Эпизод пятый
Через пять минут я уже сидел в машине. Старушка BMW неслась в сторону Лос-Анджелеса, выдавая космические семьдесят пять миль в час (ее максимальная скорость). Для нее это было убийственно — все равно что заставлять больного с эмфиземой пробежать стометровку, — но мне было плевать. Я должен был немедленно увидеть Марту, прежде чем Флек сделает с этой записью то, что он собирается сделать.
Марта попросила меня встретиться с ней в кафе в Санта-Монике. Я приехал туда в начале одиннадцатого. Она уже сидела за столиком, лицом к пляжу. Солнце шпарило вовсю; с океана дул легкий бриз, снижая утреннюю жару.
— Привет, — сказала она, когда я подошел. На ней были темные очки, так что я не мог понять, насколько сильно она волнуется. Но в глаза сразу бросалась ее невозмутимость, которую я списал на шок.
— Марта… — Я подошел и обнял ее. Но она осталась безучастной, только подставила мне щеку для поцелуя. Этот жест меня озадачил.
— Полегче, — сказала она, мягко кладя руку мне на грудь и подталкивая к стулу напротив. — Никогда не знаешь, кто за тобой следит.
— Конечно, конечно, — сказал я, сел и под столом положил руку ей на колено. — Но послушай… я всю дорогу сюда думал. И теперь я знаю, что нам надо делать. Мы должны вместе пойти к твоему мужу, сказать ему, что любим друг друга, и попросить его не вмешиваться в нашу…
— Дэвид, — сказала она, резко перебивая меня, — прежде чем мы что-то сделаем, ты должен ответить на один очень важный вопрос.
— Говори.
— Какой кофе ты будешь пить — черный, капучино или латте?
Я взглянул на нее и заметил стоящую у столика официантку, которая неумело старалась скрыть свое любопытство. Она наверняка слышала все, что я только что сказал.
— Двойной черный, — попросил я.
Когда официантка отошла, я взял руку Марты и поцеловал.
— Это были очень длинные четыре дня, — сказал я.
— В самом деле?
— И я выразить не могу, как благодарен тебе за подарок.
— Надеюсь, ты им воспользуешься.
— Обязательно, обязательно.
— Ты умеешь хорошо писать.
— Мне нужно тебе кое-что сказать…
— Слушаю тебя внимательно.
— С того момента, как я проснулся в том номере, ты не покидала моих мыслей.
Марта спокойно отняла у меня свою руку. И спросила:
— Ты всегда так говоришь, впервые переспав с кем-то?
— Прости. Я знаю, что сейчас похож на влюбленного подростка.
— Это очень мило.
— Но я так чувствую.
— Дэвид, у нас есть более серьезное дело, которое надо обсудить.
— Ты права, ты права. Дело в том, что я с ужасом представляю себе, что он может сделать с этой записью.
— Ну, это зависит от того, как он на это прореагирует.
— Что ты этим хочешь сказать? — Внезапно я смешался.
— Я хочу сказать, что он к этой записи не имеет никакого отношения.
— Но это же абсурд… Если не он нас подставил, тогда кто?
— Я.
Я присмотрелся к ней, стараясь понять, шутит она или нет. Но ее лицо ничего не выражало.
— Не понимаю…
— Все просто, Дэвид. Когда Филипп отказался признать, что это он виновник всех твоих бед, я поняла, что без решительных мер не обойтись. И я подумала: если у меня не получается записать его, то я могу записать нас. Администрация отеля охотно пошла мне навстречу, особенно после того, как я дала им денег. Я попросила одного знакомого парня из Лос-Анджелеса все установить.
— Он был там, когда мы…
— Ты всерьез думаешь, что мне хотелось, чтобы кто-нибудь видел нас в постели? Помнишь, я выходила в туалетную комнату перед тем, как мы покинули ресторан? На самом деле я была в номере и включила камеру, которая была спрятана в одном из стенных шкафов. Ну а потом… Потом наступило время для шоу. На следующее утро, пока ты еще спал, я вытащила диск из камеры и ушла. Через два дня я снова объявилась в Чикаго и заставила Филиппа посмотреть первые несколько минут.
— И как он прореагировал?
