Чужие члены

Саймон Пауэрс не любил секс. Совсем не любил.

Ему не нравилось, когда в кровати, помимо него, есть кто-то еще. Он предполагал, что слишком рано кончает, и всегда с беспокойством ощущал, что его каким-то образом оценивают — точно это тест на вождение или зачет по практической работе.

Он несколько раз имел женщин в колледже и еще однажды, три года спустя после новогодней вечеринки в отделе. Но тем дело и ограничивалось, и, как считал Саймон, он благополучно с этим покончил.

Как-то раз — во время затишья в офисе — ему подумалось, что он предпочел бы эпоху королевы Виктории, когда хорошо воспитанные женщины были в спальне всего лишь пассивными секс-куклами: развязывали шнуровку корсета, распускали нижние юбки (открывая розовато-белую плоть), потом ложились на спину и претерпевали унижения полового акта — им бы даже в голову не пришло искать удовольствия в подобных надругательствах.

Он отложил эту мысль на будущее, — еще одна фантазия для мастурбации.

Мастурбировал Саймон много. Каждый вечер, иногда даже чаще, если сон не шел. Он мог сам выбирать, спешить ему или оттягивать тот момент, когда кончит. Мысленно он обладал всеми. Кино — и телезвездами, коллегами по работе, школьницами, обнаженными моделями, надувавшими губки со скомканных страниц «Фиесты», безликими рабынями в цепях, загорелыми мальчиками с телами греческих богов…

Ночь за ночью они обнажались перед ним.

Так было безопаснее.

В воображении.

После он засыпал, в комфорте и безопасности мирка, который мог контролировать, и никаких снов не видел. А если и видел, то наутро не помнил.

В то утро, когда все началось, он проснулся под звуки радио («Двести человек убито, и многие, предположительно, ранены, через минуту с вами будет Джек с прогнозом погоды и пробок…»), с трудом выкарабкался из кровати и, чувствуя сосущую боль в мочевом пузыре, побрел в ванную.

Подняв стульчак, он помочился. Ощущение было такое, будто из него выходят иголки.

После завтрака пришлось помочиться снова — не так болезненно, потому что струя была не такая сильная — и еще трижды до ленча.

Но всякий раз было больно.

Он сказал себе, что это никак не может быть венерическое заболевание. Их подхватывают другие, их (ему вспомнился последний сексуальный опыт три года назад) получают от других людей. Ведь нельзя же подхватить его от стульчака в туалете? Это же просто глупая шутка, правда?

Саймону Пауэрсу было двадцать шесть, и он работал в крупном лондонском банке, в отделе ценных бумаг. На работе у него друзей было мало. Его единственного настоящего друга Ника Лоуренса, одинокого канадца, недавно перевели в другое отделение, и Саймон совсем один сидел в столовой для персонала, рассматривая кубистскую гавань на стене и ковыряя увядший зеленый салат.

Кто-то тронул его за плечо.

— Отличный анекдот мне сегодня рассказали, Саймон. Хочешь послушать? — Это был Джим Джонс, местный комик, темноволосый напряженный молодой человек, утверждавший, что в кармане его трусов имеется специальный кармашек для презервативов.

— М-м-м. Не особенно.

Но Джима было не остановить: он все равно рассказал свою скабрезный анекдот про дрочков. Не уловив соли, Саймон только скривился.

— Ну ты и тормоз! — снисходительно бросил Джим и, заметив стайку молодых женщин за дальним столом, поправил галстук и поспешил со своим подносом к ним.

Саймон слышал, как Джим рассказывает тот анекдот женщинам, на сей раз приправляя его выразительными жестами. Они сразу ухватили суть.

Оставив свой салат на столе, Саймон вернулся к работе.

В тот вечер он не включал телевизор, просто сидел в кресле у себя в крохотной квартирке-студии и пытался вспомнить, что знает про венерические заболевания.

Во-первых, сифилис, от которого остаются рытвины на лице и который сводил с ума королей Англии. Во-вторых, гонорея, она же гусарский насморк: зеленые выделения и опять же безумие. В-третьих, мандавошки, живущие в лобковых волосах, от них еще страшный зуд (он изучил свои лобковые волосы через лупу, но среди них ничто не шевелилось). СПИД — чума восьмидесятых годов, призыв к чистым иглам и безопасному сексу (но что может быть безопаснее, чем подрочить в пригоршню выстиранных носовых платков?). Герпес, который как-то связан с лихорадкой на губах (он осмотрел губы в зеркале, — выглядели они нормально). На том его познания исчерпывались.

