10. Крысы
В подземном тоннеле пустынно. В красноватом аварийном освещении поблёскивают линии рельс. Жиль идёт по тоннелю, осторожно обходя брошенные вагонетки. Лишь шорох гравия под ногами и негромкое гудение компрессоров и ламп высоко под сводами нарушают тишину. Воздух прохладен и непривычно свеж, отсутствие вечного привкуса пыли, царящего в Третьем круге, делает его чужим, заставляет настораживаться. Впрочем, чужое здесь всё. И мальчишке, привыкшему к странностям городских джунглей, неуютно.
Сколько они уже в Подмирье? Три дня? Пять? Больше? Сложно судить о времени там, где нет смены дня и ночи. Ориентироваться можно только по людям: вот зазвучали голоса, тоннели наполнились народом, загремели вагонетки, лязгают механизмы лифтов, развозящих рабочих по подземным ярусам Азиля, закипела работа — условно наступило утро. Свело голодной судорогой желудок при запахе съестного — значит, хорошо перевалило за полдень. Опустели тоннели, врубилось аварийное освещение — дожили до вечера.
Повезло ли им с Акеми? Наверное, да. Когда прошёл первый шок от зрелища горы трупов в так называемом Пищеблоке, местные работники провели их чередой узких ходов, спрятанных то за холодильными камерами, то за хламом в подсобках, в подобие подземного района. Громадный ангар, заставленный контейнерами, а за его стеной — вырытые ходы, ведущие к норам-спальням, в которых ютятся люди. Которым, как и Акеми, и Жилю вместе с ней, возвращение в надземный ярус города грозит большими неприятностями.
— Всем, кто сюда через крематорий попадает, можно доверять. Даже живым, — заявил юморной здоровяк Поль Люсье — тот самый, под ноги которому свалились в Пищеблоке Акеми и Жиль. — Значит, обустраивайтесь тут. Работой мы вас обеспечим, прокормим. Девки-то нам завсегда пригодятся!
— Я н-не девка! — возмутился было Жиль, но его вопль потонул в хохоте нескольких десятков глоток.
Почти сутки новеньких не трогали. Выделили по спальному месту и оставили в покое. К вечеру Поль пригласил их на общий ужин:
— Давайте к столу. Познакомитесь с нашей компанией, расскажете, кто вы и откуда…
Акеми, у которой в животе бурчало от голода, наотрез отказалась.
— Глупындра! — хохотнул Поль. — Ты думаешь, мы тут трупы жрём? Так это шутка, про Пищеблок-то! Всё, что сюда падает, на самом деле не пропадает. Мыло, биотопливо, даже лекарства кое-какие город имеет благодаря мертвякам. А жрать… Ну… да. Но не мы. Наше дело — приготовить и отправить дальше в переработку.
С каждым его словом Акеми всё сильнее бледнела, и наконец, не выдержала:
— Не мог бы ты заткнуться, пожалуйста. И так плохо.
Поль довольно осклабился, явив нехватку нескольких зубов.
— Ну раз ты такая нежная, жуй землю. Она жирная, питательная.
Боком протиснулся в узкий поход лаза и ушёл. Жиль подумал — и последовал за ним. Через полчаса вернулся, таща две миски: с жареными корешками и грибами и с куриной похлёбкой.
— Ешь, — уверенно сказал он и поставил еду перед Акеми. — Он п-правду ск-казал. Тут н-нормальная п-пища.
Девушка благодарно улыбнулась и за считанные минуты расправилась с ужином. Жиль отнёс посуду и вернулся.
— Т-ты это… Если я т-тут заночую, н-не против?
Акеми безразлично махнула рукой, завернулась в потрёпанное одеяло, влезла в выдолбленную в стене нишу и уснула. Жиль, за неимением иных вариантов, улёгся на полу у входа, положив позади себя прикрытый тканью вакидзаси.
Сон у Акеми Дарэ Ка оказался очень крепким. Потому она и не узнала, что несколько раз за ночь к ней пытались наведаться незваные гости. У гостей жадно блестели глаза, и на губах играла улыбка, предвкушающая нечто приятное. Но улыбка гасла, да и взгляд становился другим, когда посетители обнаруживали перед своим носом лезвие короткого меча, серебряно мерцающее в свете ночника. И нехорошая ухмылка Жиля заставляла гостей тут же покинуть крохотную спальню Акеми.
С утра явился Поль. И сообщил, что нашёл для новоприбывших работу. Акеми он пристроил на птицефабрику, а Жиля — грузчиком на железнодорожную ветку.
— Ты это… Не воруй хотя бы первую неделю, — сурово сказал Поль Акеми. Получил в ответ уничтожающий взгляд и сник.
За несколько дней, проведённых в Подмирье, Жиль твёрдо уяснил одно: законы тут куда более суровые, чем уличные. Случись что — бежать-то особо некуда… А случиться могло что угодно. Местные обитатели продолжали наведываться к Акеми по ночам, но их количество постепенно уменьшалось. Как-то не хотелось проверять, кто их встретит — девушка с распростёртыми объятьями или несущий вахту мальчишка с острым клинком. Подкатывали с предложениями и днём, но Акеми давала жёсткий отпор. Пытались задобрить Жиля:
— Слышь, парень, шёл бы ты сегодня спать в другое место. Три дня полпайки отдавать буду.
Жиль притворялся глухим и подобные предложения игнорировал. И всё чаще думал, что надо искать выход наверх. Проще простого было бы смешаться с толпой работников, которые возвращались в свои семьи после смены — но тогда Жиль не смог бы вернуться обратно в Подмирье: не пропустил бы контроль на пункте проверки документов. Код-то в списках грузчиков не значится, вот так вот… а значит, надо искать что-то другое.
Сегодня ночью, пока Акеми дежурит в громадном ангаре, полном клеток с несушками, вытаскивает из-под кур тёплые, с прилипшими нежными перьями яйца и складывает их в отдельные ящики, Жиль обходит один из тоннелей. Каждый день он помогает толкать по рельсам гружёные вагонетки, присматривается ко всем дверям, что встречает по пути, и не упускает случая взглянуть, что же за ними. В основном находит техподсобки и шахты с механическими лифтами; несколько раз нарывался на трапезничающих людей. Делал испуганное лицо и мямлил, что искал туалет.
Бетонные тоннели выглядели бесконечными. А выхода наверх всё не было.
«Такого быть не может, — убеждает себя мальчишка, перешагивая через дохлую крысу, слегка присыпанную шлаком. — Есть где-то выход. В тех же подсобках может быть неприметный ход за горой хлама. Здесь полно ниш. В каждой из них может быть лаз, ведущий вверх. Надо искать. Ищи, Жиль, выбирайся. Это не то место, где ты проведёшь всю оставшуюся жизнь. Ищи».
Взгляд скользит вдоль перевитых между собой кабелей. Память подсовывает картинку из книги: дерево, которое удерживают в земле толстые корни. «Кабели — это корни Азиля. Город растёт и питается из земли», — размышляет Жиль. Останавливается, принюхивается, морщится. Воздух без примеси пыли кажется чужим и пугающим. Странно: местные не носят респираторов и не пользуются фильтрами. Но при этом большинство мается жёстким кашлем.
Тоннель впереди расширяется, превращаясь в просторный подземный зал с высоким потолком и бетонной площадкой в центре, огороженной хлипкими металлическими решётками. Жиль подходит, легко перепрыгивает ограждения. Посреди площадки уходит далеко вглубь широкая шахта. Мальчишка ложится на живот, заглядывает вниз, рассматривает огоньки фонарей, мерцающих в темноте. «Будто смотришь в воду, когда ночью проплываешь над морскими огнями», — думает он. Интересно, что там за уровень?
Он отползает от края, встаёт, оглядывается. Двери, пропускающие рабочих из Второго и Третьего кругов, тут странные: монолитные, прочные, глухие. Жиль пробует просунуть между створками кончик пальца — бесполезно. Прислушивается: за стеной ясно слышится гул. Такой звук издаёт вода, бегущая в трубах под сильным напором. Водопровод — тут? Зачем он на такой глубине?