— Типично для него: он ничего не сказал. Просто таращился на экран. Но меня не обманешь. Хотя Филипп никогда открыто не показывал этого, он безумно ревнив. Еще я знаю, что в этой жизни он больше всего боится, что о нем станут говорить, что его разоблачат. Именно по этой причине я и решила действовать именно так. Я знала, что каждая секунда просмотра вызывает панику в его затуманенных мозгах. Но дабы убедиться, что он все понял, я сказала ему, что копия находится у моего юриста в Нью-Йорке. И если он не вернет тебе доброе имя в ближайшие семь дней, мой юрист разошлет запись в «Пост», «Ньюз», «Инсайд Эдишн» и все остальные газетенки, специализирующиеся на скандалах. Время пошло. На настоящий момент у него осталось только шесть дней…
— Но вдруг он решит, что ты блефуешь… вдруг это появится в прессе…
— Тогда мы с тобой будем в новостях на первых полосах. Но мне плевать. Если он пойдет на такую крайность, я дам откровенное интервью Опре Уинфри или Диане Сойер, в котором расскажу о радостях жизни с человеком, у которого куча денег, но чувств меньше, чем у картонной чашки. Так или иначе, главное сейчас, чтобы он исправил то, что сотворил с тобой. Что касается меня, то я приняла твердое решение: я от него ухожу.
— Правда? — сказал я, не сумев скрыть надежду в голосе.
— Так я ему сказала. И если верить моему юристу, появление материала в прессе не окажет никакого влияния на наш брачный контракт. Уйду ли я сама, бросит ли он меня — результат один: я получаю сто двадцать миллионов.
— Да…
— С точки зрения мистера Флека, это выгодная сделка. Если бы мы были гражданами Калифорнии, я могла бы отсудить у него половину всего имущества. Но это не значит, что я собираюсь так поступить. Ста двадцати миллионов вполне хватит и для меня, и для ребенка…
— Что такое ты только что сказала?
— Я беременна.
— О… — простонал я, будто в меня попал осколок снаряда. — Это… прекрасные новости.
— Спасибо.
— Когда ты об этом узнала?
— Три месяца назад.
Внезапно я понял, почему она тогда ограничилась только одним бокалом вина.
— А Филипп…
— Ну, — перебила она меня, — Филипп узнал об этом только вчера. Это была одна из тех маленьких бомбочек, что я приготовила для него.
— Но я думал, что вы оба…
— Да, был небольшой период, вскоре после нашей встречи на острове, когда Филипп снова стал принимать участие в моей жизни. Мне даже показалось, что он снова в меня влюбился… как и я в него. Но он снова отстранился. Поэтому, когда я поняла, что беременна, я не стала ему ничего говорить. До вчерашнего дня. И знаешь, что он сказал? Ничего! Глухое молчание.
Я снова взял ее за руку:
— Марта…
Но прежде чем я успел выговорить хоть одно слово, она меня остановила:
— Не смей говорить то, что ты думаешь…
— Но разве ты… разве ты не…
— Что? Ты хочешь спросить, люблю ли я тебя?
— Да.
— Я знаю тебя ровно три дня.
— Но можно узнать человека и за пять минут.
— Да, это так. Но сейчас я даже не хочу об этом думать.
— Но… Но я поверить не могу, что ты рискнула всем, что у тебя есть, ради меня.
— Кончай с романтикой. Этот человек отнесся к тебе как к грязи, и главным образом потому, что получил исчерпывающий отчет о нашей ночи на острове. Не имеет значения, что между нами ничего не произошло. Главное заключалось в том, что ты талантлив, а я вроде как в тебя влюбилась. Поэтому, узнав, как он расправился с твоей карьерой, я почувствовала себя виноватой. А когда он отказался слушать мои призывы к морали, я решила использовать грязные методы. Вот в этом-то все и дело. Я хочу получить по счету. Подвести баланс. Исправить принесенный вред. Или любое другое клише, которое придет на ум.
— Он не может просто от меня откупиться. Мне ведь также потребуется некое профессиональное возрождение. Чтобы он сделал соответствующее заявление. И еще…
— Да?
