Машина на бешеной скорости неслась по шоссе в Улан-Батор. Джованни за час урегулировал все формальности, и Диана поняла, что имеет дело с кудесником по части общения с чиновниками и человеком, говорящим на монгольском языке так же свободно, как на французском и итальянском. Теперь за нее отвечало итальянское посольство: она стала этакой нежданной гостьей, и ее это ничуть не смущало. Во всяком случае, пока.

Диана открыла окно и подставила лицо ветру. Белая дорожная пыль оседала в горле, губы трескались, кожа мгновенно становилась сухой, как наждак. Вдалеке расстилался плоский и серый, словно бронетанковый люк, город с двумя огромными трубами ТЭЦ.

Диана закрыла глаза, вдохнула сухой воздух и спросила, перекрикивая шум внедорожника:

– Чувствуете, какой здесь воздух?

– Что?

– Очень… сухой воздух.

Джованни рассмеялся в воротник куртки и крикнул в ответ:

– Вы никогда не путешествовали по Центральной Азии?

– Нет.

– Ближайшее море находится в трех тысячах километров отсюда. Ни океанские течения, ни пассаты не смягчают океанские разности температур. Зимой столбик термометра опускается до минус пятидесяти градусов, летом поднимается до плюс сорока. Дневной перепад может составлять сорок градусов. Резко континентальный климат, Диана, чистый и суровый, без нюансов.

В смехе Джованни зазвенела радость:

– Добро пожаловать в Монголию!

Диана снова закрыла глаза, и дорожная тряска убаюкала ее. Когда она проснулась, машина въезжала в город. Столица демонстрировала торжество сталинских принципов архитектуры: на широких проспектах – не все были заасфальтированы – высились огромные здания со стрельчатыми окнами. В их тени ютились одинаковые унылые домики. Все было задумано, спроектировано и построено, чтобы воплотить в жизнь великие принципы социалистической урбанизации: величие и мощь – для верхушки, симметрия и единообразие – для простых граждан.

Но люди на улицах не желали следовать чужому замыслу. Многие были одеты в традиционные, как их называл Джованни, кафтаны: стеганые, с косой застежкой и матерчатым кушаком. Всадники мирно уживались с японскими машинами и пережитком былой эпохи – редкими черными «чайками». Сталин виртуально противостоял Чингисхану. Сомнений в том, кто одерживает победу, быть не могло.

Диана увидела большую гостиницу с забитой машинами стоянкой и спросила:

– Мы едем дальше?

– Свободных номеров нет. Какой-то конгресс. Но не волнуйтесь: я нашел решение. Поселим вас в буддистском монастыре в Гандане, на въезде в город. Там селят проезжающих пассажиров.

Через несколько минут они подъехали к бетонному зданию за старой красной стеной. Внешне в нем не было ничего примечательного, за исключением загнутой на китайский манер крыши, но внутри каждая деталь очаровывала взгляд. Каменные стены покрывала патина охрового цвета. Сухие, цвета пламени, листья с шорохом разлетались по простому зацементированному двору. Очертания темных окон выглядели так загадочно, что первым побуждением было заглянуть в них и узнать все хранимые монастырем тайны. За массивными воротами пряталась золотая колыбель, чаровавшая взгляд и ложившаяся на сердце драгоценной сверкающей пыльцой.

Диана заметила под галереей молитвенные мельницы. Гигантские вертикальные бочки безостановочно вращались на круглых основаниях. Она видела такие в Китае, на границе с Тибетом. Диане нравилась мысль, что из записочек, перемешивавшихся в священных сосудах, возникает истинная благодать.

Появившиеся монахи ничем не напоминали цивилизованных буддистских жрецов из Ранонга. На них были красные плащи и сапоги с загнутыми вверх носами. Обитатели монастыря улыбались Джованни, хотя им было трудно избавиться от природной закрытости кочевников, слишком долго живших в степном одиночестве. Наконец итальянец подмигнул Диане, давая понять, что все в порядке.

Ее устроили в маленьком обшитом деревом номере, и она наконец осталась одна. Джованни обещал получить все необходимые для поездки на север страны разрешения, и Диане пришлось сказать, что она готовит книгу о судьбе советских научных городков в Сибири и Монголии. Он оценил эту идею: «Понимаю, нечто вроде археологии новейшего времени». Он заявил, что хотел бы ее сопровождать, Диана сначала отказалась, но Джованни не сдавался, и она в конце концов признала справедливость его доводов. Одна она ни за что вовремя не доберется до токамака.

Около четырех Диана спустилась во двор, чтобы насладиться тишиной и покоем. Из степи доносился аромат сожженных солнцем трав, где-то очень далеко за коричнево-желтыми стенами скакали лошади. Людей видно не было, только монахи в коричнево-красных тогах бесшумно проходили мимо террасы.

Здесь царили ясность и чистота в их первозданном виде. Солнце. Холод. Лес. Камень. И больше ничего. Стволы огромных деревьев скрипели и медленно раскачивались, смягчая полноту ощущений. Диана улыбнулась. Все в этом месте было для нее чужим, но почему-то казалось удивительно знакомым: и засыпанный красными листьями двор, и удлинявшее тени солнце. Она словно наяву видела двор своей начальной школы, вспоминала, как вглядывалась в камешки, щепочки, песок и траву, пытаясь разгадать устройство мира. Здесь она снова встретилась с тем удивительным смешением строгости и трогательности, холодности и мягкости, которое завораживало ее тогда на переменах.

Голуби с шумом вспорхнули в небо. Молодой женщине показалось, что у нее над головой распахнулось волшебное окошко и мир одарил ее мгновением счастья.

За спиной Дианы послышались шаги.

На крыльце появился Джованни. Тыльной стороной ладони итальянец поглаживал заросшие щетиной щеки и выглядел ужасно милым. Диане он напомнил малыша-сластену. А еще она подумала о витринах полутемных итальянских тратторий, где красуются за стеклом красавцы торты. Глядя на Джованни, немудрено было ощутить легкий голод, желание съесть что-нибудь вкусненькое…

Диана надеялась, что молодой дипломат произнесет что-нибудь значительное, достойное переживаемого ими момента. Но итальянец ее ожиданий не оправдал. Погладив себя по животу, он спросил:

– Не хотите ли поесть?