2
Паваротти спал в клетке-переноске, обмотанной махровым полотенцем и помещенной в маленькую дорожную сумку «Луи Вуитон». Соня еще ни разу не пользовалась этой сумкой, которую ей когда-то подарил Фредерик. Сумки «Луи Вуитон» казались ей вульгарными, но для транспортировки попугая они, по ее мнению, вполне годились.
Она сидела одна в четырехместном купе, поставив сумку с Паваротти рядом с собой, а на сиденье напротив разместив свою сумочку и дорожное чтиво. Ей надо было продержаться еще четыре минуты, пока поезд не тронется и Кур вместе с вокзалом не останется позади.
Она посмотрела на перрон сквозь покрывающий стекло узор из тонких ручейков-прожилок. Там какой-то довольно упитанный подросток бросил монету в автомат с напитками и закусками и нажал несколько кнопок. Автомат не реагировал. Он еще раз пощелкал кнопками — безрезультатно. Он нажал на кнопку «возврат денег» — ноль реакции.
Мальчишка осмотрелся и встретился глазами с Соней. Та пожала плечами.
Мальчишка стукнул кулаком по автомату. Потом еще и еще раз, все больше свирепея.
«Не иначе результат саботажно-подрывной деятельности Министерства здравоохранения», — подумала Соня и улыбнулась. Она с утра, с того момента, как передала Малу ключи от квартиры, была в хорошем настроении. У нее было такое ощущение, как будто она сбросила с плеч тяжелую ношу.
Она начинала новую жизнь налегке. Кроме Малу, никто не знал цели ее путешествия. Как и ее нового номера мобильного телефона.
Малу приняла квартиру вместе с мебелью, потому что не собиралась туда переезжать. Она была нужна ей только как «отдушина в чересчур тесных отношениях с Альфредом». В конце лета она обещала вернуть Соне ключи.
Но Соня знала, что никогда уже больше не вернется на эту постылую улицу. Никогда не поднимется по этой затхлой лестнице. Никогда не вставит ключ в новый замок, врезанный в наспех отремонтированную дверь. Никогда не будет разогревать готовые блюда из супермаркета в дешевой крохотной кухоньке-нише. Никогда не будет вдыхать запах пищи из чужих кухонь, поступающий через вентиляционное отверстие в ванной. Никогда больше не вызовет посреди ночи такси, чтобы сменить тоску квартиры на тоску ближайшего бара.
Локомотив издал продолжительный, жалобный свисток. Мальчишка в последний раз пнул ногой автомат и вскочил на подножку вагона. Поезд, дернувшись, тронулся.
Соня поспешила углубиться в свой справочник по бальнеологии, чтобы избежать зрительного контакта с каким-нибудь запоздавшим пассажиром, ищущим свободное место. Но никто не пришел, кроме проводника. Он проверил ее билет и пожелал ей счастливого пути.
Через несколько минут мимо поплыли окраины города. Соня смотрела на унылые шеренги одинаковых жилых домов с палисадниками, на мокрые от дождя фасады, уродливые промышленные постройки маленьких фирм, неуклюжие рекламные надписи которых назойливо светились на фоне мрачного промозглого пейзажа.
Соня отвернулась и опять уткнулась в книгу.
— Здесь свободно?
Соня с досадой подняла голову. На пороге купе стояла пожилая женщина в желтом дождевике и с осуждением смотрела на занятое сиденье. Соня молча убрала свои вещи. Женщина сняла дождевик. Она была одета во все желтое: брюки из шотландки с преобладанием желтого, жакет и пуловер из желто-пятнистого кашемира, желтый шарф с нежным цветочным узором. Волосы ее тоже были желтыми. Только подведенные глаза были зелеными, а губы накрашены ярко-розовой помадой.
Соня снова сосредоточилась на чтении. Она чувствовала, что женщина разглядывает ее, и отчаянно впилась глазами в справочник. Она не испытывала ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было разговоры.
Но Паваротти, как нарочно, раскудахтался. Соня попыталась игнорировать его возмущенные тирады.
— Вашим попугайчикам нужен воздух, — сказала женщина.
Соня заглянула сквозь приоткрытую молнию внутрь сумки. Ей пришлось из вежливости ответить:
— Ему вполне хватает воздуха.
Женщина помолчала немного, потом спросила:
— А он что, один? Без подружки?
— Нет, он холостяк.
— Понятно. Я это называю одиночное заключение. Волнистые попугайчики — стайные птицы.
— Паваротти терпеть не может волнистых попугайчиков.
— Откуда вы это знаете?
— У него уже было две подружки. И он обеих заклевал насмерть.
— Заклевал насмерть? — удивленно воскликнула женщина. — Значит, с ним что-то не так.
— Просто он предпочитает быть один. Говорят, такое бывает.
— Надеюсь, у него есть хотя бы зеркало?
— Зеркало он тоже клюет.
— А главное — никаких пластмассовых или даже деревянных, но искусственных веток. Иначе у него могут воспалиться лапы.
— Он сидит на буковой ветке, выращенной в биологически чистой почве.
— Можете иронизировать сколько хотите…
Поезд ехал по узкому ущелью. Вдоль железнодорожного полотна справа и слева стояли ели с тяжелыми, мокрыми от дождя ветвями. Время от времени среди них мелькали нежно-зеленые лиственницы. Видавший виды вагон второго класса раскачивался и громыхал колесами. Соне приходилось водить пальцем по строчкам, чтобы не потерять место, где она читала. Краем глаза она следила за женщиной. Та неотрывно смотрела на сумку с Паваротти, словно пытаясь установить с попугаем телепатическую связь.
Руки она положила на колени. Это были необыкновенно большие и грубые руки. Лак на ногтях был того же ярко-розового цвета, что и губная помада. Выпуклые ногти напоминали лакированные ореховые скорлупки.
При виде этих рук Соне стало как-то не по себе. Она подняла голову. Желтая попутчица смотрела ей прямо в глаза.
— Я этими руками всю жизнь работала как проклятая, — пояснила она, словно пытаясь оправдать свои руки.
Соня не знала, что ей ответить.
— Вы всегда берете попугая с собой в отпуск?
— Я еду не в отпуск.
— Значит, вы там живете?
— Да.
— А где именно?
— В Валь-Грише.
— Так вам надо было ехать через Клостерс, через туннель Ферайна.
— Я не люблю туннели.
Соня опять взялась за книгу, но женщина не поняла намека.
— Вы там работаете?
Соня кивнула, не отрывая глаз от книги.
— Кем?
— Физиотерапевтом, — со вздохом ответила Соня и подумала: «Сейчас она начнет рассказывать про свои болячки!»
Но старуха не стала приставать к ней с разговорами о болезнях.
— А мне ехать совсем недалеко. У меня проездной на все виды транспорта.
— Ммм…
— Утром иду на вокзал и сажусь в поезд… А вечером я уже дома.
