Галерея «Новый Запад» располагалась на узкой улочке, ответвляющейся от Главной улицы. Это был старый выставочный зал, переделанный в художественный салон того типа, какой вы обязательно встретите на каждом углу в Сохо или Трибеке. Бетонный пол покрашен черной краской. Чисто-белые стены, точечное освещение, кафе со столами и стульями из хрома Сейчас здесь была размещена коллекция абстрактных картин под общим названием «Мечты прерий».

Джуди Уилмерс носила длинную джинсовую юбку и кучу индейских побрякушек. Седые волосы доходили до талии. От нее пахло сандаловым мылом и шампунем из водорослей. Мы сидели в кафе. Она пила чай из шиповника. Я выхлебал двойной эспрессо. Она коротко познакомила меня со своей жизнью. Она родом из района Залива, когда-то управляла маленькой галереей в Пасифик Хейте, но переехала сюда после того, как рухнул ее первый брак и ей понадобилось «изменить параметры».

— То есть представьте себе меня с тысячью квадратных футов торговой площади в Пасифик Хейте. Куплено было в семьдесят девятом за двадцать две тысячи, никаких закладных, а в феврале восемьдесят шестого стало стоить четыреста пятнадцать тысяч, спасибо Ронни Рейгану и его дурацкой экономике. Я хочу сказать, бывает положительный собственный капитал и кармический положительный капитал, понимаете, что я имею в виду? В то же самое время мой муж Гас глубоко погряз в кризисе среднего возраста, в котором принимала участие иглоукалывательница из Сосалито. Я впадаю в депрессию, я запуталась, не знаю, как поступить, но в конце концов решаю: если ему хочется закруглиться, я ему этот шанс предоставлю. И вот я продаю галерею и заказываю себе номер на пятизвездочном курорте в Айдахо. Короче, в один прекрасный день, когда мне уже обрыдла женьшеневая диета, которую они мне навязали, я беру в аренду машину и два часа еду на восток внутрь Монтаны. Маунтин-Фолс оказывается первым городом, где я останавливаюсь. Я оглядываюсь. Вижу университет. Замечаю набухшие почки интереса к искусству. Мне нравится бодрость, которую я чувствую. Еще через полчаса я проезжаю мимо этого места. Продается выставочный зал. Я звоню агенту по недвижимости. Бум еще не коснулся Монтаны. Он просит двадцать девять тысяч. Сходимся на двадцати шести с половиной. Еще тысяча восемьсот на ремонт, и Маунтин-Фолс получает свою первую галерею современного западного искусства.

— Наверняка сегодня стоит побольше, — заметил я.

Не моргнув глазом, она сообщила:

— Триста девятнадцать, если цена на рынке продержится. Разумеется, мой бухгалтер теперь настаивает на разнообразии, предлагает открыть филиалы «Нового Запада» в Бозмане и Уайтфише, может быть, даже подумать о галерее в Сиэтле. Но вы же понимаете, что такое разнообразие всегда связано с риском и нуждается в мощной финансовой поддержке. И зачем, скажите на милость, мне надо рисковать капиталом?

Я кивнул и подумал: не училась ли и она когда-то в юридической школе?

— Я что хочу сказать? Сейчас ведь девяностые. Небольшое означает красивое. У вас есть видение, вы расширяете это видение до подвластных вам синергичных границ, потому что в противном случае вы ставите под угрозу его чистоту, чересчур его растягивая. Но это не означает, что вы не должны иметь в виду потенциал рыночного роста. И когда Анна показала мне ваши снимки, я поняла, что я вижу перед собой не просто перспективную выставку, а удивительное проникновение в философию Нового Запада. И потенциал здесь огромен.

Я решил перейти ближе к делу:

— Вы хотите сказать, что они будут хорошо продаваться?

— Как горячие пирожки. Вы, по моему мнению, блестяще уловили подлинный противоречивый сегодняшний дух этого штата. Ты смотришь на эти лица и думаешь: здесь вся горькая суть современной Монтаны. Эти фотографии понравятся даже коренным жителям Монтаны, а можете мне поверить, вам еще нужно поискать местного, который скажет что-то хорошее о чужаке. Особенно если у этого чужака хватило наглости фотографировать или рисовать их неприкосновенный штат. Так что услышать, как Руди Уоррен говорит, что вы станете Уолкером Эвансом Монтаны…

— Вы знаете Руди Уоррена? — спросил я.

Она как-то странно посмотрела на меня:

— Разумеется, я знаю Руди Уоррена. Он был моим вторым мужем.

