мертвое тело, однако нести его оказалось крайне неудобно. Потребовалось целых двадцать минут, чтобы дотащить агрегат до машины и положить туда, где недавно лежал Брайдстоу. Заталкивая одежду убитого под подушку заднего сиденья, Уэйкеринг не заметил, как из машины вывалились красные гвоздики.

Заперев склад и вернув на место ключ, он поехал в ближайшую деревню, где взломал единственный гараж и забрал только шесть галлонов бензина, чтобы не наводить полицию на мысль о пустом баке. Теперь предстояло миновать четыре мили до карьера, чтобы избавиться от приводного вала.

Устье карьера, густо заросшего бурьяном и ежевикой, доходило почти до самой дороги. Уэйкеринг швырнул в траву одежду, размахнулся, закинул подальше револьвер и уже собрался заняться приводным валом, когда на дороге показался местный житель, явно чем-то встревоженный. Заметив автомобиль, он попросил подбросить его до Садчестера, чтобы вызвать к жене доктора. Отказать было невозможно. Вернувшись в деревню, Уэйкеринг решил воздержаться от новой поездки к карьеру и отправился прямиком в Лондон. По дороге, проезжая через Уитчерч, он решил сбросить железяку с моста в Темзу.

Встреча с констеблем показала, что присутствие в машине странного предмета безопасно для него до тех пор, пока не обнаружено тело. Значит, можно забрать груз домой и переложить в свою машину, чтобы завтра с новыми силами отвезти куда-нибудь подальше.

От заправочной станции возле моста Кью, где Уэйкеринг купил еще пять галлонов бензина, до его дома в Чизике оставалось проехать всего пару миль. Дом имел общую с соседями стену и длинную узкую полоску сада, выходившего на боковую улицу. В конце сада располагался гараж. Не прошло и семи минут, как Уэйкеринг запер там приводной вал.

Понадеявшись, что шум поднимется не раньше чем через неделю, он не бросил машину Брайдстоу в каком-нибудь глухом переулке, а поехал в самый крупный из всех известных центров обслуживания, назвался именем убитого и сказал, что хочет на неделю оставить автомобиль в гараже. Ради безопасности, возвращаясь домой, Хью дважды сменил такси, а последние несколько кварталов и вовсе прошел пешком.

За завтраком Уэйкеринг предупредил матушку, что вечером, после обеда, отлучится из дому, причем на машине. Давнее соглашение исключало любые расспросы относительно уходов и возвращений сына – чтобы не нарушать доверие клиентов, как объяснил старушке адвокат.

Занимаясь обычными делами, Уэйкеринг ломал голову, где сподручнее избавиться от агрегата: уж очень не хотелось возвращаться к гравийному карьеру.

Сообщение вечерних газет об убийстве грянуло как гром среди ясного неба.

Уэйкеринг вернулся домой, включил радио, чтобы послушать новости, и узнал, что каждый полицейский, каждый дорожный патрульный, каждый работник станций технического обслуживания и изрядное количество добровольцев заняты поисками машины со снятым пассажирским сиденьем, на месте которого лежит приводной вал для парового катка фирмы «Орби».

Пришлось сказать матушке, что вечерняя встреча отменяется: до поры до времени лучшее место для железяки – его собственный гараж. Удастся ли когда-нибудь наконец избавиться от опасной улики? Впервые после встречи с констеблем в Уитчерче, на мосту, в душе шевельнулся страх.

Новый приступ страха настиг в офисе, когда машинистка сообщила, что мистера Уэйкеринга желает видеть инспектор уголовной полиции Ламберт.

– Миссис Хеммелман рекомендовала обратиться непосредственно к вам, – начал беседу сотрудник Карслейка. – Сказала, что отправила несколько дюжин плакатов для распространения среди клиентов. Не будете ли добры назвать имена тех заказчиков, которым они предназначались?

