3
Туман все еще висел низко над землей, но дождь перестал. От дома Джана Шпрехера уже можно было обозревать окрестности до самого «Гамандера». Шпрехер сидел на скамейке перед хлевом и смотрел в старый армейский бинокль. Со вчерашнего дня в отель начали приезжать гости. Несколько минут назад к нему подъехал «Рено Эспас». Из него вышли мужчина и женщина, потом трое… нет, четверо детей. «Дорогое удовольствие — с четырьмя спиногрызами в такой шикарной ночлежке!» — отметил про себя Шпрехер. Навстречу им вышел Юго, в форменной фуражке, в зеленом фартуке, все чин чином. Отец открыл багажник и начал выгружать вещи. Юго помогал ему. Но самые тяжелые чемоданы понес отец. «Я бы на его месте и пальцем не пошевелил, — подумал Шпрехер. — При таких-то ценах! Триста с лишним франков за номер! В день!..»
Багаж тащила вся семья. Из холла навстречу гостям вышла Молодуха. Она показала на Юго и что-то сказала. Наверное, что таскать чемоданы — его работа и что ему за это платят. Гость рассмеялся и что-то ответил. Наверное, что чемоданы совсем не тяжелые. Однако поставил чемоданы на землю и протянул Молодухе руку. Юго тем временем внес в холл два чемодана и вернулся за теми, которые нес мужчина.
Шпрехер сунул бинокль обратно в засаленный кожаный футляр и повесил его на гвоздь, вбитый в дверь хлева. Потом занялся уборкой навоза.
Еще во время эфлеража Соня поняла, что мадам Ланвэн ей противна. Эфлераж — это техника, которой начинается и заканчивается классический массаж. А Соня в этот день не могла себе позволить ничего, кроме классического массажа. Она специализировалась на некой комбинации классического массажа и шиацу, но на это у нее сегодня не было сил. «Если ты не ощущаешь свою хару, ты не можешь делать шиацу», — гласила первая истина, которую ей открыл ее учитель. А Соня сегодня явно не ощущала свою хару. Ночью ей приснилось, что ее столкнули откуда-то сверху прямо в бушующий водопад. Она успела ухватиться за сук дерева и повисла над пенящейся и ревущей бездной, чувствуя, что пальцы вот-вот разожмутся. Когда она с криком проснулась, рев водопада не прекратился. До нее только через несколько секунд дошло, что это шум ветра, трепавшего ветви березы за окном. После этого она долго лежала без сна и думала о предстоящем первом сеансе массажа. В шестнадцать часов, мадам Ланвэн.
Соня уже несколько лет не делала массаж. Если не считать тех редких случаев, когда она массажировала Фредерика.
Обычно это не играло особой роли. Она могла притвориться, что все идет как положено. Пациенты чаще всего этого не замечают. Но человека, который специально приехал из Бельгии и сразу же записался на массаж, из чего следует, что для него это привычное занятие, не проведешь.
Пока ветви березы медленно выступали из светлеющей предутренней мглы и просыпались первые птицы, Соня мысленно листала свой старый учебник и вызывала в памяти иллюстрации основных приемов массажа. Потом наконец провалилась в зыбкий, беспокойный сон, но вскоре проснулась с таким ощущением, как будто на ней всю ночь возили воду.
Мадам Ланвэн, прикрытая махровым полотенцем, лежала на животе. Положив руки с растопыренными пальцами на ее поясницу справа и слева от позвоночника, Соня уже готова была приступить к поглаживанию спины и лопаток, чтобы пациентка привыкла к ее рукам. Но на спине мадам Ланвэн краснел глубокий след от бюстгальтера, и Соня по каким-то непонятным для нее причинам не могла к нему прикоснуться. Как когда-то в детстве, когда она панически боялась наступать на зазоры между плитами.
Ее пальцы нерешительно поползли по спине, но перед красным отпечатком оторвались от кожи и вновь приземлились чуть выше, оставив препятствие позади. Это был хоть какой-то, пусть временный выход.
Раньше с ней такого не случалось. Она знала, что начинающие массажисты иногда испытывают отвращение к своим пациентам. Кое-кому из тех, что учились вместе с ней, после первого полугодия даже пришлось бросить курсы. Но у нее самой никогда с этим не было проблем.
Во внешности мадам Ланвэн не было ничего отталкивающего. Чуть больше сорока лет, ни толстая, ни худая, вполне ухоженное, здоровое тело. Никаких недостатков кожи, никаких неприятных запахов. Единственное, что Соню в ней раздражало, был этот красный след от бюстгальтера и резкий отпечаток квадратной застежки на бледной, матово-блестящей коже. Соня закрыла глаза и попыталась абстрагироваться от мадам Ланвэн.