— Вы были замужем за тем самым Рудольфом Уорреном?

— Не стоит так удивляться, — сказала она. — Все имеют право на одну или две ошибки. Да и длился этот брак всего полгода.

Я наконец сообразил, что имел Руди против калифорнизации.

Джуди перешла к делу: переговорам, которые вела с завидной жесткостью. Нынешняя выставка завершена, у нее есть перерыв в шесть недель, но ей требуется больше снимков, чтобы организовать экспозицию. Она обрадовалась, узнав, что у меня есть еще примерно тридцать более поздних фотографий, которые я могу ей предоставить. За рамки, естественно, заплатит галерея. Она собиралась оценить каждую фотографию в $150 и предлагала поделить доходы от продаж пополам. Она также требовала тридцать пять процентов от всех вспомогательных прав (книги, перепечатки в прессе, открытки, календари, даже воспроизведение в Интернете), не говоря уже о пятнадцати процентах от всех будущих продаж через галерею — как в сорока восьми штатах, так и за рубежом.

Я посоветовал ей спуститься на землю. Но это же обычный порядок для галерей, возразила она. Тогда я не хочу здесь никаких выставок. Но это же не будет экспозиция только в «Новом Западе», она же превратится в национальную рыночную кампанию, на которой я заработаю имя. Вы хотите выставку, заявил я, мы делим доходы шестьдесят на сорок, и никаких процентов со всех вспомогательных прав. Она стояла на своем. Я встал, собрал свои снимки.

— Спасибо за кофе, — сказал я.

— Вы не находите, что вы немного самовлюбленны для человека, который никогда раньше не выставлялся? Я что хочу сказать: кто вы такой, Гари? Из того, что рассказала мне Анна, следует, что вы признались, будто приехали в Маунтин-Фолс, потому что у вас с работой в Нью-Йорке ничего не вытанцовывалось. А теперь, когда лучшая галерея в Монтане предлагает вам первую крупную выставку, причем на основании добровольно представленных работ, вы начинаете торговаться насчет условий контракта. Вы хотите, чтобы выставка была?

— Нет, если меня пытаются лишить значительной доли полагающегося мне в связи с авторскими правами… — Я остановился прежде, чем погрузился в юридический жаргон. — Если пожелаете обсудить условия, — добавил я, — у вас есть номер моего телефона. — И ушел.

Поначалу я радовался, что отшил Джуди Уилмерс. Слишком я был бы тогда на виду, продолжал я себя уверять. Лучше ограничиться шестью фотографиями в газете, затем тихо уйти в тень. Но хотя я продолжал убеждать себя, что поступил правильно, тщеславный голос в моей голове нашептывал: Ей понравилась твоя работа, она предложила организовать твою выставку, черт побери… а что сделал ты? Выбросил все это в задницу, полез в юридические тонкости.

Ну, по крайней мере, я больше не услышу, как она произносит «запуталась». Хотя на данном этапе я сам ужасно запутался.

По дороге домой я зашел в магазин «У Бенсона» на Главной улице и отслюнил семьдесят долларов за дешевый автоответчик. Я установил его сразу же, как пришел домой. Я не стал менять вводную фразу робота на пленке. Вместо этого прихватил камеру и выехал на дорогу, направляясь на юг, через лес Линтри, накручивая милю за милей и любуясь соснами, которыми заросли берега реки Копперхед. День выдался ясным, снег сверкал, ртуть раздумывала, не подняться ли ей повыше над двадцаткой, и солнце создавало приятную похмельную дымку. Отъехав миль двадцать от города, я съехал на придорожную площадку, посмотрел вниз, на реку, и заметил двух типов, которые занимались подледным ловом рыбы. Обоим было за пятьдесят, тепло одетые, в очках — банкиры из небольшого городка в дорогих сапогах и теплых парках. Они отыскали небольшой участок реки, который не замерз, и сидели на маленьких парусиновых складных стульчиках, передавая друг другу фляжку с виски и разговаривая о всяком дерьме вроде дополнительной эмиссии акций и других делах. Я нарушил собственное правило и не стал спрашивать у них разрешения их сфотографировать. Я просто встал за деревом, как снайпер, нацелив телеобъектив на их челюсти, и щелкал. Шум воды скрывал звук работающего мотора камеры. Я чувствовал себя шпионом и наслаждался ролью тайного наблюдателя. Они не могли позировать, потому что не видели меня. Я был невидимым оком. Эту роль я играл бы с превеликим удовольствием. Ты плывешь по жизни незамеченным. Я и хотел остаться этим невидимым оком. Навсегда. Но Маунтин-Фолс постепенно выбивал меня из этой роли. Становилось все яснее, что в маленьком городке нельзя оставаться невидимым. Это было просто непозволительно.