Мне пришла в голову идея — абсурдная, фантастическая… но попробовать стоило. Особенно если мне абсолютно нечего терять.
— Я хочу, чтобы ты настояла на совместном телевизионном интервью с Филиппом и со мной. Где-нибудь на национальном канале. Наверняка люди твоего мужа могут это устроить.
— И что случится во время этого интервью?
— Это уже мое дело.
— Я посмотрю, что можно будет сделать. Если, конечно, я вообще что-то смогу.
— Ты была просто замечательной, более чем замечательной.
— Дэвид, прекрати… — Она встала: — А теперь мне пора.
Я тоже встал и поцеловал ее. На этот раз она позволила мне коснуться ее губ. Я с трудом сдержал поток романтических признаний, рвущийся из меня.
— Я позвоню, как только что-то узнаю, — спокойно сказала она, повернулась и пошла к машине.
Всю дорогу до Мередита я проигрывал этот разговор в голове, цепляясь, как влюбленный урод, за все те оптимистические мелочи, которые позволила себе Марта. Она собирается уйти от Флека. Хотя она напрямую и не призналась, что любит меня, она этого не отрицала. И она сказала, что вроде как запала на меня. Еще она знала, как я к ней отношусь, до того, как я услышал, сколько денег ей полагается при разводе. Ведь все это чего-то стоило, не так ли?
Но, будучи закоренелым фаталистом, я представил себе и худший сценарий: Флек решает не поддаваться. Запись в виде фотографий попадает в прессу. Меня еще раз обливают грязью с головы до ног. На этот раз не только как закоренелого плагиатора, но и как человека, разрушившего брак и занимающегося любовью с беременной женщиной. Марта бросит Флека, но решит остаться одна, без меня. И я окажусь в еще более глубокой заднице, чем сейчас. Когда я вернулся в Мередит, на автоответчике в книжном магазине меня ждали два срочных послания. Первое было от моего босса, который интересовался, какого черта я не открыл магазин сегодня утром; второе было от Элисон, требующее, чтобы я срочно ей позвонил. Что я и сделал.
— Ну, — сказала она, когда сняла трубку, — воистину неисповедимы пути Господни.
— В смысле?
— Ты только послушай: мне позвонил некий Митчелл ван Парксиз большой юридической фирмы в Нью-Йорке. Он объяснил, что действует от имени студии «Флек Филмз» и хочет извиниться за путаницу, которая произошла с регистрацией твоего — да, он употребил именно это местоимение! — твоего сценария. «Досадный сбой в системе этой писательской ассоциации, — сказал он, — который, разумеется, будет исправлен». На что я сказала: «О чем мы ведем разговор?» И он ответил: «Миллион долларов и двойное авторство». Я тогда возразила: «Семь месяцев назад ваш клиент, мистер Флек, предложил моему клиенту, мистеру Армитажу, гонорар в два с половиной миллиона, причем постановку не гарантировал. Разумеется, учитывая, что у общественности могут возникнут логичные вопросы относительно того, каким образом имя мистера Флека появилось на титуле…» И тогда он меня перебил и сказал: «Ладно, миллион четыреста». Но я сказала: «Не пойдет».
— Ты не…
— Конечно, сказала. Еще я ему напомнила, что с учетом интригующих обстоятельств, связанных с авторством, «Флек Филмз», безусловно, захочет решить этот вопрос раз и навсегда… чтобы не сомневаться, что эта досадная путаница останется личным делом моего клиента и мистера Флека.
— И что сказал юрист?
— Три.
— А ты?
— Продано.
Я ненадолго отложил трубку. Закрыл лицо руками. Я не испытывал триумфа. Не чувствовал себя отомщенным. Или реабилитированным. Я не знал, как должен был себя чувствовать, и… на меня накатилось лишь странное, тяжелое чувство потери. А также всепоглощающее желание обнять Марту. Ее сумасшедший план принес свои плоды. И теперь, если она захочет соединить свою жизнь с моей, мы сможем…
— Дэвид? — крикнула Элисон в трубку. — Ты куда пропал?
Я поднес трубку к уху:
— Прости. Я немного…
— Объяснений не требуется. Это были длинные месяцы.
— Да благословит тебя Господь, Элисон. Да благословит тебя Господь.
