Людской календарь чаще всего не представляет интереса для прочих божьих тварей. Собачья будка опустела, в лесу Флэншем стало на одного рогатого красавца меньше, но в остальном жизнь в папоротниках, в терновнике, в норах, на ветвях деревьев и в ручьях вокруг Брэгли-Корт не претерпела изменений. Фазан остался в неведении о падении человека в овраг близ его густо заросшего убежища, а если бы узнал об этом, то даже перышком не шелохнул бы. Человек был и остался непостижимым двуногим, своим приближением заставляющим птиц перелетать с места на место и порой извлекающим громкие звуки из непонятных длинных палок. Но фазан и так не любил громких звуков, а мысль, что человек обладает чувствами и достоин то жалости, то ненависти, то любви, была ему глубоко чужда. Наделенное разумом, порой даже могучим, двуногое создание тоже не отдает себе отчета, что фазан может обладать достойными внимания чувствами… Хитрый старый лис из Майл-Боттом был так же невежественен и равнодушен. Неподалеку от лисьей норы упал с лошади человек? Обрети лис на время дар речи, он заявил бы в суде: «Смутно припоминаю какой-то шум. Лошадь чуть не ударила своим чертовым копытом в мою дверь. Но до этого не дошло, а меня сморил сон, да и, если начистоту, мне не было до этого никакого дела. Я могу быть свободен? Тут у вас такая скука! Ухожу и увожу с собой барсука».

Олениха не находила своего спутника. Тревожные настали времена! На прошлой неделе тоже сгинул крупный рогач. Но олениха не стала лить слезы, она тревожилась главным образом за собственную безопасность. Ей было невдомек, что нынче, в отличие от вчерашнего дня, ей уже ничего не грозит и еще много месяцев можно жить спокойно.

Зато непосредственно в Брэгли-Корт жизнь полностью изменилась. Даже улыбчивые лица помрачнели, звонкие голоса сменились угрюмым перешептыванием. Никто из гостей не уехал, поскольку неписаный закон принуждал их хранить верность данному слову, однако воскресенье выдалось на редкость безрадостное. Оставалось одно – дожидаться утра понедельника, обещавшего освобождение.

И все же кое-кого распирало от невысказанного облегчения. Драматический прилив схлынул, и ничто больше не указывало на близость нового шторма, сулившего утопленников. Сэр Джеймс Эрншоу, чуткий к любому дуновению, боясь осложнений для себя, уже питал надежду на смерть своего прошлого вместе с теми, кто прежде поддерживал в этом постылом прошлом жизнь. Тайной владел теперь один Кендалл – но занимало ли его прошлое Эрншоу? «Слава богу, я не попал на растерзание к Балтину!» – думал Эрншоу. Это утешало его и хоть как-то позволяло пережить то обстоятельство, что на растерзание к нему самому не попала Энн.

Еще одной гостьей, чье сердце билось теперь спокойнее, была Зена Уайлдинг. Она искала у себя в душе жалость к человеку, пытавшемуся дурачить ее, а теперь утратившему эту способность, но ничего на находила. Не исключалось, что необходимость или журналистская прыть заставят Зену выложить все как на духу. Ее могли ждать неприятные деньки, и, проснувшись однажды утром, она могла прочитать в газетном заголовке свое имя. Но, беседуя с Кендаллом, Зена уловила в его манере симпатию к ней. Даже Балтин однажды пренебрег своим профессиональным цинизмом и одарил ее почти искренней улыбкой!

Но больше всего Зену порадовали сами Эйвлинги. Оставшись наедине с женой, Эйвлинг сказал:

– Теперь я вряд ли дам денег на эту пьесу, дорогая.

– Почему же? – удивилась леди Эйвлинг. – Я слышала, как мистер Роу обещал содействие, если постановке поспособствуешь ты. – Немного помолчав, она добавила: – Мы с тобой всегда были храбрецами. Эйвлинги не пасуют перед опасностями.

Вскоре леди Эйвлинг отправилась к Зене и обнадежила ее: деньги будут.

В гостиной Эдит Фермой-Джонс пробормотала:

– Улики, конечно, указывают на самоубийство, но имеют право на существование и другие версии.

– Какие? – спросил Роу.

– Ты не хочешь чем-нибудь заняться, Рут? – тихо обратилась к дочери миссис Роу. – Ты не устала просто сидеть?

