Лошадь галопом пересекла лужайку. Перед этим некто, не доверяя ее инстинкту, безошибочно направлявшему лошадь в конюшню, предпринял неудачную попытку запрыгнуть на нее. Лошадь ответила прыжком через живую изгородь, прямо в цветочную клумбу. Но ее стремление домой, в покой, к вкусному сену, от этого не ослабло, просто животное устремилось туда непривычным путем.

Около ворот конюшни садовник поймал ее наконец за уздечку и в момент появления Эйвлинга и Пратта уже успокаивал беглянку, похлопывая по крупу.

– Лошадь Чейтера! – воскликнул лорд Эйвлинг.

– Значит, Чейтер прискачет на лошадке Шенкса, – предположил Пратт.

– Если не свалился и чего-нибудь себе не повредил. – Эйвлинг отдал распоряжения садовнику – конюхи еще не возвращались – и направился по тропинке в глубь поместья.

– Что за неудачный день! – пожаловался он нагнавшему его Пратту.

– Да, только беды начались еще вчера, – заметил тот. – Пришло время поведать вам еще об одной…

Впервые услышав об испорченном портрете, лорд Эйвлинг помрачнел. Он всегда гордился своим умением сохранять на лице выражение надежды вопреки любым обстоятельствам, какие в последнее время испытывали его. Честолюбивые планы пришлось отложить, денег по причине неудачных вложений стало в обрез. Однако честолюбивому барону нельзя казаться неимущим, его обязанность – продолжать траты. Несколько месяцев назад Энн отказалась выйти замуж за человека, благодаря которому семья разжилась бы если не мозгами, то, по крайней мере, достатком и высоким положением. Теперь она грозила отказом очередному завидному претенденту. Конечно, сэр Джеймс Эрншоу был вдвое старше ее, но вступление в консервативную партию добавило бы ему сил, окреп бы и сам Эйвлинг благодаря содействию этому выгодному политическому кульбиту.

Со всеми неприятностями лорд Эйвлинг сражался оружием такта, достоинства, терпения, отваги и общеизвестного приветливого выражения лица. Все это позволило ему снискать дружбу – малоприятную, зато полезную – торговца колбасами, не навлекая на себя пока упреков света. Эдит Фермой-Джонс пригласили на уик-энд именно для четы Роу. Он предположил, что Роу захочется познакомиться с известной писательницей (приглашение в Брэгли-Корт ей было обещано скорее по неосторожности), а она произведет на них должное впечатление.

Теперь, однако, к ужасу и унижению лорда Эйвлинга, все складывалось из рук вон плохо: неблагоприятные обстоятельства брали верх, и рок избрал именно этот уик-энд, чтобы доказать свое превосходство. Каждая новая неприятность наносила удар по его нервной системе, прежде проявлявшей завидную стойкость; каждое новое испытание приобретало избыточную значимость. Он чувствовал нарастающую панику, укрытием от которой могла стать только Зена Уайлдинг. Почему она? Лорд Эйвлинг не переставал задавать себе этот вопрос. Разве на ее месте не могла бы оказаться любая привлекательная женщина, не слишком молодая, но и не старая? Или он почувствовал, что и она носит маску, под которой ведет борьбу с трудностями? Задавал лорд Эйвлинг себе и другой вопрос: чего он хочет от Зены Уайлдинг? Самого простого – или снова стать молодым человеком и уткнуться в ее колени головой?

Ответов у него не было. Лорд Эйвлинг знал одно: Зена Уайлдинг, по обществу которой он изнывал, не помогла ему справиться с паникой, а лишь усиливала ее.

Теперь еще этот труп… И испорченный портрет…

– Невероятно! – вдруг вскричал он. – Вчера вечером, говорите?

– Между половиной пятого и без четверти семь, – подтвердил Пратт.

– Почему вы раньше молчали?

– Думал, так мне легче будет отыскать виновного.

– Вы кого-нибудь подозревали?

