30

На первый взгляд, Никла Папакидис казалась хрупкой женщиной.

Может, оттого, что была мала ростом и имела непомерно большие бедра. Может, из-за своих глаз, таивших в себе печальное веселье и делавших ее похожей то ли на песни одного из мюзиклов Фреда Астера, то ли на фотографию одного давнего новогоднего маскарада или же на последний летний день.

А между тем она была очень сильной женщиной.

Свою силу она копила постепенно, за годы больших и малых испытаний. Она родилась в отдаленной деревушке и была самой старшей среди остальных семи детей, к тому же единственной девочкой. Никле было всего одиннадцать, когда умерла ее мать. Тогда пришел ее черед вести хозяйство, взвалить на себя заботы об отце и растить братьев. Ей удалось всех их выучить, поскольку только с дипломом в руках они могли найти достойную работу. Благодаря деньгам, сэкономленным путем упорного самопожертвования и умелого ведения домашнего хозяйства, братья никогда и ни в чем не испытывали недостатка. На ее глазах они взяли себе в жены хороших девушек, построили дома и родили на свет двадцать племянников, ставших ее радостью и гордостью. Когда даже самый младший из братьев покинул отчий дом, женщина осталась присматривать за своим состарившимся родителем, не соглашаясь отдавать его в дом престарелых. Дабы не отягощать этой обузой своих братьев и невесток, она всегда твердила: «Не беспокойтесь обо мне. У вас семьи, а я одна. Для меня это не жертва».

Она жила с отцом, ухаживая за ним, словно за младенцем, до тех пор, пока ему не перевалило за девяносто. После его смерти она собрала своих братьев.

«Мне сорок семь лет, и теперь, полагаю, я никогда уже не выйду замуж. У меня никогда не будет собственных детей, но племянники мне как родные, и этого мне достаточно. Благодарю вас всех за то, что вы зовете меня жить вместе с вами, но я уже сделала свой выбор много лет назад, хотя и говорю вам об этом только сейчас. Мы больше никогда не увидимся с вами, дорогие братья… Я решила посвятить свою жизнь Иисусу и с завтрашнего дня буду жить затворницей в монастыре до самых последних моих дней».

— Получается, что она монахиня, — заключил сидевший за рулем автомобиля Борис, молча выслушав только что рассказанную Милой историю.

— Никла не просто монахиня. Она гораздо больше.

— Я все еще никак не могу поверить в то, что тебе удалось убедить Гавилу. Но удивительнее всего то, что затем и он сумел уговорить Роке!

— Это всего лишь один шанс из тысячи, но почему мы должны его упускать? И потом, я считаю, что Никла очень подходит для того, чтобы хранить эту историю в секрете.

— Это уж это точно!

На заднем сиденье лежала коробка с большим розовым бантом.

— Конфеты — единственная слабость Никлы, — сказала Мила, когда спросила у Бориса, можно ли им остановиться около кондитерской.

— Да, но, если она монахиня-затворница, тогда она не сможет поехать с нами.

— Ну, тут все немного сложнее…

— Что ты хочешь сказать?

— Никла провела в монастыре всего несколько лет. Если они узнают о том, что она воспользовалась своим даром, ее снова отправят в мир.

Они приехали, когда был уже полдень. В этой части города царил хаос. Шум автомашин смешивался со стереомузыкой и руганью, доносившимися из убогих домишек, а также звуками, напрямую связанными с развернувшейся на улицах разного рода деятельностью, более или менее допустимой. Жившие здесь люди никогда не покидали этих мест. Центр — находившийся всего в нескольких остановках от станции метро — со своими роскошными ресторанами, модными магазинами и чайными залами был так же далек от них, как и планета Марс.

В кварталах, подобных этому, люди рождались и умирали, никогда не покидая их.

Спутниковый навигатор автомобиля, на котором они ехали, прекратил давать указания вскоре после того, как они пересекли транспортную развязку. Информацию о расположении улиц они получали только из настенных надписей, указывавших границы зон влияния бандитских группировок.

