107
Воскресенье, 18 января
Джесси снова не могла дышать. Испугавшись, она заметалась, отчаянно стараясь повернуть голову набок, чтобы нос хоть немного разложило.
Бен, Бен, пожалуйста, приди за мной! Пожалуйста, помоги мне! Пожалуйста, не дай мне здесь умереть! Я не хочу умирать…
Когда она с трудом повернула голову, ей стало ужасно больно; мышцы шеи свело, как будто голову отрывали от плеч. Но ей хотя бы удалось вздохнуть. Воздуха было еще недостаточно, но страх тут же ослабел. Ужасно хотелось пить. Глаза жгло от слез. Слезы текли по щекам, мучая ее. Очень хотелось их слизнуть, но она не могла из-за наглухо заклеенного рта.
Джесси снова стала молиться: «Господи, прошу Тебя, пощади меня! Я ведь только что обрела счастье! Бен такой хороший. Пожалуйста, не отнимай меня у него, тем более сейчас. Пожалуйста, помоги мне!»
Несмотря на то что она находилась все равно что в аду, она старалась сосредоточиться, рассуждать здраво. Скоро — неизвестно когда, но скоро — ее похититель вернется.
Если он в самом деле принесет ей воды, как обещал, — хотя, конечно, возможно, он просто издевался над ней, — ему придется ее развязать, чтобы она смогла сесть и попить. Если и появится у нее возможность убежать, то только тогда.
У нее всего один шанс.
Хотя у нее болит все тело и она устала, измучилась, сила у нее еще есть. Джесси прокручивала в голове разные варианты. Насколько он умен? Что ей сделать, чтобы одурачить его? Притвориться мертвой? Изобразить припадок? Наверное, можно что-то придумать.
Главное — чтобы он ни о чем не догадался.
Сколько сейчас времени? Она словно подвешена в вакууме, в бесконечной темной пустоте. Вдруг ей очень захотелось хоть как-то измерить время. Вычислить, который сейчас час и долго ли она здесь пробыла.
Сегодня воскресенье. Вот и все, что Джесси знала наверняка. Значит, ее мучитель наверняка пошел на воскресный обед. Сколько прошло времени с тех пор, как он ушел, — час? Полчаса? Два часа? Четыре? Раньше она видела слабый свет, но сейчас он исчез. Она находилась в кромешной тьме.
Кстати, что за звуки она слышит? Бесконечный лязг, скрип, скрежет и хлопанье незакрытых окон, дверей, листов кровельного железа за пределами ее тюрьмы. А кроме того, совсем рядом регулярно повторяются глухие удары. Как будто хлопает плохо прилаженная дверца кухонного шкафчика. Открывается и хлопает, открывается и хлопает… Джесси прислушалась и стала считать.
Тысяча один, тысяча два, тысяча три, тысяча четыре. Бум! Тысяча один, тысяча два, тысяча три, тысяча четыре. Бум!
Ее отец увлекался фотографией. Когда Джесси была маленькой — цифровые фотокамеры еще не появились, — отец сам проявлял пленки в темной комнате. Она любила стоять рядом с ним в темноте — либо в абсолютной темноте, либо при мерцании слабой красной лампочки. Отец распечатывал новую катушку с пленкой, а ей велел отсчитывать секунды — он ее научил. Надо не спеша говорить вслух: тысяча один, тысяча два и так далее.
Скоро Джесси сумела подсчитать: хлопанье доносится через каждые четыре секунды. Пятнадцать раз в минуту.
Она отсчитала минуту. Пять минут. Десять. Двадцать минут. Полчаса. Потом ее охватил гнев. Чем она занимается?
Господи, если Ты существуешь, ответь: почему я? Почему Ты так стремишься помешать нам с Бенедиктом? Потому что он не еврей, да? В этом дело? Ну и дурак же Ты, Господи! Бенедикт хороший. Он посвятил жизнь тому, что помогает людям, которым живется хуже, чем ему самому. И я тоже стараюсь помогать тем, кому хуже, чем мне… Если Ты этого еще не заметил, мне Тебя очень жаль!
Джесси снова расплакалась.
Но, даже плача, она продолжала машинально считать секунды. Удары служили своего рода метрономом. Бум! Четыре секунды. Бум! Четыре секунды. Бум!
Потом она услышала громкий лязг открываемых ворот.
Рев мотора.
Шаги.