«Наверное, близко какое-то производство, которому нужно много воды, — думает Жиль, поглаживая ноздреватую грязную шкуру стены. — Целый мир тут упрятан, вот так вот. Говорил же отец Ксавье, что Азиль на самом деле куда больше, чем кажется. Как этот… который лёд, но не опасный».
Он садится, приваливается спиной к стене. Усталое тело просит отдыха и сна, в животе опять бурчит голодная пустота. Жиль прикидывает, насколько далеко он ушёл от их нового жилища, и понимает, что времени на отдых нет, только на возвращение обратно.
«Вот посижу немного и пойду, — убеждает он себя. — А завтра найду вагонетку, в которой поедет груз грибов, и набью полные карманы. Или уговорю Акеми спереть курицу. Или всё равно что, лишь бы можно было съесть…»
Мальчишка закрывает глаза и представляет, как находит целый ангар с едой, набитый до потолка. Горы кукурузных лепёшек, целое море соевой лапши, контейнеры, полные куриного мяса, аппетитная каша с грибами. Он протягивает руки, погружает их в большущий ящик и вынимает полные пригоршни сухофруктов — сладких, ароматных, и их так много, что можно всю жизнь прожить, объедаясь ими.
Когда Жиль в очередной раз вынимает из ящика сухофрукты, в его руках оказывается здоровенная медуза — скользкая, стрекучая. Мальчишка с отвращением отшвыривает её от себя… и просыпается. С коленей стремительно спрыгивает крупная серая крыса и стремглав несётся через весь зал. Жиль с воплем вскакивает на ноги, сердце колотится, в голове — настоящий хаос. Несколько секунд озирается по сторонам, пытаясь вспомнить, как оказался здесь. Сон не отпускает, перед глазами всё ещё стоит контейнер, полный сухофруктов. Жиль отчаянно ерошит волосы, дёргает себя за уши, трясёт головой, прогоняя видение.
— Ч-человек — н-нарост вокруг ж-желудка, — мрачно цитирует он услышанное однажды от отца Ксавье, и спешит, прихрамывая, к одному из тоннелей.
На работу он успевает вовремя. И до обеденного перерыва толкает по путям тяжёлые вагонетки, стараясь не думать, как же сильно хочется есть. Он пытается сосредоточиться на разговорах напарников, стараясь выловить из них хоть что-то о пути наверх, но внимание рассеивается, и мысли всё равно возвращаются к еде. Жиль несобран, то и дело ошибается и огребает выговор за выговором:
— Под ноги смотри, паразит тощий! Куда ты её толкаешь, не на ту ветку, болван! Кто этот узел вязал? Хрен свой вот так же завяжи, идиот!
Дважды Жиль роняет на себя мешок с мусором, и гниющие отходы из прорех щедро осыпают его плечи, по шее течёт вонючая жижа. Рабочие ржут, наблюдая за его попытками отмыться водой из лужи с две ладони величиной. Жиль молча скрипит зубами, игнорируя насмешки. Потому что точно знает: ответишь таким, заикнёшься пару раз — ещё и передразнивать начнут на каждом слове.
За обедом к мальчишке подсаживается один из живущих в том же ангаре, что и Жиль с Акеми. Сперва молча жуёт, наблюдая исподлобья, потом подкидывает к его миске половинку кукурузной лепёшки. Жиль на мгновение отрывается от поедания лапши с кусочками грибов и бросает на соседа опасливый взгляд. Широченные плечи, руки, до локтей покрытые сеткой шрамов, бритая наголо голова на короткой толстой шее. Изо рта у мужика пахнет так, что Жиль с трудом сдерживается, чтобы не отпрянуть.
— Бери, — коротко командует этот тип, кивнув на лепёшку. — Вижу же, что жрать хочешь всё время.
Жиль качает головой, старательно глядя в свою миску.
— Бери-бери. Обратно не попрошу. Как тебя звать, тощий?
Мальчишка медлит, пытаясь сообразить, чего нужно от него этому вонючему здоровяку. Тот усмехается, хлопает его по спине мощной рукой.
— Не бойся ты! Сосед же, а соседей обижать не принято. Так как звать-то?
— Жиль.
— А я Люсьен. Пять лет уже тут живу. Ты сирота, небось?
Мальчишка молчит. «Если и правда живёт тут пять лет — а не похоже, что соврал — значит, знает, где тут выход. Наверняка знает», — думает он. Выходит, это нужный человек, и надо бы с ним пообщаться. Но осторожность не даёт расслабиться. Жиль поднимает на мужика не по-детски суровый взгляд и спрашивает:
— Т-тебе что надо?
Люсьен фыркает, пальцем пододвигает половинку лепёшки к ладони Жиля.
— Это не мне надо, а тебе. Голодный, без друзей, при аппетитной девке. Как думаешь, долго ты тут протянешь?
— Т-тебе не всё равно?
— Да у меня сын наверху, — с деланным безразличием отвечает Люсьен, отвернувшись. — Примерно твоих лет.
Пока никто не видит, Жиль прячет лепёшку в карман. Молча доедает лапшу, старательно облизывает ложку и допивает последние капли бульона из миски. Встаёт, относит посуду в мойку и уходит из столовой. Люсьен неотступно следует за ним. Жилю даже не нужно оборачиваться, чтобы знать, что он здесь. Мальчишка торопится вернуться на свою железнодорожную ветку: там людно, а значит, этот вонючий тип не будет его доставать.
— Жиль, да постой ты! — басит в спину Люсьен.
— Отвали, — не оборачиваясь, огрызается мальчишка.
— Слушай, — Люсьен обгоняет Жиля, преграждает ему путь. — Давай отвезём вон ту вагонетку. Справа у стены, видишь? В ней остатки с кухни, — потом внимательно вглядывается в глаза Жиля — и делает понимающее лицо: — А, ты мне не доверяешь. Боишься. Понятно. Ну, давай позовём ещё кого, чтобы тебя не пугать. Так согласен?
Жиль задумывается. Объедки с кухни — это здорово. Хоть немного утащить себе.
— Угу.
Люсьен машет рукой людям впереди:
— Эй, один кто-то, сюда!
Втроём они толкают мусорный контейнер в боковой тоннель. Запах лапши и варёных грибов перешибает даже вонь Люсьена.
— Стоп-стоп, — вдруг командует здоровяк. Обходит вагонетку, присаживается у передних колёс. Говорит хмуро: — Не, ну ты посмотри…
Жиль подходит, склоняется, чтобы рассмотреть, что там такое… и получает кулаком под дых. Падает, ловя воздух ртом, не в силах даже крикнуть. Люсьен легко сгребает мальчишку в охапку, забрасывает на плечо — и шагает в неприметную дверь, услужливо открытую напарником.
Старшая работница смены проходит по залу, энергично встряхивая колокольчик, и его мелодичный зон возвещает окончание рабочего дня. Акеми бережно приподнимает ещё одну несушку, правой рукой ощупывает тёплое гнездо под ней, вытаскивает пару яиц, кладёт их в тележку рядом с собой. Пёстрая курица встревоженно кудахчет, косится на девушку круглым тёмным глазом. Акеми насыпает в кормушку горсть питательной смеси, закрывает сетчатую дверцу. Помечает клетку ярким флажком, чтобы её сменщица знала, где она остановилась. Вот и всё. Осталось отвезти яйца приёмщику, и можно отправляться домой.
Девушка проходит между рядами клеток, толкая перед собой наполненную яйцами тележку. Куры сопровождают её возбуждённым кудахтаньем. Акеми улыбается, вспоминая, как впервые взяла несушку в руки. Она оказалась такой лёгкой, маленькой и непривычно-мягкой. Сердце птицы колотилось, как сумасшедшее, курица покорно замерла в человеческих ладонях. «Будь поувереннее и держи бережно, — напутствовала Акеми старшая сменщица. — Когда ты боишься, они тоже нервничают. Чувствуют». Над Акеми первое время посмеивались: с каждой несушкой она обращалась с таким почтением, будто та была не курицей, а важной особой, и потому работала медленнее всех. Но прошло несколько дней, девушка втянулась в общий ритм, и насмешки прекратились. У аккуратной и ответственной Акеми даже самые норовистые несушки вели себя хорошо и не пытались долбануть по пальцам крепким клювом.
