Перед отъездом Кейт и Патрик решили совершить прощальную поездку по Америке. Патрик сказал, что они устроят себе неделю отпуска и проедут по всей Калифорнии, Техасу, Флориде и штатам, что лежат между ними. «Посмотрим сразу всю страну, всю Америку», – говорил он.

Кейт казалось, что для того, чтобы увидеть всю Америку, скорее всего, потребуется несколько больше недели, но Патрик был охвачен таким энтузиазмом, что она решила не портить ему настроение.

Они и вправду собирались вернуться в Ирландию. Было трудно поверить, как быстро эта идея превратилась в план действий – причем очень удачный для всех заинтересованных лиц. Дядя Патрика до сих пор торговал мясом на Английском рынке в Корк-сити. Сыновей у него не было, только дочери, мужья которых торговлей совершенно не интересовались. Патрик мог бы стать его равноправным партнером, заключить с ним соответствующий деловой договор, и через пару лет магазин, вполне возможно, стал бы его собственностью.

Поселиться они для начала собирались у Старика, а в Корк ездить на поезде. Кейт хотела попробовать свои силы в дизайне и, может быть, даже предлагать платья собственного дизайна в дорогие магазины в центре Корк-сити, заключив с ними договор на продажу. И она по-прежнему могла бы работать с мисс Софи и мисс Ноной, когда те будут приезжать в Париж на показы. Это, собственно, была их идея: они не хотели расставаться с Кейт.

– Ты же одна из нас, Кейт, – сказала ей мисс Софи.

– У нас с тобой были связаны такие надежды! – сказала мисс Нона.

Нет, это было совершенно невыносимо – бросить их и уехать!

Теперь каждый раз, оставшись наедине, Патрик и Кейт строили планы и рисовали схемы своего будущего счастья. Почти каждый пункт этих планов заканчивался фразой: «Но все, конечно, наладится, когда мы, наконец, окажемся в Ирландии». И хотя ни Кейт, ни Патрик не могли полностью поверить в то, что все действительно так и будет, их жизнь отныне была наполнена обещанием будущего счастья. По воскресеньям в духовке будет томиться жареная нога или лопатка, у картошки непременно будет хрустящая золотистая корочка, в горошек они будут добавлять мяту, а пудинг украшать какими-нибудь кислыми фруктами или ягодами и густым желтым кремом. А в большом чайнике всегда будет вдоволь крепкого, хорошо заваренного чая.

И, может быть, у них появится ребенок. Или даже двое.

В конце июля, когда на витрине лавки появилось объявление «Продается», тут же позвонил отец Джон. Разговаривал он с Кейт.

– Просто поверить не могу, что вы действительно уезжаете, – сказал он.

– Ну, не прямо сейчас. Понадобится еще какое-то время, чтобы продать магазин. – И Кейт рассказала отцу Джону о планах Патрика по поводу «прощального тура по Америке».

– Вы что, собираетесь проехать через всю Америку за одну неделю? – спросил отец Джон скептическим тоном.

– Патрик очень верит в возможности своей «Роуз». Он говорит, что у нее восьмицилиндровый двигатель и удивительная «олдсмобильность».

– Ладно, тогда жду вас обоих у себя в половине третьего, – сказал отец Джон.

И сказал так, что никакого выбора им попросту не осталось.

В половине третьего они явились к нему, насквозь пропотевшие, в измятой одежде. Лето выдалось на редкость знойное.

– Уж по этой-то жаре я точно скучать не буду! – сказала Патрику Кейт.

– Ага! И по этому палящему солнцу.

Но голоса обоих звучали почти печально.

Отец Джон в рубашке с короткими рукавами, воротничке священника и старых хлопчатобумажных штанах с самого утра боролся с одуванчиками. Под жарким солнцем лицо у него стало почти багровым, да и руки тоже. Он налил гостям по стакану виноградного кул-эйда, одним глотком осушил свой стакан, перевел дыхание и сказал:

– Нет, это правда? Вы уезжаете? А вы знаете, что в Ирландии почти не бывает солнечных дней?

– Дело вовсе не в том, что нам не нравится Америка… – начал Патрик.

– Она нам очень даже нравится, – подхватила Кейт и сама удивилась тому, как много, оказывается, смысла в этих простых словах. – Просто наш бизнес совсем пришел в упадок…

– А мужчина должен работать, – закончил Патрик.

Это было верно. Этого отец Джон никак не мог отрицать. И тогда он предложил:

– Ну что ж, тогда давайте обсудим ваш прощальный тур.