Борис свернул на одну из боковых улочек, оказавшуюся тупиковой.

Уже через несколько минут он заметил у себя на хвосте машину, которой было поручено следить за их передвижениями. Тот факт, что по улицам кружит автомобиль с двумя полицейскими, не ускользнул от внимания наблюдателей, контролировавших каждый уголок квартала.

— Достаточно просто передвигаться обычным шагом и держать руки на виду, — сказала ему Мила, которая уже не раз бывала в таких местах.

Здание, куда они направлялись, находилось в самом конце переулка.

Они припарковались между обгорелыми остовами двух машин. Затем вышли из автомобиля, и Борис принялся оглядываться. При помощи пульта дистанционного управления он попытался закрыть центральный замок, но Мила его остановила.

— Не делай этого. И пожалуйста, оставь ключи в замке зажигания. Эти типы способны взломать дверцы автомобиля, только чтобы досадить тебе.

— Тогда, я извиняюсь, что же им помешает угнать мою машину?

Мила подошла к водительскому месту, порылась в кармане и вытащила четки из красного пластика. Она закрепила их вокруг зеркала.

— Здесь это — лучшее противоугонное средство.

Борис посмотрел на девушку в полном недоумении, а затем проследовал за ней в сторону дома.

Картонная вывеска гласила: «В очередь за едой становиться в одиннадцать часов». А поскольку не все, кому это сообщение предназначалось, умели читать, рядом был прикреплен рисунок с изображением часовых стрелок над тарелкой с дымящейся пищей.

Пахло кухней и дезинфицирующими средствами. В коридоре вокруг столика со старыми журналами стояло несколько разрозненных пластиковых кресел. Здесь также имелись информационные брошюрки на любую тему, от предупреждения кариеса у детей и до советов по предохранению от заражения венерическими заболеваниями. Целью было придание этому месту сходства с приемной. На стенах висели разные объявления и афиши, выступавшие за края стендов. Голоса раздавались то в одном, то в другом углах помещений, не позволяя с достоверностью определить место, откуда они доносились.

Мила потянула Бориса за рукав.

— Пошли, это там, наверху.

На лестнице полицейским бросилось в глаза, что на ней не осталось ни одной целой ступени, а перила подозрительно пошатывались.

— Но что это за место такое? — Борис старался ничего не касаться, опасаясь подцепить какую-нибудь заразу.

Молодой человек сокрушался до тех пор, пока они не поднялись на лестничную площадку.

Перед стеклянной дверью стояла миловидная девушка лет двадцати. Она передавала флакон с лекарством старику в лохмотьях, от которого разило перегаром и потом.

— Ты должен принимать его ежедневно, понял?

Казалось, что девушке эта вонь не доставляла никакого беспокойства. Она говорила мягко и довольно громко, отчетливо произнося каждое слово, будто обращалась к ребенку. Старик согласно кивал, но похоже, что он не очень-то верил ее словам.

Девушка настаивала:

— Это очень важно: ты не должен забывать об этом ни в коем случае. Иначе все закончится как и в прошлый раз, когда тебя чуть живого принесли сюда.

Она достала из кармана платочек и повязала ему на руку.

— Так ты не забудешь об этом.

Мужчина, вполне довольный, заулыбался. Он взял склянку и пошел прочь, продолжая любоваться своей рукой с новым подарком.

— Вам что-то нужно? — обратилась девушка с вопросом к полицейским.

— Мы разыскиваем Никлу Папакидис, — ответила Мила.

Борис, словно зачарованный, уставился на девушку, неожиданно забыв про свое недовольство, высказанное им на лестнице.

— Думаю, что она сейчас там, в предпоследней комнате, — ответила девушка, указывая на коридор за своей спиной.

Когда полицейские прошли совсем близко от нее, взгляд Бориса скользнул вниз, на грудь девушки, но натолкнулся на позолоченный крест, висевший у нее на шее.