Но та напомнила о своем присутствии тихим, блаженным вздохом. Соня прикрыла ее спину и обнажила ноги. Положив руки на лодыжки, она медленно провела пальцами по икрам и подколенным чашечкам и добралась до бедер. Но тут она почувствовала колкость удаленных и вновь отрастающих волос и отдернула руки, как будто ее слегка дернуло током.
— С тобой такое бывает — что пациенты внушают тебе отвращение?
— Только с пациентками, — ухмыльнулся Мануэль.
— Раньше со мной такого не бывало. Мне как-то удавалось абстрагироваться. Конечно, попадались такие, которые мне не нравились, но я спокойно прикасалась к ним, и у меня не было никаких неприятных ощущений.
В помещении для персонала было несколько шкафов, душ, туалет, лавабо, холодильник, кухонный уголок, телевизор. Посредине стоял стол с шестью стульями. Соня и Мануэль сидели за столом и пили чай. Работы у них было немного. Пока приехало всего двенадцать человек, и, кроме мадам Ланвэн, никто не изъявил желания воспользоваться услугами медицинского персонала.
— Если от них воняет, вот тогда я тоже испытываю дискомфорт. Одного даже отправил в душ.
— От этой не воняло. Наоборот — Жан Пату, «1000». Но я все равно с трудом заставляла себя прикасаться к ней. Какая-то она была противная на ощупь…
— Сколько ты не работала?
— Шесть лет.
— Значит, ты просто отвыкла прикасаться к чужим людям.
— Ты хочешь сказать, что у меня теперь будет так со всеми?
— Я знал одного массажиста. Ему пришлось бросить эту работу. Именно поэтому. Сейчас он работает мусорщиком.
Мануэль оглушительно расхохотался. Соня тоже улыбнулась.
— Я спросил его, неужели копаться в мусоре приятней. Он сказал нет, но там он хотя бы может надевать перчатки.
Мануэль опять рассмеялся.
В тот день, когда Соня увидела радугу в горах, она осталась вечером в номере. Но на следующее утро все же взяла себя в руки и пошла на завтрак в служебный ресторан. Там она и разговорилась с Мануэлем. А поскольку им обоим было немного одиноко, они подружились.
— Нет, кроме шуток — если ты действительно не можешь к ней прикасаться, я возьму ее. Мне это ничего не стоит.
— А что ты ей скажешь?
— Ничего. Просто в следующий раз она придет, а вместо тебя выйду я, вот и все.
— А если она спросит про меня?
— Не спросит.
— Почему ты так уверен?
— Потому что я могу прикасаться к ней.
Сонин мобильный телефон просигнализировал поступление нового письменного сообщения.
что делаешь?
наслаждаюсь рето-азиатской кухней
одна?
с коллегами а ты?
ганс-петер
все еще?
опять
ну счастливо
У стойки, в обшитой кедром стене было прорублено окошко, через которое повар подавал готовые блюда. Из этого окошка была видна часть зала для гостей.
Педер Беццола снял свой поварской колпак и выглянул в окошко. Он просто обязан был посмотреть на гостей, заказавших карри из оленины под красным соусом, сатэ из косули и жареного цыпленка с имбирем и соусом «Чили». Это были две женщины и мужчина. Гости или сотрудники «Гамандера». Скорее сотрудники, потому что одна из женщин уже была здесь, еще до того, как отель открылся, говорила Нина, которая ее обслуживала.
Он понаблюдал за тем, как одна из женщин, та, что покрасивей, пробовала вино. Было видно, что она делает это не в первый раз. Качнув бокал, она понюхала вино, сделала маленький глоток, задержала его на секунду во рту и кивнула. И проделала все это очень непринужденно, без напускной важности.
Педер закрыл окошко и продолжил работу.
Тема у них была одна: загадка Барбара Петерс. Мишель Кайзер, которая как администратор приехала в Валь-Гриш за две недели до открытия отеля, знала больше, чем Соня и Мануэль, и, конечно же, не преминула воспользоваться этим преимуществом. Так что в отношении степени осведомленности собеседники смогли догнать ее лишь за «Бюнденским трио» с черничным чатни.
Барбара Петерс жила одна в своей «башне Рапунцель», как называла ее жилище Мишель Кайзер, поскольку Петерс и правда обосновалась в одной из башен. Довольно шикарные апартаменты, намекнула Мишель. И единственным существом мужского пола, имевшим туда доступ, был Банго, антиавторитарно воспитанный кокер-спаниель.
Хозяйка отеля не могла похвастать, что гостиничный бизнес — ее стихия. Ее знания в этой области были более чем скромны. Но она очень умело подобрала кадры, которые успешно компенсировали этот недостаток. У нее везде был квалифицированный персонал — в администрации, на кухне, в обслуживании.