И они прошли в дом. Там было темновато, но довольно прохладно – долгожданное облегчение. Какой-то особый покой создавало обилие книг. Отец Джон включил настольную лампу, открыл дверцы шкафа, где хранил свои записи, и вытащил три больших плотных конверта с множеством различных карт. Он аккуратно развернул туристическую карту Американской автомобильной ассоциации, и она заняла почти всю поверхность письменного стола.

– Вот смотрите: это Америка, – сказал отец Джон. – Я и сам все хотел ее объездить из конца в конец. В точности как показывают в телешоу «Маршрут 66» – чтобы ветер играл в волосах, а впереди разворачивалась широкая лента шоссе. Но потом я понял, сколько времени она будет вот так передо мной развертываться и сколько миль мне придется проехать.

От одного лишь упоминания о широкой ленте шоссе отец Джон сразу словно помолодел. Однако подобная перспектива и впрямь несколько обескураживала, и вскоре поверх первой карты выросла еще целая гора других карт и книг.

– И все-таки сколько времени нам потребовалось бы для этого? – спросил Патрик.

– Ну, если ехать прямо в Лос-Анджелес, никуда не сворачивая, только по скоростным трассам и не останавливаясь, чтобы полюбоваться окрестностями, а потом сразу развернуться и поехать обратно, то на это уйдет около десяти дней. А если почти не спать, постоянно чувствуя, что ноги будто свинцом налиты, и питаться исключительно сэндвичами прямо в машине, то можно уложиться и в неделю. Можно подсчитать точнее, но только путь туда и обратно – это существенно больше восьми тысяч километров.

Патрик взял в руки один из справочников. Жирная желтая стрелка внизу каждой карты указывала, где искать продолжение.

– И все это понадобится?

– Конечно. И гораздо больше. А чтобы увидеть всю страну – в том числе и то, что захочется посмотреть дополнительно, например Гранд Каньон, – нужно как минимум несколько недель. Даже, пожалуй, месяцев.

Кейт, собственно, давно это подозревала, да и Патрик, возможно, тоже, но мысль о прощальной поездке на «Роуз» с ее «великолепной олдсмобильностью» согревала их обоих даже в самые мрачные мгновения. Придуманный Патриком «прощальный тур» казался им такой чудесной затеей. И потом, даже Кейт чувствовала, что будет скучать по «Роуз», каким бы глупым это ни казалось.

Патрик наклонился к Кейт, взял за руку и сказал:

– В таком случае, может, нам просто прокатиться по побережью? Это займет дня три. Прогуляемся и посмотрим на то, на что сможем. Я слышал, Бостон очень неплох.

– Или не очень, – сказала Кейт. – Но, так или иначе, идея просто отличная.

– Или вот вам еще одна идея, – вмешался отец Джон, – чтобы все-таки увидеть всю страну целиком. – И он вынул из ящика письменного стола три билета и стал обмахиваться ими, как веером. – Вот вам пропуск в «Фридомленд», Свободную страну!

Едва увидев яркие билеты, Кейт сразу вспомнила песенку из рекламного ролика, в котором малыш просил родителей поехать с ним в «Фридомленд» – самый большой развлекательный парк в Америке. Этот парк находился всего в нескольких кварталах отсюда.

Отец Джон протянул билеты Патрику и пояснил:

– Промоутеры парка подарили гэльской футбольной команде целую кучу пригласительных билетов, так что у нас просто оказались лишние.

«Фридомленд» рекламировали повсюду – на радио, на телевидении, в журналах и газетах. Его фотографии появились даже в таких журналах, как «Лайф». «Всего полчаса на метро от «Таймс-сквер»!» – призывала реклама. Очертания этого парка в точности повторяли очертания государственных границ США, поскольку там была представлена в миниатюре вся страна целиком. Там был даже футуристический город-спутник, откуда можно было облететь вокруг Земли на космическом корабле. Не настоящей Земли, конечно, но очень похожей на настоящую.

– Там много всякой всячины, есть даже доисторические морские чудовища, – рассказывал священник. – Так что можно взять с собой Маленького Майка. Бьюсь об заклад, он будет в восторге, если получит возможность прокатиться в почтовом дилижансе по Дикому Западу с любимыми тетей и дядей или переплыть на китайской джонке через залив Сан-Франциско. Разве ребенку это может не понравиться?

Но Патрика, любителя Йитса, рассказы отца Джона явно не впечатлили.

– Это же все не настоящее, Джон…

– Это Америка, ей необязательно быть настоящей.

