12

Коулман столкнулся с Реем Гарретом в аркаде Пьяццы девятнадцатого ноября, в пятницу. То, что Рей выбрал для прогулки наиболее вероятное место, где можно было столкнуться с Коулманом (не считая, пожалуй, бара «У Гарри», куда он сунул нос предыдущим днем), и самоуверенно предполагал, будто Коулман побоится говорить с ним или сказать кому-нибудь, что видел Рея, погрузило Коулмана в мрачное настроение, которое он пытался скрывать от Инес. Но полностью скрыть это Коулман не мог. Тем вечером она спросила у него, что случилось, а поскольку он не смог дать ей объяснения, она сказала, что вид у него такой, словно он страдает нервным расстройством. Это еще больше выбило Коулмана из колеи.

Ночью Инес была очень холодна и возражала даже против прикосновения к ее плечу, против попытки поцеловать в щеку. Коулман в отместку впервые лег спать в своей комнате.

На следующее утро, в субботу, когда Коулман и Инес завтракали, позвонили из полиции и спросили, не будет ли синьор Коулман так любезен прийти в отделение полиции на Пьяццале Рома сегодня в четыре часа? Коулману пришлось согласиться. Поездка в полицию обещала быть долгой и противной – день стоял дождливый. Порывы ветра бросали капли дождя на окно в их номере, звук был такой, будто в окно стреляли крупной дробью.

Коулман сказал Инес, что его ждут в полиции. А потом добавил:

– Давай съедем сегодня из «Бауэр-Грюнвальда». Я хочу сказать, поменяем отель.

– На какой? – спросила Инес тоном риторического безразличия.

– На «Гритти-палас», например. Милый отель. Я там останавливался.

Коулман там не останавливался. Насколько он помнил, он всего лишь обедал там с друзьями. Но в любом случае отель был хороший. Его раздражало, что Рей знает, где он, Коулман, находится, тогда как ему не известно местонахождение бывшего зятя.

– Если хочешь, – сказала Инес, словно успокаивая ребенка.

Коулман порадовался тому, что она, по крайней мере, не предложила покинуть Венецию. К тому же он вовсе не был уверен, позволят ли ему сейчас уехать из Венеции, и Инес, вероятно, тоже это понимала.

– Я думаю, мы вполне можем съехать до двенадцати – это у них время регистрации.

– Лучше сначала узнай, есть ли свободные номера в «Гритти-паласе».

– В такое время года? Конечно есть.

И все же Коулман снял телефонную трубку и заказал двухкомнатный номер с раздельными ванными, поскольку номеров с одной ванной не оказалось. Инес хотела иметь собственную комнату, хотя они все время проводили вместе – в одной или другой.

Несколько минут спустя мальчик принес письмо на подносе. Коулман увидел, что письмо адресовано ему. Он дал мальчику монетку в сто лир.

– Из Рима, – сказал Коулман.

Инес была в другом углу комнаты и не видела букв, угловатых и в основном печатных, написанных черными чернилами. Коулман узнал почерк Рея.

Открывая конверт, он прошел в свою комнату.

– Да, от Дика Пёрселла, – сказал он небрежным тоном.

Коулман познакомил Инес с Диком Пёрселлом в Риме. Пёрселл был американским архитектором и его соседом.

Коулман встал возле лампы для чтения со стороны кровати, противоположной ванной, чтобы знать, если появится Инес. Он читал письмо, и с каждым абзацем его сердце билось быстрее. «Что бы Вы ни думали…» Ха! Никакие извинения и объяснения в мире не могли смягчить вины Рея, даже в глазах его самого. Абзац, начинающийся словами: «Не нужно говорить, что мы оба все еще глубоко переживаем ее уход», вызвал у Коулмана ухмылку. Он словно читал книгу по хорошим манерам, главу, посвященную письмам соболезнования. Последний абзац немного приободрил Коулмана.

Коулман громко расхохотался – отчасти потому, что ему было смешно, отчасти для Инес, которая знала Дика Пёрселла как остроумного парня. В первом абзаце Рей пресмыкался, говорил, что не собирается ничего сообщать в полицию, а в конце разошелся и даже начал грозить! Коулман разорвал письмо в мелкие клочки и засунул их в карман, намереваясь выкинуть где-нибудь вне отеля. Конверт он тоже порвал.

– Мой красный халат у тебя? – раздался голос Инес.