— А у меня есть все необходимые документы, дающие право руководить отелем, — скромно прибавила Мишель.
«Гамандер» мог принять около пятидесяти человек. В настоящий момент загрузка составляла сорок четыре процента, включая и детей.
— И сколько это человек? — поинтересовался Мануэль.
— Двадцать два, — призналась Мишель.
— А сколько у нас сотрудников?
— Тридцать шесть.
Мануэль присвистнул.
— По-моему, нам уже можно потихоньку начинать поиски новой работы, Соня, — сказал он.
На вопрос, откуда у Барбары Петерс могли взяться миллионы на покупку, ремонт и содержание отеля, Мишель ответить не могла.
— Во всяком случае, не из банка, — заявила Соня. — В банке бы от нее потребовали бизнес-план.
— Ого, а ты, оказывается, разбираешься в банковском деле?
— Нет, в банкирах… — вздохнула Соня.
В этот вечер Соня в первый раз увидела господина Казутта. Они вернулись в отель в половине двенадцатого ночи — для Валь-Гриша очень поздний час. Господин Казутт сидел за стойкой, и, судя по всему, они его разбудили. Он был ночным портье. Не всегда. Раньше он дежурил днем. Причем в более солидных отелях, чем «Гамандер». Причиной его ссылки «в ночное» стал алкоголь. Нет, на дежурстве он не пил. Зато пил до и после дежурства. И с годами это отрицательно сказалось на его памяти, главном орудии труда портье. Он начал забывать имена и фамилии гостей.
Господин Казутт, худощавый мужчина шестидесяти четырех лет с удивительно черными и густыми для своего возраста волосами, был в темно-синей униформе; жилетка немного болталась на нем из-за сгорбленной фигуры. Господин Казутт владел, кроме английского, всеми четырьмя государственными языками.
Он с улыбкой подошел к Соне и представился. Мишель и Мануэль, воспользовавшись этим, поспешили в свои комнаты.
Господин Казутт, как и все ночные портье, страдал от одиночества и поэтому сразу же втянул Соню в разговор. Он осведомился, какое впечатление произвел на нее «Горный козел» и стоит ли рекомендовать это заведение гостям. Спросил, работала ли она уже когда-нибудь в отеле и нравится ли ей здесь.
Каждый ответ Сони служил ему трамплином для очередного рассказа или экскурса в собственное прошлое. Азиатский уклон «Горного козла» дал ему возможность поведать об одном китайском ресторане в Париже, в мусорных контейнерах которого однажды в семидесятые годы были обнаружены груды пустых банок из-под корма для собак. Ее первый опыт работы в отеле стал мостиком для перехода к рассказу о суровых буднях ученика официанта в одном гранд-отеле, где он начал свою карьеру пятнадцати лет от роду.
Казутт был хорошим рассказчиком. Видно было, что он рассказывает все эти истории далеко не в первый раз и уже успел отшлифовать их до зеркального блеска. Он знал, когда сделать паузу, умел органично вплести в рассказ шутку. Единственное, что немного смущало Соню, была его улыбка, остававшаяся неизменной во все время их беседы.
Они расположились на угловом диване в холле, рядом с огромным фикусом. В отеле все стихло, все давно находились в своих номерах. Соня поддалась на уговоры Казутта принять «снотворное» — бокал пива. Сам Казутт пил воду.
Ей пришлось больше часа слушать его воспоминания и анекдоты, прежде чем она смогла наконец пожелать ему спокойной ночи и отправиться к себе. Когда, уже на лестнице, она оглянулась, Казутт вновь стоял за стойкой, и вид у него был такой, словно он давно уже о ней забыл. Но он все еще улыбался. Только теперь Соня заметила, что это была не улыбка, а гримаса выдохшегося бегуна на длинные дистанции.
Едва переступив порог своей комнаты, она поняла, что слушала его так долго не только из вежливости. Она невольно старалась оттянуть момент возвращения в номер из страха вновь оказаться одной в этом склепе.
Она включила телевизор. Повторный показ ток-шоу… повторный показ итальянского вестерна… повторный показ политического обзора… повторный показ дневного выпуска новостей… На северо-западе страны появился маньяк, отрезающий соски беременным коровам…
Когда она открыла глаза, в комнате было светло. Она вскочила с кровати. В восемь у нее начиналось дежурство. Но на часах было еще только около шести. Она могла еще немного полежать.
Голова у нее гудела. Обычно такое бывало с ней только после бурной ночи. Но вчерашний вечер трудно было назвать «бурной ночью». Пара бокалов вина и два пива с господином Казуттом. Может быть, это хороший знак? Может, ее организм уже настолько очистился, что малейшее излишество, даже такое безобидное, как вчера, выбивает ее из колеи?
