Кейт решилась открыть присланный из «Карлайла» пакет, лишь дойдя до Центрального парка. Внутри она обнаружила свою шляпку, перчатки и – разумеется! – конверт со счетом из ресторана. Сумма, указанная в нем, была поистине шокирующей. Хотя был уже поздний вечер да к тому же суббота, Кейт все же повернула к «Карлайлу». Она шла и думала: может быть, если она объяснит, что совершила ошибку, все еще можно будет как-то исправить, как-то отработать эту невероятную сумму. Она, например, могла бы что-то сшить, починить или заштопать.

Но стоило свернуть на Мэдисон-авеню, она снова резко повернула назад. Нет, она ни за что не сможет туда войти. Элегантный отель на углу 76-й улицы казался ей каким-то «чересчур истсайдским». К нему один за другим подъезжали лимузины, в которые садились изящные дамы в мехах. Но больше всего Кейт боялась вновь предстать перед швейцаром, у которого напрочь отсутствует чувство юмора. Ей совсем не хотелось, чтобы он снова с удовольствием ткнул ее носом туда, где находится вход для обслуживающего персонала. Зайду в другой раз, решила она. Мэгги и так придет в ярость.

Когда Кейт добралась до дому, окна в квартире сестры были темны, несмотря на субботний вечер. Видимо, Большой Майк работает в ночную смену, догадалась Кейт. Со стола все, естественно, было убрано; грязные тарелки стопкой сложены в раковину. На кухне пахло мясным хлебом и кофе. У Мэгги всегда получался на редкость невкусный мясной хлеб. Вечно она перебарщивала с овсяной мукой. В общем, Кейт даже обрадовалась, что пропустила ужин. Хотя опоздала она не так уж сильно: чайник был еще теплый.

В глубине квартиры, в комнате Мэгги, горел свет. Кейт сняла туфли, чтобы не пачкать ковер – все-таки бежевый так непрактичен для напольного ковра! – и осторожно прошла мимо через гостиную с плетеной «колониальной» мебелью, которая Мэгги Куинн когда-то ужасно нравилась, но теперь она ее прямо-таки возненавидела. Дверь в комнату Маленького Майка была приоткрыта. Кейт заглянула туда и увидела, что мальчик спит. Он все еще был похож на младенца, изображенного на пачках детского питания «Гербер», и Кейт с ужасом подумала, что довольно скоро наступит день, когда ее племянник станет совсем большим, руки и ноги у него вытянутся, плечи станут широкими; он поймет, что на самом деле означает слово «секрет», и начнет собирать собственные секреты, как сейчас собирает камешки, уверенный, что все они драгоценные и их стоит сберечь.

Поцелуй, даже очень осторожный, пожалуй, разбудил бы малыша, и Кейт его целовать не стала. Ничего, через пару дней она поедет с ним в Сити, будет держать за липкую ручонку и чувствовать себя счастливой уже от того, что эта ручонка все еще целиком помещается в ее ладони.

В конце коридора располагалась спальня Мэгги. Кейт увидела, что сестра сидит на полу, скрестив ноги, а вокруг стоит множество продолговатых картонных коробок с надписью «Chez Ninon». Будто девочка играет с маленькими гробиками, подумала Кейт. Кстати, у них в ателье коробки именно так и назывались: «гробики». Одежда от-кутюр слишком деликатна, чтобы вешать ее на плечики; она от этого вытягивается, деформируется, пылится; зато, завернутая в мягкую бумагу и уложенная в такие «гробики», она в полной безопасности.

– Извини меня, пожалуйста, – сказала Кейт, видя, что сестра явно расстроена.

Но Мэгги, не обращая на нее внимания, продолжала выкладывать «гробики» с надписями в хронологическом порядке: «Предвыборная кампания», «Инаугурация», «Белый дом», «Обеды», «Официальные приемы», «Частные вечеринки», «Путешествия», «Прогулки верхом». Кейт даже удивилась, как много всего собралось. Она явно потеряла счет сшитым для Мэгги вещам.

– Мне правда очень жаль, что я опоздала к ужину.