— Очень хорошо.
Соня чувствовала, что женщина смотрит на нее и ждет, что она скажет еще что-нибудь, но мужественно промолчала.
— Может, хоть в горах выглянет солнце.
— Может быть… — пробормотала Соня.
— Вы знаете, сколько мы уже не видели солнца?
Соня покачала головой.
— Сорок два дня.
Соня подняла голову.
— Простите, мне не хотелось бы показаться невежливой, но я должна дочитать эту книгу.
Женщина кивнула.
— В вашем возрасте это, конечно, не имеет такого значения. А нам, старикам, без солнца плохо: мы начинаем хандрить.
С этого момента желтая попутчица умолкла. Соня попыталась сосредоточиться на чтении, но поймала себя на том, что глазами читает, а головой нет. Чего она, собственно, выкобенивается? Что тут такого — немного поболтать с одинокой пожилой женщиной, которая разъезжает по железной дороге, чтобы убить время? В конце концов, она и сама не многим от нее отличается — одинокая женщина с попугаем, которая тащится куда-то на поезде!
Соня посмотрела в окно. Впереди был виден их локомотив. На головокружительной высоте, на виадуке, зияющем своими готическими каменными арками. Она закрыла глаза.
Когда через минуту она их открыла, в купе было темно, как в склепе.
— Тоннель Ландвассер, — сообщила желтая попутчица.
Соня на какое-то мгновение увидела ее голос. Он был не желтый, а пыльно-серый и почти не выделялся на черном фоне темноты.
Через несколько секунд купе вновь постепенно стало наполняться мутным светом. Наконец тоннель остался позади.
— Вы боитесь тоннелей и высоты, — сказала женщина. — Значит, эта местность не для вас.
— И эта страна — тоже.
Женщина рассмеялась. Соня тоже.
В Самедане Соне нужно было сделать пересадку. Она попрощалась с Сузи Беллини. Так звали желтую попутчицу. Беллини была фамилия ее уже почти тридцать лет назад умершего мужа, трубосварщика из Калабрии, о котором Соня теперь знала все.
Надежда фрау Беллини на то, что выглянет солнце, не оправдалась. Соня, ежась от холода, стояла на перроне с маленьким чемоданчиком на колесиках и сумкой, в которой сидел Паваротти. Неутомимый дождь барабанил по навесу и по шпалам. Ей предстояло ждать пересадки двадцать минут. Идти в вокзальный буфет не было смысла. Кроме нее, такое решение принял один-единственный пассажир, пожилой мужчина в мокрой кожаной шляпе с узкими полями. Он держал в руках два бумажных пакета из супермаркета, не желая ставить их на мокрую землю.
Сонино хорошее настроение улетучилось. Она с трудом удерживала подступающую депрессию на некоторой дистанции. Хотя в обращении с тоской она уже добилась определенного мастерства. Она знала, за какими мыслями та ее подстерегает, в каких образах гнездится, какие звуки могут ее спровоцировать. Для нее не составляло особого труда стряхнуть с себя тоску, и еще легче было предаться ей.
Паваротти сидел так тихо, что она даже приоткрыла молнию на сумке и заглянула внутрь. Сдвинув в сторону полотенце, она поняла, что разбудила его. Он боком сделал несколько шагов по газете, которой был устлан пол клетки, и с упреком посмотрел на нее.
— Извини… — пробормотала она и застегнула молнию, оставив небольшое отверстие.
Мимо проехал электрокар с двумя прицепами, нагруженными багажом. Соня узнала свои два чемодана и коробку с клеткой Паваротти. Водитель, остановившись немного впереди, принялся читать растрепанную газету.
Тихий затяжной дождь неожиданно перешел в ливень. Показавшийся вдалеке локомотив включил фары.
Деревушка Валь-Гриш приютилась в одной из боковых долин Нижнего Энгадина, в пятнадцати минутах езды на рейсовом автобусе от станции Шторта. Большинство из приблизительно шестисот жителей, численность которых в разгар туристского сезона возрастает на несколько сотен, ездили на работу в Верхний Энгадин. В Валь-Грише было несколько фермеров-профессионалов и несколько фермеров-любителей. За столяром, электриком, слесарем, врачом, аптекарем или учителем тоже не надо было далеко ходить. Здесь имелось четыре ресторана, пять пансионатов, два-три десятка пансионов и съемных квартир для туристов и отдыхающих, была начальная школа и католическая церковь XVI века.
Расцвет туризма в Валь-Грише начался, когда англичане открыли для себя Швейцарию. В 1913 году, после того как Ретийская железная дорога, введя в эксплуатацию новый участок пути — от Бевера до Скуола, — связала Валь-Гриш с европейскими столицами, Густав Меллингер, предприниматель из Санкт-Галлена, открыл здесь отель «Гамандер». Этот летне-осенний сезон 1913 года стал лучшим в истории «Гамандера»: в следующем году разразилась Первая мировая война, за ней последовала Вторая, а потом началась эра канатных дорог для горнолыжников. До шестидесятых годов Валь-Гриш пытался идти в ногу со временем, построил три буксировочные канатные дороги, один кресельный канатный подъемник и даже начал, но так и не закончил строительство трамплина. Однако горные склоны в ближайших окрестностях Валь-Гриша были малопривлекательны с точки зрения горнолыжного спорта, а до тех, что были выше и удобней, было проще добираться с соседних курортов, которые к тому же имели более развитую инфраструктуру.
«Гамандер», задуманный в свое время как отель для состоятельных, респектабельных граждан, выживал сначала благодаря нескольким верным клиентам, а потом все больше благодаря горным туристам, любителям природы и транзитным экскурсионным группам. Постепенно он приобрел нечто вроде благородной патины — славы молодежной туристской базы со смешными правилами поведения, вывешенными на доске объявлений, и гостями, поглощающими на террасе свой дорожный провиант.
Деревня давно уже смирилась со своим статусом иждивенца — необходимостью жить на доходы тех, кто работает в Верхнем Энгадине или сдает жилье туристам и отдыхающим, а также на скудные отчисления более чем скромного местного гостиничного бизнеса. И вдруг «Гамандер» сменил владельца, который тут же вложил в ремонт и расширение отеля целое состояние.
Валь-Гриш располагался на южной террасе в устье широкой террасированной долины, на высоте тысячи четырехсот метров над уровнем моря. В ясные дни отсюда открывался великолепный вид на поросшие лесом отроги скалистой гряды на противоположной стороне долины и на крутые, серо-белые зубчатые вершины. Последние километры ведущей в деревню извилистой дороги проходили по живописным лугам, которые казались плодом творчества специалиста по садово-парковой архитектуре.