— Не смей впадать в эти религиозные штучки со мной, Армитаж. Нам предстоит проделать кучу грязной, не христианской работы по поводу совместного или единоличного авторства. Я попросила Паркса переслать мне рабочий сценарий. Завтра же он будет у тебя. А пока я пойду и куплю себе бутылку французской шипучки… Полагаю, тебе стоит сделать то же самое. Потому что я только что за один день заработала четыреста пятьдесят штук для себя.
— Поздравляю.
— Аналогично. И когда-нибудь ты мне расскажешь, как тебе удалось повернуть судьбу вспять.
— Ничего рассказывать не собираюсь. Разве что, приятно снова иметь с тобой дело.
— А мы никогда этого и не прекращали, Дэвид.
Элисон повесила трубку, и я позвонил на мобильный Марте, но попал на автоответчик. Тогда я оставил следующее послание:
— Марта, дорогая, это я. Твоя невероятная затея сработала. Пожалуйста, позвони мне. В любое время дня и ночи. Только позвони. Я тебя люблю…
Но в тот вечер она не позвонила. На следующий день тоже. Вместо нее мне позвонила Элисон с завлекательными новостями.
— Ты можешь достать экземпляр «Нью-Йорк Таймс»? — спросила она.
— Да, мы ее продаем в магазине.
— Посмотри раздел «Искусство и наука». Там опубликовано эксклюзивное интервью с нашим любимым auteur Филиппом Флеком. Ты только почитай, что он о тебе пишет. Если верить ему, ты самый преследуемый автор после Вольтера и твои надуманные преступления — не что иное, как лживые обвинения зарвавшегося журналиста. Но главный перл — и он подкрепил мое низкое мнение о человеческой натуре — это тот факт, что, по словам мистера Флека, ты был настолько запачкан грязью и к тому же брошен всей киноиндустрией, что вы оба — и ты, и Флек — решили, что в интересах фильма твое имя лучше не упоминать в титрах…
К этому времени я уже схватил газету с полки и начал читать.
— Ты слушай дальше, — сказала Элисон. — По словам Флека, сама идея снять имя автора из титров так остро напомнила ему об ужасных пятидесятых годах, когда в духе маккартизма составлялись черные списки неугодных, что он решил нарушить молчание по этому вопросу и, вопреки его общеизвестной антипатии ко всякого рода интервью, встать на защиту писателя! «Вне всякого сомнения, — сказал Флек, — Дэвид Армитаж — один из самых оригинальных авторов в американской кинематографии и на телевидении. И настоящий позор, что его карьера была разрушена типом, который из-за своего собственного профессионального провала решил выместить на нем зло. Помимо всего прочего, прекрасный сценарий Дэвида «Три старых ворчуна» напомнит Голливуду, кого они потеряли».
— Мать твою за ногу, — пробормотал я.
— Плохо, что они не взялись за ремейк «Жизни Эмиля Золя». После такого шоу Флек вполне может претендовать на главную роль. Приятно видеть, что он называет тебя по имени. Так ты расскажешь мне наконец, что же произошло на острове?
— Мои уста на замке.
— Никакой от тебя радости. Но по крайней мере, ты снова рентабелен. И поверь мне, эта статья откроет для тебя много дверей в нашем городе.
И действительно, в тот вечер мой телефон в коттедже звонил непрерывно. Мне пришлось высказаться для «Дейли Вераити», «Голливуд Репортер», «Лос-Анджелес Таймс» и «Сан-Франциско Кроникл». И как вы думаете, что я им сказал? Каков был мой официальный ответ на вдохновенную защиту моей персоны Филиппом Флеком? Разумеется, я поддержал игру.
— Каждому автору нужен такой режиссер, как Филипп Флек, который отличается щедростью духа, лояльностью и редкой верой в печатное слово, — сказал я. По сути, это было завуалированным посланием Флеку и его команде: не думайте, что вам удастся переписать сценарий.
И когда журналисты спросили меня, затаил ли я злобу на Макколла, я просто ответил:
— Я всего лишь рад, что я не его совесть.