– Да, и сильно.

– Можно спросить кого?

– Лучше я оставлю это при себе, если не возражаете. Если это дело рук человека в овраге, значит, я ошибался.

– Человек вам незнаком?

– Никогда в жизни его не встречал!

– Тогда зачем ему понадобилось портить вашу картину?

– Понятия не имею.

– Может, он впал в бешенство, когда вы заперли его в мастерской?

– Пока мы не знаем, его ли я запер.

– Но ведь это очевидно! – возразил Эйвлинг. – Два незнакомца поблизости – для совпадения слишком много. Он выбрался из мастерской, убил пса и… угас в овраге.

– Вы кое-что упускаете. Портрет испортили до того, как я запер мастерскую. Злоумышленник должен был сделать это раньше.

Они вошли в лес.

– Сумасшедший? – предположил Эйвлинг.

– Любой, кому взбредет в голову испортить картину Лестера Пратта, – сумасшедший, – сухо констатировал живописец.

При их приближении Балтин встал с бревна и спрятал в карман блокнот.

– Уже кропаете статейку, Балтин? – хмуро осведомился Эйвлинг.

– Приступаю, – ответил журналист.

– Лучше прервитесь, сначала надо побольше узнать.

– На первом месте огласка, знания – на втором.

– Добавь к этому разнузданные толпы, – вставил Пратт. – Помилосердствуй, Лайонел! Если здесь есть изюминка, тебе не придется добывать ее, она сама упадет тебе в рот!

Вместе они приблизились к оврагу. Раньше здесь был песчаный карьер, о чем свидетельствовали следы былых разработок. Карьер давно забросили, и он густо зарос растительностью. Лорд Эйвлинг уставился на нее, словно пытался пронзить взглядом.

– Видите его? – обратился к нему Пратт.

Он кивнул.

– Почему ты вылез? – обратился Пратт к Балтину.

– Захотелось.

– Ответ не принимается. Итак, почему?

– Я люблю писать о трупах, но не сидеть рядом с ними. Неаппетитное зрелище! Еще хуже, чем живьем.

– Что?! – вскричал Эйвлинг. – Вы видели его живым? Когда? Где?

Балтин опять вооружился блокнотом, перевернул страничку и зачитал:

– «Наш поезд прибыл в 17.56. Мы вышли на плохо освещенную платформу. Зная, что скоро нас примет в объятия Брэгли-Корт и сам лорд Эйвлинг, прославившийся своим сердечным госте… – Чтец запнулся, заметив, что лорд Эйвлинг уже взирает на мир с надеждой. – Это хоть как-то сглаживало невзрачность британского перрона, британских сумерек и британского октябрьского вечера. Впрочем, у меня возникло странное ощущение, будто во тьме тянутся невидимые пальцы… Его усугубило забавное происшествие. В ответ на вопрос знаменитой актрисы я сказал, что она всех нас задерживает и ее никто не собирается фотографировать. Издав свой прославленный смешок, который сделали еще более знаменитым подражательницы актрисы, она побежала к «Роллс-Ройсу». Тут и произошло происшествие…»

Новая пауза.

– Не «произошло», а «случилось». – Он внес правку и покачал головой. – Нет, все-таки «произошло». «Перед ней внезапно мелькнул какой-то человек. Она замерла. Я испугался, что со страху актриса упадет в обморок. Но она взяла себя в руки, пережила полученный от незнакомца толчок и села в машину. Из двух других гостей – четы Чейтеров, я был четвертым – дама уже сидела, Чейтер же подошел к незнакомцу и предложил ему закурить, однако тот отклонил предложение со словами: «Скоро увидимся». Чейтер заметил: «Я бы не советовал» – после чего, пользуясь словами Барри, «присоединился к дамам». Нет, убираем «пользуясь словами Барри», это лишнее, не знаю, откуда взялся этот Барри… «Я с этим не спешил. Мое дело – новости. Вы их хотите, я предоставляю. Вот я и решил перекинуться словечком с занятным незнакомцем.