Мэгги продолжала, как маленькая девочка, строить из коробок нечто вроде крепости. Ее поношенное голубое домашнее платье из тонкой ткани было тщательно накрахмалено и отутюжено. И она куталась в старый черный свитер Большого Майка. Вид был такой, словно она плакала. Кейт присела на краешек кровати, глядя, как Мэгги неторопливо перекладывает коробки то так, то сяк. В ее движениях не было, впрочем, ни малейшей нервозности. Вот только каждый раз, когда она брала в руки очередной «гробик», казалось, что ей тяжело держать коробку на весу. Облако растрепанных вьющихся пепельных волос, зеленые, яркие до невозможности глаза – сестра Кейт была красива, даже когда злилась.

– Я тебе там оставила; тарелка в холодильнике, – наконец сказала она.

– Ты сердишься?

– Нет.

– Ты чем-то расстроена?

– Патрик Харрис к нам заходил. Заявился прямо к обеду; сказал, вы вместе собирались поужинать.

У Кейт жарко вспыхнули щеки. Господи, ради того, чтобы с ней поужинать, Патрик отказался от самых выгодных часов работы, когда телефонистки закупают у него провизию на субботний вечер и на воскресенье! Отказался от немалой прибыли и от удовольствия получать комплименты от хорошеньких телефонисток, которые после работы забегают к нему за кровяным пудингом и свиными отбивными!

– Ты бы прямо сейчас сходила к нему, объяснилась, – сказала Мэгги. – Еще не очень поздно. Он о тебе беспокоился. Похоже, ты вчера вечером целое представление устроила.

Действительно, не было и восьми, но день получился какой-то ужасно длинный, и Кейт чувствовала себя совершенно измученной. Она прекрасно понимала: если и пойдет в мясную лавку, то не ради приятной болтовни с Патриком. Только не сегодня. Да и вряд ли когда-нибудь еще. Теперь над ними, словно туча, нависли строки Йитса.

– Он наверняка и завтра будет продолжать обо мне беспокоиться.

Кейт открыла коробку, помеченную «Белый дом». Внутри, аккуратно завернутое в тонкую ткань, лежало шерстяное платье цвета слоновой кости в стиле Кристиана Диора. Цвет слоновой кости смотрелся на Мэгги особенно выигрышно; во всяком случае, куда лучше красного, который тогда предпочла Супруга П.

– У меня от этого платья просто руки сводило, – сказала Кейт. – Особенно трудным был воротник…

Кейт тогда пришила сбоку дополнительно три крупных черных пуговицы – благодаря этой уловке казалось, что платье сидит на Супруге П. просто идеально; во всяком случае, она осталась очень довольна. Платье, которое Кейт сшила для Мэгги, тоже сидело отлично, но Кейт и не помнила, когда ее сестра в последний раз надевала это платье. На самом деле она не могла припомнить, надевала ли Мэгги вообще хоть одно из «платьев Первой леди».

– Слушай, надень-ка это в понедельник, и пойдем вместе с нами в зоопарк, а? Поснимаем там. Маленький Майк потом всю жизнь будет беречь эти снимки. Ты в этом платье выглядишь просто чудесно.

– В зоопарк? Люди подумают, что у меня не все дома. Нет, Кейт, это уж чересчур.

– А Первая леди такое платье надела бы. К нему очень подошли бы твои черные лодочки без каблуков. И перчатки тоже хорошо бы. И, разумеется, шляпу.

Мэгги взяла у Кейт коробку, как-то странно на нее посмотрела, словно видела впервые в жизни, и спросила:

– Скажи мне еще раз, для каких случаев это платье?

– Ну, обыкновенное дневное платье. Она именно так его называла.

– Это чтобы дома носить?

– Скорее, чтобы носить в течение дня. Скажем, в кафе зайти во время ланча. Или по магазинам пройтись. Или в зоопарк сходить. – Кейт старалась не замечать, что сквозь дыры на локтях старенького свитера Большого Майка просвечивают голые руки Мэгги. – Мои Хозяйки говорили, что Первая леди вроде бы собиралась надеть это платье в День святого Валентина, когда ее будут снимать для телепередачи про Белый дом. Я разве тебе не рассказывала? Только у нее платье красное, а у тебя цвета слоновой кости. Это она правильно придумала – надеть красное в День всех влюбленных.