Он лег в кровать и, не посмев мастурбировать, заснул в конце концов от безвыходного беспокойства.

В ту ночь ему снились крохотные женщины с черными лицами, бесконечными рядами шагавшие между великанских офисных зданий, точь-в-точь армия муравьев.

Еще два дня Саймон ничего в связи с болью не предпринимал. Он надеялся, что она пройдет сама или хотя бы утихнет. Не утихла. Стала только хуже. Боль растянулась на целый час после мочеиспускания, его пенис казался натертым и помятым изнутри.

На третий день он позвонил своему врачу, чтобы записаться на прием. Он смертельно боялся сказать взявшей трубку женщине, что с ним, и потому испытал облегчение, быть может, с толикой разочарования, когда она ни о чем не спросила, а просто записала его на завтра.

Своей начальнице в банке он солгал, что у него болит горло и что ему нужно к врачу. Произнося эти слова, он чувствовал, как у него горят щеки, но она никак это не прокомментировала, только сказала, что, разумеется, он может идти.

Выходя из офиса, он поймал себя на том, что его бьет дрожь.

Был сырой серый день, когда он поднялся на второй этаж, где помещалась клиника. Очереди не было, и он прошел прямо в кабинет. И с облегчением обнаружил, что за дверью ждет не его лечащий врач. За столом сидел молодой пакистанец, приблизительно одних с Саймоном лет. Прервав с запинкой перечислявшего свои симптомы Саймона, он спросил:

— Мочимся больше обычного, так ведь? Саймон кивнул.

— Какие-нибудь выделения? Саймон покачал головой.

— Понятненько. Я бы попросил вас снять штаны, если вы не против.

Саймон снял. Доктор вгляделся в его пенис.

— А у вас ведь есть выделения, знаете ли, — сказал он. Саймон снова застегнулся.

— Так, мистер Пауэре, скажите, как по-вашему, возможно, что вы подхватили от кого-то… э… венерическое заболевание?

Саймон решительно покачал головой.

— У меня ни с кем, — он едва не сказал «ни с кем больше», — почти три года не было секса.

— Не было? — По всей видимости, врач ему не поверил. От него пахло экзотическими пряностями, и у него были самые белые зубы, какие Саймон когда-либо видел. — Что ж, вы заразились или гонореей, или НСУ. Вероятнее всего, это НСУ, иными словами, неспецифический уретрит. Он не столь известен и не столь болезненный, как гонорея, но лечить его — та еще радость. От гонореи можно избавиться одной ударной дозой антибиотиков. Они ее вот так, — он дважды громко хлопнул в ладоши, — приканчивают.

— Выходит, вы не знаете, что со мной?

— Какое у вас заболевание? Господи помилуй, конечно, нет. Я даже не буду пытаться выяснить. Я пошлю вас в специальную клинику, которая занимается всевозможными подобными случаями. Я вам дам назначение. — Он достал из ящика стола стопку бланков со штампом клиники. — Кто вы по профессии, мистер Пауэрс?

— Я работаю в банке.

— Кассир?

Он покачал головой:

— Нет. В отделе ценных бумаг. Я клерк у двух заместителей заведующего. — Тут ему пришло в голову: — Им ведь не обязательно про это знать, правда?

Врач был шокирован.

— Господи всемогущий, разумеется, нет! Аккуратным круглым почерком он выписал назначение, в котором говорилось, что Саймон Пауэрс, возраст двадцать шесть лет, страдает, вероятно, НСУ. У него выделения. По его словам, не занимался сексом уже три года. Боли. Не могли бы они сообщить результаты обследования. И расписался закорючкой. Потом протянул Саймону карточку с адресом специализированной клиники.

— Ну вот. Волноваться нечего, такое со многими случается. Видите, сколько у меня тут карт лежит? Волноваться нечего — скоро будете как новенький. Когда придете домой, позвоните туда и запишитесь.

Взяв карточку, Саймон собрался уходить.