На миг Уэйкеринг растерялся, но, посмотрев на журнальный стол, где лежали плакаты, вспомнил, что в один такой же завернул гвоздики. Он совсем забыл про цветы и, подобно Карслейку, совершенно не представлял их ценности в качестве вещественного доказательства. В любом случае, даже если бы продавщица из цветочной лавки его вспомнила, назвать фамилию и адрес все равно бы не смогла. Приступ страха миновал, и он спокойно ответил:

– Не думаю, что заказчики вообще существуют. Сейчас уточню у секретарши.

Секретарша, разумеется, не имела понятия ни о каких заказчиках. У Уэйкеринга хватило ума самому пересчитать плакаты, и он объявил:

– Одного не хватает. Если его не взяла уборщица, то, боюсь, помочь ничем не смогу.

Уэйкеринг понимал, что недостающий плакат вреда не принесет, ведь миссис Хеммелман вполне могла прислать на один меньше.

В ближайшую субботу адвокат заперся в гараже, прихватив с собой лопату и лом. Пол был залит тонким слоем цемента, удалить который не составило особого труда. Работа продолжилась в воскресенье, и в результате приводной вал оказался под землей на глубине одного фута. В следующую субботу нарушенный участок цемента был восстановлен, однако выглядел неровным и неопрятным. Еще через неделю Уэйкеринг зацементировал весь пол, и теперь уже невозможно было определить, что в гараже велись какие-то работы.

Его оценка собственного положения во многом совпадала с оценкой старшего инспектора уголовной полиции Карслейка. В рапорте старшему комиссару полиции Карслейк писал:

Через полтора месяца после убийства документы аккуратно поступили в ведение инспектора уголовной полиции Рейсона из департамента нераскрытых дел.

Департамент нераскрытых дел регулярно получал самые разные досье, начиная с пропажи собак и заканчивая убийствами. Нераскрытое дело, связанное с кражами из оставленных без присмотра грузовиков, привело Рейсона к Фетти Спендингу – тому самому человеку, который украдкой, одним лишь взглядом, приветствовал Джинни в баре. В том же самом баре, но в разрешенное законом время, Рейсон купил Спендингу пинту пива и двойной джин для подкрепления сил. Поскольку тот был очень мелкой сошкой, угощение выглядело чрезвычайно щедрым.

– Послушай, Фетти, мне известно, что ты давным-давно покончил с грузовиками. Жду лишь одного: дружеского совета от опытного наблюдателя. Нам кажется, что во всех этих делах в Уэст-Энде замешана девушка. Скажи-ка, где твоя давняя подружка Джинни?

– Спросите что-нибудь полегче, мистер Рейсон. С тех пор как девчонка вышла из тюряги, видел ее всего раз, да и то мельком. – Заметив недоверие на лице инспектора, Фетти добавил: – Должно быть, пришла сюда прямиком из Холлоуэя, к тому же не одна, а с джентльменом, поэтому я лишь незаметно подмигнул ей. С ним же и ушла.

– С джентльменом, Фетти? Хочешь сказать, что Джинни способна подцепить джентльмена?

– Ну… конечно, девочка уже не та, что прежде, но кое-какая привлекательность в ней еще осталась. Говорю чистую правду, мистер Рейсон. Вот спросите Тима – он подтвердит.

– Все правильно, мистер Рейсон, – поддержал бармен. – Настоящий джентльмен. С виду тихий, но явно состоятельный. Подумать только: купил целый букет красных гвоздик! А ведь в это время года они не дешевы – по пять шиллингов за штуку. На такие деньги наш Фетти не просыхал бы целую неделю!

– Дома ее тоже нет – месяца полтора уже. Это я точно знаю, потому что пару раз наводил справки.