Патрик положил билеты на письменный стол.

– Спасибо за доброту, но…

– Маленькому Майку это страшно понравится, – быстро сказала Кейт, взяла со стола билеты и сунула их в сумочку.

В августе у Первой леди начались преждевременные роды. Ребенок, мальчик, умер через два дня. В ту ночь Патрик и Кейт долго не могли уснуть. Патрик, лежа на спине и глядя на вращающийся потолочный вентилятор, то и дело повторял под монотонное постукивание лопастей:

– Нет, я просто представить себе этого не могу!

А для Кейт то, что показывали в теленовостях, было куда красноречивее любых слов. Президент и его супруга садились в автомобиль, чтобы ехать из больницы домой, и оба выглядели совершенно оглушенными горем; но куда важней для Кейт было то, как застенчиво Президент протянул жене руку и больше не выпускал ее пальцев из своей ладони, словно обещая, что всегда будет рядом с нею, – все это говорило значительно больше, чем могли бы сказать слова. Мудрое сердце безмолвствует, думала Кейт.

Они с Патриком еще долго лежали в темноте, и когда Кейт уже показалось, что на них, наконец, спускается сон, Патрик вдруг спросил:

– А ты знаешь, как они назвали этого ребенка?

Она знала. Его назвали Патриком.

– Нам надо хоть немного поспать, – только и сказала она в ответ.

На следующее утро за завтраком Кейт объявила:

– Довольно с нас печалей.

Патрик удивленно посмотрел на нее поверх газеты. Очки, которые он надевал для чтения, сидели на самом кончике носа.

– В воскресенье мы отправляемся в «Фридомленд», – сказала Кейт. – Я подберу волосы наверх и надену розовую шляпу-коробочку и розовый костюм. И буду все время улыбаться. Это напомнит всем о лучших временах.

Патрик подул на чай, желая немного его остудить. Подумал. Потом сказал:

– Ну что ж, прекрасная идея, миссис Харрис! Пожалуй, мы дадим ей ход.

Они вывели из гаража «Роуз»; Патрик опустил верх. Маленький Майк, устроившись на заднем сиденье, все время смеялся, и Патрик уверенно заявил, что мальчик наверняка наслаждается редкостной «олдсмобильностью» «Роуз». И Кейт, до сих пор толком не понимая, что именно означает слово «олдсмобильность», тоже весело рассмеялась.

И они поехали. И, когда они проезжали по Бродвею, прохожие махали им рукой. И Кейт тоже махала в ответ – она не раз видела, как это делает Супруга П. Ей казалось, что это абсолютно королевский жест; во всяком случае, именно так махала рукой королева Великобритании в день коронации. Собственно, это было лишь легкое, сдержанное движение кисти – это движение таило в себе все многочисленные королевские привилегии и отнюдь не предполагало излишнего возбуждения. Кейт легко научилась его копировать.

– Наверное, все дело в перчатках, – предположил Патрик. – Белые перчатки уже придают тебе роскошный вид.

Утро было сухое и теплое. Патрик выбрал самый долгий путь к парку развлечений. Для этого пришлось несколько раз проехать туда-сюда по Бродвею, прежде чем действительно покинуть знакомые кварталы. На улицах было так много знакомых прихожан, которые улыбались им и махали рукой, что Патрику никак не хотелось оттуда уезжать – так бы и ездил по Бродвею взад-вперед.

– Может, с возвращением домой стоит подождать до Дня благодарения? – сказал Патрик. – Вдруг дела снова хорошо пойдут?

– Ну что, еще разок прокатимся? – предложила Кейт.

– Конечно, – тут же согласился он.

Оба прекрасно понимали, что дела уже никогда не пойдут так хорошо, как прежде. Во всяком случае, если торговля и возобновится, то не на том уровне, какой им нужен. Через три месяца их уже здесь не будет. И «Роуз» продана. Но пока что, в этот августовский день, они еще считались американцами. И у них был розовый костюм.

Парку «Фридомленд» исполнилось всего три года. Его создателем и владельцем был тот же человек, который участвовал в создании Диснейленда, но этот парк оказался, пожалуй, даже больше и лучше; его строительство обошлось в ошеломительную сумму: двадцать один миллион долларов. Кейт не помнила имени этого человека, но читала в газете «Пост», что у него были неприятности, потому что он построил парк без одобрения мистера Уолта, используя все диснеевские штучки, изобретения и, по всей видимости, часть его денег.

