37

— Будет лучше, если ты сам расскажешь о том, как все обстояло на самом деле.

Для допроса были приглашены трое кадровых военных экспертов в этой области, которые с целью давления на Бориса непрерывно сменяли друг друга в течение всего времени. Он прекрасно знал все имеющиеся техники выбивания признаний, но их расчет основывался на тактике физического изнурения. Они полагали, что лишение сна повлияет на него лучше любой другой стратегии.

— Я сказал, что ничего не знаю.

Мила наблюдала за коллегой, сидя по другую сторону фальшивого зеркала. Она находилась одна в этой маленькой комнатке. Рядом с ней была установлена цифровая камера видеонаблюдения, подключенная к внутренней замкнутой системе таким образом, чтобы начальство отделения — включая Роке — могло напрямую следить за избиением одного из самых лучших своих сотрудников. Они могли делать это напрямую из собственных кабинетов, устроившись с комфортом в своих креслах.

Но Мила изъявила волю лично присутствовать на допросах, поскольку еще была не в состоянии смириться с таким тягчайшим обвинением.

«Именно Борис в одиночку нашел Ребекку Спрингер».

Стерн рассказал ей, что, сидя в одной из комнат для проведения допросов, такой же, как и та, что была у нее перед глазами, Горка невольно указал Борису на старый магазинчик, под которым была вырыта шахта.

Согласно официальной версии, существовавшей до сей поры, спецагент прибыл на место один и обнаружил девушку уже мертвой.

«Она вскрыла себе вены одним из консервных ножей, оставленных убийцей вместе с запасом провизии. Но большее недовольство вызывало совсем другое… Согласно заключению судмедэксперта, она покончила с собой приблизительно за два часа до появления там Бориса».

Два часа.

Но Мила изучила все дело. Уже тогда судмедэксперт, проанализировав остатки пищи в желудке девушки и прерывание процессов переваривания ее вследствие наступившей смерти, установил, что невозможно с абсолютной точностью определить время ее кончины. И что в действительности это событие могло произойти и после этих двух роковых часов.

Теперь эта неопределенность была окончательно аннулирована.

Обвинение заключалось в том, что Борис оказался в месте заточения Ребекки, когда та была еще жива. И что перед лицом сложившейся ситуации у него появился выбор: или спасти девушку и стать героем, или реализовать самую большую утопию каждого убийцы.

Великолепное убийство. То самое, которое навсегда останется безнаказанным, поскольку лишено мотива. Один раз испытать упоение от ощущения власти над жизнью и смертью себе подобного. И одновременная уверенность в свободе действий, поскольку вся вина будет приписана другому. Согласно нынешним утверждениям его обвинителей, Борис подпал под искушение подобных соображений.

Выступая перед судом, выносившим приговор Бенджамину Горке, доктор Гавила заявил, что «инстинкт убивать заложен в каждом из нас. Но, слава богу, мы обладаем механизмом, позволяющим нам держать его под контролем, подавлять его. И тем не менее всегда есть точка пробоя».

Борис дошел до этой точки, когда оказался один на один с этой несчастной беззащитной девушкой. Всего лишь какая-то проститутка. Но Милу это не убеждало.

Однако версия, бывшая первоначально всего лишь одной из гипотез в ходе следствия, впоследствии подтвердилась находкой, сделанной в ходе обыска квартиры Бориса. Это был фетиш, сувенир, который напоминал бы спецагенту о былом «подвиге»: кружевные трусики девушки, выкраденные им из судебных фондов после закрытия дела.

— У тебя нет выбора, Борис. Если потребуется, мы пробудем здесь всю ночь. А еще завтра и послезавтра. — Во время своей тирады дознаватель пренебрежительно сплевывал. Этот жест также служил для морального подавления допрашиваемого.

Дверь открылась, и Мила увидела, как в комнатку вошел Теренс Моска. На вороте его пиджака красовалось яркое жирное пятно, оставшееся от съеденной им на обед какой-то гадости из фастфуда.

— Как проходит допрос? — спросил капитан, как обычно не вынимая рук из карманов.

Мила ответила, не глядя на него:

— Пока ничего.

— Сдастся, — самоуверенно сказал Моска.

— Что вы имеете в виду?

— Все сдаются рано или поздно. И он тоже об этом знает. Вероятно, для этого нам потребуется чуть больше времени, но в итоге из двух зол он выберет меньшее.

— Почему вы арестовали его на глазах у всех?

— Чтобы не дать возможности среагировать.