В своей новой работе она находит странное удовольствие. Никто не отвлекает её от собственных мыслей, не пристаёт с расспросами. Здесь можно расслабиться и перестать постоянно ждать подвоха от тех, с кем приходится делить жилище. Можно вызвать в памяти время, когда была жива мама, и Кейко была маленькой, и отец учил Акеми плавать…
«Ото-сан, Кейко, простите меня. Я ничего не сделала, чтобы защитить вас. Пусть Жиль и говорит, что ничем нельзя было помочь, но… Мне надо было остаться. Мы были бы вместе сейчас. Мы же всегда были вместе…»
Акеми часто моргает, словно в глаз что-то попало, вытирает слёзы тыльной стороной руки. Пусть никто не видит — камни не плачут. Не умеют, потому что права на слёзы им никто не давал.
Девушка подкатывает тележку с яйцами к вечно сонной Катрин, снимает и вешает на крючок фартук-торбу с питательной смесью, вежливо прощается. Остаётся за спиной просторный светлый ангар, пора возвращаться домой. Акеми давит вздох. То, что теперь приходится считать домом, до сих пор кажется ей дурным сном. Грязь, полуголодное существование среди воняющих немытым телом мужчин, вечные проблемы — где взять воды и где справить нужду. Если бы не помощь Жиля, Акеми бы отчаялась. Мальчишка старательно исследовал Подмирье, таскал стирать их одежду к подземной реке и охранял её сон. Всё реже звучало в его адрес «бака», и Акеми нет-нет, да и тянулась ласково потрепать светлые волосы. «Ты теперь моя семья», — сказала она ему на днях. Правда, за ответ: «Ну, родню н-не выбирают, в-вот так вот», — Жиль получил по шее, но это уже мелочи.
Акеми вместе с другими работниками птицефабрики идёт по бетонному тоннелю, ориентируясь по синим стрелкам, нарисованным светоотражающей краской. И считает разветвления и повороты. На седьмом перекрёстке она останавливается перешнуровать высокие ботинки с открытыми носами. Нарочно медлит, выжидая, пока все пройдут вперёд, и, оставшись одна, ныряет в левый проход. Бредёт в полутьме, касаясь рукой стены, считает двери. За шестой — подсобка, в которой следует отодвинуть в сторону лист жести, и откроется проход вниз, на более глубокий уровень, где находится её новый дом. Пальцы с обкусанными ногтями скользят по шероховатой стене, ожидая встречи с металлическим дверным контуром. Внезапно Акеми прислушивается: на мгновение ей кажется, что в заброшенном тоннеле она не одна. Девушка оборачивается и напряжённо вглядывается в полумрак. Нет, показалось. Может, крыса… или кошка. Или уровнем выше что-то упало, и отзвук проник сюда. Акеми пожимает плечами, делает шаг вперёд — и наталкивается на высокого мужчину, преграждающего ей путь.
— Здорово, красава! — радостно восклицает тот.
Прежде, чем она успевает сообразить, что делать, позади неё открывается дверь; мужчина толкает Акеми внутрь и заходит следом.
— Ну что, познакомимся поближе?
Девушка быстро озирается: нагромождение контейнеров, узкие ряды проходов между ними, балки под потолком — метров пять, можно рискнуть забраться. Нет, не выйдет: контейнеры высокие. Меча с собой нет — днём он прикопан под лежанкой в отнорке. Значит, бежать. Акеми бросается в ближайший проход, но тут же ей навстречу из-за ящиков выходит ещё один мужчина.
— Ты куда? — почти ласково спрашивает он.
От удара в спину девушка ничком падает на холодный пол. В четыре руки её переворачивают на спину, один человек садится ей на ноги, другой крепко держит за запястья.
— Не будешь рыпаться — тебе даже понравится, — подмигивает ей бритоголовый здоровяк, блокирующий её колени. — Потерпи. Живёшь с нами — уважай нас.
Его руки быстро справляются с поясом на коротком кимоно девушки, распахивают на ней одежду, обнажая маленькую крепкую грудь. Акеми отчаянно дёргается, пытаясь высвободиться, и получает обжигающую пощёчину.
— А будешь плохо себя вести — заголим задницу и твоему пацану, — почти ласково обещает тот, кто держит её за руки. — Будь умницей. Вряд ли ему понравится смотреть, как мы тебя будем воспитывать.
От одного упоминание Жиля её накрывает жгучим стыдом и горечью. И тут же изнутри поднимается волна холодной ярости. Акеми полностью расслабляется, закрывает глаза. И когда один из мужчин склоняется над ней, и она чувствует его дыхание на своей щеке, девушка резко приподнимается и бьёт его лбом в нос. Короткий вопль — и насильник отпускает её руки; и тут же второй мужик получает кулаком в зубы. Акеми яростно брыкается, отпихивает его от себя, вскакивает на ноги и с размаху бьёт одного ногой в пах, другого — в голень.
— Жиль! — зовёт она, озираясь. — Жиль, где ты?
Её сбивают с ног подсечкой, наваливаются сверху. Акеми дёргается и бьётся, не давая поудобнее себя ухватить, впивается зубами здоровяку в руку. «Убьют и меня, и Жиля,» — мелькает в голове отчаянное. Кровь из разбитого носа соперника капает ей на щёку, стекает по шее. Саднит пальцы, ободранные об челюсть здоровяка. Акеми шипит, как кошка, молотит кулаками, брыкается, стараясь посильнее попасть по ногам. Собственная боль только распаляет её.
— Достаточно! — доносится откуда-то сверху, и Акеми тут же оставляют в покое.
Девушка отползает к рядам ящиков, тяжело дыша, поднимается на ноги, и лишь потом озирается в поисках источника голоса.
Её спасение стоит на крышке одного из контейнеров, держа в правой руке её, Акеми, фамильный меч, и смотрит на девушку с восхищением. Непонятно, почему паренька, который на вид не старше Акеми, эти беспринципные уроды послушались. Крепкий, скорее среднего роста, светлая безрукавка поверх ярко-голубых джинсов, короткие, живописно растрёпанные тёмные волосы, чисто выбритое лицо, синие глаза — ещё ярче, чем у Жиля; громоздкий толстый браслет на левом запястье… нет, парень точно не из местных. «Начальство?» — ёкает у Акеми сердце.
— Ну ты даёшь! — восторженно выдыхает темноволосый. И улыбается так открыто и по-доброму, что Акеми тут же перестаёт паниковать. — Скромная птичница, где ты этому научилась?
Девушка вспоминает про распахнутое кимоно, и щёки вспыхивают неловким румянцем. Она наскоро завязывает пояс, косится на двух полудурков, охающих поодаль, и отвечает:
— Когда в команде сейнера ты одна без яиц — быстро учишься.
Парень спрыгивает с ящиков, протягивает ей левую руку:
— Прости за проверку, но это было необходимо.
Акеми недоверчиво разглядывает открытую ладонь.
— Меч. Верни, это моё.
Он передаёт ей вакидзаси, прищёлкивает языком:
— Отличная штука. И что — умеешь с ним обращаться?
Акеми прячет меч за пазуху, игнорирует вопрос и задаёт свой:
— А если бы я её не прошла?
— Чего, проверку? Ну, дожила бы остаток своих дней так, как это обычно бывает с бабами. Обслуживала бы мужиков всё свободное время.
Всё это произносится с такой же обезоруживающей улыбкой и настолько безмятежным тоном, что Акеми снова вскипает:
— Какой же ты урод…
— Да ну? А говорят, симпатяга, — смеётся он. И тут же серьёзнеет: — Быть уродом часто необходимо. Потом поймёшь.