Когда я вернулся в квартиру перед самым закатом, на автоответчике было четыре послания. Первое и третье были от ушибленной кармой Джуди Уилмерс, которая просила меня изменить свое решение насчет выставки.

— Уверена, мы сможем достичь креативной и коммерческой разрядки, Гари, — сказала она в первом послании. — Не просто разрядки, а настоящего сближения. Подумайте о потенциале, Гари… и перезвоните мне.

В своем втором послании она отбросила в сторону всяческие изыски и перешла к делу:

— Ладно, давайте договоримся следующим образом. Я согласна на дележ в вашу пользу, то есть шестьдесят на сорок, но вы на год даете мне право быть вашим международным агентом и заниматься вспомогательными правами за тридцать пять процентов со всех продаж и десять процентов от ваших доходов от всех выставок в галерее, которые я организую. Говорю вам как другу, вам никогда не предложат таких выгодных условий в Нью-Йорке или Сан-Франциско…

Как другу. Эта женщина сама понимает всю иронию своих слов?

Между двумя завлекалочками Джуди втиснулось послание от Руди Уоррена. Если судить по шумовому фону — плохая музыка и скверное поведение, — он звонил из бара «У Эдди».

— Привет, фотограф. Вижу, ты снюхался с мисс Эймс и скоро будешь работать в нашей газете регулярно. Я также узнал, что ты отказался поднять лапки перед этой барракудой, известной как Бывшая Жена Номер Два. Ты мне все больше и больше нравишься. Но имей в виду, поставив тебя на путь к успеху, я жду безмерной благодарности. Тебе также придется впредь платить по всем моим счетам в барах. Что напоминает мне о цели данного послания: я весь вечер в «своем офисе», если тебе вдруг потребуется недорогая компания.

Последнее послание было от Анны с просьбой позвонить ей на мобильный. Я застал ее в машине.

— Разве местные жители не относятся с подозрением к сотовым телефонам? — спросил я.

— Да, но у всех есть хоть один. Послушайте, я выбрала шесть фотографий. Хотела бы показать вам, что именно я выбрала… и заодно угостить вас ужином за счет газеты.

— Только не уверяйте меня, что у фоторедактора есть представительские деньги.

— Это невероятно большая сумма в двести долларов в год, что означает, что сегодня вечером я половину потрачу. Выходите на улицу через пять минут.

И она отключилась, не дав мне возможности выкрутиться из этой ситуации.

Она повезла меня в «Маленькое местечко». Это был самый хороший ресторан в Маунтин-Фолс Он располагался на бывшем железнодорожном вокзале в конце города, там были стены из красного кирпича и угловатые черные столы — дань постмодернизму, — из динамиков звучал, голос Джорджа Уинстона, а меню называлось «Нью Пасифик», хотя мы находились примерно за пятьсот миль от океана. Обслуживающего нас официанта звали Калвин. Он порекомендовал нам морского окуня с грибами шитаки и овощами в кляре. В тот вечер подавали салат-латук, выращенный гидропонным методом, со свежей сметаной и укропом. Вином недели было «Красавица из Орегона» — Шардоне Рекс Хилл с «правильным дубовым привкусом».

— Вы мартини умеете делать? — спросил я.

— Конечно, — ответил Калвин, видимо слегка обидевшись на мой покровительственный тон.

— Тогда мартини с Бомбейским джином, очень сухой, четыре оливки, и побыстрее.

— А мадам?

— Мадам желает то же самое, — ответила она.

— Мадам, — рассмеялся я. — Да парень, скорее всего, никогда не был восточнее Бозмана.

— Нет необходимости над ним издеваться.

— Я и не думаю издеваться, я просто поинтересовался, нет ли у него степени в науке о мартини. Знаете, это целая наука.

— А вы изобразили из себя НВЗ.

— Это что такое?

— Напыщенную восточную задницу, — расшифровала она, мило улыбаясь.

Принесли напитки. Мы заказали еду. Она подняла свой бокал.

— За наше сотрудничество, — сказала она.

Мы чокнулись. Я сделал глоток мартини и почувствовал, как от жидкого новокаина немеет стенка моей гортани.

— Приличный мартини, — заметил я.

— Не надо так чертовски сильно удивляться.

— Я никак не ожидал мартини или гидропонный латук в Монтане.