Я назвал себя. К моему огорчению, он не обрадовался, скорее был готов наброситься на меня с кулаками. Я сказал, куда направляюсь. От этих сведений он слегка смягчился. Я решил поднести ему огонек. С его мокрой нижней губы свисала незажженная сигарета. На сей раз он закурил. Чиркая спичкой, я упомянул о своем долге перед публикой. Он уставился на меня. Говорят, мне не чужда выразительность, но его взгляд в тот момент мне не дано описать. «У вас будет о чем написать!» – пообещал он.

Намеревался ли он выполнить свое обещание? Узнаем ли мы ответ на этот вопрос? Когда я увидел его в следующий раз через двадцать один – двадцать два часа, он лежал на дне оврага мертвый».

Балтин захлопнул блокнот и сунул его в карман. Все трое оглянулись на чей-то голос. Их окликал доктор Падроу, за ним торопились двое конюхов и садовник. Предусмотрительный садовник катил перед собой тачку.

– Где он? – спросил врач.

Лорд Эйвлинг испытал облегчение: перед ними стояла конкретная задача. Тревожные мысли, волнующие догадки, непрошеные соображения – все потеснила мрачная необходимость спуститься в овраг. Мертвец лежал навзничь в неуклюжей позе. Врачу не пришлось осматривать его, чтобы подтвердить: жизнь покинула тело.

– Никаких сомнений? – прошептал Эйвлинг.

– Трупное окоченение, милорд, – ответил врач. – Смерть наступила несколько часов назад.

– Можно определить точнее?

Доктор Падроу неохотно склонился над трупом. Ответа не было целую минуту. Наконец доктор осторожно высказался в том смысле, что в данный момент не готов назвать точное время.

Пратт, скептически относившийся к врачам, а к этому особенно, предположил, что трупное оцепенение может указывать на некий срок.

– Бывает, оно наступает уже через полчаса, а порой только часов через тридцать после смерти, – произнес врач, знавший об отношении к нему Пратта и огорченный тем, что свидетелем разговора оказался лорд Эйвлинг. – Само состояние длится от суток до полутора. Колебания вызываются особенностями организма потерпевшего и причинами смерти.

– Причину мы знаем, – напомнил Пратт.

– Может, вы меня замените? – усмехнулся доктор Падроу.

Пришлось вмешаться лорду Эйвлингу:

– Вы, Пратт, намекаете, что причиной смерти послужило падение. Тем не менее мы, полагаю, можем спокойно довериться компетенции доктора Падроу.

– Хотите знать, когда он умер? – проговорил Балтин. – В девятнадцать минут второго ночи.

– Откуда такие сведения? – удивился врач.

– Я смотрю на его часы. Они сломались, и стрелки показывают время, когда часы остановились. Насколько я понимаю, – продолжил Балтин, – под вашими «несколькими часами» подразумевается больше трех, иначе пришлось бы предположить, что он умер в час девятнадцать сегодня днем.

Доктор Падроу был впечатлен, хотя старался не подать виду, Пратт тоже.

– Как я погляжу, пока я бегал к вам с докладом, Балтин не терял время зря, – заметил он. – Интересно, что еще он выяснил?

– Конечно, он пролежал мертвый более трех часов, – согласился врач, – так что вы скорее всего правы. Можете сказать, кто он такой?

– Нет, – ответил Балтин. – При нем нет ничего, что позволило бы опознать личность. Но в доме находятся три человека, которые, вероятно, назовут нам его имя.

– В данный момент, думаю, только два, – пробормотал Эйвлинг.

– Приведете их сюда? – спросил врач. – Необходимо как можно быстрее оповестить кого-то из его близких.