– Патрик Харрис сказал, что вчера вечером ты явилась к нему в паб. И назвала его приятельницу проституткой.

– Вы с ним, похоже, все обсудить успели.

– А еще он сказал, что тебя там вырвало и ты, наверное, заболела. Ты действительно больна, Кейт?

– Я совершенно здорова.

– А по-моему, нет.

Мэгги взяла у Кейт дневное платье цвета слоновой кости и небрежно подняла его за один рукав – словно это белый флаг и она намерена кому-то сдаться.

– Давай-ка я его сложу, – предложила ей Кейт. – И снова уберу в коробку.

Но Мэгги швырнула светлое платье на пол. А когда Кейт наклонилась, чтобы его поднять, Мэгги ногой отшвырнула платье как можно дальше и крикнула:

– Оставь! Это мое платье! И я хочу, чтобы оно валялось на полу.

Когда Кейт шила это платье, то всегда надевала хлопчатобумажные перчатки, чтобы случайно его не испачкать. Такую светлую мягкую ткань очень легко испортить.

– Ну, это уж совсем ни к чему, – сказала Кейт. – Мне очень жаль, что я опоздала к ужину, но…

– Ужин! Вот прекрасная возможность все это надеть, правда? Чтобы уж точно выглядеть как проститутка. – Мэгги открыла коробку с надписью «Ужин с официальными лицами». – А может, мне лучше надеть вот это?

В коробке лежало вечернее платье. Оригинал был создан Ниной Риччи – лиф без рукавов густого коричневого цвета и длинная желтая шелковая юбка с большим шелковым бантом на талии. Супруга Президента ненавидела коричневый, и в «Chez Ninon» эту модель воспроизвели в черном цвете, но Кейт оригинал очень нравился, и для Мэгги она его повторила в точности. И даже сама связала широкий желтый кушак, как того требовал дизайн Нины Риччи. На один только кушак у нее ушло больше месяца.

– А это платье ты могла бы надеть и сегодня вечером – просто так, для развлечения.

В ответ Мэгги швырнула коричнево-желтое платье поверх того, светлого. Кейт просто глазам своим не верила. Она вложила в эти вещи столько труда…

– Если ты не будешь с должным уважением относиться к этим вещам…

– То ты перестанешь их шить? Так я именно этого и хочу! Я бы очень хотела, чтобы ты перестала все это шить. Ведь я уже сто раз тебе говорила, что это для меня чересчур. Все они для меня чересчур.

– Ты могла бы время от времени их надевать…

– Кейт, это одежда для конных прогулок, для того, чтобы всю ночь танцевать на балу в иностранном посольстве.

– Но ведь это так красиво!

– Люди надо мной смеются, Кейт. Смеются! Причем иногда прямо в лицо!

В эту минуту Мэгги вовсе не выглядела хорошенькой фарфоровой куколкой. Скорее перед Кейт стояла неприрученная дикарка, обладавшая такой красотой, которая способна заставить моряков направить корабль прямо на скалы. Старые грязные туфли Мэгги попирали груду роскошных платьев, созданных Кейт. Букле цвета слоновой кости. Нежный желтый шелк. Кейт невыносимо было видеть, как безжалостно ее сестра обращается с такими чудесными вещами.

– Мэгги, прошу тебя…

– И то, как ты обозвала приятельницу Патрика, и то, что тебя рвало в мужском туалете, – это тоже чересчур, Кейт! Ты была пьяна! О тебе уже люди болтают.

– Неужели тебе все это Патрик сказал?

– Нет. Он сказал только, что ты явно переутомилась. Но это он просто из вежливости. Когда не хотят говорить, что человек пьян, говорят, что он «просто очень устал».

– Почему ты на меня злишься?

– Потому что ты ведешь себя так, словно для тебя никакие правила не писаны. А ведь правила пишут как раз для таких людей, как мы, Кейт!

