Белая дорога

«… Хотел бы, чтобы пришли вы ко мне однажды
В мой дом.
Я многое бы мог вам показать…»
Моя невеста внезапно потупит взор —
И вздрогнет.
Ее отец, и братья, друзья отца —
Сплошные вопли и аплодисменты.
«А это — не история, мой милый
Мистер Лис», — хихикнет блондинка
В углу. Волосы у нее —
Золотая пшеница,
Глаза — серая туча, крутые бедра,
Она усмехнется — криво и иронично…
«Мадам, да ведь я не сказитель», —
Склонюсь с усмешкой.
Спрошу, поднимая бровь:
«А быть может, вы расскажете нам?..»
И она опять улыбнется.
Кивнет.
И встанет.
И губы зашевелятся:
«Городскую девчонку, скромницу, не красотку
Бросил любимый — студент.
Она залетела.
Живот распухает, от сплетен уже не скрыться.

Бежит к любимому. Плачет.
В истерике бьется.
А он по головке гладит.
А он обещает:
«Конечно, поженимся,
Ясное дело, сбежим
Ночью к моей тетке —
Она спрячет!»
Дурочка верит —
А, черт возьми, ведь видала,
Как на танцульках смотрел
Он
На хозяйскую дочку.
(А та — хороша, и чиста, и богата…)
Верила. Как же!
Или — скорее — просто хотела поверить…
Но — скользкое что-то было в его улыбке,
В острых черных глазах,
В модной прическе…
Что-то,
Что помогло ей
Утром
На место свиданья
Прийти пораньше, на дерево влезть —
Дожидаясь.
(На дерево — ей — тяжелой?!
Чистая правда.)
Ждала до заката —
И появился любимый.
Крался в неверном, в первом вечернем свете.
С собою принес —
Простыню, нож и мотыгу.
Работал в тени кустов терновника споро,
Пел и свистал под сенью ветвей дубовых,
Могилу ей рыл, весело напевая
Старую песню…
Быть может, напеть вам ее?»

Пауза.
Все мы радостно рукоплещем —
(Ну, может, не все…
Похоже, моя невеста —
Черные волосы, щеки, подобные розам,
Губы кровавы —
Кажется, недовольна.)
Блондинка — а кто она, кстати?
Попросту, думаю, гостья? —
Поет:
«И вышел лис в полнолунную ночь,
И лунного света просить был не прочь —
На многие мили, в светлую ночь,
На мили лисьей дороги,
Пока он дойдет,
Пока добредет,
Пока доползет до берлоги!
На мили в ночь до лисьей берлоги!»
Голос ее был чист и хорош, —
Но голос невесты моей
Много прекрасней.
А после могилу выкопал он —
Она невелика,
И девица была невеличкой
(Даже тяжелая, много больше не стала) —
И обошел вокруг дуба,
И все повторял
(Она все слышала): «Здравствуй,
Моя птичка.
Здравствуй, моя любовь. Не опасны ль тебе
Лунные ночи, мать моего дитяти?
Здравствуй — приди же теперь в мои объятья!»
И он одною рукой обнимал мрак ночи,
В другой же сжимал свой нож —
Короткий и острый,
И все пронзал и пронзал им
Полночный воздух…
Она дрожала вверху,
На ветвях дубовых.
Боялась дышать.
И все же — тряслись ветки.
Взглянул он наверх — и сказал:
«Проклятые совы!»
И снова
«На дереве — кошка?
Эй, кис-кис-кис…»
Она молчала. Вжималась в ветки
И сучья,
В листья… И наконец, уже на заре,
Ушел убийца — унес с собою мотыгу, простыню, острый нож…
Ушел, проклиная
Злую судьбу и удачу своей жертвы.
Нашли ее на рассвете.
Плясала по полю —
Безумная, с листьями дуба,
Вплетенными в косы.
Пела она:
«Треснула ветка в лисьем бору.
Я увидала лисью нору!
Клялся любить на множество лет —
Видела я лисий стилет!»
Говорят старики —
У рожденного ею младенца
Лисья когтистая лапа
Вместо руки была, со страху, — шептали в деревне все повитухи.