— Волноваться нечего, — в третий раз повторил пакистанец, — скорее всего вылечить это будет несложно.

Саймон кивнул и попытался улыбнуться. Потом открыл дверь.

— Как бы то ни было, это же не серьезное заболевание, вроде сифилиса, — сказал врач.

Две сидевшие в приемной престарелые женщины радостно навострили уши и жадно вперились в Саймона, когда он проходил мимо.

Ему хотелось провалиться сквозь землю.

Стоя на тротуаре в ожидании автобуса, Саймон думал: «У меня венерическое заболевание. Я где-то подхватил венерическое заболевание. Венерическое заболевание я где-то подхватил». И так раз за разом — как мантру.

Ему следует на ходу звонить в колокольчик, как прокаженному.

В автобусе он старался держаться подальше от попутчиков. Он был уверен, что они знают (разве они не способны разглядеть чумных отметин у него на лице?), и одновременно стыдился того, что вынужден хранить это в тайне. Вернувшись домой, он прошел прямо в ванную, ожидая увидеть в зеркале разлагающееся лицо из фильмов ужасов, ожидая, что на него уставится гниющий череп, покрытый пушистой синей плесенью. Вместо этого он увидел розовощекого банковского служащего двадцати с небольшим лет, светловолосого, с чистой кожей.

Неловко достав пенис, он тщательно его проинспектировал. Пенис не был ни гангренозно-зеленым, ни проказно-белым и выглядел совершенно нормальным, если не считать слегка распухшей головки и прозрачных выделений, выступивших из отверстия. Еще он заметил, что его белые трусы испачканы в паху.

Саймон рассердился на себя и еще больше на Бога, ниспославшего ему (скажи же это!) дозу гусарского насморка, предназначенную, по всей видимости, кому-то другому.

В тот вечер он впервые за четыре дня мастурбировал.

Он воображал себе школьницу в голубых хлопчатобумажных трусах, которая превратилась в полицейскую, потом в двух полицейских, потом в трех.

До того момента, когда пришло время кончить, боли не было никакой, а тогда ощущение было такое, будто кто-то заталкивает ему в член перочинный ножик. Будто со спермой выходит подушечка для булавок.

Тогда он в темноте расплакался, но от боли или по какой-то иной причине, определить которую не так просто, не мог бы сказать даже сам Саймон.

Это был последний раз, когда он мастурбировал.

Клиника находилась в крыле мрачной викторианской больницы в центре Лондона. Молодой человек в белом халате взял карточку Саймона и назначение врача и велел ему подождать. Саймон сел на оранжевый пластиковый стул, испещренный коричневыми ожогами от сигарет.

Несколько минут он глядел в пол. Потом, исчерпав этот способ развлечения, стал смотреть в стены, и наконец, не имея другого выбора, на других людей. Слава Богу, тут были одни мужчины (женское отделение находилось этажом выше), и их было больше полудюжины.

Наиболее спокойно вели себя мачо со строек, пришедшие сюда в седьмой или семнадцатый раз и более или менее довольные собой, точно подхваченное ими заболевание свидетельствовало о высокой потенции. Было несколько деловых людей в костюмах и галстуках. Один с сотовым телефоном держался так, будто ничего особенного не происходит. Другой, прячущийся за «Дейли телеграф», краснел, смущаясь, что тут оказался. Еще тут были мужчинки с жиденькими усиками и в потертых плащах: возможно, продавцы газет или учителя на пенсии; округлый малазийский джентльмен, прикуривавший одну от другой папироски, так что пламя никогда не гасло, а переходило с окурка на целую. В углу прикорнула пара перепуганных геев. На вид обоим было не больше восемнадцати. Судя по тому, как они украдкой оглядывались по сторонам, они тоже пришли сюда впервые. Они держались за руки так крепко, что побелели костяшки пальцев, но по возможности незаметно. Им было смертельно страшно.

Саймона это несколько утешило. Он почувствовал себя не таким одиноким.

— Мистер Пауэрс, пожалуйста, — сказал мужчина за стойкой.

Саймон встал, болезненно чувствуя, что на него обратились все взгляды, что его опознали и назвали перед всем светом. Веселый рыжий врач в белом халате терпеливо ждал.

— Прошу за мной, — сказал он.