– Никого не насторожило столь внезапное исчезновение миссис Чейтер? – обратилась писательница к присутствующим.

– Думаете, это совершила она? – недоверчиво произнес Роу. – Но как? – Спохватившись, что повысил голос, он продолжил гораздо тише: – Каким образом? Она весь день мозолила нам глаза! А стеклянная пробирка? – Роу повернулся к Балтину, наблюдавшему, как Пратт раскладывает пасьянс. – Что побудило вас залезть в шляпу, Балтин?

– Семерка поверх восьмерки треф, – сказал Пратту журналист.

– Какая догадливость! – не унимался Роу. – Как вы до этого дошли?

– Не мешай им, дорогой, – шепнула мужу миссис Роу. – Принесешь карты, Рут? Люди беседуют, а они раскладывают пасьянс…

– Я тоже так могу, когда ты болтаешь, – отозвался Роу. – Если Балтин не желает отвечать – не надо.

– Где твой туз? – спросил Пратта Балтин. – Я застал Тейверли за тренировкой: он бросал в шляпу шарики для пинг-понга. Клялся, что ни один из двенадцати шариков не пролетел мимо цели, и это правда. Потом взял шляпу и спросил: «Что это за подкладкой?» Там была сигарета. Почему не валет? «Дерезке майнор» с кончиком цвета слоновой кости, такие курил Чейтер. Шляпа была, похоже, чейтеровская. «Он держал под подкладкой разные предметы? – удивился Тейверли. – Уж не его ли эта шляпа? В пятницу перед ужином ее не было на вешалке…» Я же говорю, с валетом было бы совсем другое дело!

Балтин впервые рассказывал эту историю. Недаром инспектор сделал вывод, что он следует в своих размышлениях собственной тропой.

– Впечатляет! – признал Роу, моргая. Пратт тем временем собрал карты и снова стал их тасовать. – Как вы поступите со своей картиной, Пратт?

– Надеюсь, с мисс Роу мне повезет больше, – ответил тот.

– Святая правда! Но ведь первая у вас мисс Эйвлинг?

Пратт пожал плечами:

– Возможно – если удастся справиться с неприятными воспоминаниями. И если мне больше не помешает свихнувшийся дворецкий.

– Где там! Его, кажется, увольняют?

– Вместе с красоткой-горничной, из-за которой случилась беда, – улыбнулся Пратт.

– Ее тоже?

Кивнув, он стал раскладывать карты.

– Я понял, – произнес Роу. – Она согласилась вам позировать?

– Она согласилась стать женой Томаса Ньюсана, – ответил Пратт. – Когда мы, мужчины, попадаем в беду, наши женщины становятся противоестественно привязчивыми. Даже миссис Чейтер повредилась рассудком из-за своей неспособности возликовать по случаю смерти мужа.

Эдит Фермой-Джонс напустила на себя задумчивый вид. Она писала о таких женщинах. Миссис Роу, не оценившая соображений Пратта, пробормотала:

– Принеси колоду, Рут, я же сказала!

– Ты выложил только шесть карт, – обратился Балтин к Пратту.

– Может, ты меня сменишь? – вспылил тот.

В вестибюле Надин Леверидж внезапно нарушила затянувшееся молчание. Джон мог теперь ковылять, опираясь на палочку, но все еще ограничивался холлом, куда Надин и наведалась. Прежде чем уйти, она хотела кое-что прояснить.

– О чем вы думаете, Джон? – спросила она. – Признавайтесь!

– Почти ни о чем, – ответил он. – Во всяком случае, это не тема для разговора.

– Между прочим, я пришла именно для этого разговора, – возразила Надин. – Вас мучает совесть?

– Можно хоть что-нибудь от вас скрыть?

– Почти ничего! Вас не устраивает, что вы исполнили свой долг. Лжесвидетельство вам в новинку, вам это не по душе.

– У вас манера все говорить напрямик, – пробормотал он.

– Никогда не любила мямлить, – подтвердила она, – и не намерена изменять себе ради вас. Но лжесвидетельство есть лжесвидетельство: вы сказали инспектору, что все ему выложили, хотя это не так. Сделали это по моему наущению, значит, я теперь ваша пособница. Не трясите головой, от правды никуда не денешься. А раз так, то можно мне узнать тяжесть преступления, в котором я соучаствую?