Не зря же сбежал студент!»
Блондинка садится.
Комната рукоплещет.
Улыбка ее — струится, как тонкая змейка.
Уже исчезла — а в серых глазах
Еще длится.
Смотрит.
Похоже,
Ей это все забавно.

Я начинаю:
«В японских, в китайских легендах
Лисы являют людям прекрасных женщин,
Золота горы, удачу,
Милость богов —
Но выдают их хвосты…»
Но отец невесты
Меня прерывает —
«А, кстати сказать, моя радость,
Ты тоже хотела поведать
Одну легенду?»
Моя невеста краснеет.
Какие розы
Сравнятся с ее щеками!
Она кивает и шепчет:
«Легенду, папа?
Да это всего лишь сон!»
Голос ее тих и нежен, —
Мы замолкаем.
И в тишине раздаются ночные звуки —
Ухают совы.
Но — верная поговорка —
«Живущий близ леса уханья сов не боится».
Невеста глядит на меня…
«Вас видела я во сне,
Мой господин, —
Верхом вы ко мне примчались,
Звали меня в ночи:
«Выходи ко мне,
Прекрасная, стоит ступить по Белой дороге — и чудеса, чудеса я тебе открою!»
А я спросила — как мне найти ваш дом —
По белой как мел дороге?
По темной и длинной?
Вокруг деревья — и даже под ярким солнцем
Свет в листьях — зеленый и желтый,
Приходит закат —
Все алое с синим,
А ночью — черно до боли,
Ведь лунного света нет
На Белой дороге…
Сказали вы, мистер Лис, —
Как любопытно…
А сны — только ложь, предательство да обманы,
Что перережете горло свинке поросьей
И понесете ее по свежему следу
Черного жеребца, — а потом улыбнулись.
Алые губы
Раздвинула ваша улыбка,
Ваши глаза-изумруды она озарила,
Эти глаза покоряют девичью душу,
А лисьи зубы
Съедают сердце девичье…»
«Боже спаси», — говорю.
На меня все смотрят —
Не на нее, хотя она говорила.
Эти глаза — проклятье, эти глаза!
«И, в этом сне, почему-то
Мне захотелось
Прийти в ваш дом — такой богатый и пышный…
Ведь вы просили — просили меня часто!
Увидеть покои, бассейны и анфилады,
И статуи, что из Греции привезли вы,
Аллеи меж тополей и гроты,
Беседки и клумбы…
И — это всего лишь сон! —
Не подумала я
С собой привести доверенную служанку —
Суровую, умудренную возрастом
Старую деву.
Она бы, мой мистер Лис,
Не взглянула на дом ваш,
На белую вашу кожу
И на глаза-изумруды,
Ее, мистер Лис, вы б точно не покорили!
И ехала я верхом по Белой дороге —
На Бетси, моей кобыле.
Тропинка из свежей крови
Вела меня. Зелены были кроны деревьев.
Милю за милей — вперед!
Наконец тропинка —
Через поля, прогалины, через насыпь —
(Острое зренье надо,
Чтоб капли крови увидеть,
Здесь капля, там капля —
Не много в свинье крови)
Закончилась.
Спрыгнула я с кобылы —
Прямо у дома.
А дом-то каков!
Прекрасный вид, не иначе!
Окна, колонны и белый сияющий камень!
В парке — у самого дома —
Помню скульптуру:
Спартанский мальчик.
В хитоне укрыт лисенок.
Острые зубки впиваются в юную плоть, рвут, раздирают, но мальчик стоит безмолвно.
Да что б он сказал, несчастный холодный мрамор?
Лишь боль в глазах,
Боль в теле, застывшем навеки,
А на пьедестале —
Восемь всего-то слов.
И я обошла пьедестал,
И я прочитала:
«Отвага прекрасна,
Отвага красива,
Но нас она убивает».
Тогда я поставила Бетси-кобылку в стойло,
(А там уж стояла дюжина жеребцов,
Черных, как ночь, и в глазах их —
Кровь и безумье.) Не встретил меня никто.