Заложив руки за голову, она неотрывно смотрела на сучок в деревянной обшивке наклонного потолка. Еще один трюк, с помощью которого ей иногда по утрам, в таком состоянии, как сегодня, удавалось рассеять туман в голове.
Вдруг сучок ожил. Он медленно, как дрейфующая льдина, поплыл по обшивке. Соня зажмурилась и вновь открыла глаза. Сучок все еще «плыл». Потом пришел в движение еще один сучок. Он «плыл» с той же скоростью к той же цели, что и первый: к еще большему сучку в верхней части наклонного потолка.
Это был единственный сучок, который оставался неподвижен — все остальные устремились к нему. Они «плыли» к нему, словно притягиваемые магнитом, по какой-то невидимой, густой жидкости.
Первый маленький сучок исчез в большом. Описал в нем несколько кругов по спирали, как мыльная пена в сточном отверстии ванны, и пропал. За ним последовал второй, третий, четвертый… Большой сучок засосал все маленькие и остался один.
А потом начали растворяться зазоры между досками. Соня поняла, что внутри большого сучка притаилась какая-то могучая сила. Он вдруг засосал в свою воронку два ближайших зазора между досками обшивки, как две разваренные макаронины.
Зазоры один за другим, словно притягиваемые каким-то невидимым мощным магнитом, срывались с места, влетали в черную зловещую дыру и, громко хлюпнув, исчезали.
Вскоре перед глазами Сони осталась пустая поверхность немыслимой чистоты. Правда, цвет ей был уже знаком: это был тот самый цвет, который она увидела на краю радуги. Этот цвет, которого не существует в природе, сиял над ней в своем неизменном, призрачном своеобразии.
Когда она спустилась в холл, на фикусе не было ни одного листка. Из светло-серого ствола торчали голые, тонкие ветви, сплетенные в темное кружево, а диван, на котором Соня ночью сидела с Казуттом, был покрыт блестящей вечнозеленой листвой.
Перед диваном стоял на коленях ночной портье со своей гротескной улыбкой. Он щеткой сметал листья в кучу и пересыпал их в большой мешок для мусора.
— Вчера же все еще было нормально — фикус как фикус… — пробормотал он, увидев Соню.
Соня вспомнила, что видела вчера на ковре несколько листьев, но не придала этому значения.
— Когда вы ушли, я ненадолго прилег, а потом смотрю… — Казутт растерянно показал на листья.
Вид околевшего фикуса заключал в себе что-то зловещее — скелет, торчащий из кадки с землей.
Холл напоминал место преступления: за стойкой с мрачными лицами куда-то звонили Барбара Петерс и Мишель Кайзер, господина Казутта можно было принять за эксперта-криминалиста; в довершение ко всему вошел Игорь с тележкой, чтобы увезти тело жертвы.
Соня хотела сказать господину Казутту что-нибудь утешительное, но почувствовала, что не в состоянии произнести ни слова, и поспешно ретировалась.
Велнес-центр встретил ее шумом водопада, запахом хлорки и эфирных масел. Она сбежала по лестнице вниз, в помещение для персонала, и разревелась. То ли от жалости к фикусу, то ли от одиночества, то ли по поводу утренних галлюцинаций — причина этих слез была непонятна ей самой.
Где-то поблизости плакал кто-то еще. Соня высморкалась, вытерла слезы, открыла дверь и прислушалась.
Плач становился все тише. Соня пошла по коридору. Плакали в одном из процедурных кабинетов. Когда она поравнялась с ним, плач опять усилился и стал еще более отчаянным. Плакал ребенок, которому причиняли боль. Соня тихонько приоткрыла дверь.
Фрау Феликс с сосредоточенным лицом прижимала к кушетке маленького мальчика. Она пыталась придать его телу какую-то странную позу. Мальчик отчаянно сопротивлялся. Рядом стояла полная молодая женщина и наблюдала за происходящим. На лице у нее застыла странная улыбка. Не то ободряющая, не то злорадная, не то растерянная.
Обе женщины испуганно оглянулись. Увидев Соню, они ничего не сказали. Только мальчик заплакал еще отчаяннее.
— Извините… — пробормотала Соня и закрыла дверь.
Дорога на Валь-Гриш блестела от сырости, горная цепь скрылась в тумане; видны были только ее отроги. Ганс Вепф осторожно вел свой микроавтобус «Фольксваген» с надписью «Садоводство Вепф», преодолевая один опасный поворот за другим.
Утром ему позвонила хозяйка «Гамандера» и чуть ли не в приказном порядке велела все бросить и немедленно ехать в Валь-Гриш: фикус Бенджамина, который он продал ей полтора месяца назад, за одну ночь осыпался и остался совершенно голым. Сказала, что ждет его до обеда с таким же точно фикусом.