Однако в этот туманно-дождливый день Соня видела в окне рейсового автобуса лишь зеленую кайму лугов, густую и ухоженную, как газон на площадке для игры в гольф. Автобус был заполнен на треть. Большинство пассажиров составляли школьники, которые, окончив начальную школу Валь-Гриша, ездили теперь в среднюю, в Шторту. Они вошли в автобус, расселись по отдельным местам с невозмутимостью постоянных пассажиров, коротко поприветствовали друг друга жестами или кивками и сразу же занялись своими учебниками или мобильными телефонами. За время поездки не было произнесено ни слова. Только на остановках, когда кто-нибудь входил или выходил, можно было услышать краткое «buna saira».
Остальные пассажиры — пожилой мужчина со старым, потрепанным солдатским рюкзаком, женщина лет пятидесяти с двумя сумками, из которых выглядывали саженцы помидоров, и усталый солдат-новобранец, ехавший в отпуск, — тоже все сидели по одному. Занято было только одно двойное сиденье, на котором устроилась пожилая супружеская пара в прозрачных дождевиках пепельного цвета. Но и эти двое тоже ехали молча.
Монотонное, успокаивающее гудение мотора вдруг нарушило резкое «Та-тю-та-та!». Это водитель посигналил перед особенно крутым поворотом, настолько узким, что ему поневоле нужно было выезжать на встречную полосу. А потом еще раз: «Та-тю-та-та!» — как вздох облегчения по поводу того, что встречного транспорта не оказалось.
Все это было словно приветствием давно исчезнувшего мира. Соня на несколько секунд в буквальном смысле перенеслась в детство. Притворно зевнув, она украдкой смахнула две слезинки.
Супружеская пара встала, автобус замедлил ход и остановился. Супруги вышли и направились к маленькой поперечной улочке. Дверь закрылась, водитель включил передачу, и автобус тронулся. Оглянувшись, Соня увидела, как удаляются две пепельно-серые фигурки, уже почти неразличимые на фоне серой предвечерней мглы.
Соня вышла последней. Автобус стоял перед новым зданием почты, стилизованным под старинные энгадинские дома. Люк багажника с правого борта был открыт. Водитель помог Соне выгрузить ее чемоданы и коробку с клеткой и пожелал приятного отдыха.
Тут к ней подошел какой-то мужчина лет сорока в зеленом фартуке с зонтом в руке. На его форменной фуражке золотыми буквами было написано: «Отель „Гамандер“».
— Соня Фрай? — спросил он.
У него был приятный голос и славянский акцент.
Соня кивнула.
— Меня зовут Игорь. — Они поздоровались за руку, как коллеги. — Подожди, пожалуйста, здесь.
Он взял чемоданы и исчез за углом. Вернувшись через несколько минут, он взялся за коробку с клеткой и чемоданчик на колесах.
— Давай я тоже что-нибудь понесу.
Он покачал головой.
— Ничего, мне надо тренироваться.
Соня пошла за ним. За углом стояло темно-синее ландо с кожаным верхом и надписью «Отель „Гамандер“». Две мокрые лошади и кучер в промокшей шерстяной пелерине нетерпеливо ждали своих пассажиров. Игорь погрузил багаж на задок кареты и открыл дверцу.
Соня рассмеялась.
— Это вы так встречаете своих сотрудников?
— Да. В качестве тренировки.
Игорь закрыл за ней дверцу и сел к кучеру на облучок. Карета несколько раз дернулась и покатилась вперед. Соня чувствовала себя неловко.
Магазин «Колониальные товары Бруин» представлял собой некую комбинацию из бакалейной лавки, сувенирного киоска и канцелярского магазина. Здесь можно было приобрести туристские карты, романшские разговорники для начинающих, справочники по альпийской флоре и фауне, гималайскую соль, ароматические свечи, лечебно-тонизирующий и релаксационный чай и прочие остаточные явления различных опытов с ассортиментом, которые в свое время проводила хозяйка магазина. Рядом со всем этим соседствовали дешевые зонты и ветровки. Анна Бруин, тощая пожилая женщина лет шестидесяти, специализировалась на вещах, которые люди, отправляясь в путешествие, часто забывают дома или не учитывают при составлении списка вещей в дорогу.
Однако жители деревни предпочитали «Колониальным товарам Бруин» большие супермаркеты в долине. Там все стоило дешевле, да и выбор был совсем другой. На туристов тоже надежды было мало. Они уже не покупали у Анны Бруин фотопленку, поскольку все давно обзавелись цифровыми фотоаппаратами. К тому же «Гамандер», в ремонт которого новые хозяева вложили миллионы, вряд ли будет по-прежнему закрывать глаза на то, что туристы закусывают на террасе отеля купленными у Бруин бутербродами. Может, ей стоит начать торговлю прохладительными напитками и расширить ассортимент мороженого? Если, конечно, лето вообще когда-нибудь наступит. Начало июня, еще даже нет шести вечера, а в магазине уже приходится включать свет.
Она открыла дверь. Звяканье дверного колокольчика она уже давно не воспринимала. Рядом с входом стоял щит с надписью «Свежая клубника!». Он был затянут от дождя в полиэтилен. Сегодня она продала одну-единственную корзинку. Чтобы она еще раз когда-нибудь связалась со свежими ягодами!
Фрау Бруин вытерла щит тряпкой и внесла его внутрь. Когда она закрывала дверь, мимо проехала карета из «Гамандера».
На деревянном карнизе перед входом в кухню «Горного козла» лежала горящая сигарета. Огонек медленно приближался к краю карниза. Еще пять миллиметров, и на карнизе останется очередной след от сигареты, которых до него уже было немало.
Из кухни лились белый неоновый свет и звуки сальсы. Время от времени оттуда доносились звяканье сковородки или шум воды из крана. То есть для ресторанной кухни за час до вечернего наплыва гостей там было слишком тихо.
Педер Беццола вошел в помещение, взял с карниза сигарету и сделал глубокую затяжку. Он был в белой поварской куртке с пуговицами-шариками и монограммой «ПБ», в клетчатых брюках, в белом треугольном фартуке и в белом поварском колпаке. Все сияло девственной белизной, как у ведущего телепередачи «Кулинарные рецепты».
Педер прошел к стеллажу с продуктами длительного хранения — солью, сахаром, рисом, растительным маслом, консервами. Там стояли начатая бутылка бордо и пустой бокал. Он наполнил бокал и открыл окно.
В лицо ему повеяло прохладой и запахом дождя. Улица была пустынна. Он выбросил сигарету в окно.
К дому подъехал старый зеленый джип и припарковался перед входом в «Горного козла». Луци Баццель, пожилой коренастый мужчина в сером рабочем костюме, вылез из машины и направился к входной двери. Этот целый вечер будет играть в карты, пить пиво и съест один сальсиц с хлебом. Может, два.
Педер выудил из лежавшей на стеллаже пачки еще одну сигарету и снова закурил. Затянувшись, он положил сигарету на подоконник. К вину он пока еще так и не прикоснулся.