Я к дому пошла, поднялась по высоким ступеням.
Двери открылись, — но слуги меня не встречали.
В сне этом — это же сон, не больше, мой мистер Лис, отчего же вы побледнели? —
В сне этом дом ваш прекрасный
Мне был любопытен —
Тем любопытством — о, поняли вы меня, мой дорогой мистер Лис — по глазам вижу, — что, по старинной пословице, губит кошек.
Я дверь нашла.
Небольшую щеколду открыла.
Толкнула — вошла. А впереди — коридоры,
Стены, обшитые дубом,
По стенам — полки,
Книги, и бюсты, и странные безделушки.
Я шла — а шагов не слыхать
На алых коврах,
Дошла — не скоро —
До двери в огромную залу.
А на пороге из мрамора пол, — И красным — на белом —
Все те же слова:
«Отвага прекрасна,
Отвага красива,
Но нас она убивает.
И сила крови, и жизни сила
В венах у нас застывает».
Из зала алый ковер вновь тек по ступеням —
Широким, широким,
И я поднималась в молчанье.
Дубовые двери:
Столовая, что ли, за ними?
Так мне показалось: там были забыты остатки
Трапезы пряной — летали над блюдами мухи…
На блюдах — рука человека,
Съеденная наполовину,
И голова, отрубленная по шею, —
Женская голова. И лицо, увы,
При жизни точь-в-точь
На мое было похоже!»
«Спаси нас Господь, — закричал тут отец невесты,
От этих кошмаров!
Да может ли быть такое?!»
«Конечно же, нет», — заверяю.
Улыбка блондинки
Прячется в серых глазах.
Уверенья нужны людям!
«За столовой — новая зала.
Она огромна!
Весь этот дом не стоит ее, наверно!
А в зале этой — браслеты и ожерелья,
Кольца, бальные платья, меха, накидки
И кружевные сорочки, и шелк, и батист,
Женские башмачки, муфты и ленты!..
Сокровищница?
Гардероб? Не понимаю —
Ведь под ногами — рубины горят и алмазы.
За залой этой… о Боже… попала я в Ад.
Во сне… Это сон… Я видела головы женщин.
Я видела стену, к которой гвоздями прибиты
Были их руки и ноги.
Видела гору грудей
Отрубленных. Гору кишок, из тел извлеченных.
В чашах — глаза, языки!..
Говорить не смею!
Нет! Не могу! И летали черные мухи!
Мухи гудели — низко и монотонно!
«Вельзевул — Вельзевул — Вельзевул», —
В их гуденье звучало.
О, я забыла дышать!
Я стремглав убежала —
И привалилась к стене, исходя слезами!»
«Да, вот уж лисья берлога!» —
Смеется блондинка.
(«Вот уж ничуть не похоже», —
Так я шиплю.)
«Грязные твари лисы. Всегда раскидают
У логов своих —
И кости добычи, и перья.
Лиса по-французски — «Renard»,
И «Tod» — по-шотландски».
«Уж как человека зовут —
Того не изменишь», —
Шепчет отец невесты.
Он едва не дрожит, да и гости тоже:
Светит камин,
И пылает,
И эль льется.
По стенам — чучела лисьи, трофеи охот.
Невеста вновь говорит:
«Услыхала снаружи
Я скрежет и грохот
И побежала скоро —
Тем же путем, что пришла.
По ковру, по ступеням широким —
Поздно! — ведь двери внизу уже открывались.
Бросилась вниз —
По лестнице словно слетела — г-Спряталась под столом —
И там ожидала,
Бога молила и в смертной тряслась дрожи».
Она на меня указала.
«Да, вы, сэр,
Вошли — и хлопнули дверью, и в дом ворвались.
И юную женщину вы за собой тащили —
За рыжие волосы и за тонкую шею.
(Длинными, непокорными
Рыжие волосы были…)
Она кричала. Билась. Спастись пыталась.
А вы, господин мой, только лишь усмехались —
В испарине шея и грудь,
Улыбка сияет!»
Невеста гневно глядит.
На скулах — румянец.