— А… понимаю. Ты один из этих чужаков, которым неприятно думать, что в Маунтин-Фолс может быть интересная еда, иностранные фильмы и приличные книжные магазины. Тебе нужен «настоящий Запад»: жирные гамбургеры, «Дебби покоряет Даллас» в местном паршивеньком кинотеатре и сигарная лавка, где ты сможешь купить «Хастлер» и другие такие же книги. Неудивительно, что ты сошелся с Руди Уорреном.

Я рассмеялся.

— Неужели он в самом деле был женат на этой беженке из района Залива?

— В жизни случаются и более странные вещи. Мне кажется, Джуди увидела в нем настоящего типа из Монтаны и поддалась на его грубоватый шарм.

— Брак ведь длился всего шесть месяцев, верно? — спросил я.

— Скорее, всего два часа. Джуди тогда здесь только что появилась… и еще не была настроена на нужную частоту.

— А сейчас, думаешь, настроена?

— Не давай всему этому глянцу обмануть тебя. Она действительно знает, как продать своих художников.

— И еще знает, как наварить на этом, насколько я могу судить.

— Ну да, я слышала, что у вас возникли некоторые разногласия по контракту.

— Быстро же у вас новости распространяются.

— Это же Маунтин-Фолс, чего ты ждал? Но насколько мне известно, она сделала тебе новое предложение. Ты его примешь?

— Еще не решил. Весь этот бред про Марин-Каунти действует мне на нервы.

— И не говори. Мы вроде как подруги, но после вечера с Джуди мне хочется пойти и кого-нибудь пристрелить. И все же у нее прекрасная галерея, и у нее есть связи на побережье. На твоем месте я бы постаралась как-нибудь с ней договориться.

— Ну, она все еще предлагает возмутительные условия.

— Ты очень крутой переговорщик, мистер Саммерс. Я все думаю — не занимался ли ты чем-нибудь на Уолл-стрит в предыдущей жизни?

— Не думал, что ты веришь в реинкарнацию, — заметил я, уходя от ответа.

— Все, кто приезжает в Монтану, верят в реинкарнацию. Именно поэтому они здесь и оказываются. Забудь эту чушь насчет штата с огромным небом. Это штат, где люди пытаются найти себя снова.

— Ты нашла себя снова? — спросил я.

— Можно и так сказать, если учесть, что Маунтин-Фолс находится очень далеко от Армонка, штат Нью-Йорк. Но это не был прямой переход из Уэстчестера в Монтану.

— Но ты ведь училась в каком-то из этих прогрессивных колледжей на востоке. Колледж Сары Лоренс, Беннингтон, Гэмпшир.

— Ошибаешься. Скидмор.

— Надо же. Тогда почему ты не носишь юбку в складку и не замужем за каким-нибудь зубным техником в Маунт Киско?

— Никогда не подходила по типу. А ты… давай попробую догадаться. Антиох? Оберлин?

Я уже чуть на сказал: Боуден, — но вспомнил, что Гари учился…

— Бард.

— Ха! Я была на правильном пути. Бард. Смех да и только. На чем ты там специализировался? Современное макраме? Литература никарагуанского сопротивления? И живешь на деньги папочки?

Я снова заволновался:

— Откуда ты знаешь, что у меня есть…

— Не знаю, догадалась. Мужик тридцати лет с хвостиком, никаких видимых источников дохода, решает по собственной прихоти перебраться в Монтану, арендует себе квартиру, не стучит в двери, разыскивая работу… Как мне представляется, ты или торговец наркотиками на пенсии, или из тех везунчиков, кому оставили достаточно денег, чтобы не заботиться о таких пустяках, как еда и ночлег.

— Это совсем небольшой трастовый фонд, — сказал я, чувствуя сам, что обороняюсь. — Хватает только на основные расходы.

Анна скептически улыбнулась:

— Слушай, да мне наплевать, что у тебя есть трастовый фонд. Тем более что у тебя действительно есть талант. — Она положила ладонь мне на руку. — Серьезный талант.

— Ты правда так думаешь?

— Уверена, — сказала она, нервно убирая руку, как человек, который сообразил, что преждевременно выложил карту. — Поэтому тебе не следует отказываться от выставки.

— Посмотрим, — сказал я.

— Откуда такое нежелание воспользоваться этим шансом?

— Дело не в нежелании…

— Именно в нем. Я что хочу сказать? Когда я впервые увидела тебя в редакции, ты производил впечатление, что тебе все до лампочки. Как будто тебе по фигу, куплю я твои снимки или откажусь от них.

— Я просто осторожен, вот и все.