Разговор обострил интерес к уличной девице, ранее входившей в воровскую шайку. Рейсон выяснил адрес «дома» и вскоре беседовал с квартирной хозяйкой. Словоохотливая старушка выплеснула на него мутный поток информации, в котором то и дело мелькали слова «госпиталь», «миссис Хеммелман» и «джентльмен». Как истинный детектив, Рейсон поощрял и поддерживал сбивчивый монолог, терпеливо и старательно вылавливая каждый полезный факт.

– Джинни сказала, что в тюрьме эта миссис Хеммелман плевать хотела на надзирательниц. А когда они в один день вышли за ворота, ее поджидала шикарная машина с ливрейными лакеями и всем прочим.

– А тот джентльмен, о котором вы упомянули, явился сюда вместе с Джинни, когда она вернулась из тюрьмы?

– Нет. Но, наверное, они встретились, потому что Джинни держала букет цветов. Никто другой подарить не мог. Чудесные красные гвоздики. Должно быть, жутко дорогие в это время года. О чем вы спрашивали? Ах да. Нет, он пришел только на следующий день, а когда я рассказала, что с ней приключилось, сразу поспешил в госпиталь. Бедняжка в последнее время очень подурнела, а он хорош собой, хотя и не в моем вкусе.

Рейсон отправился в госпиталь «Метрополитен», где выяснил, что Джинни Рутен умерла 1 февраля, а по дороге к выходу его окликнула дежурная и предложила встретиться с социальным работником. Оказывается, реанимационные мероприятия потребовали некоторых расходов, так что остатки первоначального взноса уже не покрывали затрат на похороны. Не мог бы инспектор уголовной полиции сообщить, как связаться с анонимным покровителем покойной?

Рейсон заверил, что постарается найти нужного человека, если получит полное представление о его внешности, после чего был препровожден в кабинет старшей медсестры.

– Описать этого джентльмена непросто, – заметила та. – Его смело можно назвать красивым, вот только черты как-то ускользают, не задерживаются в памяти. Не могу сказать, что связывало благотворителя с пациенткой, но сообщение о кончине его ошеломило. Посмотрев на меня диким взглядом, он воскликнул: «Умерла! Спасибо», – и сразу же ушел, даже не оставил цветы, которые принес.

– Красные гвоздики, – с улыбкой уточнил Рейсон, которого уже утомили все эти «цветы», «миссис Хеммелман» и «джентльмен».

– Да, действительно, красные гвоздики! Очень дорогие в это время года. Означает ли такая осведомленность, что вы знакомы с покровителем мисс Рутен?

– Нет, не означает. Но, возможно, мне удастся разыскать его для вас, – важно ответил Рейсон, поклонился и под бурные выражения благодарности направился к выходу.

На этом след банды, занимавшейся грабежом грузовиков, оборвался. Узнать удалось лишь одно: в это время года красные гвоздики очень дороги. Странно, что кому-то пришло в голову подарить их такой женщине! Логично предположить, что если кто-то оплатил больничные расходы Джинни Рутен, значит, чего-то ждал от нее взамен. Только вот незадача: никто из подельников не стал бы покупать ей цветы – тем более до болезни. Больше того, Фетти и его дружки, способные безошибочно определить как «своего», так и «чужого», упорно подчеркивали, что незнакомец выглядел как джентльмен. В их лексиконе это слово означало «дурак с деньгами».

И вот этот странный джентльмен со странными красными гвоздиками оказался настолько близким знакомым Джинни, что даже встретил ее у ворот тюрьмы; настолько близким, что при посещении госпиталя предпочел не называть своего имени. Если она его шантажировала, он ни за что не купил бы эти чертовы красные гвоздики!

Тем не менее в отчете об убийстве Брайдстоу красные гвоздики заняли целых три страницы. Вернувшись в офис, Рейсон перечитал соответствующий раздел досье и выяснил, что свидетельства о принадлежности цветов покойному отсутствуют.

Что, если цветы принадлежали убийце?

Рейсон обратился к отчету констебля из Уитчерча – того самого, который разговаривал на мосту с водителем, перевозившим приводной вал, однако ничего нового не почерпнул, но в графе «Общие замечания» обратил внимание на роковое слово: «По манерам и речи я назвал бы его джентльменом».