Они прошли по нескольким коридорам в дверь (на которой висел прикрепленный скотчем кусок плексигласа, на белом листке под ним было нацарапано перьевой ручкой «Д-р. Дж. Бенхэм») в кабинет врача.

— Я доктор Бенхэм, — сказал врач. Руки для пожатия он не протянул. — У вас есть назначение?

— Я отдал его в регистратуре.

— Угу. — Доктор Бенхэм открыл лежащую перед ним на столе папку. На корешке была распечатанная с компьютера наклейка, в которой говорилось:

Прочтя назначение, Бенхэм поглядел на пенис Саймона и протянул ему лист голубой бумаги из папки. На нем была наверху та же наклейка.

— Посидите в коридоре, — велел он. — За вами придет сестра.

Саймон стал ждать в коридоре.

— Они очень хрупкие, — сказал дочерна обожженный солнцем мужчина, сидевший с ним рядом. Судя по акценту, южноафриканец или зимбабвиец. Во всяком случае, акцент был колониальный.

— Прошу прощения?

— Очень хрупкие, уязвимые. Венерические заболевания. Только подумайте. Простуду или грипп можно подхватить, просто оказавшись в одной комнате с кем-то, кто ими болеет. Венерическим же заболеваниям нужны тепло, влага и интимный контакт.

«Только не моему», — подумал Саймон, но вслух ничего не сказал.

— Знаете, что нагоняет на меня ужас? — спросил южноафриканец.

Саймон покачал головой.

— Что придется рассказать жене, — сказал он и умолк. Пришла сестра и забрала Саймона с собой. Она была молодой и хорошенькой, и он последовал за ней в кабинку. Там она взяла у него листок голубой бумаги.

— Снимите пиджак и закатайте правый рукав.

— Снять пиджак? Она вздохнула.

— Нужно взять кровь на анализ. — А.

Анализ крови был почти приятным в сравнении с тем, что за ним последовало.

— Снимите брюки, — велела сестра.

У нее был явный австралийский акцент. Его пенис съежился, втянулся, казался теперь морщинистым и серым. Он поймал себя на желании сказать ей, что обычно он много больше, но тут она взяла металлический инструмент с проволочной петлей на конце, и он пожалел, что пенис у него не стал еще меньше.

— Сожмите его у основания и несколько раз продвиньте вперед.

Он повиновался. Она завела головку пениса в петлю и вывернула плоть. Саймон поморщился от боли, а медсестра размазала выделение по стеклянной пластинке. Потом указала на стеклянную банку на полке.

— Не могли бы вы туда помочиться?

— Как, отсюда?

Она поджала губы. Саймон заподозрил, что с тех пор, как поступила сюда на работу, эту шутку она слышит по тридцать раз на дню.

Выйдя из кабинки, она оставила его мочиться в одиночестве.

Мочиться Саймону и в лучшие-то времена было тяжело, часто приходилось ждать в туалете, пока все остальные уйдут. Он завидовал людям, которые могут небрежно войти в туалет, расстегнуть ширинку и вести веселый разговор с соседями по писсуару, все это время поливая белый фаянс желтой струей. Часто он вообще не мог мочиться.

Не смог и сейчас.

Вернулась сестра.

— Не выходит? Не беспокойтесь. Посидите в приемной, доктор через минуту вас вызовет.

— У вас НСУ, — сказал доктор Бенхэм. — Неспецифический уретрит.

Саймон кивнул, а потом спросил:

— Что это значит?

— Это значит, что у вас нет гонореи, мистер Пауэре.

— Но у меня не было сексуальных контактов ни… Ни с кем уже…

— О, тут не о чем беспокоиться. Заболевание может быть спонтанным. Вам нет необходимости — эм-м — потакать себе, чтобы им заразиться. — Открыв ящик стола, Бенхэм достал пузырек с таблетками. — Принимайте по одной четыре раза в день перед едой. Откажитесь от алкоголя. Никакого секса. И несколько часов после приема таблетки не пейте молока. Все понятно?

Саймон нервно улыбнулся.

— Приходите на следующей неделе. Записаться можете внизу.

Внизу ему дали красную карточку с его именем и временем приема. Еще на ней был номер: 90/0666L.