Парень оборачивается и кричит кому-то в углу ангара:
— Малыша отвяжи!
— Жиль! — вскрикивает Акеми.
— Да цел он, — улыбается парень.
Жиль появляется из-за нагромождения ящиков, несётся к Акеми, на ходу отплёвываясь и кашляя. Девушка порывисто обнимает его, ощупывает беспокойно:
— Ты в порядке?
— Д-да, — торопливо кивает Жиль. И бросает на спасителя Акеми уничтожающий взгляд: — Г-говнюк ты! Я т-тебе самому п-при случае рот паклей набью! И п-прирежу, св-волота!
— Да-да, обязательно, — парень фыркает и снова переключается на Акеми: — Я Рене.
— Угу, — кивает девушка. — Жиль, идём.
Им позволяют уйти беспрепятственно, один из мужиков даже услужливо открывает перед ними дверь. На пороге Акеми вдруг останавливается.
— Т-ты чего? — удивляется Жиль. — Идём же…
— Рене. Его зовут Рене, — бормочет девушка. Она оборачивается и кричит: — Рене Клермон?
Парень манерно раскидывает руки, кланяется.
— Давай-ка обратно, Жиль, — шепчет Акеми на ухо мальчишке. — Это тот человек, которого нам велела разыскать Сорси.
Жиль смотрит на неё исподлобья, качает головой.
— Н-не стоит. Хреновый это человек, в-вот так вот.
— А куда нам возвращаться, подумай, — еле слышно говорит она. И идёт туда, где, прислонившись спиной к ящику, стоит и ждёт Рене.
— Ну что, я в тебе не ошибся, — радостно восклицает тот. — Предлагаю пройти в более уютное место и пообщаться. А уж как тебе поступать дальше, решишь сама.
Акеми кивает, неловко жмёт протянутую ей руку — и оглядывается через плечо, услышав отчаянный вопль:
— Дура! — и гулкое эхо быстро удаляющихся по тоннелю шагов.
— Он подросток, я сам таким был, — понимающе комментирует Рене. — Остынет. Ну, идём?
— Идём, — отвечает девушка. И неожиданно для себя улыбается.
Всё-таки зря она его ударила. Ладно бы подзатыльник или шлепка по заднице, но не с размаху же, так, что мальчишка отлетел, держась за щеку, и стремглав унёсся куда-то. И отбитая ладонь потом гудела.
Акеми злилась всю ночь. Что ему до того, с кем она ушла и почему не рассказывает подробностей? Какая разница, почему у неё вид такой довольный… Может, его с собой везде теперь таскать? Чего он вообще о себе возомнил?
— Ты мне не парень! — рявкнула тогда Акеми. — Я тебе ничем не обязана, поэтому заткнись и не лезь не в своё дело!
Жиль после этих слов побледнел так, что ярко-красным проступили все шрамы на левой стороне лица.
— Зн-наешь, если б-бы т-тебя вч-чера от-трахали те двое, мне не б-было бы т-так противно, как…
Тогда-то она его и ударила. И вот уже пять дней Жиль не появляется дома. Акеми сперва не придавала этому значения, но потом начала волноваться. Нет, ночевать одна она больше не боялась: судя по всему, Рене действительно распорядился её не трогать, и обитатели Подмирья перестали к ней соваться. Но вот то, что её юный приятель неизвестно где пропадает, волновало её куда сильнее. Он же тут совсем один, кроме неё, нет у него никого. И да — Акеми мучила совесть. Нельзя было с ним так, ох, нельзя.
В очередной раз возвратившись с работы и найдя их с Жилем обитель пустой, Акеми не выдерживает и идёт к соседям.
— Люсьен, доброго вечера. Вы Жиля не видели? — спрашивает она здоровяка, стараясь дышать ртом.
— Я что — нянька ему? — фыркает тот, но, наткнувшись на умоляющий взгляд Акеми, оттаивает: — Вроде мелькал вчера на погрузке.
— Пожалуйста, если увидите его, передайте, что я беспокоюсь. И жду его.
Она вежливо кланяется и уходит. Собирает грязное бельё, наволочку с подушки, потрёпанное полотенце и несёт стирать к подземной реке. Тихонечко спускается по вырубленным в стене ступеням в узкий лаз на нижележащий уровень, долго стоит у двери, прислушиваясь, прежде чем выйти в тоннель. Осторожность нужна каждую минуту. Особенно после того, как заканчивается рабочий день и люди расходятся по домам, покидая подземные цеха и ангары. У сторожей любой человек, встреченный в неурочный час, мигом вызовет подозрение. Бояться нечего, только когда ты в своём подземном селении, скрытом где-то в стороне от цехов между уровнями. И то вошло уже в привычку разговаривать вполголоса, постоянно прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за стены склада.
Акеми бесшумно проходит до нужного поворота, толкает тяжёлую дверь и оказывается на металлическом балкончике над чёрной гладью реки. Отсюда можно спустить на тросе канистру и набрать воды для стирки, но девушке надо помыться, и она спускается по винтовой лестнице вниз. Осторожно ступая, Акеми проходит по наклонному бетонному жёлобу, озирается, прислушивается: точно ли она здесь одна? Быстро скидывает кимоно, майку и короткие штаны и с наслаждением заходит в прохладную воду. Ныряет, проплывает несколько метров, возвращается обратно. Течение здесь слабое, но кто знает, что водится в этой реке. Жиль как-то приволок отсюда жутковатого вида рыбину: слепую, зубастую, с шипастыми плавниками. И очень вкусную. Суп из неё получился наваристым, сладковатым.
«Вот вцепится в мягкое место такая тварюка — и что ты будешь делать?» — с опаской думает Акеми, стоя на берегу и натирая мокрые волосы брусочком мыла. И тут же эту мысль сменяет другая, куда более любопытная: — «А как Жилю удалось поймать ту рыбину? На что, интересно?»
Она черпает воды тазом, опускается на колени, тщательно смывает с волос мыло. Вытирает насухо покрытую мурашками кожу, треплет полотенцем остриженные выше плеч волосы. Теперь надо быстро выстирать вещи — и можно возвращаться.
Когда она полощет бельё в реке, то краем глаза замечает движение на балконе. Акеми быстро оборачивается, но никого не видит.
— Жиль? — зовёт она в надежде.
Тишина. Лишь выше по течению раздаётся слабый всплеск. Рыба. Всего лишь рыба. Акеми нагибается, чтобы сложить выстиранное тряпьё в таз, и получает по спине маленьким камешком.
— Жиль! — восклицает она уверенно и оборачивается. И улыбка застывает на её лице нелепой гримасой.
В нескольких шагах от девушки на бетонной плите сидит Рене Клермон.
— Привет. Это всего лишь я, — миролюбиво машет рукой тот.
— Ты откуда взялся? — настороженно интересуется Акеми.
— Оттуда.
Там, куда указывает Рене, нет ничего, кроме бетонной стены.
— Думаешь, я глупая? — прищуривается Акеми. — Или ты призрак, который…
— Ага. Ходит сквозь стены.
Рене встаёт, отряхивает джинсы и забирает у Акеми таз с бельём. Замечает её недоверчивый взгляд, улыбается белозубо:
— Когда мы расставались прошлый раз, ты так не смотрела. Ну ладно, это была обычная уличная магия. Идём.
Подойдя к стене, Рене толкает её ладонью, и на глазах у изумлённой Акеми часть бетонной конструкции бесшумно отъезжает вбок, открывая проход.
— Рама с маскировочной тканью. Сверху — тонкий слой бетона, на ощупь не отличить. В толще стены автоматические двери, но сейчас они все открыты. Последние лет пять — точно, — поясняет Рене. — Прошу, мадемуазель.
Акеми следует за ним, касаясь рукой стены в темноте. «Ничего удивительного. Он же сказал, что работает инженером и знает весь подземный Азиль, как свои пять пальцев. Значит, может вывести отсюда Жиля. Только где его теперь искать?»