Вепф провел все садово-парковые и озеленительные работы на территории и внутри отеля. Кроме того, он подписал с хозяйкой годовой контракт на поставку цветов с возможным продлением срока. Барбара Петерс была хорошей клиенткой. Может быть, не самой лучшей, но, во всяком случае, самой красивой.
Одним словом, ему пришлось поручить руководство работами в саду одного клиента своему помощнику, а самому заняться поисками фикуса. Похожий цветок, который он нашел на складе, был немного меньше, чем тот, что он продал в «Гамандер». Если она будет недовольна, он скажет: зато у него есть листья.
Хотя он, конечно же, этого не скажет. Он предложит ей взять фикус на время, пока не найдет ему равноценную замену.
За ночь опали все листья! Такого он еще не слыхал. За неделю — это еще было бы понятно, но чтобы за ночь!..
Между Штортой и Валь-Гришем было три «шпильки». Одну он уже проехал и вот приближался ко второй. Во время работ в «Гамандере» ему однажды вылетел здесь навстречу рейсовый автобус, и они чудом разминулись. Поэтому сейчас он перешел на низшую передачу и прижался к обочине.
В тот самый момент, когда он уже решил прибавить газу, показался джип «Мицубиси Паджеро». Срезав поворот, он несся прямо на Вепфа. Водитель джипа заметил «Фольксваген» и, резко затормозив, рванул руль вправо. Прицеп-цистерну, который был у него сзади, занесло. Вепф, не в силах ничего изменить, в ужасе смотрел, как прицеп летит прямо на него. За секунду до столкновения прицеп бросило в другую сторону, и он прошел в нескольких сантиметрах от микроавтобуса.
Вепф увидел в зеркале, как джип со своим болтающимся из стороны в сторону прицепом скрылся за поворотом. Он включил заглохший мотор и выехал на прямую дорогу. Через несколько метров он остановился на обочине и посмотрел вниз, на петляющее, как змея, шоссе, ведущее в долину. Он бы не удивился, если бы увидел джип лежащим вместе с прицепом под откосом. Но тот благополучно мчался дальше и скрылся за очередным поворотом.
— Мудак!.. — процедил сквозь зубы Вепф и тронулся с места.
— Для войта-терапии это совершенно нормальное явление, что дети плачут во время сеанса!
Фрау Феликс, как фурия, влетела в помещение для персонала и вызывающе уставилась на Соню.
— Я знаю. Именно это мне и не нравится.
Соне приходилось во время учебы сталкиваться с войта-терапией. Она применялась главным образом при лечении детей с нарушениями моторных функций и основывалась на возможности вызывать с помощью определенных физических воздействий те или иные рефлекторные двигательные процессы. И эти реакции можно усилить, одновременно вызывая их одной рукой и подавляя другой. Когда Соня в первый раз увидела, как врач нажимает плачущему ребенку большим пальцем руки между ребер, не давая ему пошевелиться, она для себя поставила на этом методе крест.
— Я уже двадцать лет занимаюсь войта-терапией и могла бы показать вам сотни писем благодарных родителей! Сотни!
— Просто у меня этот метод вызывает отторжение.
Фрау Феликс несколько секунд молчала, лихорадочно выбирая подходящие слова.
— Вы тоже… вызываете у меня… отторжение! — произнесла она наконец и вышла.
у тебя все в порядке?
еще никак не привыкну все ново и необычно
ты же этого и хотела
а у тебя?
все по-старому
Соня ходила взад-вперед по краю бассейна и чувствовала себя по-дурацки. Ей не хватало только свистка для полного сходства с бадмейстером Гербо, с господином Гербо, грозой всех нарушителей правил купания в бассейне, в котором она ребенком проводила большую часть своих летних каникул. Она и во сне не могла себе представить, что в один прекрасный день будет патрулировать территорию бассейна в белом халате и запрещать детям прыгать в воду или кричать.
И вот она была занята именно этим. Паскаль, Дарио и Мелани, младшие дети семьи Хойзерманн, спасались в бассейне от скуки дождливого осеннего дня. Они шумно плескались и барахтались в воде, в то время как их старшая сестра, пятнадцатилетняя Леа, лежа на кушетке, листала журнал и всячески подчеркивала свою непричастность к малышам. В термальном бассейне перед одной из подводных гидромассажных форсунок стояла фрау профессор Куммер и время от времени, когда шум особенно усиливался, бросала в сторону Сони негодующие взгляды.
— Дети!.. — строго кричала в таких случаях Соня, и уровень шума на несколько секунд снижался.