И я, конечно, снова пытался дозвониться до Марты. И снова нарвался на автоответчик. Я оставил ей сообщение о том, что доволен статьей в «Таймс», что до сих пор надеюсь на совместное телевизионное интервью и что мне нужно поговорить с ней.
Но Марта мне не перезвонила. А я сдержался и не отправил ей письмо по электронной почте, как не поехал в Малибу и не постучал в ее дверь. Потому что я понял, ради чего все это делает Флек: кроме боязни огласки, он не хотел, чтобы жена ушла от него.
На следующий день интервью с Флеком целиком было перепечатано в «Лос-Анджелес Таймс». И в тот же день утром мне позвонил директор программы «Сегодня» на Эн-би-си и сообщил, что для меня зарезервирован билет на двухчасовой рейс до Нью-Йорка. В аэропорту Кеннеди меня будет ждать лимузин. В гостинице «Пьер» снят для меня номер на сутки. И совместное интервью мистера Флека со мной состоится в конце программы завтра утром.
Я взглянул на часы. Четверть десятого. Чтобы успеть на самолет, мне надо выезжать через час. Убедившись, что билет на мое имя действительно заказан, я позвонил Лесу домой.
— Я знаю, что предупреждаю тебя в последнюю минуту, — сказал я, — но мне позарез нужны два свободных дня.
— Ну да, я видел эту статью в «Таймс» сегодня утром. Догадываюсь, что ты у нас не задержишься, Дэвид.
— Скорее всего, так и будет.
— Ну, насчет ближайших двух дней, считай, договорились. Но ты не возражаешь, если я попрошу тебя отработать положенные две недели до ухода?
— Без проблем, Лес.
Затем я взял чемодан, в котором возил костюм, утяжелив его четырьмя сценариями и сменой белья. Мне понадобились два часа, чтобы добраться до аэропорта, и еще шесть, чтобы перелететь через континент. В своем номере в гостинице я оказался около полуночи. Но заснуть мне не удалось. Поэтому я оделся и пошел бродить по Манхэттену, пока не начало светать. Потом я вернулся в гостиницу, надел костюм и стал ждать прибытия лимузина из Эн-би-си. Он появился чуть позже семи. Еще через пятнадцать минут меня уже гримировали и пудрили в студии.
Вскоре открылась дверь, и вошел Филипп Флек в сопровождении двух крупных джентльменов в строгих черных костюмах. Флек сел в соседнее со мной кресло. Я взглянул на него и заметил большие мешки под глазами — намек на то, что не только я не спал предыдущей ночью. Флек не мог скрыть волнения. Гримерша пыталась расслабить его непрерывной болтовней, пока накладывала толстый слой грима на мясистое лицо, но он закрыл глаза и отрешился от всего.
Затем дверь открылась и вошла суперактивная женщина лет двадцати восьми — тридцати. Она сообщила нам, что ее зовут Мелисса, что она помощник режиссера и что у нас будет пять минут в эфире. Флек промолчал, когда она прочитала список возможных вопросов, которые Мэтт Лаудер, ведущий программы, может нам задать.
— Что-нибудь еще желаете знать, джентльмены? — спросила она.
Мы оба отрицательно покачали головами. Она пожелала нам удачи и вышла из гримерки. Я повернулся к Флеку и сказал:
— Хочу поблагодарить вас за похвалу в «Таймс». Я очень тронут.
Он промолчал, глядя вперед. Лицо его было напряженное. Ему явно было не по себе.
Тут неожиданно нас подняли и повели за кулисы, а оттуда на площадку, где снимались «Новости». Мэтт Лаудер был уже там, он сидел в кресле скрестив ноги. Когда мы вошли, он поднялся, чтобы пожать нам руки, но не успел сказать ничего, кроме «Здравствуйте», так как на нас налетели звукооператоры и начали прикреплять микрофоны к лацканам пиджаков, а две гримерши еще раз припудрили наши лбы.
Я положил стопку сценариев на кофейный столик, стоящий перед нами. Флек взглянул на них, но не сказал ни слова. Я присмотрелся к нему. Его лоб, несмотря на грим, покрылся каплями пота. Мне приходилось читать о его патологической ненависти к интервью, но теперь я мог воочию убедиться, какой мукой было для него сидеть перед камерами. И я еще раз осознал, что он идет на все это только потому, что отчаянно хочет удержать Марту.