— Рене, — окликает она.
Тот останавливается так резко, что Акеми налетает на него. Утыкается лбом в плечо — и спешит отпрянуть, унося с собой тонкий пряный запах с ноткой чего-то сладкого.
— Эй-эй, всё в порядке? Не ушиблась? — заботливо спрашивает Рене.
— Нет. Я хотела… — начинает она — и замолкает.
Даже если Рене и видел где-то Жиля, он не сможет вернуть его к ней. Значит, и спрашивать нечего.
— Хотела что?
— Да так. Ты что тут делал?
Темнота скрывает лицо Рене, но последовавший за вопросом тихий вздох очень настораживает Акеми. Парень ощупью находит её руку, сжимает.
— Я тебя искал. Есть кое-что, что касается тебя и в какой-то степени всех, кто находится здесь. Идём. Держись правой стороны, это прямая дорога к посёлку.
Они поднимаются вверх по лестнице, идут длинным узким коридором, поворачивают направо, снова лестница…
— Кто это всё построил? — шёпотом спрашивает Акеми.
— Те же люди, что два столетья назад создали Азиль. Под городом мощнейшая система хранилищ, пещер и тайных ходов. Одно от другого легко изолируется, управление где-то в Ядре. Власти готовили для себя убежища, но из тех, кто сейчас правит Азилем, о них вряд ли кто-то знает.
— А откуда знаешь ты?
— А я инженер, — отвечает Рене так, будто инженер — это господь бог. — Вот мы и дома. Свет видишь? Такая же ширма, только на вашем складе.
Они выходят, Рене осторожно закрывает проход и заливисто свистит. Обитатели Подмирья покидают свои убежища, собираются на площадке между нагромождёнными ящиками. Акеми смотрит по сторонам, ожидая появления Жиля, но тщетно. Мальчишки нигде нет.
Рене передаёт Акеми таз с бельём, дожидается, пока все соберутся. Обводит толпу оборванцев серьёзным взглядом. Без задорной мальчишеской улыбки Клермон кажется Акеми незнакомым и пугающим. Он ждёт, пока все замолчат, и только тогда начинает говорить, чеканя слова:
— Братья. Сегодня я принёс известие, касающееся каждого из нас. Известие, на которое нельзя не отреагировать действиями.
Он поворачивается к Акеми, и та отшатывается под взглядом синих глаз, полных сожаления и горечи.
— Акеми, твоя сестра мертва. Не выдержала пыток в тюрьме. Её тело вчера утром подбросили к крематорию шестого сектора.
Рене достаёт из нагрудного кармана пачку свёрнутых газетных листков, передаёт в толпу.
— Кто умеет — читайте. И правду, и то, как подаёт это Ядро.
Камень внутри Акеми даёт трещину. И в разлом устремляются все звуки этого мира. Девушка стоит в центре площадки, оглушённая и не понимающая смысла сказанного Рене.
— Братья! Доколе мы будем терпеть, что с нами обходятся, как с мусором? Доколе мы будем прощать им жизни наших детей и честь наших женщин? Доколе будем довольствоваться крохами там, где холёные элитарии жрут досыта?
Рене распаляется всё сильнее, толпа поддерживает его криками.
— Пора положить этому конец! Сегодня смерть одной невинной девушки, завтра — другой, третьей! К чёрту закон, который защищает только власть! К чёрту власть, которая жирует на наших костях!
— Равенства! — кричит кто-то, и этот крик подхватывают десятки глоток.
— Закон должен защищать невиновных, а не убийц! — продолжает Рене. — Вам нужен справедливый закон?
— Да! Справедливость!
— Вы готовы нести справедливость туда, где царит беззаконие?
— Да!!!
Рене расправляет плечи, обводит толпу взглядом, и глаза его сияют. Грязные, оборванные люди смотрят на него с обожанием и жаждой.
— Свободы! Справедливости! Равенства! — кричат они.
Клермон жестом призывает к тишине. Толпа шумит, словно штормящее море, но шум понемногу утихает. Рене подходит к застывшей в стороне Акеми, вкладывает в её ладонь голубой фарфоровый бубенец.
— Сорси просила передать это тебе.
Трещина в камне ширится, осыпаются её края. Боль вскипает, поднимается из самых глубин, разъедает сердце, лижет разум языками пламени. Акеми запрокидывает лицо, чтобы никто не видел, как ей плохо, но слёзы переполняют её и ползут по щекам. Звуки, вырывающиеся из сведённого спазмом горла, мало похожи на плач. Акеми не слышит себя, она забыла все слова, горе льётся из неё стонами, тихим придушенным воем. Колокольчик в ладони — это то, чем теперь стала Кейко, её звёздочка Кей-тян, родная её сестрёнка. Кто-то злой и жестокий смял образ юной маленькой японки, изломав любимые нежные черты, стиснул в гигантском кулаке всё, что раньше жило, пело, радовалось и носило имя Кейко Дарэ Ка. И еле слышно позвякивающий бубенчик теперь жжёт руку Акеми.
«Я вас бросила… бросила…»
Кружится над головой сводчатый потолок ангара. Пульсируют алым, свиваясь в причудливые узоры, расплывающиеся огни. Взгляд мечется, пытаясь сложить из мельтешащих черт родной, ускользающий образ. Глаза бессильно закрываются, и лишь тогда проступает из темноты под веками лицо смеющейся маленькой девочки с голубым колокольчиком в тонкой косице.
«Анэ! Смотри, как я высоко, анэ!»
Отец подбрасывает Кейко в воздух, она летит, раскинув руки, ввысь, к Куполу. И всё тише становится звонкий, радостный смех.
— Акеми… Акеми!
Кто-то осторожно трясёт её за плечо. Девушка протяжно всхлипывает, открывает глаза. В свете, таком безжалостно-ярком после спасительной тьмы, растворяется видение из далёкого детства. Рене заботливо подносит к губам Акеми кружку.
— Глотни. Давай, станет легче.
На площадке, кроме них, больше никого нет. Парень отводит Акеми к груде сломанных ящиков, усаживает, сам садится на корточки напротив. Смотрит, как она пьёт, проливая воду на одежду. Берёт в ладони её левую руку, стиснутую в кулак так крепко, что побелели ногти.
— Посмотри на меня. Давай, Акеми, включайся.
Его тон из успокаивающего становится жёстким и требовательным. Что-то внутри Акеми заставляет её вынырнуть из зыбкого бредового состояния и взглянуть в лицо Рене. И впустить его слова в самый центр себя.
— Я могу сделать так, чтобы виновные заплатили сполна. Я знал Ники, он был хорошим парнем. И ни он, ни Кейко не заслужили такой смерти. Я могу наказать виновных. Это не пустые обещания. За мной народ, Акеми. И твоё горе — их горе. Наше горе. Нас очень много. Мы — сила. Ты слышишь меня?
— Да, Рене.
— Тогда скажи мне, чего ты хочешь. Скажи сама.
В её взгляде нет ничего, кроме тьмы. И в самой глубине серых глаз под покровом этой тьмы разгорается ярость. Губы вздрагивают, рождая короткий ответ:
— Мести.
Рене Клермон кивает, улыбается легко и задорно и касается бледного лба девушки поцелуем.
— Ты будешь нашим символом, Акеми. Моим личным штандартом.
Проходит несколько дней — настолько пустых и одинаково серых, что погружённая в себя Акеми их не запоминает. Словно кто-то вымарал их из её жизни. Поспать — позавтракать в хмурой компании местных — уйти до вечера на работу — лечь спать. О Жиле ничего не слышно, Рене не обещал скорого появления.
Акеми ничком лежит в своём отнорке, спрятав лицо в ладонях, и слушает удары собственного сердца. Ритмичный фоновый шум, создаваемый вентиляционной системой, в полудрёме кажется шумом моря. Будто сердце Акеми Дарэ Ка погружается в глубину и отсчитывает метры от поверхности.