– Что это, собственно, означает?

– Какие сведения вы утаили от инспектора?

– Я не сказал ни слова об Энн.

– Слава богу!

– А если…

– Джон! – перебила Надин его. – Вы недавно знакомы с Энн, однако можете ответить на вопрос: вы считаете Энн способной на хладнокровное убийство?

– Разумеется, нет!

– А вообще на преступление?

– Только по очень веской причине.

– Тогда, думаете, она смогла бы?

– Да, – неохотно промолвил Джон. – Как видите, Надин, я тоже перестал мямлить.

– Рада. Я согласна, что если бы у Энн была очень веская причина, она могла бы совершить убийство. Но не хладнокровное! И у нее не было ни малейших причин – ни веских, ни каких-либо вообще, – чтобы убить Чейтера.

– Вы уверены?

– Достаточно, чтобы закрыть тему. Вы ведь знаете, что все указывает на самоубийство?

– Да.

– И, конечно, в случае ареста кого-либо, кроме Энн, расскажете все, что сначала утаили?

– Пришлось бы.

– Естественно. Не хотите, чтобы поплатился невиновный. Тогда зачем переживать? Почему просто не подождать – что вы и делаете? О мертвых не принято говорить плохо, но Чейтер был сущей крысой, и если крыса кончает с собой – эта, кажется, так и поступила, – то это весьма удобно.

– Да – если кончает с собой, – медленно произнес Джон и вдруг спросил: – Вы знаете, что прошлой ночью Энн спускалась дважды?

– Дважды?

– Да. Про второй раз сказала она сама: мол, ходила за книгой, которую забыла.

– Вы не поверили?

– Нет. Я не слышал, как она спускалась во второй раз.

– А это важно?

– Значит, Энн долго не спускалась за книгой. Слишком долго. Разве ей была нужна книга? Нет, она выжидала. Когда я уснул, Энн наконец спустилась. Вспомнив – потом, – что я мог все еще бодрствовать, решила со мной объясниться. Я не говорил вам еще кое-что: она намекнула, что ей может не поздоровится, если я стану распространяться об этом.

Надин нахмурилась.

– Она объяснила это тем, что ее осудили бы за то, что она меня побеспокоила, – поспешно добавил Джон. – Как вам такой довод?

– Даже не знаю… – пробормотала Надин. – Мне известно не больше, чем вам. Но что бы ни случилось, я буду поддерживать Энн. Мы должны договориться, Джон: разница между нами в том, что если я верю в свой инстинкт, то готова ему слепо следовать, а вам подавай доказательства. Ваша ненавистная совесть дает о себе знать, но у меня есть способ ее успокоить. Я мигом!

Она выскочила за дверь и вернулась через пять минут, вместе с Гарольдом Тейверли.

– Итак, Гарольд, – произнесла Надин, когда они сели, – я объяснила вам положение. Этот человек перед вами. Теперь ваш ход.

Тейверли кивнул. Он как будто не испытывал неудобства, вот только Джон ни разу не видел его таким серьезным.

– Мой ход… – повторил Тейверли. – Начну с общего заявления. Если здесь происходило нечто нехорошее – мы говорим об Энн, – то главный виновник этого – я.

– Никак не могу связать вас с чем-либо нехорошим, – заметил Джон.

– Спасибо, рад слышать, – сказал Тейверли. – Но все равно держите ухо востро. Я никогда не стану давить на чужую совесть…

– Ради бога, хватит философии! – вмешалась Надин. – Мы говорим не об этике, а о том, насколько любим Энн!

– Я ради нее убил бы! – заявил Тейверли. – Пока, впрочем, не приходилось.

– Что же вам пришлось сделать – если что-то все-таки пришлось? – спросила Надин.

– Сейчас расскажу. Но сначала я хочу задать мистеру Фоссу пару вопросов. Вы не сообщили полиции о том, что Энн спускалась прошлой ночью вниз?

– Нет, – подтвердил Джон.

– Это все, что вы утаили?

– Да.

– Про утро перед охотой вас не расспрашивали?

– Нет. А должны были?

– Давайте притворимся, что время для подобных расспросов настало сейчас. Я буду за инспектора. Я задаю вам вопрос: что вы увидели через дверь – между четвертью и половиной одиннадцатого утра?

