54
– Вы знаете про птиц-шалашников, доктор Теннент? Вас интересует орнитология?
Под окном опять стрекотала газонокосилка. Всю обратную дорогу из Хэмпстеда Майклу пришлось продираться через пробки, что никак не способствовало успокоению нервов. А теперь еще этот доктор Теренс Гоуэл: ишь, развалился на диване в своем кремовом льняном костюме и туфлях на плоской подошве.
Ну и пациент попался. Каждый раз, когда Майкл задавал Гоуэлу вопрос, тот отвечал ему вопросом. Майкл снял пиджак, но пот все равно тек с него ручьем. В кабинете стояла гнетущая жара, которую слегка смягчал запах скошенной травы, однако теперь его перебивал терпкий аромат одеколона посетителя.
– Про птиц-шалашников? Нет, впервые слышу. А что, орнитология входит в круг ваших интересов?
Треск газонокосилки становился все громче. Майкл отхлебнул немного воды, заглянул в историю болезни американца. Тот задал очередной вопрос:
– А как вы определяете интересы, доктор Теннент? В какой момент знание превращается в интерес?
– И в какой же, по вашему мнению?
Гоуэл положил руки на подушки по обе стороны от себя, откинулся на спинку и настороженно уставился в потолок.
– Ptilonorhynchus violaceus. – Он посмотрел на Майкла и, видя недоумение врача, добавил: – Атласный шалашник. Вы слышали про такую птицу?
– К сожалению, нет.
– Шалашник смешивает пигменты ягод и древесного угля. Строит шалаш, словно дом, крытый соломой, – высотой в девять футов, с несколькими комнатами. Он каждый день чистит лужайку вокруг и украшает свое жилище мертвыми насекомыми и свежими цветами. Потом он сооружает дорожку из палочек, ведущую к его дому, делает кисточку из волокон растений и раскрашивает дорожку краской собственного изготовления. Это единственное живое существо в мире, кроме человека, которое пользуется орудиями труда и украшает свой дом. Этим невозможно не восхищаться, правда, доктор Теннент?
– Да, – сдержанно сказал Майкл, все еще не понимая, к чему клонит пациент. Он ждал продолжения.
Доктор Гоуэл снова уставился в потолок. Майкл посмотрел в свои записи. В прошлый раз Гоуэл говорил с ним про призмы, объяснял, почему мерцают звезды. Похоже, ему нравилось беседовать на отвлеченные темы. Майклу приходилось прикладывать серьезные усилия, чтобы сосредоточиться. «Аманда, – думал он. – Аманда, где ты, любовь моя? Где ты?»
– Вы осведомлены в орнитологии, доктор Теннент?
– Вы только что уже спрашивали меня об этом. Нет, к сожалению, я не разбираюсь в орнитологии.
– Не думаю, что я вас уже спрашивал, – возразил пациент.
Майкл сделал запись в истории болезни. У Теренса Гоуэла, видимо, случаются провалы в памяти. Срабатывает защитный механизм.
Томас Ламарк смотрел на врача.
«У тебя сегодня не самый лучший день, доктор Майкл Теннент, верно? Ты небось думаешь, что перед тобой психопат с вывихнутыми мозгами, который забывает, что говорил минуту назад. Ты ждешь не дождешься окончания приема. Тебе не дают покоя мысли об этой твоей телке, Аманде Кэпстик. И у тебя есть все основания беспокоиться за нее. Очень сильно беспокоиться, просто сходить с ума.
Погоди, это пока цветочки. То ли еще будет».
– Вы знали, что многие виды птиц находят себе пару на всю жизнь? – спросил доктор Гоуэл.
Майкл ответил не сразу, надеясь, что пациент продолжит свою мысль. Но тот молчал.
– Нет, не знал.
– Если они теряют пару, то начинают чахнуть и вскоре умирают.
Теперь он не сводил с собеседника глаз.
Майкл вспомнил, что во время прошлого разговора Гоуэл поднял тему автокатастроф. Он еще подумал тогда: уж не известно ли этому типу про Кейти? Теперь Майкл снова призадумался. Нет, решил он, вряд ли доктор Гоуэл в курсе его жизни.
А тот задал следующий вопрос:
– Как вы считаете, доктор Теннент, степень скорби шалашника-самца будет зависеть от того, как именно умерла его самка?
Вспомнив ахиллесову пяту Гоуэла – его родителей, – Майкл ответил:
– Боюсь, я не обладаю достаточными познаниями в этой области, чтобы делать какие-либо заключения. Давайте лучше поговорим о вас. Вы пришли ко мне, потому что страдаете от депрессии. В прошлый раз мы не очень продвинулись. Я бы хотел побольше узнать о вас. Пожалуйста, расскажите мне вкратце историю своей жизни.
– Сначала я бы хотел спросить вас кое о чем, доктор Теннент. О том, что беспокоит меня.
– Я вас слушаю.
– Я читал статью, в которой говорилось, что слишком многие люди поколения, выросшего на видеоиграх, убеждены, что способны на хладнокровное убийство. Я и сам принадлежу к поколению видео, и мне представляется, что цивилизация – лишь тонкая внешняя оболочка вокруг звериной природы человека, а природа эта не имеет абсолютно никаких ограничений в том, что касается убийства. Вы с этим согласны?
Майкл был полон решимости разговорить пациента:
– А вы?
Гоуэл закрыл глаза.