Окружающие думаю, что она больна. Старшая смены отправила вчера с работы, дала три дня на поправку. Зачем? Чего исправлять? В ней, Акеми, всё в порядке. А то, что нужно, уже не исправить — ни за три дня, ни за целую пропасть дней.
Люсьен носит ей еду. Протискивается в её убежище, сопя и матерясь, ставит миску с кашей или картофелем на ящик у лежанки, жалостливым голосом басит: «Поешь, детка. Помрёшь же…» Вчера пришёл с кем-то ещё, просил Акеми посидеть в компании, выпить и просто отвлечься. Она даже головы не подняла — не то, чтобы ответом удостоить.
— Сломалась девка, — разочарованно вздохнул Люсьен. И сказал своему спутнику: — Ладно, пошли отсюда.
Когда они ушли, Акеми скатилась с лежака на пол и принялась яростно отжиматься.
— Три… Прекратить слёзы! Семь… Взять себя в руки! Шестнадцать… Отставить нытьё! Сорок четыре… Ты сможешь! Пятьдесят девять… Ты не будешь одна. Семьдесят… Ты не сломаешься!
До ста она не дошла — устали руки. Но взбодриться это помогло.
«Рене вернётся на днях, — размышляет Акеми, пришивая внутренний карман к кимоно. — Он сказал, что у него есть чёткий план действий, простейший в воплощении и эффективный. Что это значит — понятия не имею. Но Рене уверен, что если всё пройдёт хорошо, элитариям не поздоровится. Он просил доверять ему — надо постараться. Даже если не хочется. А тебе же хочется, верно?»
От вздоха девушки тихо звякает бубенец на суровой нитке между ключицами. Она касается его ладонью.
— Нет, не волнуйся, Кей-тян. Я не повторю твоей ошибки. Мы с Рене просто единомышленники, — шепчет Акеми и улыбается.
Шорох за спиной заставляет девушку резко обернуться. Игла неловко втыкается в палец, заставляя вскрикнуть. Акеми откладывает шитьё и суёт палец в рот — просто чтобы не улыбаться слишком радостно.
— П-привет, — бурчит Жиль, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Только не говори, что случайно зашёл.
— Н-нет.
— И не убегай.
Она медленно тянется к рукаву его перепачканного ржавчиной и мазутом джемпера. Жиль часто дышит, не отводя взгляда от её руки, но с места не двигается. Акеми привстаёт с места, хватает самый край рукава. Мальчишка вздрагивает, отшатывается — но Акеми уже рядом, привстав на цыпочки, обнимает его, прижимает к себе.
— Всё. Ты вернулся раз и навсегда. Понял? Ты понял меня?
И не давая ему ответить, целует мальчишку в нос, щёки, губы… снова, снова. Глаза у Жиля становятся перепуганными и абсолютно круглыми, он пытается высвободиться — но попробуй уйди от девушки такой с мёртвой хваткой. Всё, что ему остаётся — зажмуриться и отвечать на всё более смелые поцелуи.
Деликатное покашливание заставляет их отпрянуть друг от друга.
— Извиняюсь. Не думал, что у вас всё так ээээ… сложно.
Акеми и Жиль заливаются краской. Мальчишка отворачивается, горбится, обхватывает себя за плечи, будто ему холодно. Девушка пару секунд хватает ртом воздух, подбирая нужные слова.
— Рене, это… Я просто очень обрадовалась, что он вернулся, — неловко объясняет она.
— А что ты оправдываешься? Ну, целовалась с молокососом, с кем не бывает? — фыркает визитёр. — Мне-то что? Я вообще не за этим пришёл.
Акеми оттесняет Жиля в угол, мальчишка залезает с ногами на лежак и оттуда угрюмо рассматривает Рене. Тот засовывает руки в карманы, ободряюще улыбается девушке:
— Вообще я за тобой. Пошли, если готова.
— Куда пошли? — непонимающе спрашивает она.
— Мы о чём с тобой на днях говорили? Не ты ли просилась подальше отсюда? Ну, вспоминай, вспоминай.
Акеми бросает взгляд на Жиля, потом на Рене.
— Я не пойду без него.
Лицо Рене становится серьёзным. Исчезает белозубая улыбка и задорный блеск в глазах. Сейчас парень похож на человека, который пытается разрешить в уме несколько сложных проблем сразу.
— Акеми, путь долгий, сходи за водой, пожалуйста. А мы с малышом немного потолкуем, — Рене перехватывает встревоженный взгляд девушки и миролюбиво уточняет: — Спокойно поговорим. Никто не пострадает.
Акеми вытаскивает из ящика маленькую канистру и покидает отнорок. Рене удовлетворённо кивает, садится на край лежака и принимается складывать кимоно с пришитым карманом. Жиль всё так же сверлит его хмурым взглядом.
— Где ты был? — не глядя на мальчишку, спрашивает Рене.
— Н-не твоё дело, — огрызается Жиль.
Парень кивает.
— Допустим. Только от твоих ответов сейчас зависит всё.
— Что «в-всё»?
Рене достаёт из ниши над лежанкой сумку, кладёт в неё кимоно.
— Малыш, раз уж ты вернулся сам, то не думаю, что ты собираешься снова бросить её одну. Я прав?
— Прав.
— Если ты хочешь быть с ней рядом, тебе лучше вести себя так, чтобы у меня возникла хоть капля доверия. Как я могу доверять тому, кто шляется ночами по Подмирью, непонятно что вынюхивая?
Жиль стискивает зубы, зло сопит. Рене усмехается:
— Так-то, дружок.
— Д-дружок у тебя в шт-танах! — взрывается мальчишка. — Я хочу в-выбраться отсюда, в-вот так вот! И она х-хочет!
— Ну, это и так понятно. Я вас обоих отсюда выведу. Как бы паскудно ты себя не вёл, малыш. А дальше два варианта: или ты катишься к чёртовой матушке, или ведёшь себя хорошо и остаёшься с нами, — спокойно разъясняет Рене.
Он засовывает руку под подушку, вытягивает завёрнутый в ткань вакидзаси. Жиль не выдерживает, бьёт его по руке, заставляя оставить меч:
— Н-не смей трогать!
И тут же жёсткая пощёчина откидывает мальчишку обратно в угол. Жиль прикусывает губу, жмурится от боли. Рене морщится, трясёт ушибленной рукой. В этот момент возвращается Акеми. Смотрит на обоих изумлёнными глазами, сурово хмурится.
— Это что было, а?
— Мы повздорили, — уклончиво отвечает Рене. — Обменялись мнениями друг о друге. Так, по-мужски.
— Г-говнюк, — шипит Жиль, как только Акеми отворачивается.
— Сопли на кулак намотай, — вполголоса парирует Рене и подмигивает мальчишке: — Вот так вот.
— А ну вышли отсюда оба! — раздражённо рявкает на них Акеми. — Дайте переодеться!
Рене выходит первым, взъерошенный и злой Жиль следует за ним. Они отходят к груде контейнеров, Рене принимается что-то искать по карманам. Жилю всё неймётся:
— Акеми с т-тобой не останется. Она св-волоты не терпит. Д-думаешь, обаял её, т-ты…
— Уймись. Я вижу, у тебя от одной мысли о ней в штанах тесно становится. Только смирись, малыш: два дня максимум — и эта девчонка сама прыгнет ко мне в постель.
Жиль вспыхивает, бледнеет, пытается что-то сказать — но лишь хватает ртом воздух. Глаза наливаются слезами, и он спешит отвернуться. Когда выходит Акеми и Рене уводит их по скрытым в стенах тоннелям, Жиль плетётся позади. В мелькающем впереди неярком отблеске карманного фонаря ему всё время кажется, что девушка взяла Рене за руку… или что тот обнимает её за талию.
«Может, не стоило возвращаться? — уныло думает Жиль, глядя в кромешную тьму под ногами. — Она ему доверяет, я ей уже не нужен. Но она — мой друг! Ради неё я каждую ночь ищу лазейки, которые могут вернуть нас наверх. Я облазил Подмирье на километры вокруг, в шахты спускался, своими глазами видел хранилища, где растут сады и содержат животных… а ей это уже не нужно. У неё новый герой, который…»
— Жиль? — обрывает его мысли оклик Акеми.