Коулман нашел халат на крючке двери. Он подумал, что было бы забавно видеть, как Рей раз, а то и два раза в день заходит на почту в западном конце Пьяццы и выходит оттуда разочарованным. Но у Коулмана не было желания тратить время на наблюдение за почтой. И его обуял новый приступ негодования, мучительно приправленный скорбью при воспоминании о Пегги, о ее молодой нежной плоти от плоти его, о ее ярких глазах, длинных темных волосах. Она и пожить-то толком не успела, как ее не стало. Если бы она не вышла замуж за Гаррета, то была бы теперь жива. Этот факт не мог оспорить ни один человек в мире. Собственная скорбь напугала Коулмана, он почувствовал, что его засасывает в омут. Нужно расстаться с надеждой увидеть Пегги счастливой взрослой женщиной, расстаться с мечтами отправиться с ней и двумя маленькими внуками на каникулы в Санкт-Мориц или Аскону или поиграть с ними в Люксембургском саду в Париже. С детьми Рея Гаррета? Ну уж нет. Никогда. Слава богу.

Коулман с трудом взял себя в руки. На это ушло секунд тридцать. Он выпрямился, плотно сомкнул веки и попытался думать о том, чем он должен теперь заняться. Он должен собирать вещи.

В половине первого они уже обосновались в номере на четвертом этаже «Гритти-паласа», с гораздо более приятным видом из окон, чем в «Бауэр-Грюнвальде», – на террасу отеля, которая заканчивалась ступенями, ведущими к Гранд-каналу. Перед ступенями на воде под навесом, защищающим от хлещущего дождя, покачивались катера, похожие на «Марианну II». Из-за плохой погоды пришлось идти на ланч в ресторан отеля. За ланчем выпили хороший кларет. Коулман нервничал, в особенности потому, что не знал, какие мысли бродят в голове Инес, и пытался скрыть свое состояние за напускной веселостью. Еще ему пришло в голову, что Рей мог обратиться в полицию сегодня утром после отправки письма и теперь, возможно, собирается его арестовать или депортировать. Или сделать то, что делают с американцами в данной ситуации. Но вообще-то, Коулман не верил в такую возможность. Он рассуждал следующим образом: обращение в полицию положило бы конец чувству вины Рея, а Рей на свой манер понимал, что должен страдать от чувства вины, и не собирался отделываться от него так быстро.

– Вероятно, полиция получила какие-то сведения от родителей Рея, – сказал Коулман Инес. – И они хотят поговорить об этом со мной.

– Ты говоришь, что знаком с ними?

– Да. Они приезжали в Рим той весной, когда Рей познакомился с Пегги. Милые люди, хотя немного важничают. Она в меньшей степени, чем он.

– Не опоздай в полицию – не стоит их раздражать.

Коулман хохотнул, отрезая кончик сигары:

– Это они меня раздражают – вызывают в такой день.

Коулман вышел из отеля в половине четвертого. На трамвайчике путешествие заняло всего пятнадцать-двадцать минут.

Капитан Делл’ Изола ждал его в полицейском участке на Пьяццале Рома. Он подвел Коулмана к невысокому тощему седоволосому господину, который представился как прокурор Венеции. Коулман видел перед собой крохотного человека в мешковатом сером костюме, тем не менее испытывал страх перед неизвестной властью, коей тот, возможно, наделен.

– Его обязанность состоит в том, чтобы определить, имеются ли основания для вашего задержания, – сказал капитан Делл’ Изола.

Поэтому допрос о той ночи на Лидо начался заново. Если капитан Делл’ Изола или кто-то другой и допрашивал Смит-Питерсов или миссис Перри, то те явно ничего не сказали о его, Коулмана, неприязни к Рею Гаррету. Он знал, что Инес они не допрашивали. Чувствами Коулмана прокурор не интересовался. Речь шла о сухих фактах, точнее, о сухой лжи, и, на взгляд Коулмана, он отвечал с раскованной уверенностью.

Когда в вопросах прокурора возникла пауза, Делл’ Изола сказал:

– Мы разговаривали с Коррадо Манчини, владельцем «Марианны Второй». И еще мы обследовали катер.

– Да? И что же вы узнали?

– Манчини подтверждает ваш рассказ: в час ночи, когда вы покинули Лидо, он спал.

В присутствии прокурора тон Делл’ Изолы казался более вежливым.

Коулман ждал ответа по поводу катера – выбоинка, свежая царапина? – но ничего такого не последовало.

– Возможно, возникнет необходимость, – сказал прокурор своим неторопливым скрипучим голосом, – выписать ордер… – (насколько понял Коулман, речь шла об ордере на задержание), – но я думаю, в настоящий момент этого не требуется, если мы знаем ваше место проживания и вы не покидаете Венецию. Вы остановились в отеле «Бауэр-Грюнвальд»?