— Знаю. И мне это, пожалуй, нравится. Особенно после всех тех уродов, которые осаждают меня в поисках работы и ведут себя так, будто они следующие Роберты Дуано. Но все равно любопытно — почему?

— Что почему?

— Почему ты так неуверен насчет продажи своих снимков?

Появившийся с едой Калвин спас меня от ответа на этот вопрос. У вина был обещанный дубовый привкус, гидропонный латук на вкус был таким же, как обыкновенный. Но его появление дало мне возможность сменить тему и перейти от моей неудачной карьеры к жизни Анны после Скидмора.

— После колледжа я оказалась в Бостоне, — сказала она. — Удалось найти работу в глянцевом лайфстайл-журнале с оригинальным названием «Бостон». Работала фотоподборщицей. В «Бостоне» в начале восьмидесятых это означало разыскивать наиболее привлекательные портреты суши. Короче, я жила в Кембридже через реку, а парня, который жил в квартире рядом, звали Грегг. Писал докторскую по английскому. Через год мы уже жили в одной квартире. Через два поженились. Через три нас выдернули из Бостона и сунули в Бозман, так как Грегг получил работу в Монтане.

— Как долго длился брак? — спросил я.

— Пять лет.

— Почему разошлись?

— Кое-что произошло.

— Что?

— Кое-что.

По тону я понял, что не стоит продолжать задавать вопросы.

— Итак, мы разошлись, я точно не хотела оставаться в Бозмане, но в то же время не хотела уезжать из Монтаны, к которой сильно привязалась. Вот я и съездила в Маунтин-Фолс, и приятель приятеля утроил мне встречу со Стюардом Симмонсом, редактором «Монтанан». Я появилась вовремя: за неделю до этого фоторедактор уволился. Я получила работу. И переехала сюда.

— Похоже на настоящую сказку Маунтин-Фолс, — заметил я.

— Ага, тут все оказываются, потому что у них что-то не заладилось в другом месте.

— У всех неприятности в Касабланке.

— Или в Нью-Йорке. Какие у тебя были неприятности в Нью-Йорке, Гари?

Я видел, что она ждет моей исповеди и рассказа о том, как я не сумел пристроиться в Манхэттене. Поэтому я позаимствовал отдельные подробности из жизни Гари, немного их приукрасив. Сам удивился, как у меня все легко и гладко получилось. Я поведал ей, как приехал в город после колледжа, уверенный, что буду делать обложки для «Вог» уже через пару месяцев. Но вместо этого мне пришлось жить в дерьмовых квартирках в восточной части города, работать где придется, ничего не достигая. Затем умерли мои родители, а поскольку я был единственным ребенком, дом достался мне. Было невероятно трудно вернуться в пригород после всех этих лет в Манхэттене, но с финансовой точки зрения выбора у меня не было. Особенно если учесть, что многие фотоагентства и журналы вроде «Дестинейшнс» продолжали меня игнорировать.

Затем я упомянул о своем романе с Бет.

— Это было серьезно? — спросила Анна.

— Нет, занимался самоуничтожением. Ведь с замужней женщиной можно связываться, если только хочешь причинить себе серьезный вред.

— Ее муж об этом узнал?

Я покачал головой.

— Он был юристом с Уолл-стрит. Который воображал себя талантливым фотографом.

— О, господи, — засмеялась Анна.

— Ты бы видела темную комнату этого парня. Зашибись. А его коллекция камер… вполне могла стоить тысяч сорок.

— И все же она полюбила тебя. Настоящего фотографа.

Я опустил глаза в тарелку.

— Ну да, — наконец произнес я. — Ты с кем-нибудь сейчас встречаешься?

— Был один, журналист из газеты, но он уехал из города примерно три года назад. Нашел работу в Денвере. Да и не слишком серьезно все это было. С той поры только пара идиотских ошибок.

— Удивительно, — заметил я.

— Да ничего удивительного. Маунтин-Фолс, возможно, городок замечательный, но у одинокой женщины выбор очень небольшой.

— Но всегда есть Руди Уоррен.

— Совершенно верно, — сказала она. — Заметь, что он однажды попытался…

— И?..

— Ты что? Спать с Руди — это погрешить против вкуса.

Мы выпили вино, съели морского окуня, заказали еще бутылку вина и начали слишком громко смеяться.

— Хочешь услышать лучшую историю про Руди Уоррена всех времен и народов? — спросила Анна. — Однажды он уговорил Мэг Гринвуд лечь с ним в постель…

— Да, я слышал, — сказал я.