Возвращаясь под дождем домой, Саймон помедлил возле турбюро. На плакате в витрине три бронзовые красотки в бикини пили коктейли посреди залитого солнцем пляжа.

Саймон никогда не был за границей. Ему становилось не по себе от одной мысли о чужих странах.

В течение следующей недели боль уходила, через четыре дня Саймон обнаружил, что может мочиться, не морщась.

Однако происходило что-то еще. Началось все с крохотной почки, которая пустила корни у него в мозгу и начала разрастаться. При следующей же встрече он рассказал об этом доктору Бенхэму.

Бенхэм был озадачен.

— Вы хотите сказать, мистер Пауэре, вам кажется, что ваш пенис уже больше не ваш?

— Вот именно, доктор.

— Боюсь, я не совсем вас понимаю. Налицо какая-то потеря чувствительности?

Саймон мог чувствовать пенис у себя в брюках, ощущал соприкосновение ткани с плотью. Пенис шевельнулся.

— Вовсе нет. Чувствую я то же, что всегда. Просто такое ощущение… ну, другое. Точно он уже не часть меня. Точно… — Он помедлил. — Точно он принадлежит кому-то другому.

Доктор Бенхэм покачал головой.

— В ответ на ваш вопрос, мистер Пауэре, скажу, что это не симптом НСУ, хотя, возможно, вполне логичная психологическая реакция для человека, который им заразился. Э… хм… отвращение к самому себе, быть может, которое вы перенесли вовне и которое превратилось в отрицание своих гениталий.

«Звучит почти по-научному», — подумал доктор Бенхэм. Он надеялся, что правильно употребил профессиональный сленг. Он никогда не обращал особого внимания на тексты и учебники по психологии, чем, возможно (так, во всяком случае, утверждала его жена), объяснялось, почему в настоящее время он отбывает срок в лондонской клинике венерических заболеваний.

Пауэрс выглядел несколько успокоенным.

— Я просто немного забеспокоился, доктор, вот и все. — Он пожевал нижнюю губу. — Эм-м… а что такое, в сущности, НСУ?

Бенхэм успокаивающе улыбнулся.

— Могут быть самые разные вещи. Говоря НСУ, мы подразумеваем, что не знаем в точности, с чем имеем дело. Это не гонорея. Это не хламидия. «Неспецифический», сами понимаете. Это инфекция, и она реагирует на антибиотики. Да, кстати… — Выдвинув ящик стола, он достал следующую порцию. — Запишитесь на следующую неделю. Никакого секса. Никакого алкоголя.

«Секс? — подумал Саймон. — Вот уж что маловероятно».

Но когда в коридоре он проходил мимо хорошенькой австралийской медсестры, то почувствовал, как его пенис зашевелился снова, стал теплеть и утолщаться.

Бенхэм принял Саймона на следующей неделе. Анализы показывали, что заболевание еще не вылечено. Врач пожал плечами.

— Нет ничего необычного в том, что оно держится так долго. Говорите, никаких неудобств вы не испытываете?

— Нет. Совсем никаких. И никаких выделений я тоже не замечал.

Бенхэм устал, за левым глазом у него пульсировала тупая боль. Он опустил взгляд на результаты анализов в папке.

— Боюсь, вы все еще больны.

Саймон Пауэре поерзал на сиденье. У него были большие водянисто-голубые глаза и бледное несчастное лицо.

— А как насчет того, другого, доктор? Врач тряхнул головой.

— Чего другого?

— Но я же вам говорил! На прошлой неделе. Я же вам говорил! Ощущение, что мой… эм… мой пенис уже больше не мой пенис.

«Конечно, — подумал Бенхэм. — Тот самый пациент». Ему никогда не удавалось запомнить череду имен, лиц и пенисов с их неловкостью, с их бахвальством, их запахом нервного пота, их печальными заболеваньицами.

— М-м-м. И в чем же дело?

— Оно распространяется, доктор. Такое ощущение, что вся нижняя часть моего тела принадлежит кому-то другому. Мои ноги и все остальное. Да, конечно, я их чувствую, и они идут туда, куда я хочу, но временами у меня появляется такое ощущение, будто они хотят пойти куда-то еще, и что если бы им вздумалось пойти куда-то, то они и меня забрали бы с собой. А я был бы бессилен им помешать.