Послышался приближающийся неторопливый стук копыт. Педер закрыл окно, залпом осушил бокал и вернулся в кухню.
Дьякон церкви Сан-Йон Сандро Бургер не спеша шел между рядов скамей по центральному нефу и смотрел, нет ли забытых вещей. Он делал это скорее символически, потому что в будние дни вне сезона никто здесь ничего не забывал. Потому что никто даже не заходил в церковь. Кроме старой Сераины и еще более старой Анны-Марии. Но они всегда молились только перед алтарем Девы Марии и никогда ничего не забывали.
Лишь каждое четвертое воскресенье, когда патер Дионис служил мессу, Сандро Бургеру приходилось доставать пылесос. Да еще иногда во время туристского сезона, после посещения церкви какой-нибудь группой.
Он погасил лампаду перед алтарем и выключил дежурное освещение. Потом проверил, заперт ли главный вход, прошел к боковой двери, в последний раз окинул взглядом пустую церковь, вышел на крыльцо и запер дверь на ключ. Было ровно шесть часов. Завтра, в шесть утра, он вновь откроет церковь.
Дождь опять усилился. Бургер натянул на почти совершенно лысую голову капюшон непромокаемой куртки и направился к площади перед главным порталом. Оба фонаря на площади уже горели. Мимо проехало ландо отеля «Гамандер». Бургер помахал кучеру рукой. Это был его кузен, Курдин Йости. Лошади принадлежали ему, и он с недавних пор работал за жалованье гостиничным кучером.
Курдин помахал ему в ответ.
Джан Шпрехер ковылял по Теер-штрассе, постукивая по мокрой мостовой железным наконечником своей трости. Капюшон его старомодной куртки горнолыжного инструктора был поднят. Болтавшийся за плечами рюкзак из козьей шкуры потемнел от дождя. Шпрехер охромел в результате запущенной травмы, которую получил, работая лесорубом, и которая, однако, не мешала ему дважды в неделю оставлять дома свой трактор и проделывать нелегкий путь в деревню пешком. Его губы всегда были плотно сжаты и с годами стали от этого тонкими как бритва.
При виде кареты он замедлил шаг в надежде на то, что Курдин успеет повернуть во двор отеля. У него не было желания разговаривать с ним.
Кучер поздоровался со Шпрехером едва заметным жестом руки. Тот молча кивнул в ответ. Остановившись, он проводил взглядом карету до самого подъезда и увидел, как портье слез с облучка, раскрыл зонт и распахнул дверцу кареты. Из нее вышла молодая женщина. Джан повернулся и заковылял дальше.
К двери отеля вели несколько широких ступеней. Когда Соня ступила на верхнюю, стеклянная дверь бесшумно отъехала в сторону. Соня вошла в холл. Пахло краской и полиролью для мебели. Резьба, украшавшая стойку портье, швейцарскую, колонны, балки и перила лестницы, была выщелочена и заново покрыта лаком. Пожилая женщина в платье горничной пылесосила красный ковер. На высокой лестнице-стремянке стоял электрик и возился с тяжелой люстрой. За стойкой перед плоским монитором сидел молодой человек. Две женщины заглядывали ему через плечо. Одна из них была Барбара Петерс.
На Сонино появление, судя по всему, никто не обратил внимания. Лишь когда Игорь вошел с багажом и объявил: «Приехала фрау Фрай!», Барбара Петерс подняла голову. На лице у нее не было ни грамма косметики, что при ее чертах производило впечатление очень сдержанного макияжа. Волосы были искусно «растрепаны».
— Извините, у нас тут учебный процесс — компьютерные курсы прямо на рабочем месте. Разрешите представить — ваша коллега Мишель Кайзер, администратор, и господин Керн, который пока безуспешно пытается научить нас пользоваться его программами для гостиничного бизнеса.
На фоне Барбары Петерс администратор выглядела дурнушкой, с помощью которой красивая подруга старается подчеркнуть собственную привлекательность. Но без этого противопоставления она была вполне хороша собой. Круглое лицо, черные волосы, короткие, как у новобранца, и улыбка — такая, словно фрау Кайзер целый день радовалась предстоящей встрече с Соней. Теперь, когда она встала, Соня увидела, что она была очень маленького роста. Пожалуй, слишком маленького для стойки портье, за которой ей предстояло торчать целыми днями. Кайзер протянула Соне кольцо с двумя ключами, и ее новая начальница сказала:
— Игорь проводит вас в вашу комнату. Устраивайтесь, а потом спускайтесь вниз, и я вам покажу все остальное.
Соня ненавидела мансарды с их наклонными потолками. Они напоминали ей то время, когда она ходила с брекет-системой (которая тогда еще не была модным аксессуаром) и была на голову выше всех интересующих ее мальчишек. Наклонный потолок в ее комнате был окрашен в фисташковый цвет, самый подходящий для молоденьких девушек, по мнению ее матери, которая ничего не понимала в этих самых «молоденьких девушках». Наклонная плоскость над головой вызывала у нее ощущение, как будто она вот-вот скатится вниз, как с катальной горки.
И вот теперь в ее новом жилище была такая же наклонная плоскость. Только не фисташковая, а обшитая деревом. Что, пожалуй, еще хуже. Это напоминало ей комнату в квартире, которую они снимали в Бернских горах и стены которой были такими тонкими, что она становилась невольным свидетелем каждой родительской ссоры. И каждого примирения.
Соня отодвинула занавеску и открыла окно. Комната, как оказалось, была расположена хотя бы не так высоко, как обычно мансардные помещения: крыша отеля с ее сложным рельефом в этом месте как раз представляла собой нечто вроде глубокой впадины. Крона березы, ветви которой, казалось, можно было потрогать рукой, скрывала большую часть пейзажа и вызывала чувство защищенности.
Комната была маленькая, метра три на четыре. Тумба-умывальник, платяной шкаф с овальным зеркалом и узкая кровать с тумбочкой — явно ровесники отеля, — судя по всему, недавно побывали в мастерской, где из них попытались вытравить их затхлый дух. Но, как показалось Соне, попытка эта не увенчалась полным успехом.
Перед окном стоял письменный стол шестидесятых годов, рядом с ним — кожаное кресло оливкового цвета, тоже часть первоначального инвентаря отеля. Самыми современными предметами обстановки были дешевый телевизор на поворотной консоли, прикрепленной к наклонной стене, и телефон.
Ванная — огромная, облицованная черным и белым кафелем, со старомодным умывальником, таким же унитазом и ванной на львиных лапах — примирила Соню со всеми недостатками ее нового жилья. Через матовое окно в наклонном потолке сочился серый, мутный свет ранних сумерек. Вероятно, раньше это была общая ванная на этаже, от которой позже отрезали часть площади для маленькой спальни.