— Короче, когда они закончили, Мэг прижалась к нему и прошептала «Все было так мило, Руди». Догадайся, что он сказал. «Зачем ты мне об этом говоришь? Скажи своим подругам».

Из ресторана мы выбрались около полуночи.

— Я очень надеюсь, что ты не собираешься ехать домой на машине, — сказал я.

— Никоим образом, — заявила Анна. — Мы пойдем пешком, ты меня проводишь.

Она взяла меня под руку. Три квартала до ее дома мы молчали. Она жила в тихом тупике, засаженном деревьями, в доме примерно двадцатых годов. Фонарь окрашивал улицу в теплый бежевый оттенок. Подходя к ее двери, я твердил себе: Ты набрался. Быстренько клюнь ее в щечку и уходи. Не усложняй ситуацию… Когда мы поднялись по ступенькам на крыльцо, Анна повернулась ко мне и одарила меня пьяной улыбкой на сто ватт. Свет от фонаря падал ей на лицо. И я подумал она прекрасна.

— Ну… — сказал я.

— Ну… — сказала она.

— Было здорово.

— Очень здорово.

— Ну… — сказал я.

— Ну… — сказала она.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но вдруг поцеловал в губы. Ее рот приоткрылся, она обхватила меня руками, и мы начали падать в дом. Упали мы на пол в холле. И начали срывать друг с друга одежду.

Позднее, уже в постели, она сказала:

— Я могу легко привыкнуть.

— Не говори мне, скажи своему…

— Заткнись, — сказала она, крепко меня целуя.

— Я тоже могу легко привыкнуть, — сказал я.

— В самом деле?

— Конечно.

— Хотелось бы мне верить.

— А почему не можешь?

— Да потому что я боюсь…

— Чего?

— …что ты просто еще один из мимолетных сердцеедов, которые прилетают, болтаются вокруг, пока пейзажи не начинают надоедать, затем однажды ночью, когда никто не смотрит, линяют из города.

— Разве я похож на такого?

— Тебе уже под сорок, ты никогда не женился, у тебя ничего не вышло с работой в Нью-Йорке, поэтому тебя занесло сюда. Через пару месяцев Маунтин-Фолс станет казаться тебе незначительным, и ты…

— Мы здесь не слишком забегаем вперед? — спросил я.

— Забегаем.

— Мы?

— Ну, я. Но я погорела на три раза больше, чем нужно, и я не допущу, чтобы это случилось снова. Я слишком старая…

— Ты не старая.

— Мне тридцать пять.

— Прости, я ошибся. Ты действительно старая.

— Негодяй, — сказала она и снова меня поцеловала.

Когда я проснулся утром, ее уже не было. На подушке лежала записка.

Я побродил по дому. Здесь было куда больше порядка, чем в офисе. Ничего особенного: побеленные каменные стены, полы из выбеленного дерева, небольшие мексиканские коврики, кучи книг и компакт-дисков, маленькая темная комната, бывшая когда-то второй ванной комнатой. Состарившийся увеличитель «Кодак», полоски недавно проявленных негативов, два недавних снимка, пришпиленных к веревке для просушки. На первом снимке большой рекламный щит: Мотель «Бьютт Элегант». Номера для молодоженов, — изрешеченный пулями. На втором снимке — маленькая заброшенная церковь, полностью утонувшая в снегу, причем ее самодельная колокольня украшена плакатом: Иисус грядет. Я улыбнулся. Анна Эймс обладала зорким глазом, и, если судить по толковой композиции, она также знала, как обращаться с камерой.

В темной комнате обнаружился телефон. Я снял трубку и позвонил ей в газету.

— Ты так и не показала мне те шесть отобранных фотографий, — сказал я.

— Это был всего лишь повод заманить тебя в свою постель, — заявила она.

— Мне понравились снимки щита и похороненной под снегом церкви.

— Ты там повсюду совал свой нос.

— Ты оставила меня одного в доме, разумеется, я тут огляделся. Снимки замечательные. Ты покажешь мне другие?

— Если захочешь.

— Захочу.

— Тогда получается, что приглашение на ужин принято?

— Точно.

— Увидимся около семи, — сказала она. — Принеси побольше вина.

Ты не должен этого делать, сказал я себе. Знаю, знаю, вмешался другой голос. Но сделай мне одолжение. Заткнись.