Кейт заметила, что на шерсти цвета слоновой кости уже появилась некрасивая затяжка от башмака Мэгги, и почувствовала почти физическую боль.

– Подумай о Маленьком Майке, – сказала Мэгги. – Дети очень жестоки. А ведь он в этом году пойдет в школу. Мы не допустим, чтобы его дразнили – из-за этой Супруги и из-за тебя!

Кейт вдруг показалось, будто мир вокруг поставили на паузу. Или совсем выключили. Еще в ту ночь, когда Патрик на лестнице пел «Боже, храни королеву!». А ведь девицы смеялись, увидев, как Кейт ждет Патрика у дверей мясной лавки. И даже миссис Браун… хотя она, пожалуй, проявила вполне искренний интерес и к самой Кейт, и к Первой леди, но разве можно знать наверняка…

– Значит, все смеются? – спросила Кейт и услышала в собственном голосе боль и обиду.

Мэгги тоже это услышала и немного смягчилась.

– Только не Патрик, – сказала она. – Он не смеется.

Но ты-то смеешься, думала Кейт. Ты-то смеешься!

Говорить им больше было не о чем, и Кейт вышла, аккуратно притворив за собой дверь и оставив сестру стоять на куче самой изысканной одежды в окружении целой крепостной стены из «гробиков», в которых была похоронена жизнь совсем другой женщины.

В воскресенье утром Кейт в полном одиночестве сходила к мессе, а затем села на поезд и доехала до станции «Гранд сентрал», чтобы позавтракать в закусочной-автомате «Хорн и Хардар». Мейв говорила, что это хорошее место и туда вполне можно пойти, если нечего делать. Кейт провела там почти весь день, наблюдая, как туристы и просто пассажиры метро бросают в щель монетку, поворачивают ручку, открывают маленькую дверку и достают оттуда подносик с заказанной едой. В закусочной было очень чисто, горел яркий свет, и вообще это было такое место, где тебя никто не знает, где можно спокойно выпить чаю и съесть пирог с кокосовым кремом, и с тобой никто не заговорит, и никто не будет разочарован тем, кто ты и какая ты.

В понедельник, когда Кейт зашла за Маленьким Майком, в квартире Мэгги пахло только что сваренной овсянкой и подгоревшими тостами, но ни того, ни другого ей не предложили. Коробки с платьями теперь в алфавитном порядке выстроились у входной двери; сверху оказалась коробка с надписью «Предвыборная кампания». В ней хранилась копия двустороннего пальто из алой шерсти; это пальто Супруга П. называла «счастливым». Оригинал имел, разумеется, парижское происхождение и был создан самим Юбером де Живанши; во всяком случае, так утверждала газета «Женская одежда на каждый день». Модели Живанши легко было узнать по особой тонкой обработке швов шелковой тесьмой. Однако Первая леди на всю страну заявила, что пальто было куплено в универмаге «Орбах». И стоило ей это сказать, как красные пальто «от Орбаха» стали настолько популярны, что женщины за них буквально сражались и готовы были покупать даже по сорок долларов. Так что в «Chez Ninon» быстренько сбавили на него цену и отправили в отдел прет-а-порте. Таким образом, фасон этого пальто оказался последовательно украден по крайней мере трижды. В холле «Chez Ninon» такие пальто лежали стопками, и это было сущее наказание. Алое пальто имелось теперь почти у каждой женщины в стране.

– Может быть, ты знаешь кого-то, кому все это понравится, – сказала Мэгги.

– Мне казалось, я это знаю.

– Ладно, я постараюсь вбить все коробки в твою кухню, пока тебя не будет.

– Вот и чудесно.

Мэгги так и не спросила, где Кейт провела воскресенье.

Маленький Майк вел себя на редкость тихо и спокойно, а может, просто старался соответствовать настроению Кейт. Ему недавно исполнилось четыре года, и он был очень серьезным ребенком – из таких детей, если их не научить ценить глупые и безрассудные поступки, вырастают бухгалтеры, склонные скорее подсчитывать дни своей жизни, а не проживать их. Впрочем, Маленький Майк может вырасти похожим и на свою мать, душа которой вечно полна сожалений. А может быть, думала Кейт, он станет похож на меня – человека, по мнению большинства, ужасного. Ну, по крайней мере, по мнению Мэгги. В общем, ясно было одно: и Кейт, и ее племяннику явно требовалось развлечься.