«И взяли тогда вы старинный
Широкий тесак,
Мой дорогой мистер Лис…
(Помню — она кричала!)
И ей перерезали горло — от уха до уха.
Я слышала стоны, и хрипы, и бульканье крови…
Закрыла глаза — и молилась,
Пока все не стихло.
Так долго — так долго! — все длилось, —
Но после стихло.
А я смотрела… А вы свой тесак держали —
И улыбались. И кровь по рукам стекала…»
«Во сне, дорогая», — напоминаю я снова.
«Во сне, дорогой.
Она на полу лежала,
И резали вы, и кромсали, и резали снова.
И голову вы от плеч отсекли ударом,
И в мертвые губы страстным впились поцелуем.
Отрезали руки — тонкие, бледные руки,
Корсаж разорвавши, груди ей отсекли вы.
А после вы плакали. Выли, подобно волку.
А после — внезапно — голову вы схватили
За волосы — помню,
Рыжими волосы были —
И с нею взбежали наверх по широким ступеням.
Вы скрылись.
А я убежала назад, в конюшню,
Там оседлала Бетси —
И вдаль умчалась,
Домой, по Белой дороге…»
Теперь все глядят на меня.
Я ставлю свой эль
На деревянный стол — мореный, старинный.
«Не было этого, — ей ли я говорю, всем ли собравшимся? —
Не было этого, Боже,
И быть не могло.
Просто кошмарный сон.
Право, врагу такого не пожелаю!»
«Но перед тем, как сбежала я с этой бойни
И поскакала на Бетси по темным аллеям,
И понеслась назад по Белой дороге —
А кровь-то еще была свежей, —
(Свинке ли вы перерезали
Горло тогда, мой мистер Лис?),
До того как домой вернуться,
Как бездыханной упасть перед вами,
Отец и братья…»
Честные фермеры.
Все они — как один —
Любят лисью охоту.
Пялятся вниз — на свои охотничьи сапоги.
«… Так вот. Перед этим, мой мистер Лис,
Я подняла с пола — из свежей крови —
Руку ее, дорогой. Руку женщины той,
Которую вы на глазах моих растерзали».
«Это всего лишь…»
«Нет!
Это не было сном!
Тварь!
Синяя Борода!»
«Это не…»
«Ты — Жиль де Рэ. Ты убийца!»
«Боже спаси — такого не может быть:»
Она улыбается — жесткой, холодной улыбкой.
Темные кудри змеятся вкруг светлого лба,
Как розы — в решетке беседки.
На бледных щеках пылают кровавые пятна.
«Вот, мистер Лис! Рука!
Белая, тонкая эта рука!»
Выхватила из-за корсажа
(Грудь — в чуть заметных веснушках,
Как же
Снилась мне эта грудь), —
Швырнула на стол, —
Прямо на стол, —
Прямо против меня!
Братья, отец и гости —
Глядят жадно.
Я поднимаю…
И правда — рыжая шерстка.
А лапка и коготки
Уже и закостенели, и с одного конца —
Кровь, что давно засохла…
«Да это же не рука!» — пытаюсь сказать.
Поздно. Первый кулак
Уже вышибает душу,
Дубинка из тяжкого дуба
Бьет по плечу,
Тяжелый сапог четко сбивает на пол.
А после удары просто сыплются градом, —
Сжимаюсь в комок,
Умоляю,
Сжимаю рыжую лапку…
Должно быть, я плачу.
И вижу тогда — ее:
Блондинку с тонкой улыбкой и серым взором.
Она поднимается — длинные юбки шуршат, —
Выходит из комнаты…
Весело ей было!
Но — далеко, на мили, ей путь до дома…
Уходит — и я, корчась на каменных плитах,
Вижу под юбками рыжий пушистый хвост.
Орать? Но силы на крик уже не осталось…
Ночью она побежит —
На всех четырех, легко —
По Белой, Белой дороге…
А вдруг охотники, детка?
Ведь может быть?
«Отвага прекрасна, — шепчу, подыхая, — но нас она убивает!..» Вот и конец истории!

Отправить