Соня села на кровать. За окном слышался шорох дождя в листве березы, за которой открывался вид на дорогу и скалистый синевато-серый склон горы. Она закрыла окно и принялась распаковывать клетку с Паваротти.
Посреди ночи она проснулась от сердцебиения. Ее испугал какой-то звук. Возможно, это был удар церковного колокола, который где-то вдали отбивал каждую четверть часа. А может быть, кто-то, кому не спалось. В этих старинных домах слышен каждый шаг. Она затаила дыхание и прислушалась.
Темным силуэтом на кресле была ее одежда, это она уже знала. Она поняла это, когда точно так же проснулась в первый раз. Она встала, включила свет в ванной и притворила дверь, оставив узкую щель. Луч света прорезал комнату, лишив ее зловещей таинственности чужого жилья.
Ей надо было больше выпить за ужином, тогда бы она сейчас нормально спала.
— Я буду пить воду, но вы не обращайте на меня внимания, — сказала Барбара Петерс. — Если вы за ужином выпьете вина, я в обморок не упаду.
Соня ограничилась бокалом фельтлинского. Ей это не составило труда: ее сдержанность была обусловлена качеством вина.
Все сотрудники отеля ужинали в ресторане — чтобы обслуживающий персонал не терял форму. Перед этим Барбара Петерс показала Соне отель, который она, по ее выражению, вернула к его субстанции с помощью своего архитектора-оформителя. Используя первоначальные чертежи и фотографии 1913 года, они, так сказать, отменили все попытки прежних владельцев модернизировать отель, но подняли инфраструктуру на принципиально новый уровень. Их собственная попытка придать старому клоповнику юношеское обаяние оказалась не совсем удачной. Угрюмость и затхлость, от которых они хотели избавиться, местами даже проступили еще более отчетливо. Проблема заключалась не в обстановке. Проблема заключалась в архитектуре.
В «Гамандере» было двадцать восемь номеров. Из них шесть полулюксов и четыре люкса, три стандартных и один двухэтажный в башне. Все они были с любовью, но лаконично обставлены современной изысканной мебелью. Лишь часть вещей были взяты с чердака.
Велнес-центр, мощный клин из стали, гранита и стекла, вбитый в левый фасад этого исторического монстра, не отличался обычным для подобных заведений дизайном, способствующим психологическому комфорту гостей, но вселял своей минималистской строгостью медитативный покой. Здесь имелось два бассейна: один плавательный и один лечебно-профилактический, с температурой воды — насыщенной натуральными солями — тридцать семь градусов. Он на треть находился под открытым небом, и в холодные дождливые ночи над ним вздымались освещенные прожекторами клубы пара. Четыре водопада геометрических форм обеспечивали оптимальный уровень суггестивного шума.
Расположенная рядом с термальным бассейном лестница вела в подвальный этаж. Там находились римско-ирландские и гидромассажные ванны, душевые кабины, сауны, парные, бассейны с холодной водой, массажные и лечебно-процедурные кабинеты, зал отдыха. Все помещения были сложены из плотно пригнанных друг к другу полированных гранитных квадров и напоминали своим безмолвием и аскетизмом погребальные камеры.
Здесь ей предстояло проводить большую часть своего времени. Вместе с коллегами, фрау Феликс и Мануэлем.
Фрау Феликс была коренастая черноволосая женщина очень маленького роста, по Сониной оценке, немного старше шестидесяти лет. Она родилась здесь, в горах, но большую часть жизни провела вдали от родных мест, зарабатывая на жизнь лечебной гимнастикой, и лишь два года назад вернулась в Валь-Гриш. До поступления на работу в «Гамандер» она оказывала физиотерапевтические услуги на дому.
За ужином фрау Феликс больше молчала, но Соня заметила, что она украдкой за ней наблюдает. Самой странной деталью ее внешности были экстравагантные, причудливо изогнутые очки, за толстыми стеклами которых глаза казались огромными и размытыми.
Мануэль, второй физиотерапевт, приехал два дня назад. Ему Соня дала лет тридцать пять. Это был полный мужчина среднего роста с бородкой-эспаньолкой. Смелая стрижка с обесцвеченными прядями не вписывалась в общую картину его внешнего облика. Мануэль часто и громко смеялся, обнажая щербинку между передними зубами, и даже не пытался скрыть, что он голубой. Соня решила держаться поближе к нему.
Из ванной послышался металлический звук: это Паваротти карабкался по стенкам клетки. По-видимому, он и разбудил Соню. Похоже, Паваротти тоже не спалось на новом месте.
В обычных условиях она бы давно уже приняла таблетку рогипнола. Но утром, прежде чем передать Малу ключи от квартиры, она бросила почти полную коробочку с таблетками в последний мусорный мешок и собственноручно отнесла его к контейнеру. Она была уверена, что поездка в поезде послужит ей чем-то вроде дезинфекционной камеры и все, что ее тяготило, останется позади.
Повернувшись лицом к прямой стене, она попыталась вытеснить из сознания наклонный потолок. Но чем больше она на этом сосредотачивалась, тем неудержимее ее влекло по этой наклонной плоскости. Ей казалось, что комната вот-вот опрокинется и мебель посыплется вниз.
Соня щелкнула выключателем ночника. Комната и все предметы в ней тотчас же вернулись в свое прежнее, банальное состояние покоя. Она встала и принялась двигать тяжелую тумбу-умывальник со светло-серой мраморной крышкой, сантиметр за сантиметром, стараясь не шуметь. Наконец, ей удалось придвинуть ее к кровати таким образом, что она образовала некое подобие стены.
Снова забравшись под одеяло, Соня погасила свет и закрыла глаза. С удовлетворением ощущая за спиной тумбу, тяжелую и незыблемую, она заставила себя дышать ровно и глубоко. Это был привычный трюк, освоенный ею еще во время замужества, — делать вид, что спишь, пока и в самом деле не уснешь.
В эту ночь ее еще раз разбудил какой-то звук. На этот раз он был темно-красный и почти прозрачный по краям.
Когда утром Соня раздвинула гардины, туманная завеса придвинулась еще ближе. Дождь, по-видимому, прекратился совсем недавно, потому что с березы все еще капало. Соня почти не спала в эту ночь и, посмотрев в зеркало, увидела, что это написано у нее на лице.
Она сняла тряпку с клетки Паваротти. Тот тоже был не в лучшем расположении духа.
— Не смотри на меня так, я тоже все представляла себе по-другому, — сказала она ему.
Надев купальник и махровый халат, она вышла из комнаты.
Как только стеклянная дверь отъехала в сторону, послышался шум водопадов. В воздухе стоял теплый запах пара и хлорки. Термальный бассейн был пуст, а в плавательном равномерно исчезала под водой и вновь появлялась чья-то голова в плотно облегающей лимонно-желтой шапочке.