Они сели на поезд-А до Манхэттена. Чтобы отметить четвертый день рождения Маленького Майка, Кейт взяла выходной, и они договорились съездить в новый Детский зоопарк, устроенный в Центральном парке Нью-Йорка. Они решили, что сперва погладят Китика, улыбающегося серого кита из фибростекла, достаточно большого, чтобы проглотить их обоих, а потом пройдут по дощатому настилу до Ноева ковчега и покормят там уток, ну а под конец, возможно, попытаются догнать убегающего по туннелю Белого Кролика из «Алисы в Стране чудес». От зоопарка легко можно было дойти пешком по Парк-авеню до «Chez Ninon», а уж там девушки с удовольствием покажут Маленькому Майку все на свете; Кейт так часто показывала им фотографии племянника, что в мастерской все давно считали его своим мальчиком. Все это Кейт Майку давно пообещала – но только если он не побоится спуститься в подземку и в вагоне метро будет вести себя как настоящий маленький джентльмен и не будет плакать.

И мороженое тоже?

И мороженое тоже.

В метро они спустились как раз в утренний час пик. Вокруг бурлила толпа. Хорошо хоть день был прохладный, да и в вагоне было светло и чисто; там ехали в основном офисные работники, и от них пахло дешевыми духами и одеколонами.

– Ну-ка, скажи, кто здесь самый нарядный? – шепотом спросила Кейт, склонившись к самому ушку Маленького Майка. Она давно уже научила его этой игре. – И кто самый стильный?

Мальчик указал на двоих пассажиров, только что вошедших в вагон на остановке «Дикман-стрит», то есть через одну после их конечной. У обоих кожа была темной и блестящей, как речные камни. Вместо шляпы женщина накрутила вокруг головы яркие трепещущие шарфы с прихотливым рисунком; в шарфах красные и оранжевые тона переплетались с тем цветом полированного золота, который вызывал у Кейт мысли о Древнем Египте и его правительницах. Мужчина был одет в идеально скроенный и отлично сидевший костюм. На нем была дорогая тонкая рубашка из чистого хлопка и великолепный синий галстук. У него был вид интеллектуала, но по тому, что он прихватил с собой куртку, Кейт поняла, что перед ней, скорее всего, путешественник или, может, даже миссионер. Его одежде явно довелось пережить кое-какие дорожные трудности, однако она, безусловно, сохранила и все свои неоспоримые достоинства.

– Очень хорошо, молодец! – сказала Кейт Маленькому Майку и поцеловала его в лобик.

В конце концов игра была ничуть не хуже любой другой, а мальчика требовалось чем-то занять.

Кейт никогда раньше не видела эту темнокожую пару и решила, что они, должно быть, из домов, что недавно построили на Дикман-стрит, по ту сторону Бродвея. Теперь там вырос целый новый квартал, район так называемой массовой застройки, и в эти симпатичные дома переехало немало семей. В 1930-е годы, до того, как был принят проект, там красовался «Овал Дикмана», легендарный спортивный комплекс, ставший домом многочисленным нью-йоркским кубинцам, членам футбольной «Негритянской лиги». Эта команда поставила на колени немало других команд, в том числе и «Сетчел Пейдж», и «Питсбург Крофордз». Весь Нью-Йорк просто обожал «Овал Дикмана», эту «Собственность Гарлема», даже Бейб Рут иной раз устраивал там показательные выступления. К этому времени Бейб был уже старым пьяницей с вечно затуманенными коровьими глазами, и от него вечно несло спиртным. Бейб – Король Удара, Бегемот Кутежей, Великий Обманщик, Калиф Затрещин, Король Свинга, Колосс Разгромного Счета и, наконец, Бамбино – в тот день долго раскачивался, но потом его ставшее таким неуклюжим тело вдруг чудом вспомнило, что следует делать, и мяч воспарил в небесную высь, вылетев за пределы парка и едва не коснувшись рваных облаков. И все было в точности так, как в те дни, когда Рут был еще знаменитым Бейбом, мечтой каждого мальчишки, то есть задолго до бесчисленных женщин, пьянства, автомобильных аварий и всего прочего, включая жизнь, которой тоже оказалось чересчур много. Когда звук могучего удара буквально расколол воздух, десять тысяч фанатов Бейба разом издали не просто крик, а пронзительный радостный визг. На стадионе тогда не нашлось ни репортеров, ни фотографов, ни мэров, ни олдерменов, дабы официально сохранить память об этом потрясающем ударе, но «Овал Дикмана» действительно был самым лучшим спортивным заведением на Манхэттене, а может, и во всем мире.