— Но это…

— Вот именно, — ответила ему Мила, еле сдерживаясь от смеха.

— Жаль.

Проходя по коридору, полицейские имели возможность видеть то, что было в комнатах, встречавшихся им на пути. Металлические кровати, раскладушки или даже просто инвалидные коляски. Все места были заняты человеческими отбросами, молодыми, старыми и без половых различий. Здесь находились больные СПИДом, наркоманы и алкоголики с месивом вместо печени либо просто тяжелобольные старики.

Их всех объединяли две вещи: усталость в глазах и осознание того, что они прожили неправильную жизнь. Никакая больница не приняла бы их в таком состоянии. Вероятно, у этих людей не было семей, способных взять на себя заботу о них. А если таковые и имелись, то они давно уже были оттуда изгнаны.

Сюда попадали, чтобы умирать. Такова была основная характеристика этого места. Никла Папакидис звала его Гаванью.

Монахиня осторожно расчесывала длинные седые волосы старушки, лежавшей на кровати лицом к окну, и приговаривала успокаивающие слова:

— Сегодня утром, проходя по парку, я оставила немного хлеба птицам. При таком снегопаде они все время сидят в гнездах, согреваясь по очереди.

Мила постучала в приоткрытую дверь. Никла обернулась и, увидев девушку, засияла от радости.

— Девочка моя! — произнесла она, собираясь обнять Милу. — Как здорово снова увидеть тебя!

На монахине был светлый свитер с рукавами, закатанными по локоть, оттого что ей всегда было очень жарко, черная юбка чуть ниже колен и обычные кроссовки на ногах. Ее седые волосы были коротко подстрижены. Необыкновенно белый цвет кожи подчеркивал насыщенную голубизну ее глаз. Все это вместе производило впечатление искренности и чистоты. Борис обратил внимание на то, что у нее на шее висели четки, точно такие же, какие Мила прикрепила к зеркалу его машины.

— Разреши представить тебе Бориса, моего коллегу.

Оробевший немного Борис вышел вперед:

— Очень приятно.

— Вы только что встретили сестру Мэри, не так ли? — спросила Никла, пожав ему руку.

Молодой человек покраснел.

— Да, это так.

— Не беспокойтесь, она на многих производит такое впечатление… — Затем женщина снова обратилась к Миле: — Для чего ты приехала сюда, девочка моя?

Лицо девушки стало серьезным.

— Наверняка ты слышала о похищенных девочках.

— Мы здесь молимся о них каждый вечер. Но в сводках новостей о них почти нет никаких известий.

— Я также не могу рассказать тебе ничего нового.

Никла внимательно посмотрела на девушку:

— Ты пришла по поводу шестой девочки, не так ли?

— Что ты мне можешь сказать по этому поводу?

Никла тяжело вздохнула:

— Я пытаюсь установить контакт. Но это не так-то просто. Мой дар уже не такой, как прежде: он стал значительно слабее. Наверное, я должна этому радоваться, ведь, если я полностью потеряю его, мне позволят вернуться в монастырь к моим любимым сестрам.

Никле Папакидис не нравилось, когда ее называли медиумом.

Она говорила, что это слово не подходило для определения Божьего дара. Она не чувствовала себя какой-то особенной. Особым был ее талант. Никла была просто посредницей, избранной Богом для того, чтобы привести ее к Себе и использовать ее талант во благо других.

Среди всего прочего, рассказанного Милой Борису по пути в Гавань, девушка поведала ему еще и о том, как Никла впервые обнаружила в себе экстрасенсорные способности.

— В шесть лет она уже была известна в своей деревне из-за умения находить пропавшие предметы: обручальные кольца, ключи от дома, завещания, запрятанные усопшими… Однажды вечером к ней пришел начальник местной полиции: он потерял своего пятилетнего ребенка, и его мать была в отчаянии. Девочку привели к женщине, которая слезно умоляла отыскать ребенка. Никла глянула на женщину, а потом сказала: «Эта женщина лжет. Она закопала его в огороде за домом». И ребенка нашли как раз в этом месте.