— Иду, — вздыхает он и прибавляет шагу.
«Пусть я ей не нужен. Она нужна мне. Если этот гад обманет её, кто же защитит мою Акеми?»
И налетает на девушку, невидимую в темноте.
— Эй! — ворчит она и хватает его за руку. — Постой. Ждём Рене.
Жиль сжимает её пальцы — осторожно, ободряюще. Всё-таки не этот самоуверенный тип сейчас чувствует тепло её ладони. Вот так вот!
— Г-где он?
— Велел тут дожидаться. Ушёл проверять ловушки.
— К-какие ловушки?
— Понятия не имею. Он так сказал.
Жиль принюхивается: слабым движением воздуха слева приносит несусветную вонь. Мальчишка пытается вспомнить, что может быть в этом направлении. Кроме цехов по переработке пищевых отходов, на память ничего не приходит. Да, от канализации не так мощно разит тухляком. «Может, он живой мертвяк и пошёл звать своих? И сейчас нас сожрут!» — весело думает Жиль.
— Ну и вонища, — сдавленно комментирует Акеми.
— Кто-то сд-дох. М-может, Рене?
— Бака. Перестань. И так не по себе…
— Не верь ему, — просит Жиль.
Пальцы Акеми переплетаются с его пальцами, ладони соприкасаются. Девушка молчит.
— Я т-тебя прошу.
— Жиль, он единственный, кто нам помогает. Помогает там, где Сириль струсил. Что за неприязнь у тебя к нему, объясни?
Жиль открывает рот для ответа — и вдруг понимает, что ответить нечего. Рене пока не сделал ничего такого, чем можно было бы доказать его дурные намерения.
— Он н-на твою попу смотрит, — отчаянно бросает мальчишка. — И н-не только н-на попу. В-вот так вот!
Акеми едва слышно смеётся.
— Ревнуешь? А мне казалось, у тебя есть подружка…
Вынырнувший из-за угла луч фонарика заставляет обоих болезненно зажмуриться. Рене возвращается, таща плотно завязанный подёргивающийся мешок. И сияет так, словно мешок набит тысячами купонов.
— Это что? — осторожно спрашивает Акеми.
Жиль прислушивается: из мешка доносится сдавленный писк.
— Т-там что — к-крысы?!
— Ага. Восемь штук, — с гордостью сообщает Рене. — Сильные, твари. Гляди, как бьются! Да не бойся ты, мешок крепкий.
— Я к-крыс жрать не стану!
— Тихо ты! Будешь так орать — заставлю съесть хвостик.
— Рене, это зачем? — одёргивая Жиля, сурово вопрошает Акеми.
Парень поднимает повыше шевелящийся мешок и направляет луч фонарика сперва на него, потом на Акеми с Жилем.
— Орудие мести, — объявляет он торжественно. — Вы же не откажетесь сделать небольшой крюк по пути домой? Ну же, оно того стоит! Акеми, там нас ждёт старый друг твоего отца. Он с радостью согласился нам помочь.
Девушка решительно встряхивает остриженными волосами и с готовностью выдыхает:
— Да! Идём!
И снова они следуют за Рене. Акеми крепко держит Жиля за руку, только вместо тепла и потаённого удовольствия от её прикосновений мальчишка чувствует, будто его куда-то волокут на верёвке. Куда они идут и зачем Рене мешок с крысами — остаётся только гадать.
В очередной раз споткнувшись в темноте, Акеми не выдерживает:
— Зачем эти ходы, если не видишь, куда идёшь? Так и шею сломать недолго.
— Расчёт в том числе и на это. Часто за тобой следует тот, кому ты не рад, — откликается Рене, поправляя прибор ночного видения, закрывающий половину лица. — А вообще тут есть освещение.
— Т-так что не вк-ключишь?
— Я эти места знаю на ощупь даже без визора. Свет здесь может быть оружием. Но сейчас он мне только помешает. А вы и так следом идёте, вам незачем.
— Ты настолько нам не доверяешь? — интересуется Акеми.
Идущий впереди Рене снимает визор и останавливается так резко, что девушка и Жиль налетают на него. Луч фонарика бьёт в глаза, заставляя обоих болезненно жмуриться.
— Поняла теперь, почему в темноте спокойнее?
Вместо ответа Акеми шипит, потирая стёсанный о стену локоть.
— И о доверии: если честно, мальчишке я не доверяю абсолютно.
— К-как и я тебе, — бурчит Жиль, прикрываясь от света ладонью.
— Ты можешь дать фонарь мне? — с напором спрашивает девушка.
Вместо ответа Рене берёт её за руку:
— Так будет лучше?
— Лучше — при свете. Если в лицо не светить.
— Какая ты строгая, — вздыхает парень, разжимая пальцы. — Рычаг выключателя мы прошли две минуты назад. До следующего ещё метров семьдесят, правая стена, примерно на высоте плеча. Только нам выходить через полсотни метров.
Позади них Жиль спотыкается об ступеньку, ругается шёпотом. Акеми дожидается, когда он поравняется с ней, находит в темноте его ладонь.
— Держись. Выйдем — подсчитаем друг на друге синяки и шишки, — весело шепчет она.
Жиль давит вздох, тайно мечтая, что Рене удачно упадёт и что-нибудь себе сломает. Например, шею. Можно ему даже в этом помочь — но кто тогда их отсюда выведет?
Внезапно его осеняет: если вся земля под городом настолько изрыта тоннелями, должен же хоть один вести в Ядро!
— Рене, — окликает он. — А в Ядро т-ты путь знаешь?
— А кто ж его не знает. Через пропускной пункт, по верху. Элементарно.
— Н-не! П-под землёй же…
— Тебе зачем?
— Просто интересно, — теряется Жиль.
— Стоп, пришли, — резко командует Рене. Суёт фонарь Акеми в руки, хлопает Жиля по плечу: — Давай, малыш, сдвинем вбок вон ту стенку.
Вдвоём они налегают на бетонную плиту, где-то в глубине стены слышится отчётливый щелчок, и часть её послушно отъезжает в сторону. Рене удовлетворённо кивает и делает приглашающий жест в сторону открывшегося прохода:
— Вуаля. Прошу на выход, там посветлее.
Старшие шагают из тоннеля первыми; Жиль подтягивает штаны, потуже завязывает пояс, потом догоняет Акеми и Рене и опасливо выглядывает из-за их спин.
Первое, что он ощущает — сырость. Кажется, будто воздух в полутёмном помещении пропитан водяными парами — прохладными, освежающими. Жиль протягивает руку, касается стены, и на пальцах остаются капли влаги. Под ногами металлические мостки, уходящие дорожкой в глубину просторного зала. Мальчишка крутит головой в поисках источника ритмичного глухого гула — но, похоже, он идёт отовсюду. Жиль снова прикладывает ладонь к выпуклой поверхности стены и ощущает сквозь холодный металл пульсирующую вибрацию.
— Т-там вода? — шёпотом спрашивает он.
Клермон кивает и машет рукой, приглашая следовать за ним. Они пересекают зал по мосткам, проложенным над толстыми трубами, и останавливаются у двери. Рене присаживается на корточки, шарит рукой под металлическим настилом, вытаскивает два обрезка трубы, один протягивает Акеми:
— Скажу: «Бей!» — лупи изо всех сил. Но надеюсь, это не понадобится. Паскаль должен был убрать сторожа. Пошли.
Жиль с тревогой вглядывается в лицо Акеми; девушка перехватывает его взгляд, подмигивает: всё в порядке, расслабься. Только почему-то спокойнее не становится. Не оставляет ощущение, что он один совершенно не понимает, что здесь происходит и где оно — это «здесь».
«Большие трубы. В трубах вода. Что это может быть? — лихорадочно соображает Жиль. — Очистные сооружения около фабрики? Пущенная по другому руслу подземная река?»