– Теперь я живу в «Гритти-паласе», – ответил Коулман. – Собирался вам сообщить, что переехал сегодня утром.

Клерк записал слова Коулмана.

Прокурор пробормотал что-то Делл’ Изоле об информировании американского консульства. Делл’ Изола заверил его, что это уже сделано.

– Звонил отец синьора Гаррета, – произнес Делл’ Изола Коулману, – он сказал, что вы находитесь в Венеции и можете поспособствовать нам в розысках. Я ему ответил, что нам это известно и мы уже говорили с вами. Сообщил, что, по нашим сведениям, вы были последним человеком, который видел их сына. Я рассказал ему, с ваших слов, о происшествии на Лидо в ту ночь, и он попросил меня допросить вас еще раз и выяснить, не говорил ли синьор Гаррет о своих планах уехать куда-то. Какая угодно информация относительно его намерений. Я должен телеграфировать им ваш ответ.

Коулман невозмутимо сидел на стуле, размышляя, потом сказал:

– Если я знал хоть что-нибудь, то сказал бы вам при первом разговоре. – Он запутался с сослагательным наклонением, но мысль выразил достаточно точно. – Может быть, он вернулся на Мальорку.

– Нет, мы запрашивали полицию Пальмы и Шанаунса, – сказал капитан, неправильно произнеся название городка. – Его там нет. Отец синьора Гаррета, кроме того, просил меня узнать у вас, кто на Мальорке мог быть в курсе планов синьора Гаррета. И еще отец отправил телеграмму одному из друзей сына на Мальорку, но времени для ответа пока прошло слишком мало. Вы ведь недавно были там с синьором Гарретом, верно?

– К сожалению, не помню имен друзей Гаррета на Мальорке. Я видел некоторых, но пробыл там всего несколько дней. Вы же знаете – прилетал на похороны дочери.

– Да, я понимаю, – пробормотал капитан. – Как вы думаете, синьор Ко-ле-ман, синьор Гаррет мог покончить с собой?

– Я бы не исключал этого, – ответил Коулман. – Куда он мог поехать без паспорта?

Коулман наслаждался обратной поездкой на вапоретто и стоял на открытой палубе, несмотря на дождь. Полиция, кроме того, спрашивала у старшего Гаррета, мог ли младший Гаррет, по его мнению, совершить самоубийство. (Делл’ Изола не сказал, как ответил на это старший Гаррет.) Вероятно, Рей несколько дней назад написал, что Коулман тоже находится в Венеции. Гарреты явно не подозревали его, а это означало, что Рей не сообщил родителям о ненависти, какую испытывает к нему бывший тесть. Рей не стал бы этого делать. Люди, заслуживающие ненависти, редко сообщают о том, что их ненавидят. Коулман хотел, чтобы Рей убрался из Венеции, и полагал, что если хранить презрительное молчание, то Рей через день-два так и сделает – тихонько уберется. Но забавно, почему это он оставил свои вещи в «Сегузо». Из-за неврастении, решил Коулман. Он на самом деле не мог этого понять, хотя и подозревал, что был на верном пути, когда объяснял такой поступок желанием Рея возложить на него, Коулмана, вину за вероятное убийство, к тому же Рей, вероятно, хотел исчезнуть.

К разочарованию Коулмана, Инес не было, когда он вернулся в «Гритти», и Коулману тут же пришло в голову, что ее тоже вызвали в полицию. Но у портье для него имелась записка – в ящичке, где висели два их ключа.

Шарлотта, шестнадцатилетняя дочь Инес, сейчас училась во Франции. День для покупок, по мнению Коулмана, был ужасный, но Инес, вероятно, готовилась к Рождеству. Он прошел в свою комнату и убедился, что радиаторы в спальне и ванной включены на максимум (комната тем не менее была вполне комфортабельной), а потом забылся, занявшись еще одним рисунком – вид на людей сверху. Одна из фигур задрала голову и подняла руку, прося то ли милостыню, то ли дождя, пусть публика думает что хочет.

В шесть он выпил виски и попробовал продолжить композицию пастелью на большом листе.

Инес постучала в дверь и вошла за несколько минут до семи. Дождь к этому времени перестал, за окном стояла мрачная темнота.

– Ну? – спросила с улыбкой Инес. – О чем говорили в полиции?

Коулман набрал в грудь побольше воздуха:

– Они говорили с отцом Рея. Хотели узнать, не появились ли у меня какие-то новые соображения относительно местонахождения Рея. Я им сказал – нет, не появились. – Коулман сидел на краю кровати. Для рисования он предпочитал кровати столам. – Хочешь виски, дорогая?