Бориса потрясла эта история. Вероятно, поэтому он уселся в сторонке, оставив Милу разговаривать с монахиней.

— Я должна попросить тебя об одном очень необычном деле, — обратилась девушка к Никле. — Мне очень нужно, чтобы ты пришла в один дом и попыталась установить контакт с умирающим человеком.

В прошлом Мила не раз обращалась за помощью к монахине.

Иногда положительный исход ее расследований наступал благодаря вмешательству женщины.

— Девочка моя, тебе же известно, что я не могу уехать: они постоянно нуждаются во мне.

— Знаю, но я настаиваю. Это — единственная надежда, которая у нас осталась, чтобы спасти шестую девочку.

— Я уже сказала, что больше не уверена в своем даре.

— Я подумала о тебе еще и по другой причине… Тому, кто предоставит информацию о местонахождении девочки, дадут приличное вознаграждение.

— Да, я уже слышала. Но что я должна делать с этими десятью миллионами?

Мила огляделась, словно это было так естественно воспользоваться такими деньгами для ремонта здания.

— Поверь мне: когда ты узнаешь обо всех обстоятельствах этой истории, ты поймешь, как лучше распорядиться этими средствами. Ну, так что ты мне скажешь?

— Вера сегодня должна прийти ко мне.

Это заговорила лежавшая в кровати старушка. Вплоть до последнего момента она молча и абсолютно неподвижно смотрела в окно.

Никла подошла к ней поближе:

— Да, Нора, Вера придет чуть позже.

— Она обещала.

— Да, я знаю. Она обещала и сдержит свое обещание, вот увидишь.

— Но этот юноша сел на твое место, — сказала старушка, указывая на Бориса, который тут же вскочил.

Но Никла остановила его:

— Сидите, пожалуйста, — потом, понизив голос, женщина добавила: — Вера — это ее сестра-близняшка. Она умерла семьдесят лет тому назад, еще в детстве.

Монахиня увидела побледневшего Бориса и рассмеялась:

— Нет, агент, я не общаюсь с потусторонним миром! Но Норе временами очень приятно слышать о том, что к ней придет ее сестра.

Наслушавшись рассказанных Милой историй, Борис чувствовал себя полным идиотом.

— Ну, так ты поедешь? — не отступала девушка. — Обещаю, что еще до наступления вечера кто-нибудь проводит тебя обратно.

Никла Папакидис подумала еще немного.

— А ты привезла чего-нибудь для меня?

На лице Милы появилась улыбка.

— Конфеты уже дожидаются тебя в машине.

Довольная Никла кивнула, но потом снова стала серьезной.

— То, что я почувствую в этом человеке, мне явно не понравится, ведь так?

— Думаю, что на самом деле нет.

Никла сжала рукой четки, висевшие у нее на шее.

— Хорошо, пойдемте.

Инстинктивное стремление отыскивать в беспорядочных явлениях знакомые формы называется «парейдолия». В облаках, созвездиях и даже в овсяных хлопьях, плавающих в пиале с молоком.

Никла Папакидис видела проявление подобных вещей внутри себя точно таким же образом.

Она не давала характеристик своим видениям. Да и потом, ей очень нравилось это слово парейдолия, поскольку у него, как и у самой женщины, были греческие корни.

Сидя на заднем сиденье машины и поглощая конфеты одну за одной, она так объясняла Борису свои способности. Полицейского больше всего поразил не столько рассказ монахини, сколько тот факт, что посреди этого пользовавшегося дурной славой района он нашел свою машину на прежнем месте и без единой царапины.

— А почему вы называете его Гаванью?

— Это зависит от того, кто во что верит, агент Борис. Некоторые видят в нем только место прибытия. А другие, наоборот, отправления.

— А вы?

— И то и другое.

Они подъехали к поместью Рокфорда где-то во второй половине дня.