Бенхэм покачал головой. Он, в сущности, даже не слушал.

— Пропишем вам другие антибиотики. Если старые до сих пор не одолели вашу болезнь, уверен, новые справятся. И от этого второго чувства они тоже, вероятно, вас избавят: скорее всего это просто побочный эффект антибиотиков.

Молодой человек только смотрел на него в упор, и Бенхэм решил, что следует сказать что-нибудь еще.

— Наверное, вам следует больше гулять. Молодой человек встал.

— В то же время на следующей неделе. Никакого секса, никакой выпивки, никакого молока после таблеток, — повторил врач свою литанию.

Молодой человек ушел. Бенхэм наблюдал за ним внимательно, но ничего странного в его походке не заметил.

В субботу вечером доктор Джереми Бенхэм и его жена Селия обедали у одного коллеги. Бенхэма посадили рядом с иностранным психиатром.

За закусками они разговорились.

— Когда говоришь людям, кто ты, — поведал психиатр, который оказался огромным американцем с удлиненной головой и внешностью морского пехотинца, — всегда возникает одна и та же проблема: приходится смотреть, как остаток вечера они пытаются вести себя нормально. — Он не-Бенхэм хмыкнул и, поскольку сидел рядом с психиатром, остаток вечера попытался вести себя нормально.

За обедом он выпил слишком много вина.

После кофе, исчерпав все возможные темы для разговора, он, насколько ему помнилось, рассказал психиатру (которого звали Маршалл, хотя он попросил Бенхэма звать его Майк) про навязчивую идею Саймона Пауэрса.

Майк рассмеялся.

— Звучит забавно. Может, даже чуточку жутковато. Но беспокоиться не о чем. Вероятно, это просто галлюцинация, вызванная реакцией на антибиотики. Похоже на синдром Кэпграса. Вы тут о нем слышали?

Бенхэм кивнул, потом подумал и сказал: — Нет.

Не обращая внимания на поджатые губы жены и ее почти незаметное покачивание головой, он налил себе еще вина.

— Синдром Кэпграса, — начал объяснять Майк, — ярко выраженная сексуальная мания. Лет пять назад о нем была целая статья в «Журнале американской психиатрии». Коротко говоря, он заключается в том, что человек уверен, будто важных в его или ее жизни людей — членов семьи, коллег, родителей, возлюбленных, кого угодно, заменили — слушайте внимательно! — на точных двойников. Это относится не ко всем знакомым больных. Только к избранным. Зачастую только к одному человеку. И никаких сопутствующих навязчивых идей или галлюцинаций у них не бывает. Только одно. Это всегда люди с острым эмоциональным расстройством и склонностью к паранойе.

Психиатр поковырял большим пальцем в носу.

— Два или три года назад я сам столкнулся с подобным случаем.

— Вы его вылечили?

Поглядев на Бэнхэма как-то странно, психиатр усмехнулся — В психиатрии, доктор, — в отличие, быть может, от мира клиник, где лечат заболевания, передаваемые половым путем, — нет такой вещи, как исцеление. Есть только поддерживающая терапия.

Бенхэм отпил красного вина. Позже ему пришло в голову, что если бы не вино, он ни за что такого бы не сказал. Во всяком случае, вслух.

— Надо думать, — он помедлил, вспомнив фильм, который видел подростком (что-то про похитителей тел?), — надо думать, никто никогда не проверял, не были ли эти люди действительно заменены точными двойниками?

Майк… Маршалл… или как там его звали, посмотрел на Бенхэма еще более странно и повернулся на стуле, чтобы заговорить со своим соседом по другую руку.

Бенхэм, со своей стороны, пытался и дальше вести себя нормально (что бы под этим ни подразумевалось), но потерпел самое горестное поражение. Он действительно сильно напился и начал бормотать про «гребаных выходцев из колоний», а по возвращении с обеда чертовски поссорился с женой — ни то, ни другое никак нельзя было счесть обычным происшествием.

После ссоры жена Бенхэма заперла перед ним дверь спальни.

Он лежал на диване внизу, укрывшись мятым покрывалом, и мастурбировал себе в трусы, пока жаркая сперма не выплеснулась ему на живот.

Под утро он проснулся от ощущения холода в гениталиях.