– Да, хочу. Спасибо. – Она сбросила туфли на высоком каблуке, поверх которых теперь были надеты сапожки из прозрачной резины. – Ну и погодка! Я предпочитаю думать, что в дни славы Венеции погода была лучше, иначе трудно представить, как они могли тут жить с таким блеском.

– Никогда не слышал ничего более верного. Но погода тогда была не лучше, – сказал Коулман, наливая ей виски. Он налил в стакан в два раза больше воды из крана. – Купила что-нибудь для Шарлотты?

– Нашла великолепный свитер желтого сезанновского цвета, а на ее письменный стол – кожаный футляр для бумаги и марок. Из зеленого сафьяна. Очень красивый. И я, как ты понимаешь, хотела ей сказать, что это из Венеции.

Коулман передал ей стакан с виски, взял свой:

– Будь здорова!

Инес отхлебнула виски, села на кровать Коулмана по другую сторону и спросила:

– Что говорят родители Рея?

Она сидела выпрямившись и слегка повернувшись, словно в дамском седле.

Коулман услышал в ее голосе беспокойство.

– Они спрашивали, не может ли кто на Мальорке знать что-нибудь. Его тамошние друзья. Я не помню ни одного по имени, но городок там небольшой, если они пожелают послать туда кого-нибудь. Его на Мальорке нет. Они уже искали… или спрашивали.

– А что они говорят о тебе?

– Обо мне?

– Они не считают, что ты мог что-то сделать с ним?

Вопрос был задан спокойным беспристрастным тоном, вовсе не в духе Инес.

– Они мне ничего такого не говорили.

– Что ты сделал, Эдвард? Ты сказал мне правду?

Коулман напомнил себе, что ему на все это наплевать – пусть себе Инес думает что хочет, пусть строит догадки.

– Я сделал то, что тебе сказал.

Инес молча смотрела на него.

Коулман вытащил из кармана платок, высморкался и беззаботно сказал:

– Кажется, ты мне не веришь.

– Я не знаю, чему верить. Сегодня я некоторое время общалась со Смит-Питерсами…

– Мне иногда кажется, что их восемь, а не просто два. Скучнее людей я еще не встречал, и они все время путаются под ногами.

– Знаешь, Эдвард, – сказала Инес, понизив голос, – они считают, что ты мог убить Рея. Выкинуть его за борт без сознания или что-то в этом роде.

Глупость! Коулман сразу же подумал о «Марианне II», о ее лакированном коричневом корпусе, о том, что после той ночи они ни разу не пользовались катером. Четыре дня, на которые они брали катер в аренду, истекли.

– Я никак не могу повлиять на их мысли. И что они теперь собираются делать?

– Я не думаю, чтобы они собирались что-то делать. Вернее, я не знаю, – быстро добавила она, нервно пожав плечами.

«Вероятно, знает», – подумал Коулман. Это было важное соображение. Коулман попыхтел немного сигарой, потом стал укладывать пастель в деревянную коробочку.

– Так что такого они сказали? Ляпнули ни с того ни с сего, что им кажется, будто я его убил?

– Да нет же, господи! – Ее французский акцент стал заметнее, что случалось с ней от нервного напряжения. – Они спросили меня, мог ли ты, по моему мнению, причинить ему какой-то вред, а потом сказали, что, по их мнению, мог. Они прекрасно видели, что ты его ненавидишь.

– Но даже если и так?

– Если ненавидишь?

– Да.

Инес помедлила:

– Но ты его убил?

– А если и так? – спросил Коулман, понизив голос.

– Убил, Эдвард?

Коулман, держа пустой стакан, прошел по комнате пружинистой походкой, потом повернулся к ней:

– Да, убил. Но кто это может доказать и кто может с этим что-нибудь сделать?

Он чувствовал себя так, словно бросил перчатку, но, к сожалению, его противники не казались достойными, у них даже не возникло желания сделать поединок увлекательным.

– Ты правду говоришь, Эдвард? Ты не шутишь? – спросила она почти шепотом.

– Я не шучу. Я столкнул его с лодки. С катера. После драки. Он не потерял сознания, но, вероятно, утонул. До земли было далеко. – Коулман сказал это горьким тоном, но с вызовом и без сожаления. Он вложил в эти слова все свое желание, чтобы так оно и было на самом деле. И он видел, что Инес ему поверила. Потом он добавил уже спокойнее: – Ты, вероятно, решишь сообщить полиции. Валяй. И возможно, захочешь расстаться со мной – что ж, уходи прямо сейчас. – Он раскинул руки в стороны. – Иди и расскажи Смит-Питерсам. Позвони сейчас.