Перед домом их ждали Горан и Стерн. Роза Сара поднялась на второй этаж, чтобы договориться с медперсоналом, ухаживавшим за умирающим Рокфордом.

— Вы приехали вовремя, — сказал Стерн. — Сегодня утром ситуация стала стремительно ухудшаться. Врачи не сомневаются, что это вопрос всего нескольких часов.

По пути доктор Гавила представился Никле и объяснил женщине все, что ей нужно было делать, не скрывая при этом скептицизма. Прежде ему уже доводилось видеть разного рода медиумов, оказывавших содействие работе полиции. Зачастую их присутствие ровным счетом ничего не значило либо способствовало торможению расследования, уводя его в сторону и вселяя тщетные надежды.

Монахиня не удивилась замешательству криминолога: она уже много раз видела на лицах людей подобное выражение недоверия.

Стерн, будучи очень набожным, не смог поверить в способности Никлы. Для него все они были шарлатаны. Но его сбивал с толку тот факт, что этим занималась монахиня.

«По крайней мере, она это делает не для наживы», — сказал он еще более скептически настроенной Розе незадолго до появления Никлы.

— Мне нравится криминолог, — шепнула женщина Миле, когда они поднимались наверх. — Он недоверчив и не скрывает этого.

Это замечание не являлось следствием ее дара. Девушка понимала, что оно шло у Никлы из сердца. Услышав такие слова из уст дорогой ее сердцу подруги, Мила испытала истинную благодарность. Это утверждение отметало прочь все сомнения насчет Горана, которые Роза Сара попыталась заронить ей в душу.

Комната Джозефа Б. Рокфорда находилась в самом конце длинного коридора, отделанного гобеленами.

Огромные окна смотрели на восток, в сторону восходящего солнца. С балкона можно было наслаждаться видом простиравшейся ниже долины.

В центре стояла кровать с балдахином. Вокруг нее все было сплошь уставлено медицинской аппаратурой, находившейся рядом с миллиардером в последние часы его жизни. Она отсчитывала для него механическое время, состоявшее из звука «бип», выдаваемого кардиомонитором, из шипения и фырканья респиратора, непрерывного капанья и низкого рокота электричества.

Умирающий лежал на возвышении из нескольких подушек, руки вытянулись вдоль тела поверх расшитого покрывала, глаза были закрыты. На нем была шелковая пижама бледно-розового цвета, расстегнутая у шеи, из которой торчала трубка для проведения эндотрахиальной интубации. На голове топорщились редкие седые волосы. Орлиный нос в обрамлении ввалившихся щек. Тело едва вырисовывалось под покрывалом. Он походил на столетнего старика, а между тем ему было всего пятьдесят.

В этот самый момент медсестра перевязывала рану на его шее, меняя марлю вокруг насадки, помогавшей ему дышать. Из всего персонала, дежурившего в комнате в течение суток, только одному врачу и его помощнице было дано право лично присутствовать у кровати больного.

Когда члены следственной группы переступили порог комнаты, они натолкнулись на взгляд Лары Рокфорд, которая ни за что на свете не пропустила бы это зрелище. Она сидела в кресле чуть поодаль и курила, пренебрегая всеми правилами гигиены. На замечание медсестры о том, что, учитывая критическое состояние ее брата, сейчас этого не следовало бы делать, та ответила просто:

— Настолько критическое, что определенно ему уже ничем нельзя навредить.

Никла уверенно подошла к кровати, наблюдая за картиной особо привилегированной агонии. Этот конец очень сильно отличался от жалких и отвратительных смертей, ежедневно случавшихся в Гавани у нее на глазах. Оказавшись в непосредственной близости от Джозефа Б. Рокфорда, монахиня перекрестилась. Затем она обернулась к Горану со словами:

— Можно начинать.

Они не имели возможности записывать все, что происходило. Никакой суд никогда не принял бы во внимание подобные улики. Да и о доведении до сведения прессы информации о проведении подобного эксперимента не могло быть и речи. Все должно остаться за этими стенами.