Территория парка «Фридомленд» была гораздо больше, чем когда-либо мог мечтать создатель Диснейленда. Только протяженность тамошних рек, озер и ручьев равнялась тринадцати километрам. А Великие озера вмещали больше сорока трех миллионов литров воды. Там было почти пятьсот тысяч метров улиц, десять километров железнодорожных путей и пятьдесят тысяч деревьев. На стоянках парка могли разместиться десять тысяч машин. В один день парк могло посетить более девяноста тысяч людей. В путеводителе по парку было восемнадцать страниц и еще цветная карта в полный разворот, на которой дополнительно были указаны комнаты отдыха – это Кейт сразу оценила – и особенности семи различных зон огромного парка, общая площадь которого была четыреста акров.

Пробки на подступах к парку оказались поистине впечатляющими, и «Роуз» тоже вскоре в них застряла. Целый час они двигались со скоростью два с половиной сантиметра в минуту, и Патрик даже на некоторое время остановился на обочине, чтобы полюбоваться этим невероятным затором.

– Тут машин больше, чем во всей Ирландии!

– Потому что это Америка, – сказала Кейт.

Парковка стоила пятьдесят центов, но дежурный махнул им рукой: проезжайте.

– Платить не нужно, – крикнул он. – Мы очень рады вас видеть, миссис К.!

Кейт, понимая, что человек принял ее за Супругу П., постаралась, чтобы приветственный взмах рукой в белой перчатке был адресован именно ему.

– Очень вам благодарна, – сказала она почти шепотом, в точности как Супруга П.

И это было только начало.

В парке – и на улицах старого Нью-Йорка, и перед миниатюрной копией универмага «Мейси», и на буксирах в заливе, и на митинге суфражисток, который был прерван ограблением маленького старого нью-йоркского банка, и даже в вагоне старинного трамвая-конки, влекомого одной-единственной лошадью – все, прямо-таки невероятное количество людей, выражали желание сфотографироваться с Кейт. Естественно, в итоге она и впрямь начала и улыбаться, и держаться, и говорить, как Супруга П.

– Они, должно быть, думают, что я здесь работаю, – сказала Кейт Патрику.

– А может, им просто нравятся красивые женщины?

Когда мимо них по главной улице проходил парад, оркестранты приветственно кивали Кейт, и она махала им рукой. Потом какой-то полицейский помог ей взобраться на медленно едущую платформу, на которой стоял макет Белого дома, и она стала махать уже оттуда, а Патрик и Маленький Майк бежали сзади и смеялись.

Кейт в розовом костюме и шляпке-коробочке все продолжала махать рукой, проезжая сквозь пожар в Чикаго, где высоченные языки пламени, как ни странно, ничуть не испугали Маленького Майка. Впрочем, не испугала его и бешеная скачка торнадо, заставлявшего дома плясать, как танцоров на балу. А Кейт все махала рукой – несколько часов подряд.

К тому времени, как они добрались до железнодорожного вокзала в Санта-Фе, откуда на поезде № 3, следующем из Монсона, доехали прямиком до Сан-Франциско 1906 года, Кейт уже настолько устала махать, что хотела перестать, но все продолжали ее приветствовать, так что и ей ничего не оставалось, как продолжать махать в ответ.

В Чайнатауне они ели замечательную китайскую еду из рубленого сельдерея, жареной лапши и крошечных розовых креветок – Кейт таких мелких никогда не видела. Она ела и между глотками махала рукой. И во время землетрясения в Сан-Франциско, когда город сперва был полностью разрушен, а потом на глазах у изумленных зрителей восстал из праха, став прежним, Кейт продолжала махать рукой.

Когда они отправились в получасовое путешествие по красивейшим местам сельской Новой Англии в старом, 1920-х годов, «Форде Т», где мимо них проплывали виноградники и звенящие ручьи, а потом совершили круиз по Великим озерам на «Канадце», огромном колесном пароходе, Кейт все продолжала позировать для тех, кто желал ее сфотографировать. На каком-то этапе пути она осмелела настолько, что начала раздавать автографы – писать она старалась тем почерком, который столько раз видела на рисунках, присланных в «Chez Ninon» из Белого дома.

Прошло уже почти восемь часов с тех пор, как Кейт невольно начала исполнять роль Супруги П., и ей уже очень хотелось сойти со сцены, но сделать это оказалось весьма трудно. Слишком много вокруг было людей, хотевших от нее сущий пустяк – фотографию, словечко и иногда дружески обняться. Она не могла им отказать. На границе с Канадой на берегу реки Сил Патрик и Маленький Майк объявили, что снова проголодались и им совершенно необходимо поесть в плавучей закусочной. Патрик вспомнил, что они проплывали мимо такой закусочной, но не мог вспомнить, где именно.