Я приготовил себе чашку кофе и пошел в гостиную. На каминной доске я увидел три семейные фотографии: Анна с пожилой парой (ее родители, решил я), два прыщавых подростка в школьных блейзерах (наверняка братья) и снимок, на котором Анна, лет двадцати с небольшим, держит на коленях крошечного младенца. Наверное, племянника или племянницу, подумал я, ведь о детях она ничего не говорила. Я посмотрел на газеты и журналы на журнальном столике. «Нью-Йоркер», «Нью-Йорк ревю оф букс», «Атлэнтик монтли», «Нью-Йорк таймс» и в самом низу стопки — экземпляр «Пипл». Что же, у нас у всех есть тайная слабость к мусорным изданиям. Я нарушил свое правило не читать ничего с востока и полистал вчерашний экземпляр «Таймс». Когда я дошел до страницы с некрологами, мой взгляд сразу же остановился на заголовке:

Я положил голову на руки. Джек. После смерти отца он заменил мне его. Он молча понимал меня. Потому что, как и он, я был чужаком. Мы увидели это друг в друге при первой же встрече — два человека, которые играли в корпоративную игру на Уолл-стрит, но втайне ненавидели все, что с ней связано. Наверняка его лучшим периодом в жизни были пятидесятые годы, когда он жил в какой-то студии на Макдугал-стрит и рисовал безумные холсты под влиянием Кандинского. Но как только он под давлением родителей поступил в юридическую школу, он выбросил все холсты. И никогда больше не брал в руки кисть. Бедняга Джек. Возможно, своей смертью я ускорил его кончину. Еще одна моя жертва.

Я запер дом Анны и пошел к себе. Резкое утреннее солнце напомнило мне, как много я выпил накануне. Когда я открыл свою входную дверь, я сразу же почувствовал, что что-то не так. В воздухе висел застарелый запах табачного дыма, а из гостиной до меня доносилось хриплое, со свистом, дыхание. Кто-то там был, и внезапно я очень сильно испугался. Пока не услышал сонный голос:

— Это ты, фотограф?

Я сунул голову в гостиную: на моем диване развалился Руди Уоррен. Рядом с его промокшими и грязными ботинками выстроились пивные бутылки, стояло блюдце, полное окурков. Зубы плавали в стакане с водой.

— Черт бы тебя побрал, Руди.

— И тебе утро доброе, — сказал он, поднял стакан, выпил воду, затем сунул в рот протезы.

— Вот так-то лучше, — заметил он.

— Очаровательно, — сказал я. — Как ты, мать твою, сюда попал?

— С помощью ключей, — ответил он.

— Каких ключей?

— Тех самых, которые я украл в прошлый раз. Ну, знаешь, запасные ключи, которые ты держал на кухне…

— Я с ними знаком, — сказал я. Я ведь не удосужился проверить, не исчезли ли они после визита Руди.

— Хотел сказать, что я их позаимствовал, — сказал он и сел.

— Как и те снимки, которые ты тоже спер?

— И эта вся благодарность, которую я получу за то, что так резво раскрутил твою карьеру? Не говоря уже о том, что свел тебя с очаровательной мисс Эймс? Хорошая выдалась ночь, не так ли?

— Ключи, Руди. Ключи.

Он пожал плечами, полез в карман и бросил мне ключи.

— Сделал дубликаты? — спросил я.

— Не дергайся. Взял, чтобы был запасной вариант на случай, если мне понадобится лежанка.

— Вчера как раз понадобилась?

— Угу. На трехколесном велосипеде бы не усидел, что там говорить о машине.

— Мог бы мне сначала позвонить.

— Так ведь тебя не было, ты пудрил мозги мисс Эймс. Так что если проверишь свой автоответчик, то найдешь там по меньшей мере три записки от меня, в которых я умоляю пустить меня переночевать.

— У тебя что, нет других друзей в городе?

— Таких, которые со мной бы еще разговаривали, нет.

— А про гостиницу ты не подумал? Или хотя бы про такси?

— Слушай, за все это надо платить. Приятель, ты не поставишь кофейник на огонь? Мне срочно требуется кофеин, внутривенно.

— Я тебе не слуга, мать твою, Руди. И я хочу, чтобы ты немедленно отсюда убрался.

— Значит, ты все же на меня злишься?

— Ты очень проницателен.

— Понять не могу за что. Это ведь не то чтобы я спал в твоей постели, насрал тебе на простыни…

— Руди, до свидания.

— Пока не дашь чашку кофе, не уйду.

— Не хочу я варить тебе кофе…

— Как только я получу своего Джо, я ухожу. Хочешь, чтобы я ушел, ставь кофейник.

— Ладно, — смирился я, — сделаю тебе кофе.

Когда я вернулся с кружкой кофе, он только что перестал кашлять.