Борис и Стерн заняли позиции возле закрытой двери. Роза Сара направилась в угол и, опершись о стену, встала, скрестив руки на груди. Никла устроилась на стуле около балдахина. Рядом с ней села Мила. Горан встал с противоположной стороны, поскольку хотел видеть и монахиню и Рокфорда как можно лучше.

Медиум начала входить в транс.

Врачи для оценки состояния комы пациента пользуются шкалой Глазго. Путем трех простейших проб — вербальная реакция, открывание глаз и двигательная реакция — можно установить степень компрометации неврологических функций.

Обращение к образу шкалы в определении статуса комы не случайно. Потому что это действительно похоже на спуск с лестницы, когда состояние сознания постепенно слабеет до полного истощения.

Если не считать свидетельств тех, кому удалось пробудиться от этого состояния — в плане сознательного восприятия окружающего мира и в условиях полного умиротворения, лишенного страданий, при которых тело находится в неустойчивом положении, — пока ничего не известно о том, что на самом деле происходит с человеком в этом промежутке между жизнью и смертью. К этому можно добавить, что тот, кто приходит в себя после комы, спускается по этой лестнице всего на две-три ступени. Некоторые неврологи считают, что таких ступеней никак не меньше ста.

Миле было неизвестно, на какой в действительности ступени находился Джозеф Б. Рокфорд в этот момент. Быть может, он был в комнате вместе с ними и мог их слышать. Либо он уже опустился достаточно низко, чтобы суметь освободиться от собственных призраков.

Ясно было одно: Никле, чтобы отыскать его, предстояло спуститься в глубокую и небезопасную пропасть.

— Вот, я начинаю что-то слышать…

Руки монахини лежали на коленях. Мила заметила, как ее пальцы стали сжиматься от напряжения.

— Джозеф еще здесь, — объявила медиум. — Но находится очень… далеко. Однако сверху он еще может что-то воспринимать…

Роза Сара и Борис растерянно переглянулись. С лица молодого человека слетела смущенная полуулыбка, но он сумел сдержать ее.

— Он очень обеспокоен. Он раздражен… Ему не хочется больше оставаться здесь… Ему хотелось бы умчаться прочь, но он не может: что-то сдерживает его… Его раздражает этот запах.

— Какой запах? — спросила женщину Мила.

— Запах гниющих цветов. Он говорит, что это невыносимо.

Все понюхали воздух, пытаясь найти подтверждение этим словам, но почувствовали всего лишь приятный аромат: на подоконнике у окна стояла большая ваза со свежими цветами.

— Попробуй разговорить его, Никла.

— Не думаю, чтобы он хотел этого… Нет, он не хочет разговаривать со мной.

— Ты должна убедить его.

— Что?

Но медиум не закончила фразу. Вместо этого она произнесла:

— Думаю, что он хочет что-то показать мне… Да, так и есть… Он показывает мне сейчас одну комнату… Эту комнату. Но нас в ней нет. Нет и всего этого оборудования, которое сейчас поддерживает в нем жизнь…

Никла оцепенела:

— Рядом с ним кто-то есть.

— Кто это?

— Женщина, она очень красива… Думаю, что это его мать.

Мила краем глаза увидела, как, закуривая очередную сигарету, Лара Рокфорд нервно заерзала.

— Что он делает?

— Джозеф совсем маленький… Она держит его на коленях и что-то объясняет… Она делает ему замечание и предостерегает от чего-то… Она говорит ему, что окружающий мир несет ему только зло. А если он останется здесь, то будет в полной безопасности… Она обещает защищать его, заботиться о нем и никогда не оставлять его…

Мила и Горан переглянулись. Золотое затворничество Джозефа начиналось именно так: его мать изолировала его от мира.