Вытершись полой белой рубашки, он снова заснул.

Саймон не способен был мастурбировать. Ему хотелось, но рука просто отказывалась двигаться. Она лежала рядом с ним совершенно здоровая и невредимая, но было такое ощущение, что он начисто забыл, как заставить ее повиноваться. Как глупо, ведь правда?

Правда?

Его прошиб пот. Капли стекали с его лица и лба на белые хлопковые простыни, но ниже шеи его тело было сухим.

Захватывая клетку за клеткой, что-то поднималось внутри него снизу вверх. Оно мягко погладило его лицо, точно возлюбленная поцеловала, лизнуло шею, выдохнуло воздух на щеку. Коснулось его.

Ему надо было встать с постели. Он не мог встать с постели.

Он попытался закричать, но рот отказывался открываться. Голосовые связки отказывались вибрировать.

Саймон все еще видел потолок, по которому скользили полосы света от фар проезжающих внизу машин. Потолок начал расплываться: глаза все еще принадлежали ему, и на них выступали слезы, которые, скатившись по его лицу, намочили подушку.

«Врачи не знают, что со мной, — думал он. — Мне твердят, у меня то же, что и у всех. Но я не мог этим заразиться. Я подцепил что-то другое. Или может быть, — подумал он, когда перед ним все поплыло, и остатки Саймона Пауэрса поглотила тьма, — это оно подцепило меня».

Вскоре Саймон встал, помылся и внимательно осмотрел себя перед зеркалом ванной. Потом улыбнулся, точно увиденное ему понравилось.

Бенхэм тоже улыбался.

— Рад вам сообщить, — сказал он, — что объявляю вас совершенно здоровым.

Лениво потянувшись на стуле, Саймон Пауэрс кивнул.

— Я чувствую себя просто потрясающе.

«И действительно выглядит он прекрасно, — подумал Бенхэм. — Просто пышет здоровьем». И ростом Пауэрс теперь казался выше. Очень привлекательный молодой человек, решил врач.

— Итак, те… эм… ощущения больше не возвращались?

— Ощущения?

— Ощущения, про которые вы мне рассказывали. Что ваше тело больше вам не принадлежит.

Саймон мягко повел рукой, обмахивая лицо. Холодный циклон ушел, и Лондон внезапно затопила волна жары, — казалось, это уже вовсе не Англия.

Слова врача Саймона как будто позабавили.

— Все мое тело принадлежит мне, я в этом уверен. Саймон Пауэрс (90/0666L, НЕ ЖЕНАТ, МУЖ.) усмехнулся так, словно весь мир тоже принадлежит ему.

Врач смотрел, как он выходит из кабинета. Он выглядел более крепким, почти неуязвимым.

Следующим пациентом в списке Джереми Бенхэма был двадцатидвухлетний парнишка. Бенхэму придется рассказать ему, что у него СПИД. «Ненавижу эту работу, — подумал он. — Мне пора в отпуск».

Выйдя в коридор, чтобы пригласить парнишку в кабинет, он прошел мимо Саймона Пауэрса, который оживленно болтал с хорошенькой австралийской медсестрой.

— Это, наверное, чудесное место, — говорил он ей. — Я собираюсь туда поехать. Хочу везде побывать. Хочу познакомиться со всеми! — Руку он положил ей на локоть, и она даже не пыталась высвободиться.

Доктор Бенхэм остановился рядом с ними и тронул Саймона за плечо.

— Только больше мне на глаза не показывайтесь, молодой человек, — с улыбкой сказал он.

Саймон Пауэрс усмехнулся.

— Больше вы меня не увидите, доктор, — сказал он. — Во всяком случае, таким. Я бросил банк. Я собираюсь в круиз вокруг света.

Они пожали друг другу руки. Ладонь у Пауэрса была приятной на ощупь, теплой, сухой.

Бенхэм ушел, но не мог не слышать, как Саймон все еще болтает с медсестрой.

— Это будет так чудесно, — говорил он, и Бенхэм спросил себя, идет ли речь о сексе или о кругосветном путешествии или, быть может, в каком-то смысле и о том, и о другом. — я собираюсь повеселиться, как никогда, — говорил Саймон. — Уже от одной мысли я на седьмом небе.