Теперь его не стало.

Кейт и Маленький Майк сидели рядышком, убрав ноги подальше под сиденье. Их колени упирались в ноги тех, кто стоял в проходе, держась за поручень; одни были совсем еще сонными; другие ссорились, то шепотом, то переходя на крик; а кто-то молился про себя собственным богам, пытаясь с их помощью перепрыгнуть пропасть, в которую рухнула его жизнь. Вагоны качались из стороны в сторону, то вылетая из темноты на свет, то снова исчезая во тьме, – Кейт знала, что Маленький Майк боится ездить в метро, хотя ему так или иначе вскоре придется этому научиться, и крепко держала его за руку. Но не потому, что он мог убежать или потеряться – он был умненький мальчик, умеющий хорошо себя вести, это всем было видно, – а просто потому, что ей приятно было ощущать его ручонку в своей ладони.

На станции «Гарлем» в вагон вошел какой-то элегантный мужчина с тростью. У него были тонкие усики и кожа цвета полуночи. Судя по виду, он проживал где-нибудь на Шугар-хилл.

– Одежда человека точно географическая карта, – шепотом пояснила Кейт на ухо Маленькому Майку. – Она может рассказать, где этот человек побывал и где еще только может побывать.

Мальчик, разумеется, не понял, что она хотела этим сказать, но во все глаза уставился на высокого человека в красивом костюме. А потом сказал:

– Да, красивенький.

– Нет. Красивый. И очень привлекательный.

Кейт знала, что Шугар-хилл – довольно дорогой район, где обитают в основном знаменитые музыканты вроде Дюка Эллингтона. Элегантный мужчина коснулся своей серой шляпы-котелка и кивнул темнокожей паре. Его, похоже, удивила встреча.

– Братец Тадж, – воскликнул он, – какая честь! – и уселся напротив них, поставив между колен трость эбенового дерева.

Кейт заметила, что галстук у мужчины – из красного шелка-сырца, возможно флорентийского, поскольку у него был тот особый оттенок, что характерен именно для итальянских шелков. В Гарлеме работало немало портных, которые постигали швейное мастерство в Италии и теперь обслуживали известных гарлемских музыкантов. «Лейтон», «Сай Мартин», «Дом Кромвеля» – эти считались лучшими из лучших. Кейт много раз видела их изделия на модных показах. «Тонкое вино» – так иной раз о них отзывались. Как и вся одежда от-кутюр, представленные этими модными домами вещи были сшиты вручную. Костюмы из шелка и мохера, кашемировые пальто, туфли всех цветов радуги из кожи аллигатора. В «Блай шоп», например, можно было купить самый мягкий свитер из альпаки, мягче нигде не найдешь. Как раз в таких свитерах красовался на обложках своих альбомов Нат Кинг Коул .

Элегантный мужчина в шляпе-котелке продолжал так внимательно смотреть на пару пассажиров, что и Кейт невольно на них посмотрела, и теперь тот, кого она приняла за путешественника или миссионера, показался ей очень знакомым. Ну да, она явно где-то видела его раньше, но никак не могла вспомнить, где именно – может быть, на страницах газет? И тут человек, вошедший на станции «Гарлем», наклонился к «миссионеру» и сказал:

– Спасибо вам, доктор. Спасибо за все. Вы очень хороший человек.