— Она говорит, что среди все опасностей, таящихся в мире, женщины — самое большое зло… Там, за стенами дома, полно женщин, которые хотят лишить его всего… Они будут любить его только за то, что у него есть… Они обманут его и будут им пользоваться…

Потом монахиня еще раз повторила:

Мила вновь посмотрела на Горана. В то утро в беседе с Роке криминолог с уверенностью заявил, что неистовство Рокфорда — то самое, что со временем превратило его в серийного убийцу, — исходило из того, что он не принимал себя таким, каким он был. Поскольку некто, вероятно его мать, однажды узнал про его сексуальные предпочтения и никогда не простил ему этого. Убить партнера значит смыть свою вину.

Но очевидно, Гавила ошибался.

Рассказ медиума отчасти опровергал его теорию.

Гомосексуальность Джозефа была связана с фобиями его матери.

Наверняка она знала о наклонностях сына, но при этом хранила молчание.

Тогда почему он убивал своих партнеров?

— Мне не разрешали даже приглашать подруг…

Все повернулись в сторону Лары Рокфорд. Молодая женщина, дрожавшими руками сжимая сигарету, говорила, опустив глаза.

— Ведь это ваша мать приглашала сюда этих юношей, — заметил Горан.

— Да, и платила им, — подтвердила женщина. Слезы катились из единственного целого глаза, превращая лицо в еще более гротескную маску. — Мать ненавидела меня.

— Почему? — не унимался Горан.

— Потому что я — женщина.

— Мне жаль… — снова повторила Никла.

— Молчи! — крикнула Лара в адрес брата.

— Молчи! — вскочив на ноги, яростно выкрикнула женщина. Ее подбородок трясся от волнения. — Вы не можете себе представить. Вы не знаете, что значит оглядываться и наталкиваться на эти глаза за спиной. Взгляд, который преследует тебя повсюду, и тебе известно, что он означает. Хотя ты вовсе не хочешь мириться с этим, поскольку тебе претит сама мысль. Думаю, что он пытался понять… потому что его тянуло ко мне.

Мила держала за руку Никлу, продолжавшую пребывать в состоянии транса: монахиню колотила сильнейшая дрожь.

— Именно по этой причине вы покинули дом, не так ли? — Горан пристально посмотрел на Лару Рокфорд с твердым намерением любой ценой получить от нее ответ. — А он как раз в то время начал убивать…

— Да, думаю, что все так и было.

— Затем, пять лет назад, вы вернулись…

Лара рассмеялась:

— Я ничего не знала. Он обманул меня, сказав, что чувствует себя одиноким и покинутым всеми. Что я его сестра и он любит меня, поэтому мы должны помириться. Что все остальное было просто моими навязчивыми идеями. Я поверила ему. Когда я приехала сюда, первые дни он вел себя вполне нормально: был нежен и ласков, уделял мне много внимания. Он был совсем не похож на того Джозефа, которого я знала с детства. До тех пор…

Женщина снова рассмеялась. И этот смех лучше всяких слов передал всю ее внезапную ярость.

— Значит, это не автокатастрофа довела вас до такого состояния… — высказал свое предположение Горан.

Лара покачала головой:

— Так он наконец обрел уверенность в том, что я больше никогда не покину его.

Все присутствующие почувствовали безмерную жалость к этой молодой женщине, бывшей пленницей не столько этого дома, сколько собственной изуродованной внешности.

— Прошу прощения, — сказала затем Лара и заковыляла к двери, подволакивая поврежденную ногу.

Борис и Стерн расступились, давая ей дорогу. Затем они вновь посмотрели на Горана, ожидая его решения.

Криминолог обратился к Никле:

— Вы можете продолжать?

— Да, — ответила монахиня, несмотря на то что это занятие стоило ей огромных усилий и внутреннего напряжения.

Последовавшая за этим просьба была значительно важнее всех остальных. Другой такой возможности им не представилось бы. От ответа зависела не только жизнь шестой девочки, но и их собственная. Поскольку, если они не смогут понять сути того, что происходило в те дни, на них самих, словно проклятие, ляжет отпечаток этой истории.

— Никла, попросите Джозефа рассказать, когда он встретил человека, похожего на него…