– Примерно в четверть одиннадцатого со мной беседовала здесь леди Эйвлинг. Дверь была открыта. Я видел, как Энн пересекла холл и стала подниматься по лестнице.

– Правильно, – кивнул Тейверли.

– Вскоре леди Эйвлинг ушла, а сюда заглянул мистер Роу. Я все еще смотрел в проем двери, следил от нечего делать за снующими за ней людьми…

Надин усмехнулась: она знала, за кем именно следил Джон.

– Пока со мной болтал Роу, к лестнице прошла Бесси.

Он замолчал. Тейверли подавил желание задать новый вопрос. Надин, глядя на Тейверли, заметила это.

– Бесси несла поднос, – наконец промолвил он. – На нем стоял синий графин с водой. После ухода Роу появились вы, Надин. Нашу беседу прервала мисс Фермой-Джонс. Эта женщина… Ладно, неважно. Вы ушли, а она все не унималась. Это продолжалось, правда, не более пяти минут, но мне они показались пятью часами. За это время я увидел, как спустились вы с Энн, Тейверли, и как Энн вдруг снова отлучилась наверх. Сразу после ее ухода спустился Чейтер. Вы, Тейверли, приблизились к моей двери, мисс Фермой-Джонс удалилась, а вы дождались возвращения Энн.

– Вы не уловили в настроении Энн ничего особенного? – тихо спросил Тейверли.

– Да, – признался Джон. – Оно изменилось. Она была весела почти до истерики! Увела вас чуть ли не силой. Это все.

– Нет, не все! – возразил он.

– Верно, я заметил еще кое-кого. Снова Бесси! Она спустилась с подносом, на котором теперь лежали осколки синего графина.

– Почему это бросилось вам в глаза?

– Разбитый графин заметил бы любой, – объяснил Джон. – Я видел его раньше, обратив внимание, какая это красивая вещь.

– Графин принадлежал миссис Моррис, – сообщил Тейверли. – Она его очень любила. Графин разбила Энн, потому что отравила воду в нем.

Надин схватилась за сердце, Джон замер. Тейверли некоторое время держал паузу, а потом продолжил:

– История Энн простая, но никто, наверное, не сумеет простыми словами передать столько боли. И никто никогда не познает до конца ее характер. Я знаю ее лучше остальных, но в ней все равно остаются неведомые мне глубины. Лучше бы ей родиться мальчиком! Родители хотели сына. Но этого, славу богу, не произошло, и Энн – сочетание твердости и мягкости. Эти ее качества постоянно противоборствуют. По-моему, верх все же одерживает мягкость. Она проводит долгие часы со своей бабушкой, старается облегчить ее страдания, а потом плачет. Энн скрывает свои слезы, подобно тому, как ее бабка старается не замечать свою боль… Боже, как я понимаю Энн! – Голос Тейверли дрогнул. – Меня самого душат слезы, стоит мне заговорить о двух этих людях… Энн обо всем рассказала мне, когда мы возвращались с охоты. Можно подумать, что с тех пор минула не одна неделя, а ведь это происходило только вчера! Она знала о желании бабки умереть: та часто это повторяла, хотя никогда не жаловалась. И вот в пятницу за ужином Энн поняла, как удовлетворить ее желание. За первым блюдом она встала из-за стола, потому что забыла пожелать бабушке спокойной ночи. Спускаясь, услышала разговор Томаса с поваром. Повар хранит в шкафчике над своей кроватью яд. Энн решила украсть его в ту же ночь. Первая ее попытка не удалась – помешали вы, Фосс. Но вторая оказалась удачной.

– Я слышала, что на шкафчике найдены отпечатки пальцев Чейтера, – напомнила Надин.

– Невероятная случайность! – воскликнул Тейверли. – Видимо, он тоже собирался украсть яд. Наверное, и Чейтер подслушал тот разговор или выведал про яд у Томаса. Во всяком случае, теперь мы знаем, что яд украл не Чейтер. То ли передумал, то ли в решающий момент повар проснулся и он испугался. Это не Энн с ее железной волей!

Яд находился в стеклянной пробирке. Взяв ее, Энн всю ночь промучилась в сомнениях. Но утром снова зашла проведать бабушку и застала ее в таких мучениях, что решила при первой же возможности положить им конец.