За дверью, открывшейся без малейшего шума, вправо и влево идёт длинный коридор, освещённый мягким, слабо мигающим светом. Рене без лишних слов направляется направо, остальные следуют за ним. Жиль с интересом рассматривает надписи на стенах — и с удивлением понимает, что не может их прочесть. Он трогает Акеми за рукав, кивает на непонятные слова:
— Это ч-чего? П-почему не читается?
— О, да ты ещё и грамотный? — удивлённо реагирует Рене. — Это, дружок, английский язык. Когда-то он правил миром, его знали почти все. У меня с ним плохо, дома словарь где-то валялся. Почему-то все обозначения в здании насосной станции — на этом проклятом языке.
Через десяток метров коридор расходится надвое. Рене останавливается, суёт руки в карманы жилета и хмуро бурчит под нос:
— Так… Вспомнить подземную схему. Где-то тут должен находиться переход к водонапорной башне. Где-то над водоводами… Ага, это налево.
Стараясь ступать потише, они поднимаются по винтовой металлической лестнице. Она ощутимо вздрагивает под ногами, постанывает. Акеми испуганно хватается за перила с облупившейся краской, смотрит вниз.
— Рене, что там? — указывает она в шахту.
— Водоводы. Я ж говорил. Течение Орба, пропущенное через систему очистки. Отец не водил тебя сюда?
— Нет. Ото-сан работал с насосами на водозаборе.
Голос Акеми звучит приглушённо и грустно. Жиль смотрит ей в спину, на лопатки, проступившие под тонкой майкой. «Горбится, — думает он. — Мысль об отце её до сих пор терзает». Хочется протянуть руку, коснуться Акеми, поддержать её — но при Рене она точно на него огрызнётся. Жиль огорчённо подавляет вздох, сплёвывает через перила и провожает плевок внимательным взглядом.
«А вдруг этот тип нас убьёт и скинет в шахту?» — и Жиль ёжится от этой мысли.
— Эй малыш! — окликает его Клермон. — Бы-бы-бы-быстрее.
И если бы Акеми после этого не усмехнулась, не было б так противно.
За порогом их встречает ночь. Тишина, неяркие огни дежурного освещения. Щекочет ноздри терпкий запах травы, подсушенной летним зноем.
— Второй круг? — неуверенно спрашивает Акеми.
Рене подносит указательный палец к губам, кивает и машет рукой: давайте за мной. Почти бесшумно, держась подальше от света, они пробегают вдоль длинной стены станции к ограждению из металлической сетки. У калитки Рене останавливается, надевает перчатки, присаживается на корточки и шарит в траве под изгородью. Извлекает из зарослей ключ, отпирает замок на калитке и пропускает вперёд Жиля и Акеми.
— Вон к той одноэтажной постройке, — шёпотом командует он. — Закрою и догоню.
Удалившись от Клермона на солидное расстояние, Жиль шёпотом окликает Акеми.
— Чего? — хмуро отзывается она.
— В-вы что зад-думали?
— Скоро увидишь.
— Ск-кажи сейчас! — требует он.
Вместо ответа Акеми тихо смеётся, и от этого смеха кожа у Жиля будто мурашками покрывается. Он пытается рассмотреть выражение лица девушки, но оно скрыто тенью.
— Т-ты смеёшься, как…
— Как человек, который знает, чего хочет, — перебивает его Рене, внезапно появляясь за спиной. Хлопает мальчишку по плечу, указывает на дверь: — Туда. Должно быть открыто. Руками ничего не трогайте, отпечатков не оставляйте.
В помещении с низким потолком пахнет сыростью. Монотонно и глухо шумит поток воды где-то под ногами. Яркий луч фонарика освещает толстые туши громадных труб, выныривающих из-под бетонного пола в двух шагах от входа, и узкий металлический мостик, проложенный прямо над ними.
— Вот тут, малыш, берёт своё начало городская водораспределяющая сеть, — повествует Рене, шаря лучом фонаря по хитросплетениям линий на схеме у входа. — Самая здоровенная труба несёт воду к подземным уровням Азиля, вон та, чуть меньше, справа — к полям. Вот те четыре питают Третий круг. Но нам нужна вон та, белая, третья слева. Это поилка Ядра.
Клермон энергично встряхивает свой мешок, прислушивается: ни звука, кроме гула воды, гонимой насосами по трубам. Удовлетворённо кивнув, Рене поднимается на мостик.
— Так вот. Вся вода, что идёт по этим трубам, уже тщательно очищена и безопасна для употребления. И именно здесь, в этом неприметном бетонном здании, находится маленькая слабина этой великолепной системы.
Он делает несколько шагов, останавливается над белой трубой и подсвечивает её фонарём.
— Видишь эту камеру на трубе, Акеми? Она для забора проб воды. Надо же контролировать, что будут пить элитарии. Заметь, ни на одной из труб такой камеры больше нет. Иди сюда, поможешь.
Акеми кладёт у входа завёрнутый в тряпки меч, быстро взбегает на мостик и встаёт рядом с Рене. Даже в полутьме видно, как возбуждённо сияют его глаза.
— Сама сделаешь или доверишь мне? Да не бойся, они там дохлые все. Я добил.
Девушка несмело протягивает руку к мешку с крысами, замирает и качает головой:
— Не могу, прости.
— Понимаю. Ты ещё не готова, — кивает Рене. — Подержи фонарь, свети вот сюда.
Клермон спокоен, негромко напевает за работой. Руки в толстых резиновых перчатках ловко отпирают механические задвижки дверцы, сдвигают створку в сторону. Шум воды становится громче, в свете фонарика Акеми виден отблеск потока в метре под ней. Рене мягко отстраняет девушку в сторону, развязывает горловину мешка и вытряхивает мёртвых крыс в трубу. Подумав, отправляет мешок туда же.
— Привет элитариям! — со смешком произносит Рене.
Акеми зло сплёвывает в отверстие и нервно улыбается. Клермон закрывает створку, возвращает задвижки в пазы. Смотрит на Акеми снизу вверх и подмигивает.
— Ну что, мы молодцы? — с задором спрашивает он.
Девушка присаживается рядом с ним, кладёт фонарь на мостик, обтирает потные от волнения ладони о комбинезон и целует Рене в губы.
— Осмелела, — смеётся Рене и привлекает её к себе.
— Сорси меня убьёт, — выдыхает Акеми, обнимая парня за шею.
— Это за что же?
— Сказала, что если я с тобой трахнусь…
— Обязательно, — подтверждает Рене, ероша ей волосы. — Как только выберемся отсюда.
Резкий всхлип со стороны входа заставляет их отпрянуть друг от друга.
— Жиль? — окликает Акеми.
Луч фонаря выхватывает из темноты бледное лицо мальчишки. Жиль стоит, прислонившись спиной к дверному косяку и тяжело дыша, и не сводит с Акеми застывшего взгляда. Тощие плечи ходят ходуном под грязным джемпером. Девушка касается руки Рене и одними губами произносит:
— Идём.
Жиль не даёт им приблизиться. Как только они спускаются с мостика, мальчишка словно приходит в себя. Срывается с места и исчезает в темноте за дверью.
— Не зови, — опережает девушку Рене. — Сторож мог быть и не один.
Акеми долго смотрит во тьму, потом вздыхает и поднимает с пола вакидзаси.
— Пойдём искать этого недоумка, — ворчит Рене. — Влипнет — сдаст и нас.
— Не влипнет, — уверенно качает головой Акеми. — И не сдаст. Успокоится — позволит себя найти.
Рука с причудливым браслетом на запястье ложится ей на плечо.
— Тогда почему бы нам просто не пойти домой?
— Куда это — «домой»? — удивлённо переспрашивает Акеми.
— У тебя его нет, но есть у меня. Значит, это и твой дом тоже.
Девушка растерянно молчит — но губы самопроизвольно растягиваются в улыбке. По краям трещины в камне, что внутри Акеми Дарэ Ка, распускаются первые бледные цветы.