– Я теперь даже не уверен, что и машину-то нашу смогу найти, – сказал он. Кейт очень надеялась, что он шутит.

Разработали план действий: непременно добраться до города-спутника, прежде чем начнутся фейерверки. Этот футуристический город напоминал разрушенный бункер и был аутентичной копией контрольного бункера с мыса Канаверал. Маленький Майк хотел непременно посмотреть запуск ракеты. Собственно, все они этого хотели.

После фейерверков в городе-спутнике должен был выступать со своим оркестром Каунт Бейси; его выступление планировалось в открытом амфитеатре с дансингом под названием «Лунная чаша», и Кейт надеялась, что они, прежде чем уходить, успеют хоть чуточку послушать музыку и, может быть, разок-другой потанцевать под звездами. Однако нужно было непременно уложиться во временные рамки. Парк был такой большой, а день уже почти кончился.

– Давайте по карте определим, где мы находимся, – сказал Патрик и вместе с Маленьким Майком уселся на скамейку, держа на коленях раскрытый путеводитель.

Пока они выясняли дальнейший маршрут, Кейт сняла туфли и опустила ноги в залив Сан-Франциско. Нет, это просто потрясающее место! – думала она. Интересно, что сказали бы по этому поводу Хозяйки? Ведь «Фридомленд» – это самая потрясающая подделка на свете!

Разумеется, нейлоновые чулки были напрочь испорчены, но ласковое прикосновение воды так чудесно успокаивало усталые ноги. Кейт весь день не снимала розовую шляпку, и голова под ней невыносимо чесалась. Но снимать шляпку было все же рановато. По крайней мере, пока. Кейт на минутку закрыла глаза и попыталась вспомнить, когда еще она так сильно уставала. А ведь они не успели посмотреть и половины. Ничего, в следующий раз, подумала она и поймала себя на этой мысли. Никакого следующего раза не будет. И это значит: либо сейчас, либо никогда.

Кейт зевнула и успела заметить, что как раз в этот момент какой-то мужчина ее сфотографировал, потом еще и еще. С открытым ртом. Господи, ну что привлекательного, когда человек зевает! И уж кому-кому, а Супруге П. это было хорошо известно, и уж она бы никогда не позволила щелкнуть себя в такой момент. Но Кейт было все равно. Уже поздно. И день был такой долгий. И она так устала! Кейт снова сладко зевнула, надеясь, что настырный тип уйдет прочь, но он не ушел, а все крутился возле нее, словно пытаясь уловить нечто особенное, присущее исключительно Супруге П. Кейт старалась не обращать на него внимания и вскоре стала воспринимать его как неопределенное движущееся пятно на периферии зрения.

Патрик и Маленький Майк все еще рассматривали карту, пытаясь определить кратчайшее расстояние до ворот парка, и Кейт вдруг заметила, что у нее порвался чулок. Она хотела совсем снять чулки – расстегнуть резинки было бы совсем нетрудно, – но незнакомец по-прежнему торчал рядом и продолжал ее фотографировать. Кейт даже смотреть в его сторону не хотелось.

Она снова закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, только не на вспышках камеры. От киосков с сахарной ватой сильно пахло попкорном и жженым сахаром, в воздухе плавали облака сигаретного дыма. И старинные пыхтящие паровозы на железной дороге издавали слишком много шума, и невероятно громко и длинно гудел колесный пароход, и вдали уже звенела медь играющего джазового оркестра – все это было ужасно похоже на настоящий Нью-Йорк с его постоянным шумом, с его жизнью под облаками. Впрочем, такая суета страшно утомляла. Все чего-то хотели. Все почему-то считали, что ты можешь стать тем, кем вовсе не являешься.

– Эй, посмотри-ка сюда! – наконец не выдержал надоедливый тип. – Ты заставляешь меня зря тратить пленку!

Кейт повернулась и посмотрела на него. Примерно ее возраста; кожа грубая, как наждачная бумага; джинсы закатаны до колен; на ногах сильно потертые ботинки. Типичный уличный головорез. Рядом с ним стояла худенькая молодая женщина в домашнем платье; во всяком случае, ее платье никак не подходило для того, чтобы его надевали вне дома, и тем более в парке развлечений. Эти двое явно пришли вместе.

– Ты знаешь, сколько стоит пленка? – продолжал надоедливый тип.