Если бы в свое время это зависело от Фредерика, то у нее сейчас был бы как минимум один ребенок в возрасте Паскаля. На втором году их брака, задолго до того, как она отдалась в руки специалистов по репродуктивным технологиям, Фредерик время от времени устраивал ей сюрпризы в виде эротических вечеров со свечами, икрой и сексуальным музыкальным фоном. Она относилась к ним как к кустарным и к тому же, по ее мнению, излишним попыткам внести разнообразие в их супружескую жизнь, но покорно подыгрывала ему. Пока не вычислила дату своей овуляции и не установила, что она совпадает с одним из этих музыкально-эротических «сюрпризов». Продолжив исследования, она уже не удивилась тому, что эта дата совпадала и с предыдущими «сюрпризами».
Какое-то время она еще по инерции считала все это хоть и глупой, но довольно трогательной заботой об их будущем и во время очередного ужина при свечах осторожно и ласково коснулась больной темы. Выяснилось, что «математикой» в данном вопросе заведовал совсем не Фредерик, а «маман». Он лишь поставлял ей необходимую информацию, а та вела Сонин календарь зачатия! И давала сыну советы, в какой вечер предпринять очередную попытку. А сама в этот вечер, вероятно, сидела на Беерен-штрассе со своим мужем, поднимала бокал своего ужасного розе за успех предприятия и желала сыну удачи.
Соня почувствовала ужас и отвращение. Она не знала, что хуже — то, что свекровь управляла ее сексуальной жизнью, или неспособность Фредерика понять, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не должен был ей этого рассказывать.
Оглушительный всплеск прервал поток ее воспоминаний. Дарио опять прыгнул в воду «бомбочкой»: разбежавшись, он подпрыгнул вверх, поджал под себя ноги, обхватил их руками и плюхнулся в бассейн, подняв столб воды. Соня встала со стула, подошла к краю бассейна и, подбоченившись, строго произнесла:
— Дарио! Все, вылезай из воды!
Дарио вылез из бассейна и сердито пробурчал:
— Я и сам уже хотел вылезать!
Он вытерся, положил себе полотенце на плечи и ушел. Паскаль и Мелани отправились вслед за ним, а Леа осталась лежать на кушетке.
Соня, вновь усевшись на стул, краем глаза следила за фрау Куммер. Через несколько минут надо будет посоветовать ей выйти из бассейна и пройти в зал отдыха. Чтобы не перегружать систему кровообращения. В последний раз, когда она отважилась это сделать, старуха прошипела ей в ответ:
— Какое вам дело до моего кровообращения?..
Фрау профессор Куммер принадлежала к старой гвардии постоянной клиентуры, как выражалась Барбара Петерс. Та проштудировала старую адресную книгу отеля на предмет ныне здравствующих бывших постояльцев и разослала потенциальным гостям приглашения. Было бы преувеличением сказать, что приглашенные со всех ног бросились в «Гамандер», но несколько лишних забронированных номеров оказались весьма кстати: Лютгерсы из Гамбурга, которые не были здесь с шестидесятых годов, Ланвэн, проводившая здесь когда-то летние каникулы со своими родителями, семейство Хойзерманнов, глава которого тоже бывал здесь в детстве.
И конечно же, фрау профессор Куммер. Ей, судя по всему, было уже под девяносто, точно установить ее возраст не представлялось возможным. Как и происхождение ее профессорского титула. Никаких данных на этот счет в книге учета гостей не было. Зато из этой книги следовало, что она уже тогда приезжала сюда в сопровождении некой фройляйн Зайферт, приблизительно того же возраста. Она и в этот раз составила компанию старухе и с покорностью бедной родственницы, которой, возможно, и была, сносила ее капризы, прихоти и откровенные издевательства.
Леа встала с кушетки, собрала свои вещи и ушла. Фрау профессор Куммер, похоже, и не собиралась покидать бассейн. Она стояла у очередной гидромассажной форсунки и косилась в сторону Сони. Вероятно, в надежде, что та опять попытается сунуть свой нос в ее кровообращение.
По лестнице спустился Мануэль.
— Как здесь тихо! Ты что, утопила детей?
— Да я уже была готова это сделать.
Мануэль сел на стул рядом с ней и с минуту помолчал.
— А ты сама никогда не хотела иметь детей? — спросил он неожиданно.
— Я?.. — растерялась Соня. — Нет. Вернее, хотела. Когда-то.
— И почему не завела?
— Нарушение проходимости.
— А что это такое?
— Тебе подробно описать это?
— А… — сообразил он.
Несколько минут они молча наблюдали за фрау Куммер, которая тем временем перебралась от последней гидромассажной форсунки к первой.
— И что, с этим ничего нельзя сделать? — спросил Мануэль через какое-то время.