— Не считаешь, что твоим легким стоит отдохнуть от табачного дыма? — просил я.

— Не-а, — ответил он.

Он взял у меня кружку с кофе и попробовал.

— Растворимый? — с отвращением спросил он. — Большое спасибо.

— Для тебя, Руди, все самое лучшее.

— Сколько сейчас времени?

Я взглянул на часы:

— Без пятнадцати одиннадцать.

— Черт! — выругался Руди. — У меня срок сдачи в два.

— Успеешь?

Руди посмотрел на меня испепеляющим взглядом:

— Я всегда успеваю. Я ведь профессионал.

— Не хотел тебя обидеть.

— Тебе не мешало бы уяснить одну-две вещи насчет дружбы и маленьких городков, фотограф. Хочешь казаться посторонним — лучше сразу купи себе обратный билет в Нью-Йорк. А то нам здесь вроде как нравится жить на виду. И еще нам нравится понимать, с кем — и с чем — мы имеем дело. Смотри сам, Дейв из магазина фототоваров сказал мне, что ты его лучший клиент, всегда приятный, всегда вежливый, далее подсказал ему кое-что насчет купленной им старой камеры, если я не ошибаюсь. Но он приглашал тебя на ужин не менее шести раз. И ты каждый раз умудрялся отвертеться. Почему?

Потому что его жену зовут Бет, вот почему, и у него двое сыновей.

— Не люблю мешать бизнес с развлечениями.

— Чушь собачья. Ты просто хочешь казаться милым и держаться подальше от людей. На той неделе я сразу понял, как сильно ты пожалел, что пригласил меня сюда, и как тебе хотелось выкинуть меня на снег. Не хочу лезть не в свое дело…

— Но лезешь.

— …но не случилось ли чего-то такого там, на востоке, от чего ты пытаешься скрыться? Может, ты от алиментов бегаешь? От старых родителей? От резвой девчушки двенадцати лет, которая уверила тебя, что ей восемнадцать…

Я попытался рассмеяться. Услышав свой смех, я сразу понял, как напряженно он звучит.

— Ничего такого живописного, Руди. Просто я парень, которого в Нью-Йорке арестовывать не за что, а на работу брать никто не хочет. С профессиональной точки зрения я полный неудачник.

— У всех у нас есть прошлое, приятель. Просто некоторые могут рассказывать о нем с большей легкостью, чем ты. Например, когда ты сюда сегодня вошел, я сразу же понял, что произошла неприятность. Что-нибудь случилось? Кто-нибудь умер?

— Неужели я так прозрачен?

Я отрицательно покачал головой.

— Ладно, — сказал он. — Оставайся гребаной закрытой книгой. — Он допил остатки кофе. — Пора двигаться и найти себе машинку.

— О чем собираешься разоряться на этой неделе?

— О неблагодарности людей с востока.

— Все лучше, чем калифорнизация. Как ты, черт побери, умудрился связать жизнь с Джуди Уилмерс?

— Правда, она нечто? Ну, ты знаешь, как оно бывает. Уилмерс здесь уже давно, тебе хочется компании, и не успеваешь оглянуться, как ты уже прикован цепями к сумасшедшей сучке, которая воображает себя богиней войны индейцев чероки. Ну, ты знаешь, что тот парень сказал: «Опыт — это слово, которым мужчины называют свои ошибки».

— Оскар Уайльд?

— Сонни Листон.

Он встал и схватил свое шерстяное пальто с пола.

— И последнее, — сказал он. — Я очень хорошо отношусь к Анне Эймс. Мы все в газете к ней хорошо относимся. Так что не морочь ей голову. В последние два года ей здорово досталось.

— Что именно?

— Уверен, рано или поздно она тебе расскажет. Со временем. Но предупреждаю, разобьешь ей сердце, я надеру тебе задницу.

Он ушел. Я распахнул окна в гостиной, чтобы выветрить вонь от сигарет Руди. Вымыл посуду, которой он пользовался. Затем направился в темную комнату и начал проявлять пленку, которую нащелкал вчера на берегу Копперхеда. Я старался не думать о том, что люди в городе могут говорить обо мне.

После ленча зазвонил телефон.

— Наконец-то великий человек соблаговолил ответить. — Это была Джуди Уилмерс. — Ты не только очень талантлив как фотограф, ты еще отлично изображаешь неприступность.

— Просто я был занят, Джуди.

— Ну да, я в курсе. Она славная девочка, Анна. Смотри не упусти, понял?

Мне хотелось заорать. Но вместо этого я сказал:

— Я понял, Джуди. Я отлично тебя слышу.