– Извините, мне очень жаль… – сказала Кейт, хотя ей совершенно не было жаль. У нее был точно такой же билет в парк, как и у всех остальных.

А надоедливый тип, подтолкнув свою молодую спутницу к Кейт, велел ей:

– Ну же, давай, встань с ней рядом. Да пошевеливайся!

Должно быть, ее дружок, «бойфренд», как теперь говорят. Кейт оглянулась и увидела, что Патрик и Маленький Майк по-прежнему сидят на скамейке, занятые логистическими расчетами, и ничего вокруг не замечают.

– Вы что, хотите со мной сфотографироваться? – спросила она у молодой женщины.

Та кивнула.

Ну, всего один снимок, от меня не убудет, подумала Кейт, втайне надеясь, что ее сфотографируют выше пояса. Когда она встала и оправила юбку, дорожка на чулке побежала через всю коленку.

Кейт показалось, что молодая женщина смотрит на нее сочувственно, и сказала:

– Ничего страшного.

– Почему вы так одеты? – вдруг спросила женщина.

За целый день у Кейт впервые об этом спрашивали. Она даже удивилась.

А надоедливый тип с камерой нетерпеливо нахмурился и сказал:

– Просто встань рядом с ней, и все. Вряд ли тебе когда-нибудь удастся постоять так близко с настоящей.

Молодая женщина даже не пошевелилась.

– А на самом деле вы совершенно на нее не похожи, – сказала она. – Издали кажется, что какое-то сходство есть, но на самом деле его очень мало. И волосы у вас совсем не такие. Да, издали, пожалуй, смотрится лучше.

– Виола, заткнись и встань, как полагается! – рассердился надоедливый тип.

И Виола, худенькая женщина в поношенном платьице, тут же послушалась и осторожно приблизилась к Кейт, словно опасаясь, что та может в любую минуту сорваться с места и убежать. Живой оттенок букле отбрасывал на бледное лицо Виолы слабый розовый отблеск. Надоедливый тип щелкнул вспышкой, зашипев, упала на землю еще одна крошечная лампочка, а Виола вдруг наклонилась к Кейт и прошептала:

– Я ведь тоже потеряла ребенка. Как наша Первая леди.

О чем только я думала, надевая этот костюм? Кейт только сейчас окончательно осознала свою ошибку. И эта молодая женщина вдруг показалась ей такой несчастной, исполненной такого страдания. Она, похоже, надеялась получить от Кейт какой-то совет или просто несколько слов утешения, но нужных слов Кейт не находила. Она сумела лишь пробормотать:

– Мне очень жаль!

Виола пожала плечами, а потом коснулась рукава розового жакета, потерла букле пальцами и сказала:

– А эта ткань гораздо прочнее, чем кажется с первого взгляда.

– Многие вещи на самом деле прочнее, чем кажутся.

Молодая женщина внимательно посмотрела на Кейт. Не на костюм, а на Кейт.

– Возможно, вы правы, – сказала она.

Вот как способна измениться эта история, думала Кейт. История розового костюма больше не была связана с историей о красоте или прощении. Теперь в ней говорилось о душевной силе и прочности.

Маленький Майк уснул, стоило ему сесть в машину. Кейт смотрела на него и не переставала удивляться тому, как сильно он вырос за какие-то два года. Мальчику было уже почти шесть, и теперь его улыбка ни капли не напоминала младенца с рекламы детского питания. Для Кейт эта поездка была прощанием не только с Америкой, но и с Маленьким Майком. Она надеялась, что он всегда будет помнить и поездку, и ее, Кейт. И Патрика, конечно. Хотя она очень подозревала, что в следующий раз ей доведется увидеть Майка, когда он будет совсем взрослым. Возможно, даже женатым. И тетя Кейт станет для него всего лишь смутным воспоминанием.

Кейт поцеловала мальчика в соленый лоб и подумала, сможет ли ее поцелуй пробиться сквозь такой крепкий сон.

Патрик на руках отнес мальчика в квартиру Мэгги, а потом они молча поехали домой. К ночи влажность усилилась. Пабы вдоль всего Бродвея уже закрылись до утра. Над некоторыми дверями висели траурные венки. Многие также накрыли вывески черными траурными полотнищами. В конце концов, в Инвуде считали родным и этого новорожденного Патрика, умершего сына Президента.