Мила никогда не смогла бы так просто забыть сверкающие глаза Стерна, надевавшего наручники на того, кого считал своим третьим сыном. Когда ему стало известно об итогах обыска в квартире Бориса, самый старший из всех членов следственной группы изъявил полную готовность лично участвовать в аресте своего коллеги. И он не захотел слышать никаких доводов, когда Роке пытался отговорить его.

— А если Борис действительно ни при чем?

Моска заполнил всей своей массой имевшееся между девушкой и зеркалом пространство и вынул руки из карманов.

— За двадцать пять лет своей карьеры я ни разу не арестовал ни одного невиновного.

Мила иронично усмехнулась:

— Мой бог, да вы самый лучший полицейский в мире.

— В судах мои дела всегда заканчивались вынесением приговора. И не только потому, что я очень хорошо справляюсь со своей работой. Хотите знать настоящую причину?

— Не терпится узнать.

— Мир — это такая мерзость, агент Васкес.

— Это утверждение основывается на каком-то конкретном опыте? Хотелось бы полюбопытствовать…

Моска нисколько не обиделся на слова девушки, ему даже нравился такого рода сарказм.

— Все, что произошло за эти дни, и все, что делается для того, чтобы поймать вашего… Как вы там его назвали?

— Альберт.

— Да, все, что этот маньяк совершил с таким мастерством, очень сильно смахивает на маленький Апокалипсис… Вы ведь знаете, агент Васкес, что такое Апокалипсис. Согласно Библии, это время конца света, в котором оказываются грешники, чтобы предстать перед судом. Этот сукин сын Альберт таким образом делает нас свидетелями всех этих ужасов, и в данный момент весь мир — не только этот народ — должен остановиться и хотя бы задуматься… А вы знаете, что происходит?

Моска замолчал, тогда Мила его спросила:

— И что происходит?

— Ничего. Совсем ничего. Люди продолжают убивать, грабить, угнетать своих ближних как ни в чем не бывало! Думаете, убийцы остановились, а грабителей замучила совесть? Хочу привести вам один конкретный пример: сегодня утром два офицера надзора постучали в дверь одного бывшего заключенного, не так давно выпущенного на свободу за хорошее поведение. Они оказались там потому, что этот господин забыл явиться в полицейский участок по месту жительства для прохождения обычной процедуры постановки на учет. И знаете, что он сделал? Начал стрелять. Просто так, без всякой на то причины. Тяжело ранил одного из агентов, а теперь забаррикадировался в этом проклятом доме и открывает огонь по любому, кто пытается к нему приблизиться. А почему, как по-вашему?

— Я не знаю, — вынуждена была признаться Мила.

— И я тоже. Но один из наших сотрудников находится сейчас между жизнью и смертью в одной из больниц, мне в течение завтрашнего утра нужно придумать какое-нибудь оправдание для бедной вдовы, которая спросит меня, почему ее муж погиб таким глупейшим образом! — Затем он спокойно добавил: — Мир — это мерзость, агент Васкес. А Борис Клаус — виновен. И точка. Будь я на вашем месте, смирился бы с этим.

Теренс Моска повернулся к девушке спиной, сунул руку в карман и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

— Я ничего не знаю, это какой-то бред, — упорствовал Борис. Но теперь он говорил спокойно. После первой бурной вспышки негодования он начал экономно расходовать силы перед ожидавшими его тяжелыми часами.

Мила устала смотреть на эту сцену. Устала оттого, что ей вновь приходилось менять свое мнение о людях. Это был тот самый Борис, который ухаживал за ней, когда она только появилась в группе. Тот самый, что приносил ей круассаны и кофе, а также подарил куртку, когда она мерзла от холода. По другую сторону зеркала сидел человек, который все еще оставался ее коллегой, с которым она раскрыла большую часть загадок Альберта. Симпатичный парень, немного нескладный, но способный на сочувствие, когда речь заходила о его коллегах.

Команда Горана распадалась на части. А вместе с этим под угрозой развала оказалось следствие. Разбивалась вдребезги и надежда на спасение маленькой Сандры, которая теперь, будучи неизвестно где, тратила последние силы на то, чтобы остаться в живых. В конце концов она погибнет не от рук серийного убийцы с вымышленным именем, а от эгоизма и прегрешений совсем иных мужчин и женщин.

Погруженная в эти мысли, Мила заметила в стекле лицо Горана. Он был у нее за спиной. Но его взгляд был направлен не в сторону комнаты для допросов. В отражении он искал ее глаза.

Мила обернулась. Они долго молча смотрели друг на друга. Их объединяло одинаковое чувство скорби и уныния. Это было так естественно — шагнуть ему навстречу, закрыть глаза и коснуться его губ. Почувствовать его готовый для поцелуя рот и ответить тем же.