На хромированном крючке рядом со стеклянными душевыми кабинами висел махровый халат. Соня повесила рядом свой и встала под душ. Когда она вышла из кабинки, из бассейна как раз вылезла Барбара Петерс и, привычным движением сняв шапочку, потрясла головой.
— Ну, как спалось?
— Неважно.
— Это смена климата. Мне обычно требуется три дня, чтобы адаптироваться.
Барбара Петерс выглядела как победительница конкурса «Мисс Европа» после триумфального шествия в купальнике.
— На вашем месте я бы сегодня устроила себе разгрузочный день, — продолжала она с беззаботной улыбкой. — Осматривайтесь, гуляйте с вашим попугаем, сидите в сауне, спите, ешьте. Кстати, в «Горном козле» очень неплохая кухня. Одним словом, отдыхайте. У вас усталый вид. До приезда первых гостей еще целых три дня.
Подождав, пока она скроется за дверью, Соня не спеша обошла плавательный бассейн и медленно погрузилась в теплую воду термального комплекса.
Предавшись ласковой неге, она вскоре утратила ощущение времени. Наконец, выйдя из бассейна, она закуталась в теплый махровый халат из специального шкафа с подогревом и легла на одну из кушеток в зале для отдыха. Посредине зала, в большом гранитном кубе, светился аквариум с морской водой, в котором медленно описывали круги клоуны и кардиналы. Невидимый ароматизатор струил эфирные масла, из скрытых динамиков лилась тихая, медитативная музыка с легким азиатским колоритом. Может, она все же не зря приехала сюда, подумала Соня, засыпая.
Рето Баццель медленно, осторожно ехал на своем восемьдесят восьмом «Мицубиси Паджеро» по скользкой проселочной дороге, ведущей от усадьбы Венгера к Хаупт-штрассе. Его прицеп-цистерна емкостью в пять тысяч восемьсот литров был на две трети заполнен молоком. Из динамиков рвалась песня «Rat Race» в исполнении Боба Марли.
Рето был сборщиком молока. Эту работу придумал его отец. С помощью цифр он убедил восемь последних оставшихся фермеров-молочников в том, что гораздо удобнее, дешевле и эффективнее с точки зрения качества продукции хранить молоко в цистернах-холодильниках и каждый день сдавать его прямо у себя на ферме, чем дважды в день самим возить его на тракторе к пункту приемки. Фермеры один за другим обзавелись цистернами, а отец приобрел этот подержанный прицеп-цистерну. С тех пор Рето занимался сбором молока в Валь-Грише. Хотя это было, мягко выражаясь, не совсем то, о чем он мечтал.
И все же это было лучше, чем все, что он перепробовал за последние годы. В свое время он окончил курсы фермеров и даже получил аттестат. Ему пришлось пойти на эти курсы: отец не спрашивал о его желаниях. Но еще за день до окончания учебы он сложил чемодан и ушел из дома. «Навсегда!» — как он прокричал своему отцу.
Это было двадцать один год назад. С тех пор Рето еще восемь или девять раз уходил «навсегда». В последний раз без малого четыре года назад. А сегодня он работал в Валь-Грише сборщиком молока.
Он повернул на Хаупт-штрассе, все еще не решаясь прибавить газу. Ездить по мокрому асфальту на облепленных грязью шинах — все равно что по полированному льду.
На Дорф-штрассе он обогнал незнакомую женщину. Она держала в руке зеленый зонт с надписью «Отель „Гамандер“». Рето мельком увидел ее сбоку, а потом еще в зеркале. Высокая, стройная, черноволосая. И, насколько он успел заметить, довольно привлекательная. Во всяком случае, она шла так, как ходят женщины, которые знают, что они привлекательны.
Туристкой или отдыхающей она быть не могла, потому что «Гамандер» открывался только в субботу. Значит, одна из сотрудниц. Его надежда, похоже, оправдалась: новый «Гамандер» внесет свежую струю в жизнь этой забытой Богом дыры. Рето включил музыку громче и прибавил газу.
В начале своего замужества Соня всегда праздновала Рождество в Энгадине. Правда, в более светской его части. У родителей Фредерика была квартира в Санкт-Морице, и праздники вся семья по традиции проводила в горах.
— Когда вы приедете в этом году? — спрашивала свекровь Соню самое позднее в конце лета.
В семье Фредерика вообще было много традиций. Каждый день рождения его матери отмечался праздником в саду на Беерен-штрассе. Под Беерен-штрассе подразумевался родительский дом — изуродованная дорогим ремонтом вилла с видом на город и озеро.
— В воскресенье мы едем на Беерен-штрассе, — сообщал ей обычно Фредерик.
Или:
— Я после работы загляну на Беерен-штрассе.
Ежегодное торжество по случаю дня рождения «маман» в саду на Беерен-штрассе проходило независимо от погодных условий, обычно в первое воскресенье после самой знаменательной даты, двадцать восьмого июля. Фредерику, его братьям и их семьям приходилось строить свои планы на летний отпуск с учетом этой даты.
День матери тоже имел свои традиции. «Папа» приглашал всех в «Империал» и заказывал всегда один и тот же стол. И одно и то же меню: спаржа с сырокопченым окороком, филе телятины со свежими сморчками и земляничные пирожные. А после обеда все ехали на Беерен-штрассе, на виллу, украшенную стараниями отца, сыновей, невесток и внуков свежими цветами, словно кладбищенская часовня. И разъезжались только после чая с неподражаемым кофейным кексом собственного приготовления.
Первый удар по семейным традициям Соня нанесла, отстояв свое право встретить Новый год дома. «С тобой или без тебя», — пригрозила она Фредерику. Тот в конце концов уступил, но отомстил ей ледяным молчанием за праздничным столом и получасовым телефонным разговором с матерью в полночь. После этого она каждый год в одностороннем порядке успешно отменяла две-три традиции семьи Форстер. И наконец добралась до последней, состоявшей в том, что в семье Форстер никто никогда ни при каких обстоятельствах не прибегал к разводу.
В то время она никогда не встречала в Санкт-Морице местных жителей. А если и встречала, то не могла отличить их от туристов или отдыхающих. Они были так же одеты и ездили на таких же шикарных джипах. Здесь же все были местными. Они приветствовали ее с фальшивой сердечностью или делали вид, что не заметили ее, и тут же принимались украдкой за ней наблюдать.
Главной характерной чертой деревни Валь-Гриш были старинные энгадинские дома с их глубоко утопленными в толстые стены окнами в обрамлении геометрического сграффито, на подоконниках которых пламенели герань и петунья. Но в последние пятьдесят лет, словно боясь, как бы степень привлекательности деревни для туристов не превысила допустимых пределов, эту идиллию разбавили несколькими архитектурными уродствами: здесь — Дом общины, там — пожарная часть, тут — стилизованный под местную архитектуру пансион.