Случай представился, когда Энн покидала бабушкину комнату. Снаружи, на столике, который, вы, Надин, должны были заметить, стоял графин миссис Моррис. Его принесла Бесси, после чего Чейтер, как я выяснил, зазвал ее к себе. Энн, не размышляя, воспользовалась ситуацией и вылила в графин содержимое пробирки. Проходя мимо нее буквально через секунду, я заметил, как сильно Энн взволнована, и проводил ее вниз. Она сразу в панике побежала снова наверх, чтобы разбить графин.

Но я знал – вы тоже знали, Надин, – что, когда мы наткнулись на Чейтера в Майл-Боттом, у него был странный цвет лица. Как вы помните, незадолго до этого я выслушал признание Энн. Пока вы с ней ездили за помощью, я пошарил поблизости и нашел фляжку Чейтера. Прежде чем упасть с лошади, он, похоже, хлебнул из нее, иначе она осталась бы у него в кармане. Так он выпил яд. Он спустился вниз через минуту после меня и Энн, но еще до того, как Энн снова поднялась – они даже столкнулись на лестнице; перед лестницей у него на пути стоял столик с графином…

Графины в спальнях в то утро еще не наливали. Мой тоже пустовал. Чейтер всегда разбавлял себе спиртное. Вывод очевиден: он разбавил свой виски из этого графина, а Энн в спешке не заметила, что графин уже не полон. – Тейверли замолчал и пожал плечами. – Что бы вы сделали на моем месте? – спросил он.

– Наверное, то же, что и вы, – ответила Надин, – только хуже. Продолжайте!

– Я сделал совсем мало, но при сложившихся обстоятельствах хватило и этого. Заставил Энн отдать пробирку мне, пообещав от нее избавиться. Я засунул ее под подкладку шляпы Чейтера. Надо было сразу положить пробирку ему в карман, но когда мы вернулись в дом, в моем распоряжении была лишь его шляпа, потому что подойти к трупу я уже не мог.

– А к шляпе? – спросил Джон.

– Шляпу я привез сам. Это было просто. Я захватил и фляжку, хотя этого никто не знал. Сначала спрятал ее в своей комнате в запирающийся ящик, но инспектор, допрашивая меня перед ужином, заинтересовался фляжками. После его ухода я забрал ее из ящика и спрятал на себе. И правильно сделал: пока мы ужинали, мою комнату обыскали.

– Где она сейчас?

– Здесь! – Тейверли дотронулся до заднего кармана своих брюк. – Я тщательно прополоскал ее, но все равно не использую. Вы же знаете, Надин, что я много лет не расстаюсь с этой старой фляжкой?

– Мой подарок, – промолвила она.

Тейверли устало улыбнулся:

– Все это кажется беспринципностью. В общем, так оно и есть. Я даже рассказал Кендаллу, что слышал через стену ссору Чейтеров – на самом деле ссорились Роу, – и придумал слова, которые якобы разобрал. Но я не выгораживаю убийцу! Просто помогаю событиям совершить наиболее удачный поворот и стараюсь не усугублять трагедию. Труднее всего было привлечь внимание Кендалла к шляпе. Я намекнул ему про шляпу как бы между прочим – безрезультатно. Говорить специально было бы смертельно опасно.

– Шляпу изучил Балтин, – напомнила Надин.

– Верно – после того, как я придумал фокус, чтобы у него возникло это желание.

– В каком состоянии сама Энн? – спросил Джон.

– С ней было очень нелегко, – ответил Тейверли. – В конце концов я убедил ее, что признание всем только навредит, а если что-нибудь произойдет с ней самой, то некий сельский игрок в крикет утопится. Ну, что скажете, Фосс?

– Не задавайте глупых вопросов! – буркнул Джон.

Двумя этажами выше героиня их разговора сидела у бабушкиной кровати.

– Вот недостающая деталь, бабушка! – сказала она. – Синяя, изогнутая! На сей раз я тебя обогнала: нахожу одну за другой.

Энн улыбнулась старушке, и та ответила ей улыбкой – умиротворенной, неподвижной. Сердце Энн застучало, как паровой молот. В следующее мгновение она зарылась лицом в холодную бабушкину подушку и зарыдала.