Потоки грязной воды обрушились на город. Она заполнила собой улицы и скапливалась у ливневых отводов; водосточные трубы без устали заглатывали и выплевывали ее наружу. Такси высадило их у маленького отеля, неподалеку от вокзала. Фасад здания почернел от смога, ставни на окнах были постоянно закрыты, поскольку у останавливавшихся здесь постояльцев не хватало времени их открывать.

В отеле было очень оживленно. Постельное белье менялось непрерывно. В коридорах неутомимые горничные толкали скрипучие каталки с бельем и туалетным мылом. Подносы с завтраком доставлялись каждый час. Здесь были такие, кто останавливался только для того, чтобы слегка освежиться и переодеться. А кто-то приходил сюда, чтобы заняться любовью.

Портье вручил им ключи с номером двадцать три.

Они, держась за руки, без единого слова поднялись на лифте. Но не как любовники. Как два человека, боявшиеся потерять друг друга.

В комнате стояла разрозненная мебель, дезодорант-спрей и застоявшийся запах никотина. Они снова поцеловались. Но на этот раз их поцелуй был более страстным. Словно им не терпелось избавиться от одолевавших их мыслей прежде, чем они успеют раздеться.

Он положил свою ладонь на ее маленькую грудь. Девушка закрыла глаза.

Проникавший с улицы свет от рекламной вывески китайского ресторана, сверкая от дождя, очертил в темноте их тени.

Горан начал снимать с нее одежду.

Мила, не сопротивляясь, ждала его реакции.

Сначала он обнажил ее плоский живот. Затем, покрывая тело девушки поцелуями, дошел до груди.

Первый шрам показался на уровне бока.

Горан с бесконечной любовью снял с нее свитер. И увидел все остальные шрамы.

Но его взгляд не задержался на них. Это была работа для губ.

К большому удивлению Милы, он стал покрывать эти застарелые порезы на ее коже долгими поцелуями, словно хотел излечить их.

Когда Горан снял с Милы джинсы, он повторил ласки уже на ее ногах. Там, где кровь в ране была еще свежа либо едва подсохла. Там, где еще совсем недавно, врезаясь в живую плоть, медленно скользило острие лезвия.

Мила вновь смогла ощутить страдания, испытываемые ею всякий раз, когда через собственное тело она подвергала наказанию свою душу. Но наряду со старой болью она почувствовала что-то невыразимо сладостное.

Нечто похожее на щекотку в зарубцовывавшейся ране, такое резкое и одновременно приятное.

Затем настал черед Милы. Она снимала с него одежду, словно обрывала лепестки с цветка. Его тело также несло на себе признаки страданий. Его слишком тощая и впалая от отчаяния грудь. Выступающие ребра с высохшей от тоски плотью.

Они слились друг с другом в любовном экстазе с неизъяснимым порывом, полным ярости, раздражения и спешки. Словно каждый из них хотел заполнить собою тело другого. И на мгновение им удалось забыть обо всем.

Когда все было кончено, они, лежа друг возле друга — врозь и одновременно все еще как единое целое — считали ритм собственного дыхания. Тогда под маской тишины снова возник вопрос. Но Мила не могла спокойно взирать на то, как он парил над ними черной птицей.

Это касалось первопричины боли, ее боли.

Той самой, что сначала отпечатывалась на ее плоти, а потом пыталась скрыться под одеждой.

И этот вопрос фатальным образом пересекся с участью девочки Сандры. В то время как они оба обменивались этим чувством, она — где-то совсем близко или далеко — расставалась с жизнью.

Предвосхищая слова Горана, Мила сама все объяснила:

— Моя работа заключается в поиске пропавших людей. В первую очередь детей. Некоторые из них пропадают годами, потом ничего не помнят. Не знаю, хорошо это или нет. А может, именно это ожидание доставляет мне больше всего хлопот в профессии…

— Почему? — сочувственно спросил Горан.

— Потому что, когда я спускаюсь во мрак, чтобы вытащить кого-либо наружу, мне всегда очень важно найти причину, очень серьезное основание для того, чтобы вернуться обратно в мир. Это что-то вроде страховочной веревки для пути назад. Есть одна вещь, которую я твердо уяснила и которая заключается в том, что мрак притягивает к себе, соблазняет своим головокружением. И очень сложно противиться соблазну… Когда я возвращаюсь назад со спасенным мной человеком, то замечаю, что мы далеко не одни. И всегда что-то тянется за нами из этой тьмы, оставаясь приклеенным на ботинках. Очень сложно от него избавиться.

Горан посмотрел девушке прямо в глаза.

— Почему ты рассказываешь мне об этом?

— Потому что я вышла из тьмы. И именно во тьму мне иногда нужно возвращаться.