Соня вошла в «Горного козла», ресторан, который ей порекомендовала Барбара Петерс. Он находился на площади, если можно назвать площадью расширение главной улицы напротив церкви, рядом с утопающим в цветах деревенским фонтаном. На бело-желтой светящейся вывеске было большими буквами написано: «Каланда Брой», а ниже помельче: «Горный козел». Внутри ресторан выглядел так, как она и ожидала: деревянные столы со скамьями, табуреты и кованые светильники под стеклянными взглядами серн, косуль, оленей и горных козлов.
При виде Сони игроки в карты за столом завсегдатаев умолкли. Молоденькая официантка в узких джинсах и с пирсингом на голом пупке вышла из-за стойки и сказала:
— Где хотите.
Соня села за стол у окна и попросила чашку чая.
— Какого? — спросила девушка.
— Черного.
Девушка отошла к стойке и вернулась с «чайной картой». На четырех страницах были представлены все сорта и марки чая, от «ассама» и «оолонга» до «ганпаудера» и от малиновых листьев и имбиря до «ройбуша». Соня заказала чай из цветков апельсина и через несколько минут получила чайничек с фарфоровой вставкой, наполненной ароматными лепестками.
Меню тоже приятно удивило ее. Наряду с такими обычными, традиционными местными угощениями, как колбасно-мясное ассорти «бюнднер», горячие бутерброды с расплавленным сыром, сальсиц и ячменевый суп, здесь подавали «пицокель» с тайским базиликом, голубцы из манговых листьев с начинкой из омара и карри из оленины. Соня решила пообедать или поужинать здесь, как только найдет кого-нибудь для компании. Она не любила есть в ресторанах одна.
Картежники умолкли лишь на несколько секунд. Затем шумно продолжили игру, сопровождая удачные ходы торжествующими возгласами, а промахи чертыханьем. При этом они явно играли на публику, как школьные мальчишки, фигуряющие друг перед другом, чтобы произвести впечатление на девочек.
Когда Соня позвала официантку, один из игроков, толстый мужчина с седеющей бородой и коричневыми мешками под водянистыми голубыми глазами, над которыми тяжело нависли веки, встал и подошел к ее столу.
— Слушаю вас.
— Я хотела бы расплатиться.
— Вы можете заплатить и мне.
Соня достала кошелек.
— Многообещающее меню, — произнесла она, чтобы растопить лед. — Вы повар?
— Нет, хозяин.
Он явно не собирался развивать беседу. Но Соня не сдавалась. В конце концов, ей здесь предстояло провести ближайшие несколько месяцев.
— Я работаю в «Гамандере».
— Ммм… — неопределенно промычал он. Достав из кармана брюк пригоршню мелочи, он выложил Сонину сдачу на стол. — Стало быть, в «Гамандере»… Ну-ну… — пробормотал он и вернулся к приятелям.
Дождь немного утих. Он уже не лил тонкими струями, а висел в холодном горном воздухе бисерной взвесью. Обратно в отель Соня не пошла. Пройдя через всю деревню и остановившись на несколько секунд перед желтым указателем «Альп-Петч, 2 ч.», она двинулась в указанном направлении.
Вначале дорога была асфальтированной. Она вела мимо редких крестьянских усадеб, хлева и сараи которых были перестроены в гаражи и жилые помещения. На некоторых висели таблички «Сдается квартира» или «Abitaziun da vacanzas!». Лишь изредка перед воротами высилась куча навоза, а из открытых дверей хлева доносились топот копыт, сопенье или фырканье.
Соня шла быстро и скоро запыхалась. Новая жизнь требовала от нее восстановить утраченную форму. Когда она работала физиотерапевтом, хорошая физическая подготовка была частью ее профессии. Потом, когда Фредерик уговорил ее бросить работу, она какое-то время сохраняла форму от скуки. Она регулярно ходила в фитнес-клуб, потому что не знала, куда девать свободное время. А когда ей наскучило и это, занялась йогой. Тут она и познакомилась с Петером, с которым был связан ее первый «прыжок в сторону». Когда она с ним рассталась, то заодно рассталась и с йогой. С тех пор ее жизнь становилась все менее скучной. А образ жизни — все менее здоровым.
Дорога из асфальтированной превратилась в проселочную, поросшую посредине травой. В колеях образовались лужи, которые Соне было все трудней обходить. Вскоре ее черные туфли фирмы «Хоган» промокли насквозь. Подходящей для этой местности обуви у нее не было. Видимо, ей все же придется наведаться в единственный местный спортивный магазин и приобрести какие-нибудь туристские ботинки.
Зонт она закрыла и использовала его как дорожный посох. От моросящего дождя волосы на лбу и на щеках слиплись блестящими прядями. В первый раз с момента прибытия в Валь-Гриш она чувствовала себя такой бодрой и беззаботной.
Дорога оборвалась в маленьком заброшенном карьере, который теперь служил автостоянкой. Дальше вела широкая тропинка. Она протянулась через луг и медленно поднималась в гору.
Туман на горизонте сгустился и повис сплошной темной стеной. Подойдя ближе, Соня различила смутные очертания деревьев. Она вошла в сосновый лес и остановилась. Бесшумно моросил дождь. Ни птичьих голосов, ни хруста веток, ни шорохов. Серые мокрые стволы деревьев, вросшие в густой ковер из травы, мха, лишайника и низких кустарников, терялись в мутной, низко висящей пелене тумана. Пахло сырым мхом и размокшей древесиной.
Соня пошла дальше. Тропинка, петляя, как заяц, круто уходила вверх. Соня все ускоряла шаг, скользила и спотыкалась, спешила куда-то, словно вдруг обрела единственную, последнюю возможность оставить далеко позади самое себя.
Наконец подъем закончился. Соня, запыхавшись, остановилась на несколько секунд, потом двинулась дальше. Тропинка описала широкую дугу и привела ее к опушке леса. Там стояла скамья, сделанная из двух половин распиленного вдоль ствола мощного дерева, с выжженной надписью: «Societa da trafic Val Grisch». Тяжело дыша, Соня опустилась на скамью, даже не смахнув с нее капли.
Перед ней раскинулось пастбище, плавно уходящее вниз и обрывающееся в тумане. В хорошую погоду отсюда, наверное, открывался великолепный вид на долину и горную цепь.
Соня постепенно отдышалась. И вдруг заметила странную метаморфозу: трава, которая еще несколько секунд назад была мутно-зеленой, блестела, как молодой шпинат. Бесцветные пятна и вкрапления, невнятно темневшие на лугу, превратились в небесно-голубой шалфей, белоснежные маргаритки и нежно-розовый горец. Сквозь разрыв в завесе тумана пробилось несколько солнечных лучей, и мокрые травы и цветы вспыхнули, как витрина ювелирного магазина.
И тут Соня увидела радугу. Она родилась в редеющей мгле тумана каким-то размытым сиянием, потом гордо выгнулась изящной дугой, загоревшись всем спектром, и вновь растаяла в серой хмари дождливого осеннего дня.
