Земля здесь была ровной и плоской.

Каждые десять километров уклон уменьшался на 40 сантиметров. Эти пояснения им дал помощник Фернандо, правивший лодкой. Застывший в неподвижности мир, в котором бурная растительность играла роль фильтра, постоянно обновляя кислород. Повсюду, насколько хватало глаз, расстилались эстерос — лагуны. На горизонте вода сливалась в сладострастном объятии с землей. Посреди кувшинок и травяных зарослей сновала невидимая мелкая живность. Время здесь как будто остановилось. И на всем лежал густой слой тумана, словно навечно окутавший этот край своей непроницаемой пеленой.

Сидя на носу ланчи — вытянутой узконосой лодки, выдолбленной из древесного ствола и снабженной мотором, — Жанна не могла избавиться от ощущения, что погружается в слишком горячую ванну. Вязкий неподвижный воздух обжигал легкие. Каждый жест требовал усилий, как будто приходилось продираться сквозь липкую вату. Они продвигались вперед по черной воде — еще один островок среди поросших кустарником островков. Как ни странно, одновременно Жанну не покидало чувство абсолютной, первозданной чистоты. Лодочник говорил, что здешние топи питаются только дождевой водой. Лагуны не имели сообщения ни с одной рекой, поэтому никакие загрязнения сюда не попадали.

Человек, который вез их, был гаучо. Жанна не удержалась, чтобы не усмехнуться про себя: она забралась в самые дебри Аргентины, но до сих пор практически так и не видела лошадей. Не говоря уж о том, чтобы послушать танго.

Да и сам гаучо ничем не напоминал лубочный образ — никакого широкополого сомбреро или пышных усов. Это был индеец с очень смуглой кожей и орлиным носом. Одет он был в драную майку, на голове красовалась красная бейсболка. Только шаровары да кожаные сапоги выдавали в нем профессионального наездника.

Ланча скользила в лабиринте слепых речных рукавов, посреди буйной болотной растительности. В тростнике неспешно расхаживали водоплавающие птицы. Вокруг простирался лес. Он наступал со всех сторон такой же черно-зеленой стеной, на какую она успела насмотреться, пока они плыли на барже.

Жанна безотрывно глядела на воду. Порой ее глаз натыкался на что-нибудь живое, но до сознания не сразу доходило, что это такое, настолько все краски сливались в монотонно-размытую зеленоватую серость. Огромные кайманы, застывшие, как каменные изваяния. Юркие ящерки, слепые и похожие на древесные щепки. Змеи, неотличимые от ряби на глади воды. «Нерожденный лес», — твердила она про себя. Действительно, это была экосистема в стадии формирования, своего рода первичный бульон, из которого только должны появиться на свет живые существа.

Они плыли по узкому рукаву, под шатром деревьев, сомкнувших у них над головой кроны. Лес-галерея. Мелкие протоки зубьями великанского гребня впивались в травянистую шевелюру островков. Туман уплотнился. Жанна молча созерцала берега и вывернутые наружу древесные корни, облепленные вязкой землей, в очертаниях которых ей чудились гигантские человеческие губы. Пахло рыбой, тиной, влажной корой.

Странно, но она ощущала их присутствие. Их — Неживых душ. Они прятались здесь, в закоулках затерянного лабиринта, за непроницаемым туманом, огромным бинтом накрывшим зияющую рану этого края. Вдруг раздался ужасающий вой. Жанна мгновенно узнала эти звуки — так кричат обезьяны-ревуны. Carayas. Вопли сталкивались, перекрывая и заглушая один другой, сливаясь в чудовищную симфонию, от которой внутренности скручивало узлом.

Жанна бросила взгляд на Феро. Они поняли друг друга. Цель достигнута: они вступили во владения народа, поклоняющегося Танатосу.

Обезьяны — его часовые.

Его система сигнализации.