Сорок четыре
Остальные уже в театре. Макс подходит ко мне сзади.
– Я тебя прикрою, – говорит она.
Я уже собираюсь спросить, в каком смысле, но тут до меня доходит. Все эти три месяца меня никто не замечал, я был тенью, но теперь прожектор светит прямо в лицо, и в тени уже не укроешься. На меня смотрят со смесью подозрения и снисхождения; я с подобными взглядами уже сталкивался во время путешествий, когда бродил по районам, в которых люди вроде меня обычно не показывались. Сейчас, как и тогда, я делаю вид, что не замечаю этого, и продолжаю заниматься своим делом. Вскоре Петра начинает хлопать в ладоши, собирая всех актеров.
– Времени у нас в обрез, – напоминает Линус. – Мы несколько изменим репетицию, опустим те сцены, где нет Орландо.
– Зачем тогда всех вызвали? – бубнит Хирт, который играет две роли – слугу Фредерика и Сильвия; он с Орландо практически не пересекается.
– Да, я понимаю, когда сидишь и смотришь, как играют другие, офигеть как жаль потерянного времени, – говорит Макс с таким чувством, что Хирт даже не сразу понимает, как его пристыдили.
Макс криво усмехается, глядя на меня. Я рад, что она рядом.
– Я позвала всех, – говорит Петра с демонстративным терпением, показывая, что скоро оно у нее кончится, – чтобы вы привыкли к индивидуальному ритму нового актера, и мы вместе могли позаботиться о том, чтобы замена Йеруна на Уиллема прошла как можно более гладко. В идеале вы не должны замечать никакой разницы.
Макс закатывает глаза, и я снова радуюсь, что она здесь.
– Так, с самого начала, пожалуйста, – объявляет Линус, постукивая по своей дощечке с зажимом. – У нас сейчас нет декораций, расстановка не размечена, так что уж постарайтесь.
Выйдя на сцену, я испытываю облегчение. Вот где я должен быть. В голове Орландо. По ходу пьесы я понимаю его все лучше. Осознаю всю важность первой сцены, когда он знакомится с Розалиндой. Они смотрят друг на друга, что-то узнавая, хотя происходит это совсем мимолетно. Но именно благодаря этой искре поддерживается их страстное влечение друг к другу, несмотря на то что до самого финала они не встречаются, то есть не знают, что встречаются.
Шекспир так все раскрутил на нескольких страницах текста. Орландо собирается подраться с куда более сильным соперником, распушив перья перед Розалиндой и Селией. Ему страшно, наверняка же страшно, но он не показывает это, блефует. Он флиртует. «Пусть только ваши прекрасные глаза и добрые желания сопровождают меня на этом поединке», – говорит он.
В некоторые моменты весь мир резко переворачивается. В пьесе это происходит, когда Розалинда говорит: «Мне хотелось бы придать вам ту маленькую силу, которой я владею».
Всего одна реплика. И его маска трескается. Обнажая то, что под ней. Розалинда видит Орландо, какой он есть. Он видит ее. Вот она, тут, вся пьеса.
Я чувствую текст, как никогда ранее, словно я отчетливо осознал, что хотел сказать Шекспир. Будто Розалинда и Орландо действительно когда-то жили, а я теперь должен поведать о них остальным. Я не в театре играю. Это глубже. Это больше, чем я сам.
– Перерыв десять минут, – кричит Линус в конце первого акта. Все идут покурить или выпить кофе. Но мне не хочется спускаться со сцены.
– Уиллем, – подзывает меня Петра. – Подойти на секунду.
Она улыбается, что бывает крайне редко, поначалу я думаю, что от удовольствия – что же еще может означать улыбка?
Театр пустеет. Остались только мы вдвоем. Даже Линуса нет.
– Хочу сказать, что я под впечатлением, – начинает она.
Внутри я маленький мальчик, счастливый, как утром в день своего рождения, в ожидании подарков. Но внешне я пытаюсь остаться профессионалом.
– Опыта мало, а язык знаешь так хорошо. Нас еще на прослушивании поразило, с какой легкостью ты говоришь, но теперь… – Она снова улыбается, но лишь сейчас я замечаю, что больше это похоже на оскал. – И расстановку знаешь превосходно. Линус говорит, что ты даже кое-что из хореографии боя усвоил.
– Я наблюдал, – отвечаю я, – внимательно.
– Отлично. Так и надо, – и опять эта же улыбка. И только теперь у меня зарождается сомнение в том, что она символизирует хоть какую-то радость. – Сегодня я говорила с Йеруном, – продолжает Петра.
Я молчу, но внутри становится нехорошо. После всего этого сейчас войдет он на гипсе.
– Йерун ужасно переживает из-за случившегося, особенно ему неловко, что он всех подвел.
– Его вины здесь нет. Это был несчастный случай, – говорю я.
– Да. Конечно. Несчастный случай. Йерун очень хочет отыграть последние две недели сезона, и мы сделаем все, чтобы под него подстроиться, таковы правила существования труппы. Ты понимаешь?
Я киваю, хотя на самом деле не представляю, к чему Петра клонит.
– Я понимаю, что ты пытался показать своим Орландо.
«Своим Орландо». Судя по ее тону, у меня зарождается опасение, что моим он пробудет недолго.
– Но в задачу дублера не входит собственная интерпретация персонажа, – продолжает она. – Надо играть так, как актер, которого ты заменяешь. То есть, по сути, тебе играть не самого Орландо, а Йеруна, играющего Орландо.
Мне хочется сказать: «Но ведь его Орландо вообще неправильный». Он надменный мужлан, характер совершенно не раскрыт; к тому же он делает вид, что неуязвим, Розалинда бы такого не полюбила, а если Розалинда не полюбит, какой интерес зрителю? Мне хочется сказать: «Позвольте мне. В этот раз я сыграю все как надо».
Но я ничего не говорю. Петра пристально смотрит на меня. Потом, наконец, спрашивает:
– Как думаешь, справишься?
Она снова улыбается. Какой я глупец, и все остальные тоже, что верил ее улыбке.
– Мы все еще можем отменить выступления, намеченные на эти выходные, – говорит Петра мягко, но угроза очевидна. – С нашей звездой произошел несчастный случай. Никто нас винить не будет.
Что-то дали, что-то отобрали. Это всегда обязательно?
Актеры потихоньку подтягиваются, перерыв закончен, все готовы работать, готовы сыграть эту пьесу. Увидев, что мы с Петрой разговариваем, все стихают.
– Мы друг друга поняли? – спрашивает она тепло, чуть не поет.
Я снова смотрю на остальных. Потом на Петру. Потом киваю. Поняли.