— Все зависит от того, насколько это тебе нужно.
— А тебе это было не очень нужно?
Соня отрицательно покачала головой.
— Чем дальше, тем меньше.
— Понимаю. — Он кивнул головой в сторону старухи. — Сколько она уже сидит в воде?
— Ей давно уже пора вылезать. Но мне ее не выкурить из бассейна. Она только и ждет повода, чтобы поскандалить.
— Позови фрау Феликс. Ее она боится.
— Я тоже.
— Да брось ты. Она неплохая тетка.
— А ты знал, что она тут лечит одного ребенка с помощью войта-терапии?
— Да, она сама говорила. Она добилась у шефини разрешения продолжать здесь лечение своих частных пациентов.
— А она ей не говорила, что дети кричат у нее как резаные?
— Блииин!..
Мануэль бросился к термальному бассейну и прыгнул в воду. Соня побежала за ним. Фрау Куммер исчезла, видна была лишь ее красная шапочка. Мануэль схватил утопающую и держал так, чтобы ее голова была над водой.
— Фрау профессор! — крикнул он. — Вы меня слышите? Блин, надо делать искусственное дыхание!
Старуха открыла глаза и торжествующе оскалила свои искусственные зубы:
— Еще чего!
Стеклянная дверь отъехала в сторону, и вошла Барбара Петерс в сопровождении рыжего мужчины в сером комбинезоне. Его рука была обмотана салфеткой.
— Господин Вепф обжегся кислотой. Кто-нибудь знает, что надо делать в таких случаях?
Мануэль оставил фрау Куммер в бассейне и пошел за противоожоговой мазью.
— Кто-то отравил фикус кислотой, — сообщила Барбара Петерс.
— Серной кислотой, — уточнил Вепф. — Запах как от вытекшей жидкости аккумулятора.
беатрис накачалась ботоксом
и как выглядит?
еще противнее что у тебя нового?
у нас убили фикус
кого?
цветок в холле убили?
серной кислотой и кто это сделал?
представления не имею
какие-то они шизанутые твои горцы
есть немного
Ив Монтан за рулем ползущего по опасной горной дороге грузовика, битком набитого канистрами с нитроглицерином… Оболочка взорвавшейся Суперновы 1979С, видимая в рентгеновском диапазоне, за последние двадцать пять лет совсем не остыла… Найдена еще одна искалеченная жертва маньяка-живодера…
Соня выключила телевизор и погасила свет. Было еще рано, и ей совсем не хотелось спать, но она боялась опять увидеть сучки. Они опять могли ожить.
Она лежала и слушала тишину. Позвякивание металлических прутьев клетки под коготками Паваротти, чьи-то шаги, поскрипывание полов, шорох листьев за окном, глухие удары церковного колокола, отбивающие одну четверть часа за другой.
Звуки опять стали зримыми. На экране перед ее глазами позвякивание прутьев складывалось в светло-желтые шарики. Шаги рассыпались серо-коричневыми кубиками с размытыми очертаниями. Шорох листьев оставлял на «экране» серебряные линии, прочерченные по диагонали невидимой дрожащей кистью. А удары колокола искажали все эти образы, как зыбкая поверхность воды искажает дно на мелководье.
Соня встала, надела халат и подошла к окну. Она не видела, но чувствовала близость низко висящих туч и отвесных скал за ними. Ветер доносил запах навоза, кое-где еще лежавшего в кучах перед воротами хлевов. Ничего родного, умиротворяющего. Все было холодным и враждебным.
нужна доверенность на получение твоей корреспонденции
зачем?
заказное письмо
не принимай
вручат в принудительном порядке через полицию
ты не знаешь где я
врать полицейским?
полицейские тоже люди к тому же мужчины
Соня большим черпаком зачерпнула фангово-парафиновой смеси из гряземешалки и вылила ее на противень. Черная лава медленно растекалась по поверхности. Соня тем временем зачерпнула следующую порцию.
Запах грязи напомнил ей ее будни в терапевтическом центре в Бад-Вальдбахе, где она оканчивала курсы повышения квалификации и каждый день работала в грязелечебнице. Ее пациентами были постояльцы одного из трех местных фешенебельных отелей. Женщины, которые слышали, что фанго помогает от целлюлита. Мужчины с растяжениями, полученными на площадке для игры в гольф.
В Бад-Вальдбахе она и познакомилась с Фредериком. Он заговорил с ней в деревенском баре, где она искала спасения от одиночества и скуки. У нее неважно складывались отношения с коллегами, к тому же она остро ощущала бесполезность своей работы. Ей хотелось помогать людям, которые действительно нуждались в помощи.