Таким образом, если цветы принадлежали убийце, сразу два странных джентльмена с красными гвоздиками вели себя эксцентрично, причем в один и тот же день! Первый купил цветы для Джинни Рутен, что мог сделать только сумасшедший, а второй приобрел букет для человека, которого собрался прикончить. Хм!

Рейсон сел в такси и поехал в тюрьму Холлоуэй, где узнал, что при освобождении Джинни Рутен никто из близких и друзей не встречал. На обратном пути поймать такси инспектору не удалось. Впоследствии Карслейк назвал это обстоятельство «удачей Рейсона», потому что по дороге к автобусной остановке тот увидел цветочную лавку и вошел.

Да, продавщица помнила необычную пару, купившую дюжину красных гвоздик. Джентльмен выглядел очень приличным, чего никак нельзя сказать о его спутнице. Кроме того, она держала в руках холщовую сумку, какие при освобождении выдают всем заключенным.

Значит, джентльмен встретил Джинни не в комнате ожидания, а на улице, у ворот! И там же стояла машина миссис Хеммелман – пусть и не с «ливрейными лакеями», но уж точно с ливрейным шофером.

– Единственным, кого я заметил возле тюрьмы, – заявил этот шофер, – был адвокат миссис Хеммелман, мистер Уэйкеринг. Сначала он вместе со мной ждал мадам, а потом вдруг бросился вслед за вышедшей из ворот женщиной. И больше не вернулся. Когда я сообщил хозяйке об уходе адвоката, та очень рассердилась, потому что нуждалась в его помощи, чтобы посчитаться с тюремным руководством.

Рейсон вернулся в госпиталь «Метрополитен». Медсестра отказалась покинуть заведение, поскольку находилась на посту, однако после долгих уговоров согласилась следующим утром, ровно в десять, подъехать к офису Уэйкеринга в полицейской машине. Как только она опознала адвоката, Рейсон поблагодарил ее за помощь и отправил обратно все в той же полицейской машине. С противоположной стороны улицы подошел констебль из Уитчерча, который прогуливался там, якобы охраняя порядок.

– Это тот самый человек, с которым я разговаривал на мосту, сэр.

– Хорошо! Немедленно доложите старшему инспектору уголовной полиции Карслейку и скажите, что я вернусь через полчаса, – распорядился Рейсон, а потом зажег сигарету и закурил, чтобы дать Уэйкерингу время устроиться на рабочем месте.

– К вам еще один детектив, мистер Уэйкеринг. Уверяет, что отнимет у вас всего несколько минут. – Секретарша взглянула на визитную карточку. – Инспектор уголовной полиции Рейсон.

Уэйкеринг не ощутил страха – возможно, только легкое беспокойство – и подумал: наверное, опять по поводу этих нелепых плакатов. Если бы что-то связывало его с Брайдстоу, полицейские все разнюхали бы еще несколько недель назад.

Он кивнул, и спустя мгновение в комнату со своим обычным беззаботно-веселым видом вошел Рейсон.

– Простите, что отвлекаю от работы, мистер Уэйкеринг. Знаю, что вы помогли нам с плакатами миссис Хеммелман. Я занимаюсь тем же делом, но на сей раз речь пойдет об именах. – Он раскрыл большой блокнот. – Некий Ротенштейн по прозвищу Албас. Легкий иностранный акцент. Время от времени обращается к адвокатам из Сити…

– Ко мне не заходил, – перебил Уэйкеринг, окончательно успокоившись.

– Благодарю! – Рейсон что-то быстро пометил в блокноте. – Дальше. Женщина. Джинни Рутен, она же Джинни Спендинг, она же Джинни Кармайкл…

У Уэйкеринга зазвенело в ушах, но он сумел сохранить видимость равнодушия.