В гараже теперь осталась одна лишь «Роуз». Фундамент гаража был поврежден взрывом. «Роуз» и ее «олдсмобильность», ее поэзия стали и грома… Патрик и Кейт понимали, как сильно им будет ее не хватать. Они сидели в машине, держась за руки, пока не поняли, что давно уже миновала полночь. Им было как-то все равно, что в гараже удушающе жарко, что он опасно кренится влево. Этот гараж, как и летучие мыши, стремится влево, думала Кейт, всегда влево, всегда в сторону дома.

– Это наша прощальная поездка, – сказал, наконец, Патрик, словно подводя итог долгого дня.

Слова его были настолько исполнены удивления и сожалений, что Кейт невольно почувствовала себя чуть ближе к раю, но и чуть ближе к смерти.

В ту ночь на их конце Бродвея, как обычно, царила тишина. Прошел последний автобус, битком набитый пассажирами. Когда Патрик спустился в магазин, чтобы принять там душ – он так всегда делал, – Кейт, наконец, сняла с себя розовый костюм. Сперва она хотела аккуратно его сложить, завернуть в мягкую папиросную бумагу и убрать – но потом передумала. Она спустилась вниз и вывесила розовый костюм в витрине магазина. Пусть это будет ее дар соседям.

– Это почти то же самое, что выйти на улицу с государственным флагом, – сказала она Патрику. – По-моему, очень патриотично. – А потом поведала ему о своем разговоре с той девушкой, Виолой.

– Значит, душевная сила и прочность? – спросил он.

– Ну конечно.

В октябре Куба все еще заставляла людей прятаться под столы и стулья. А уже 15 октября Супруга П. надела свой розовый костюм по случаю визита президента Алжира. Через несколько дней она снова надела тот же костюм, принимая махараджу Джайпура.

– Два раза всего за неделю! – восхищенно рассказывала Кейт Патрику, показывая ему вырезки из газет.

Во время визитов Первая леди до некоторой степени замещала своего супруга-Президента, который был слишком занят, пытаясь спасти мир от уничтожения, и не мог спокойно пить чай с гостями, даже такими важными и высокопоставленными. Жена его вовсе не была государственным деятелем, в отличие от него самого, она была всего лишь Первой леди, но старалась, как могла. И выглядела поистине стоически. Даже в розовом.

– Очень скоро она начнет в этом костюме ездить на автобусе вместе с Бобби и твоим доктором Кингом, – сказал Патрик.

– Теперь она одна из нас.

– Именно так. Хотя она многое делает кое-как, как и все мы, впрочем. Но смотреть на нее приятно.

В ноябре Супруга П. надела розовый костюм в последний раз.

Никаких заказов по случаю Дня благодарения не было. Кейт и Патрик, выручив за «Роуз» деньги, купили два авиабилета в один конец – оказалось, что «олдсмобильность» «Роуз» ценится достаточно высоко. Вся квартира теперь была забита коробками. Некоторые предстояло отнести к Мэгги, а большая часть была приготовлена для отца Джона, чтобы он раздал вещи бедным в своем приходе. Патрик сказал, что возьмет с собой только мясницкие ножи и немного одежды, а больше ему ничего не нужно.

Назавтра они должны были улететь.

Миссис Браун заранее попросила их до отъезда заглянуть к ним на ланч.

– Ах, черт, как же я буду по вас скучать! – сказала она.

Они с Кейт обнялись и не размыкали объятий, пока обе не перестали плакать.

– И мы тоже. – Больше Патрик ничего сказать не сумел.

Он недавно обнаружил, что у него не очень-то получается прощаться.

У миссис Браун были свои ритуалы. С понедельника по пятницу с часу до трех она делала в пабе уборку. То есть в это время паб никогда не был открыт; это она очень удобно подгадала: по телевизору как раз показывали ее любимые передачи. Особенно миссис Браун нравился сериал «Пока вертится Земля», хотя она всегда приглушала звук, выжидая, когда на экране начнет происходить что-нибудь важное – будет сделано недостойное предложение, или, напротив, предложение руки и сердца, или и то, и другое. К тому же во время уборки она включала свой музыкальный ящик. Музыку она всегда выбирала ирландскую и очень громкую.

– Люблю я хорошенько поплакать, пока убираюсь, – всегда оправдывалась она.

Когда Патрик и Кейт открыли дверь в паб, скрипки наяривали, завывая, как дервиши, а аккордеон совсем запыхался. На стойке бара стоял маленький черно-белый телевизор и тоже вовсю орал. Весь паб пропах нашатырным спиртом и хозяйственным мылом. Миссис Браун принарядилась, но на руках у нее, как всегда, были желтые резиновые перчатки. И она была в совершеннейшей панике. На экране телевизора была Супруга П.; она стояла на шоссе, держа в руках охапку роз. И совершенно не имело значения, что изображение черно-белое.