Фредерик угостил ее вином, они разговорились, и в какой-то момент она сказала:
— Мне уже осточертели эти молокососы с площадки для игры в гольф. Я хочу наконец увидеть нормального пациента — которому действительно требуется медицинская помощь.
Через два дня Фредерик лежал у нее на массажной кушетке. Он желал фанговое обертывание. В связи с растяжением мышц. Полученным во время игры в гольф. Ее это позабавило, и она приняла его приглашение на ужин. О том, что он и в самом деле был заядлым игроком в гольф, она узнала лишь через несколько месяцев. Когда они уже были помолвлены.
Соня равномерно размазала на противне вулканическую кашу и, сунув его в термошкаф, принялась накладывать грязь на следующий. На этот день у нее не было назначено ни одного массажа. А фанговых обертываний или аппликаций еще никто ни разу не заказал со дня ее приезда.
Анна Бруин сидела за прилавком и разгадывала кроссворд в журнале. Положив поверх страницы листок чертежной кальки, она вписывала буквы мягким карандашом. Чтобы потом можно было продать журнал. Она не могла позволить себе такую роскошь — каждый раз жертвовать новым журналом.
Перед окном остановился огромный, покрытый пылью черный лимузин. Водитель вылез из машины и вошел в магазин. На нем был серый костюм с пуговицами до самого верха, напоминающий униформу. Он по-итальянски попросил пачку «Мальборо». Заплатив, он сразу же разорвал целлофан, открыл пачку и вынул из нее все сигареты, оставив лишь две штуки. Положив остальные на прилавок, он вышел из магазина.
Анна Бруин подошла к окну и посмотрела на улицу. В салоне лимузина сидел пожилой господин. Водитель протянул ему пачку. «Шофер, — подумала Анна Бруин. — Собственный шофер в форме». Она открыла дверь и проводила взглядом машину. У нее был итальянский евросоюзный номер.
Джан Шпрехер ехал на своей тарахтелке в деревню. У развилки на Кваттер ему попались навстречу два пешехода, явно возвращавшиеся с прогулки: молодая женщина и пожилой мужчина. Они шли прямо посредине дороги. Услышав треск мотора, они подняли головы. Шпрехер узнал женщину, которая приехала на карете в «Гамандер».
Он не стал сбавлять газ, у них было достаточно времени перейти на обочину. Что они и сделали.
Когда он проезжал мимо, женщина улыбнулась ему. Сам того не желая, Шпрехер ответил на приветствие. Правда, всего лишь скупым кивком, но ответил.
Он бросил взгляд в зеркало — не смотрят ли они ему вслед — и чуть не столкнулся с медленно выехавшим из-за поворота черным лимузином. Дорогая тачка. Итальянский номер.
Соня была единственным посетителем велнес-центра. Она как следует пропотела в римско-ирландских ваннах и проплыла два километра. Под неодобрительными взглядами фрау Феликс, которая сегодня дежурила в бассейне.
Потом спустилась вниз, к стойке портье, где ее уже ждала Мишель. Они договорились сходить в деревню.
У выхода им встретился господин Казутт, в форме и фуражке.
— А я думала, ночные портье в это время давно уже лежат в постели, — удивилась Соня. — Значит, я ошибалась?
— Нет, — ответил Казутт, — вы не ошибались. Но бывают экстренные случаи. — И, повернувшись к Мишель, сказал: — Ну вот, я пришел.
Та смотрела на него с иронической улыбкой.
— Я вижу, что пришли. Но зачем?
— Вот именно. Чтобы подменить вас.
— А с чего вы взяли, что меня нужно подменять?
— Мне позвонили из конторы.
Голос Казутта прозвучал уже на полтона выше.
— Из конторы? И что — сказали, что вы должны меня подменить?..
— Спросите сами.
Мишель вошла в дверь за стойкой портье.
— Я же пока еще не выжил из ума, — повернулся Казутт к Соне.
Через минуту Мишель вернулась, качая головой.
— Отсюда никто не звонил.
— Нет, звонил — мужчина.
— Он как-то представился?
— Нет. Сказал только: «Отель „Гамандер“».
— Ну, значит, кто-то подшутил над вами. Идите отдыхать, господин Казутт.
— Хороша шутка!
У Казутта был расстроенный вид. Соне стало его жаль.
— Раз уж он пришел, пусть бы подежурил часок, пока мы пообедаем, — предложила она.
— Зачем? В этом нет никакой необходимости. Если кто-нибудь приедет — позвонит в дверь. Мы всегда так делаем.
Они вышли из отеля, оставив растерянного Казутта посреди холла. Небо было серым, на скалах повисли клочья тумана. Перед отелем припарковался черный «Мерседес» представительского класса. На покрытой пылью задней дверце кто-то написал: «Миланский черт».