– Имя ничего мне не говорит, инспектор. Может быть, закурите, прежде чем закончить список?

– Спасибо! Секунду, только поставлю галочку, чтобы не запутаться. Итак, Джинни Рутен вам не знакома? Спасибо, не беспокойтесь, спички у меня есть. Боюсь, вынужден немного вас озадачить, мистер Уэйкеринг. Дело в том, что несколько недель назад эта женщина скончалась в госпитале «Метрополитен». Мы проследили весьма неявную связь между ней и покойным Брайдстоу, что показалось весьма странным, ведь она была… ну, вы понимаете! Зная, что она смертельно больна, доктора спросили ее – конечно, не прямолинейно, – кто будет оплачивать похороны. Она ответила: «Мистер Уэйкеринг», – после чего отошла в мир иной. Когда старшая медсестра сообщила об этом, я вспомнил, что ваше имя числится среди юристов Сити и что вы помогли нам кое-что выяснить насчет собачьих плакатов. Так я и сказал. Не исключено, что сегодня утром настойчивая особа заглянет к вам, чтобы получить некую сумму в счет похоронных расходов.

– Хм! Что ж, спасибо за предупреждение, инспектор. Поручу секретарше объясниться с медсестрой, если та появится.

– Правильно! – Рейсон встал. – Если сможете обойтись без упоминания моего имени, буду признателен, потому что по инструкции я должен держать рот на замке. До свидания, мистер Уэйкеринг. Большое спасибо.

В душе возник страх, но паники по-прежнему не было. Уэйкеринг оценивал свое положение так же трезво, как Карслейк. Если старшая медсестра его увидит, то наверняка узнает. Ложь всплывет, но связь между ним и Брайдстоу не проявится. Однако полицейские одной лишь логикой не ограничатся. Если вдруг что-нибудь заподозрят – пусть даже интуитивно – вполне могут найти констебля из Уитчерча. Это опознание будет опасным, но не фатальным до тех пор, пока не найдут приводной вал. Без этой железяки свидетельство констебля на присяжных не подействует, поскольку короткая встреча на мосту состоялась в темноте.

Уэйкеринг позвонил матушке сказать, что берет выходной, чтобы заняться машиной, и через час вернется домой, потом предупредил секретаршу, что мама заболела и он уходит до завтра. Внезапно вспомнив, распорядился отправить восвояси старшую медсестру, если та вдруг пожалует.

После убийства Брайдстоу прошло почти семь недель. За это время обыватели успели забыть о машине со снятым пассажирским сиденьем и приводным валом на его месте. Но вот забыла ли полиция?

Оставалось одно: рискнуть и под покровом ночи выбросить вал, куда угодно, в каком-нибудь парке, если в голову не придет ничего более интересного. Придется немедленно начать раскопки. Едва вернувшись домой, Уэйкеринг тут же заперся в гараже, вооружился ломом и снова начал крушить недавно залитый слой цемента.

– Вот видите, сэр! – произнес Рейсон, когда они вместе с Карслейком, остановились на той самой боковой улице, куда выходил сад Уэйкеринга. – Даже слышно, как копает. Я так и знал, что, если вал по-прежнему у него, он непременно попытается избавиться от улики. Должно быть, успел испугаться, но пока надеется выкрутиться.

Опасаясь самоубийства, детективы дождались, когда хозяин выйдет из гаража, чтобы отдохнуть и подкрепиться.

– Может быть, вы хотите сказать что-нибудь, Уэйкеринг, прежде чем мы закончим выкапывать приводной вал?

– Без комментариев, – коротко ответил адвокат.

В суде, на месте для дачи показаний, он все же заговорил. Присяжные поверили рассказу о красных гвоздиках и учли то обстоятельство, что в машину убийца сел без оружия. Проведя в тюрьме семь лет из десяти, предусмотренных приговором, Хью Уэйкеринг был отпущен на свободу за примерное поведение.