18

Здание качалось. Совершенно точно. Когда вздыбился пол под ногами, Джон даже на секунду подумал, что он снова на «Розе удачи». Потом на него наехала стена, больно ударив по плечу. Черный, очень горячий кофе, который он нес, расплескался, запачкал руку и одежду, забрызгал пол.

Джон шатнулся в сторону. Впереди все расплывалось. Надо как-то протрезветь. В баре все было в полном порядке, никаких проблем; это прогулка на свежем воздухе так его подкосила.

Какой-то кусок времени словно выпал из жизни. С момента, когда он вошел в бар, и до этой минуты, когда он, заплетаясь, брел по коридору к своему кабинету, Джон не помнил практически ничего. Он не помнил, как попрощался с журналисткой. Когда она ушла?

Не слишком много, ведь так? Всего несколько кружек пива… а потом он перешел на виски со льдом. Парочку порций, не больше, просто чтобы расслабиться. Господи. Пустой желудок — вот в чем проблема, понял Джон. После того как они вышли от Розенгартена, ему так и не удалось пообедать. А сейчас уже — он взглянул на часы — о боже мой — почти пятнадцать минут одиннадцатого. Он провел с журналисткой больше трех часов. Не то чтобы меня к ней тянуло, совсем нет. Я просто разговаривал. Старался расположить ее к себе, чтобы она написала хорошую статью, которая привлечет внимание спонсоров. Вот и все. Вот все, что я делал.

Но… Что-то маячило у него в подсознании, не давало покоя, что-то неприятное, какая-то мысль… Неясное ощущение, что он совершил ошибку. Ужасную ошибку. Он не приставал к Салли, ничего такого; хотя смутно помнил, как провожал ее до автостоянки и как они нечаянно столкнулись губами, когда она хотела поцеловать его в щеку на прощание.

Нет. Не то. Что-то еще.

Он открыл дверь, включил свет и поставил чашку на стол. Кофе в ней оставалось меньше половины. Потом неожиданно тяжело опустился на стул, так что тот отъехал назад. Ноги совсем не держали.

Он проверил автоответчик. Звонил доктор Розенгартен. Тягучий, чуть гнусавый голос сообщил ему, что он звонит, как и просил его Джон, что он заканчивает работу и его не будет в клинике до завтра.

Джон немного приободрился. По крайней мере, Розенгартен перезвонил, и лично, а не через секретаршу. Он наберет ему еще раз утром.

Он прослушал остальные сообщения. Два поступили еще раньше, но он не успел их послушать. Оба звонка были из Швеции. Первый был от приятеля из Уппсальского университета, который собирался приехать в Лос-Анджелес осенью; второй от матери. Она спрашивала, как прошло посещение акушера, и упрекала Джона, что он не позвонил ей сам. Сейчас в Швеции было раннее утро. Слишком рано, чтобы звонить.

Он заглянул в почту. За то время, что он провел в баре, поступило около дюжины писем, но ничего важного не было. Ничего от Детторе.

Ублюдок.

Джон посмотрел по сторонам. Ему вдруг показалось, что в комнате что-то не так. Чего-то словно не хватало, но он не мог понять чего. Может быть, просто фотограф все переворошил.

Зазвонил мобильный, и он вздрогнул от неожиданности. Это была Наоми. Напуганная и растерянная.

— Ты где?

— В каби…бинете. Как раз ухжу. — Я впутал тебя в это. Все, что случилось, — моя вина. — Прости… был занят — этто… интерью… Она тебя знает… хочшь, пойдем ккуда-нибудь? Месси… мекси… мекси-канский ресторан? Или фу… су… суши?

Язык плохо повиновался ему, и Джон ничего не мог с этим поделать.

— Джон, с тобой все в порядке?

— Асса… ассолютно.

— Ты что, пьян? Джон! Ты говоришь как пьяный.

Он тупо посмотрел на трубку, как будто она могла подсказать правильный ответ.

— Нет, я…

— Ты говорил с доктором Детторе?

Очень медленно, стараясь как можно отчетливее произносить слова, Джон выговорил:

— Нет. Он… я не… я п-позвоню утром.

О господи! Он закрыл глаза. Наоми плакала.

— Я уже еду, милая. Я… еду сейчас домой.

— Не садись за руль, Джон. Я приеду и заберу тебя.

— Я могу… такси. Вызвать.

Она, судя по всему, немного справилась с собой; во всяком случае, голос у нее стал уверенней.

— Я тебя заберу. У нас не так много денег, чтобы разбрасывать их на такси. И мы купим какой-нибудь еды навынос. Я буду у тебя через двадцать минут.

Она повесила трубку. Джон неподвижно застыл в кресле. Ему было не по себе. Неприятное чувство усилилось. В комнате точно чего-то не хватало. Чего же, черт возьми?

Но неприятно было не поэтому. И не из-за диагноза доктора Розенгартена, и даже не из-за того, что Детторе был все время недоступен. Джона сильно беспокоил разговор с журналисткой. Он попытался припомнить, что именно рассказал ей. Милая женщина, симпатичная, доброжелательная и забавная. Кажется, он был несколько неосторожен и сказал слишком много, больше, чем надо. Больше, чем собирался.

Но ведь это было не для записи, правда?