— Вы в порядке, Филипп? — спросил Мэтт Лаудер у своего потеющего гостя.
— Все будет нормально.
Постановщик объявил:
— Пятнадцать секунд.
Мы все замерли в ожидании. Затем он начал обратный отсчет от пяти и показал пальцем на Лаудера, который немедленно включился:
— Снова добро пожаловать! Для тех из вас, кто любит хороший голливудский скандал, мы коснемся того, о чем последние несколько дней пишут все газеты. Только в отличие от других скандалов у этого счастливый конец. Счастливый — для Дэвида Армитажа, лауреата премии «Эмми» и автора телевизионного хита «Продать тебя». Как вы знаете, полгода назад его уволили из собственного шоу после обвинения в плагиате. Но теперь репутация Дэвида Армитажа полностью восстановлена благодаря вмешательству одного из самых известных предпринимателей Америки Филиппа Флека.
Затем он бегло перечислил, в чем именно меня обвиняли, рассказал о грязных инсинуациях Тео Макколла и более подробно — о вмешательстве мистера Флека, который восстановил мое доброе имя.
— Я знаю, Филипп, что обычно вы стараетесь избегать публичности, — сказал Мэтт Лаудер. — Тогда почему вы решили изменить этому принципу? Вам так хотелось помочь Дэвиду Армитажу?
Опустив голову и не встречаясь глазами с ведущим, Флек начал говорить нерешительным голосом:
— Ну… Дэвид Армитаж, вне сомнения, один из самых выдающихся драматургов сегодня. К тому же так вышло, что он пишет сценарий к моему следующему фильму… Так что, когда его карьера была пущена под откос мстительным репортером, человеком, который ничуть не лучше наемного убийцы, я… гм… решил, что должен вмешаться.
— И вмешательство мистера Флека оказалось для вас поворотным моментом, Дэвид… особенно после гонений, которые привели к изгнанию из Голливуда…
Я широко улыбнулся и сказал:
— Вы абсолютно правы, Мэтт. Своим профессиональным возрождением я обязан этому человеку, который сидит слева от меня, моему дорогому другу Филиппу Флеку. И я хочу доказать вам, каким он был для меня замечательным другом…
Я протянул руку, взял один из четырех сценариев, лежащих на столике, и открыл его на первой странице.
— Когда моя репутация была разорвана в клочья, когда никто не хотел брать меня на работу, знаете, что сделал Филипп? Он заслонил меня собой, поставив свое имя на четырех моих сценариях, потому что, знал, что если на них будет стоять мое имя, ни одна студия к ним не прикоснется. Вот видите, это один из тех четырех сценариев — «Три старых ворчуна», — но, как вы можете заметить, Мэтт, автором на нем значится Филипп Флек.
Камера показала титульную страницу крупным планом. Лаудер одновременно спросил у Флека:
— Выходит, вы действовали в качестве подставного лица за Дэвида Армитажа, Филипп?
Взгляд Филиппа в первый раз встретился с моим, и в нем я прочитал леденящую ненависть. Он знал, что попался и что ему не остается ничего другого, кроме как подыграть мне. Поэтому, когда камера наехала на него, он неохотно выдавил:
— Ну да, Дэвид прав. Его имя настолько извозили в грязи, что для большинства голливудских студий он стал неприкасаемым. И верно, я хотел, чтобы фильмы, которые я собираюсь сделать по его сценариям, распространялись крупными кинокомпаниями. И у меня не было выбора, пришлось поставить на сценариях свое имя… разумеется, с согласия Дэвида.
— Выходит, что кроме «Трех старых ворчунов», — уточнил Мэтт Лаудер, — которые запускаются в производство в следующем месяце, с Питером Фондой, Денисом Хоппером и Джеком Николсоном, вы планируете снять фильмы и по другим сценариям Дэвида Армитажа?
Филипп выглядел так, будто ему до смерти хотелось залезть под кресло. Но он сказал:
— Были такие планы, Мэтт.