– Эх, Эдвард, неужели ты думаешь, что я бы стала говорить такие вещи по телефону! – произнесла Инес дрожащим голосом. – Неужели ты думаешь, я вообще стала бы говорить! – Ее голос стал пронзительным из-за слез. Она прикусила нижнюю губу, потом сказала: – Значит, ты убил.

Коулман медленно налил себе еще виски, не слишком много.

– Тело непременно всплывет. Его обязательно найдут, – заявила Инес.

– Да, обязательно, – проговорил Коулман из ванной.

– Почему же ты тогда остаешься в Венеции. Здесь тебе находиться опасно.

Ее тревога, очевидная в словах и голосе, тронула Коулмана.

– Если они захотят повесить это на меня, то все равно повесят, где бы я ни был – в Венеции, Нью-Йорке или Риме. – Он снова вышел в спальню, встал, широко расставив ноги, и посмотрел сверху вниз на Инес, которая все еще сидела на кровати, как в дамском седле. – Меня это не беспокоит, – решительно сказал Коулман и направился к темному окну. Потом повернулся и произнес: – Да, я его ненавидел. Он стал причиной смерти моей дочери. И я считаю его… считал… совершенно бесполезным. Люди разные. Души! Все говорят про души. Но некоторые души достойнее других. И душа моей дочери стоила миллиона таких душ, как его. Я даже сравнивать их не хочу, не хочу допускать, что они были сотворены из одной материи. Ты меня понимаешь? Правосудие свершилось. Да. И если мне придется за это заплатить, я готов. И что?

Коулман поставил стакан, к которому пока не прикоснулся, на ночной столик. Вытащил сигару из сигарницы, закурил, ухватил зубами, его губы сомкнулись вокруг нее.

Инес продолжала наблюдать за ним.

– Не знаю, понимаешь ли ты меня, но если не понимаешь, это не имеет значения. Просто дела обстоят так, а не иначе.

– Я тебя понимаю, – сказала Инес.

– И я не жду твоего одобрения, – добавил Коулман.

– Ты хочешь сказать… что остаешься здесь, бросая вызов, – пусть тело всплывает где-нибудь.

– Может быть, – буркнул Коулман.

Он смотрел в никуда.

За окном, за террасой послышались крик и всплеск. Правда, всплеск прозвучал негромко, а крик, возможно, выражал удивление, может быть, даже веселье. Но Инес дернулась. Вдали раздался низкий гудок большого парохода, во влажном воздухе он прозвучал, как органная нота. Коулман подумал об окружающей их воде, глубокой воде, в которую когда-нибудь может соскользнуть весь город.

Когда он снова посмотрел на Инес, на ее лице появилось другое выражение, словно мысли женщины витали где-то далеко, хотя она по-прежнему смотрела на него. Вид у нее был удовлетворенный. Коулман нахмурился, пытаясь понять Инес. Не облегчение ли появилось в ее взгляде? В ожидании ее реакции он шагнул к пепельнице и стряхнул пепел с сигары. Что Инес скажет? Что уезжает завтра? Или остается и будет рядом с ним?

Он снова подошел к окну, сжимая сигару в зубах, и положил руки на подоконник. Посмотрел на подернутые туманом желтоватые огни у канала, на проплывающий мимо вапоретто, все окна которого в такую погоду были задраены.

– Я думал нанять завтра катер или взять в аренду и отправиться в сторону Кьоджи, чтобы взглянуть еще раз. Может быть, ты завтра встретишься со Смит-Питерсами, займешься чем-нибудь с ними. – Он не хотел приглашать Инес в Кьоджу, потому что решил встряхнуться, заплатить рыбаку, чтобы тот вывез его на своей лодке в море – что-нибудь в таком роде. – Я вернусь поздно вечером.

– Хорошо, Эдвард, – покорно сказала Инес.

Он подошел, обнял ее за плечи, нагнулся и поцеловал в щеку. На сей раз она не противилась.

– Допивай виски, я налью еще. Тебе нужно принять горячую ванну – полдня провела на такой погоде. Отдохни немного, а часов в восемь я постучу в твою дверь, и мы отправимся в какое-нибудь милое местечко, где можно поужинать. Я бы хотел посмотреть, что ты купила Шарлотте, если подарок не в обертке.

– Он не в обертке, – сказала Инес, вставая.

Она не стала больше пить виски, а пошла в свою комнату принять горячую ванну, как он и предлагал. В этом Коулман был уверен.