– Обе эти гостьи – дамы, – возразил Эйвлинг. – Вряд ли будет разумно вести их сюда, тем более предлагать им спуститься, к тому уже смеркается, а они устали. Собственно, я даже не удивлюсь, если они не смогут этого сделать. Почему бы моим людям не поднять его наверх?

– Поднять и отнести в дом, – подсказал врач.

Эйвлинг еще сильнее нахмурился. В доме и без этого было тоскливо.

– Или в мастерскую, – предложил Пратт.

Лоб лорда разгладился. За этот день он привык проваливаться в бездну отчаяния, а потом обретать надежду. Рассказ Балтина о происшествии на станции навеял мрачные предчувствия. Оказалось, что его главное побуждение – он не знал, стесняться этого или гордиться, – оберегать от неприятностей Зену Уайлдинг. Собственное благополучие подвергалось сразу стольким угрозам, что возможность сосредоточиться на другом человеке была почти что облегчением. «К тому же, – доказывал Эйвлинг самому себе, готовый к самообману и к ложной праведности, – разве не долг хозяина – защищать гостей? А если я проявляю особенный интерес к одной, то совесть и подавно диктует не оставлять ее беззащитной!» Проявляя излишнюю чувствительность, Эйвлинг уже предвидел дальнейшее развитие событий. Он же не совершил ничего дурного! Он благодарил за это Создателя, хотя весь этот внутренний монолог свидетельствовал только о нарастании тревоги.

– Хорошая мысль, Пратт, – заметил он. – Но как же вы сами, ваша работа?

– Моя работа? – усмехнулся Пратт. – Понятно, что ее придется отложить.

Эйвлинг поманил своих работников. Те под руководством врача принялись за дело. Балтин наблюдал за ними с неодобрением. Пратт отвел его в сторонку:

– Что-то я не вижу на твоем лице блаженства, Лайонел. Почему?

Балтин пожал плечами.

– Этим ты не отделаешься, устрица ты этакая!

– Трупы не принято трогать до приезда полиции, – объяснил Балтин.

– Как в шарить в их карманах, – напомнил Пратт. – Хотя журналисты иногда присваивают себе эту привилегию.

– Разве я шарил в его карманах?

– Как бы иначе ты узнал, что у него нет документов? Я бы не удивился, если бы ты проверил метки прачечной… Выбирай что-нибудь одно, дружище. Сейчас ты хотя бы можешь прикинуться помощником. Для местного инспектора же станешь лишь помехой.

– Если бы ты был так умен, как воображаешь, то добился бы всемирной славы, – усмехнулся Балтин.

– А если бы ты был так умен, как воображаешь, то сжался бы до размера горошины, – парировал Пратт. – Твой портрет я назвал бы «Сплошной обман», на нем красовался бы комплекс неполноценности во хмелю, весь в складках кожи. Мы никогда не меняемся, просто некоторые достигают высот в притворстве. Ну, что еще ты раскопал?

Балтин покосился на работников.

– Они его вытащили, – сказал он. – Пошли!

– Как насчет ножа? – спросил Пратт.

– Что еще за нож?

– Тот, которым убили собаку.

– Думаешь, нож предназначался лишь для этой мелкой цели? Брось!

Внезапно Пратт схватил Балтина за рукав.

– У меня к тебе новый вопрос, Лайонел, – произнес он. – Совсем иного рода…

– Слушаю.

– Тебя волнует справедливость?

– А что это такое?

– Возможно, просто длинное слово. Я говорю не об этике, мне просто любопытно. Если кто-нибудь совершит убийство, ты будешь рад, когда его повесят? А если убийство совершил не обвиняемый, ты испытаешь удовлетворение, если его оправдают? Или для тебя главное – хорошая статья, а на остальное плевать?

Балтин немного поразмыслил:

– Если подбросить публике хорошую статью, то разве ей не будет плевать?

– Чертовски хороший ответ! – воскликнул Пратт. – Вставь его в автобиографию. Кстати, ты слышал про лошадь Чейтера? Она прибежала домой без седока.