– Это же твой костюм, – сказала миссис Браун.

Патрик бросился к музыкальному ящику и чуть не уронил его на пол. Игла сильно царапнула по пластинке. Он снял головку проигрывателя, но музыка у Кейт в ушах звучала по-прежнему громко.

– …после выстрела, – говорил репортер, – он рухнул головой прямо ей на колени.

Ей на колени – и на костюм. Тот костюм, в котором Кейт помнила каждый стежок, каждую вытачку, каждую складку; над которым она столько раз тревожилась, столько раз плакала, а потом влюбилась в Патрика… И вот этот розовый костюм оказался последним, что успел увидеть Президент. Особенный, какой-то безрассудно-розовый цвет, дикий и живой, неправдоподобно прекрасный. В этом цвете как бы воплотились отчасти жизни великого множества людей – и тех, кто был хорошо известен, и тех, кого никогда и никто не знал, и тех, чьи имена вскоре будут забыты, а не одной Кейт.

После того как выстрел попал в цель, умирающий Президент видел перед собой только этот розовый цвет. И умер – словно на руках у всех этих людей.

«После»… – думала Кейт. Снова это слово. Ей не хватало сил, чтобы справиться с этой бедой.

В тот вечер, свой самый последний вечер в Америке, Кейт и Патрик стояли в лавке и смотрели сквозь витрину на опустевшую улицу. Тихо шел снег. Снег был, как слишком поздно пришедшая в голову идея, как задание, о котором позабыли в хаосе момента.

А розовый костюм по-прежнему висел в витрине магазина.

– Может, нам его все-таки снять? – спросил Патрик, но оба знали: у них просто рука не поднимется. В свете уличного фонаря костюм светился, как розовая луна.

Первой появилась миссис Браун из паба. Она принесла больше дюжины свечей, которые в неопределенном порядке выставила на подоконнике – этакое «созвездие купленного магазина». Затем пришла миссис О’Лири, тощая и плоская, как линейка, которую Патрик когда-то называл «кусок свиной ноги с косточкой». Она тоже принесла свечи и несколько искусственных цветов из пластмассы, которые поставила в хрустальную вазу. Вскоре к ним присоединились и отец Джон со своими служками. Священник начал молиться: «Отче наш…» Снегопад усилился.

К витрине магазина один за другим стали подходить люди из соседних домов, отдавая дань уважения ее розовому костюму. Должно быть, где-то там, в вышине, сияли звезды, но собравшимся их было не видать, так что они принесли свет с собой. Принесенные свечи мерцали и гасли под снегом, но люди снова их зажигали. Они не желали лишаться света.

Вскоре толпа разрослась настолько, что уже не помещалась на тротуаре и стекала на проезжую часть, а затем и вовсе перекрыла Бродвей. Кейт с Патриком, глядя на это, больше не ощущали той заезженности, той глубокой надломленности, которая давила на них все последние месяцы. Развалины телефонной компании словно растворились во тьме. И сейчас они видели перед собой только освещенные светом свечей лица тех, кого так хорошо знали.

И эти лица были поистине прекрасны в объединяющем людей горе.

А потом вдруг послышались звуки волынок. Сперва невнятные, словно плывущие – казалось, музыканты, выпрыгнув из кузова грузовика, еще только встают на ноги, – но затем музыка полностью завладела толпой… Милость Всевышнего…

Стоя по ту сторону стеклянной витрины, в темноте мясной лавки, которая когда-то им принадлежала, Патрик и Кейт смотрели наружу, в мир, который вскоре уже не будет их миром. Они не могли петь со всеми вместе, слишком много было всего – и песня, и сам момент, и тяжелая утрата, – да к тому же завтра они уже перестанут быть частью этой толпы. Хотя сейчас они каждой клеточкой своего тела чувствовали родство с нею.

Больше всего на свете Кейт хотелось сейчас протянуть руку и хотя бы один раз, самый последний, коснуться рукава розового костюма, как это сделала та женщина в парке, ища утешения, ища поддержки. Но этот костюм ей больше не принадлежал. Она взяла руку Патрика и нежно ее поцеловала, надеясь, что в будущем, когда люди станут спрашивать, что же все-таки случилось с ирландским мясником и его женой, никто не скажет о них плохо, как не станет вспоминать и о трагедии, которая изменила все на свете. Единственное, что будут помнить, – это розовый костюм.

В конце концов, костюм был действительно очень красивый.