– Так вот, возвращаясь к шалашникам. Пернатым грозит множество опасностей. Представьте себе птицу в свободном полете: не заметив высоковольтных проводов на своем пути, она влетает в эти провода и погибает от удара током. Падает на землю. – Он открыл глаза, уставился на психиатра, продолжил: – Или, к примеру, шалашник может угодить в силки, расставленные птицеловом, который продает птиц в зоопарк. Допустим, он получил заказ на шалашника и поймал самку. Так вот. Что, по вашему мнению, доктор Теннент, будет для самца мучительнее: увидеть труп своей подруги или до конца дней тщетно ждать ее возвращения?
Майкл заерзал на стуле. Пациент не сводил с него глаз. Господи, если бы только этот человек знал, насколько близко он подошел к истине. Этот вопрос был словно гром среди ясного неба. Майкл был не в состоянии ответить на него.
«Аманда. Аманда, милая. Пожалуйста, позвони! Позвони мне, скажи, что ты жива и здорова. Боже мой, Аманда, позвони мне».
Сделав вид, что изучает историю болезни, Майкл украдкой бросил взгляд на часы. До конца приема оставалось еще двадцать минут. Он хотел связаться с Лулу, просто чтобы услышать ее голос, почувствовать что-то вроде близости к Аманде.
А Томас Ламарк с трудом сохранял непроницаемое выражение лица. Он наслаждался моментом. Мальчишкой он любил ловить насекомых – особенно мух, крупных, лучше всего навозных, – а потом прокалывать им одно крыло, вонзать булавку в столешницу и смотреть, как муха пробует вырваться, ощущать смятение насекомого, которое тщетно стремится взлететь.
– Давайте… – начал было Майкл, но тут же понял, что потерял нить. Он попытался взять себя в руки. – Так что, по вашему мнению, будет мучительнее?
Теренс Гоуэл сунул руку в карман пиджака, вытащил монету, подбросил, потом поймал ее на одну ладонь и прихлопнул другой рукой.
– Орел или решка? – спросил он.
Майкл изумленно смотрел на пациента, не уверенный, что стоит ему подыгрывать. Но любопытство взяло верх.
– Ну хорошо, – сказал он. – Пусть будет орел.
Теренс Гоуэл открыл монету:
– Угадали. Вам повезло.
– А если бы выпала решка?
Гоуэл улыбнулся:
– Тогда бы повезло мне.
– Это золотая монета? – заинтересовался Майкл.
– Фамильная реликвия.
Гоуэл сунул монету обратно в карман.
– Вы пользуетесь ею для принятия решений?
– А как вы принимаете решения, доктор Теннент?
Беседа с пациентом явно выходила из-под контроля. Перед началом приема Майкл тщательно изучил предыдущие записи. В тот раз Гоуэл выдавал бесконечную цепочку несуразиц, и они так ни к чему и не пришли. То же самое он делал и теперь. Уходил от главного. Возводил защитную стену. Говорил о чем угодно, только не о том, что требовалось.
Может быть, в этом и состоит его проблема? Гоуэл явно был одержим навязчивыми идеями о смерти. И определенно утратил связь с реальностью. В чем коренились его проблемы? Может быть, он потерял близкого человека?
Почти наверняка так оно и есть.
– Я хотел бы узнать кое-что о вашем детстве, Теренс, – сказал Майкл, намеренно называя собеседника по имени. – Давайте поговорим о ваших родителях.
Он словно бы выключил рубильник. Гоуэл, казалось, полностью ушел в себя. Он неподвижно сидел на диване, словно экспонат музея восковых фигур, не хватало только таблички «Человек на диване».
Никакие усилия Майкла не смогли вывести Гоуэла из этого состояния, достучаться до пациента не представлялось возможным. Наконец врач сказал:
– Наше время истекло.
Тогда Гоуэл поднялся и, не говоря ни слова и даже не посмотрев на него, направился к двери.
– Если вы подойдете к моему секретарю, она запишет вас на следующий прием, – сказал Майкл, втайне надеясь, что доктор Гоуэл проигнорирует это его предложение.
Томас Ламарк записал дату и время следующего приема в свой черный кожаный ежедневник. Он был доволен – консультация прошла хорошо.
Просто идеально.
На обратном пути, ведя синий «форд-мондео» доктора Гоуэла назад на Холланд-Парк-авеню, он снова и снова возвращался к разговору с Теннентом, одновременно с нетерпением ожидая возвращения в свой шалаш. Томас ехал осторожно, чтобы не повредить коробку, которую забрал в Челтнеме, – она все еще стояла у него в багажнике.
Ему не терпелось открыть ее.
Майкл продолжал думать о докторе Гоуэле весь остаток дня. Что-то тут не сходилось. В направлении от его лечащего врача значился диагноз «клиническая депрессия». Но Гоуэл вовсе не вел себя как человек, страдающий от этого недуга.
При депрессии самооценка человека падает. Он не обращает внимания на свою внешность. Утрачивает навыки общения с другими людьми.
У доктора Гоуэла, похоже, напротив, самооценка была достаточно высокая. Язык тела свидетельствовал об уверенности в себе. Он тщательно заботился о своем внешнем виде. Какая уж тут депрессия!
Майкл не сомневался: с этим человеком явно что-то не так. От него словно бы исходила темнота. Возможно, он страдает каким-то психическим заболеванием. Социопатией? Вполне вероятно.
Но только не депрессией.