От ее фиолетового цвета у Сони осталось ощущение, словно от прикосновения к пушистым сережкам вербы, от синего — как от резьбы огромного шурупа, зеленый был на ощупь отшлифованным голышом, желтый — ребристым куском губчатой резины, а красный — внутренней стороной щеки, когда к ней прикасаешься языком.
Но самое странное в этой радуге было то, что на внешней ее стороне, по краю самого красного тона, там, где спектр обычно обрывается, находилось еще что-то. Полоска цвета, которого она еще никогда не видела и назвать который не могла. Едва заметного, неяркого, но Соня была уверена, что не ошиблась. Он выглядел, как аромат кориандра, а на ощупь напоминал шерстку крота.
На несколько мгновений все вокруг преобразилось как в сказке — луг, туман, радуга и сама Соня. Потом брешь в стене тумана закрылась так же неожиданно, как и разверзлась, и солнечные лучи словно кто-то перерезал невидимыми ножницами. На луг вновь легла серая пелена. Радуга исчезла. Но там, где она была, еще с полсекунды догорала полоска цвета, которого не существует в природе.
Соня встала со скамейки и пошла назад. Медленно и осторожно, словно боясь расплескать какую-то переполнявшую ее драгоценную жидкость.
Анна Бруин отбирала перезрелые ягоды и перекладывала их в пластмассовый контейнер. Из одиннадцати корзиночек не очень свежей клубники она сделала восемь корзиночек свежей. Контейнер она поставила в холодильник, а корзиночки вернула на витрину. Потом внесла с улицы рекламный щит и изменила надпись: «Акция! Клубника по сниженной цене!» Может, клюнет кто-нибудь из тех, кто приедет на шестичасовом автобусе.
По улице шла молодая женщина. Анна уже видела ее в деревне. Последние три дня один за другим прибывали новые сотрудники «Гамандера». За теми, кто приезжал на поезде, посылали на станцию карету. В каком еще отеле такое увидишь — чтобы служащих встречали с каретой?
Женщина, проходившая мимо, была одной из сотрудниц. В руке она несла сложенный зонт, одежда ее насквозь промокла. Черные брюки были по колено в грязи, а цвет перепачканных глиной туфель не поддавался определению. Она шла медленно, с торжественно-сосредоточенным выражением лица и, казалось, не замечала дождя.
Анна Бруин весело крикнула ей:
— Allegra!
Чокнутая или не чокнутая — эта чудачка как-никак была потенциальной клиенткой.
Но ответа не последовало. Женщина молча прошла мимо в двух метрах от Анны, не удостоив ее даже взгляда, словно та была невидимкой.
«Э, милая, это ты зря! — подумала Анна. — У нас в горах не любят тех, кто задирает нос».
Соня лежала в ванне. Закрыв глаза, она считала капли, падавшие через большие промежутки времени из старомодного крана. Она насчитала уже триста сорок две капли. Сначала она решила досчитать до ста и вылезти из ванны. Потом продлила установленный срок до двухсот капель, потом до трехсот и наконец — окончательно и бесповоротно — до трехсот пятидесяти.
Каждый раз, вызывая в памяти образ радуги, она ощущала ее цвета, и волшебство повторялось. И каждый раз, когда это странное состояние проходило, его сменяло растущее чувство тревоги.
Эти фантомы преследовали ее с той самой ночи в «Меккомаксе». Она надеялась, что оставила их в прошлой жизни вместе с квартирой и мебелью, но они, похоже, становились еще более яркими и ощутимыми. Что с ней происходило? Может, у нее поехала крыша? Может, произошедшие с ней за последние месяцы метаморфозы нанесли ее психике непоправимый вред?
Триста сорок шесть…
Может, уже поздно начинать новую жизнь? Может, ей лучше завтра уехать отсюда? Подписать ходатайство о закрытии уголовного дела против Фредерика и самой отправиться на лечение в психиатрическую клинику?
Пятьсот…
Она перестала считать. Но не вылезла из ванны. Она решила лежать так, пока вода не остынет. И с этой минуты запретила себе подливать горячую воду.
Может быть, она переоценила свои силы? Она не была такой сильной, какой старалась казаться. Пусть последнее слово будет за Фредериком. Возможно, он после этого оставит ее в покое. Как и все, кто плохо справляется с ролью побежденного, он должен неплохо справиться с ролью великодушного победителя.
Она открыла глаза. За окнами уже стемнело. В комнату попадало немного света от одного из прожекторов, освещавших фасад отеля. Соня увидела клетку и силуэт Паваротти. Тот спал, стоя на одной ноге, зарывшись клювом в перья на спине.
Соня подлила горячей воды.
Ее вырвал из забытья звонок телефона. Она резко поднялась в ванне. Сердце ее бешено колотилось. Она вылезла из ванны, обмоталась махровым полотенцем, прошла в комнату и сняла трубку.
— Ты что, спала? — услышала она голос Малу.
— Нет, принимала ванну.
— Так мне перезвонить?
— Да нет, я все равно уже вылезла.
— Почему ты не отвечаешь на мои эсэмэс?
Соня только сейчас вспомнила, что после ужина со своей новой начальницей так и не включила мобильный телефон.
— У меня был выключен мобильник.
— Почему?
— Потому что я забыла его включить. Что ты хотела?
— Узнать, как у тебя дела.
— Хорошо.
— Это точно? Судя по тону — не очень.
— А какой у меня тон?
— Такой, какой у тебя обычно бывает, когда тебе хреново.
Соня окинула глазами комнату. Дверь переполненного шкафа была открыта. На кресле стоял чемодан. На полу валялась ее мокрая грязная одежда.
— Просто я немного устала, вот и все.
— Устала от чего?
— Перемена климата… К тому же я сегодня полдня носилась по горам…
— По горам?.. Какие, к черту, прогулки — у нас тут льет, как из мочевого пузыря!
— Вот видишь.
— Ну а как ты устроилась? Как комната?
— Ничего, вполне.
— Звучит не очень-то оптимистично.
— Огромная ванная.
— А коллеги?
— Вроде ничего.
— А кормят как? Господи, ну что я должна каждое слово тянуть из тебя клещами?
— В деревне есть ресторан с рето-азиатской кухней.
— Рето-азиатской?..
— Карри из оленины, пикантное сатэ из косули с арахисовым соусом…
— Жуть.
— А по-моему, очень даже занятно… Послушай, мне тут стучат в дверь…
— А кто это может стучать?
— Представления не имею.
— Перезвони потом.
— Хорошо.
— Только обязательно!
— Конечно.
Соня положила трубку. Вернувшись в ванную, она вынула пробку из ванны и выпустила воду. Потом накинула на клетку покрывало и включила свет. «Может, мне все же стоит наконец заняться своими волосами…» — подумала она, посмотрев в зеркало.