И Кейт поняла, кто это. Тот самый священник, который пытался бороться с расовой дискриминацией и хотел отменить закон, запрещающий чернокожим ездить на автобусах для белых. Это был действительно очень хороший человек. И очень смелый.

На следующей остановке в вагон втиснулись двое студентов колледжа. Кейт заметила, что девушка одета очень аккуратно, на шее жемчуг, на ногах фирменные кожаные туфли: наверняка «Colambia University». Юноша – вообще-то он казался совсем мальчишкой – был в помятых и плохо на нем сидевших брюках цвета хаки, а его куртка из секонд-хенда явно нуждалась в чистке. Этот, разумеется, из местного муниципального колледжа. Свободных мест не было, что, похоже, расстроило молодого человека. Он и девушка буквально обвились вокруг металлической стойки рядом с Маленьким Майком. Казалось, они вот-вот упадут на ребенка, и Кейт, невольно притянув племянника к себе, стала смотреть в окно. Мир пролетал мимо, словно в немом фильме; рамки сменяющих друг друга кадров то исчезали, то появлялись вновь. Но происходящее на экране не сопровождалось звуками фортепиано; Кейт слышала только ритм собственного дыхания и дыхания Майка.

– Эй, Африка, следующая конечная! – громко сказал молодой человек.

Он явно пытался устроить сцену. Кейт притворилась, что ничего не слышит. Человек в котелке, казалось, хотел что-то сказать нахальному юнцу, но передумал. Из-под колес поезда, постукивавших по рельсам, летели искры. Кейт пересадила Маленького Майка к себе на колени – на всякий случай подальше от молодой парочки. Теперь вагон был весь залит солнечным светом – этот участок пути нравился Маленькому Майку больше всего, потому что проходил по поверхности, а не под землей. Кейт сказала, глядя в окно:

– Смотри, Майк, вон птицы. Чайки.

– Ястребы? – Маленькому Майку очень нравились ястребы.

– Нет, просто чайки.

Ответ Кейт мальчика, похоже, немного разочаровал, но он все же стал с интересом смотреть, прислонившись к ней и обняв ее за шею. Где-то далеко внизу, под ними, виднелась река; на берегу стояли люди в рабочих комбинезонах.

– Как ты думаешь, кто эти люди? – спросила Кейт. – Может быть, юристы?

Маленький Майк покачал головой и уверенно ответил:

– Нет, это члены профсоюза.

Большой Майк тоже явно дал сыну несколько уроков.

– Насчет членов профсоюза ты хорошо определил, – похвалила мальчика Кейт, не отрывая взгляда от холодной речной синевы, от рабочих на берегу, от пронзительно кричащих чаек. Проповедник повернулся к ним и улыбнулся. Кейт улыбнулась в ответ.

– Какой у вас чудесный галстук, сэр, – вдруг сказала она и умолкла, не зная, что еще сказать.

– Спасибо. Галстуки – моя слабость.

Когда Кейт и Маленький Майк, наконец, добрались до «Chez Ninon», помещение мастерской оказалось буквально забито безголовыми манекенами, но никто не работал. Из Англии прислали розовое букле для того самого костюма. На рабочем столе вздымались океанские волны букле всех оттенков розового. И каждый наклонялся поближе, чтобы как следует рассмотреть ткани, которые прямо-таки пылали розовым светом.

– Красивенько, – сказал Майк.

– Нет, – возразила Кейт. – Потрясающе!

На каждом образце имелся коричневый картонный ярлык «Линтон Твидз». Это было необходимо для инвентаризационного контроля. На каждой картонке кто-то аккуратно, печатными буквами написал название ткани, ее номер и номер заказываемой модели. Заказчик был обозначен как «Шанель», поскольку права на эту ткань принадлежали ей, и она лишь временно передала их «Chez Ninon». Указана была также сновальщица и ее имя: Энн; там же стояла ее подпись. Как и подпись ткачихи по имени Сьюзен. Как и подпись штопальщицы, имя которой было написано веселым округлым почерком. Самое удивительное, ее звали тоже Кейт.