На этом месте я счел нужным вставить:
— И знаете, Мэтт, хотя я уверен, что Филиппа смутит то, что я собираюсь сейчас сказать, потому что он относится к той категории людей, которые не любят, когда их превозносят за щедрость, я должен признаться, что, когда я сидел без работы, он не только купил все четыре сценария, но и настоял на том, чтобы заплатить за каждый по три миллиона.
Казалось, Мэтта Лаудера ошарашила эта сумма.
— Это так, мистер Флек?
Флек пожевал губами, как будто собирался возразить, но затем неохотно кивнул.
— Вот это я называю настоящим проявлением профессионального доверия! — сказал Мэтт Лаудер.
— Вы совершенно правы, — расплылся я в улыбке. — Но что примечательно, Филипп настоял, что деньги будут уплачены вне зависимости от того, будут ли экранизированы эти сценарии или нет. То есть в любом случае я законно получаю двенадцать миллионов долларов. Я настаивал, что он слишком щедр. Но он так страстно хотел мне помочь и, главное, вернуть мне веру в себя, что я не мог не согласиться. Нельзя, конечно, сказать, что меня пришлось долго уговаривать, — скромно добавил я в конце.
Последнее замечание вызвало смех у Мэтта Лаудера. Затем он повернулся к Флеку и произнес:
— Похоже, вы реализовавшаяся мечта драматурга, мистер Флек.
Флек снова уставился на меня:
— Дэвид стоит каждого цента.
Я не отвел взгляда:
— Спасибо, Филипп.
Через тридцать секунд интервью закончилось. Флек мгновенно ушел. Я пожал руку Мэтта Лаудера. Меня вновь провели в гримерку. Там я оставил свой мобильный. Я едва протянул руку, чтобы забрать его, как он зазвонил.
— Ты психованный, опасный сукин сын, — сказала Элисон явно нетрезвым голосом. — Мне никогда не приходилось видеть такой виртуозной авантюры.
— Рад, что ты одобряешь.
— Одобряю? Ты только что заработал мне полтора миллиона баксов. Разумеется, я одобряю, мать твою. Прими поздравления.
— И тебя поздравляю. Ты действительно стоишь этих пятнадцати процентов.
Элисон рассмеялась хриплым, прокуренным смехом:
— Давай двигай свою задницу сюда. Потому что телефон сейчас начнет разрываться, спрос на тебя резко повысится.
— Меня это устраивает. Но я не располагаю собой ближайшие две недели.
— Это почему?
— Я должен отработать свое увольнение из магазина.
— Дэвид, кончай пороть чушь.
— Слушай, я этому человеку пообещал…
Внезапно открылась дверь, и вошел Филипп.
— Прости, я должен идти, Элисон, — сказал я. — Позвоню позже. — И положил трубку.
Флек сел в кресло рядом с моим. К нему подошла гримерша с банкой крема в руке, но Флек остановил ее:
— Вы не могли бы нас ненадолго оставить?
Она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Теперь мы остались одни. Некоторое время Флек молчал. Затем произнес:
— Ты же знаешь, я никогда не поставлю фильмов по этим твоим сценариям, Армитаж. Никогда.
— Это твое право.
— Я даже прикрою «Трех ворчунов».
— И это твое право… хотя мистер Фонда, мистер Хоппер и мистер Николсон могут всерьез обидеться.
— Если они получат свои деньги, им плевать. Это ведь кинобизнес, как ни крути. Никто ни о чем не волнуется, если условия контракта соблюдены, а чек попадает в банк. Так что не бойся, свои двенадцать миллионов ты тоже получишь, для меня это карманные деньги. А потом я действительно волен поступить, как захочу.
— Мне плевать, заплатишь ты или нет.
— Нет, Армитаж, совсем не плевать. Потому что благодаря этим миллионам ты снова станешь любимцем Голливуда. Так что тебе есть за что меня благодарить. Кстати, ты тоже поднял мой рейтинг в глазах публики. Благодаря тебе я стал великим гуманистом… не говоря уже о том, что теперь я — лучший друг писателей. Иными словами, мы с тобой оба выиграли.
— Скажи, ты и в самом деле стремишься все держать под контролем?
— Я не очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду…
— Прекрасно понимаешь. Потому что это твоя идея — разрушить все в моей жизни, уничтожить…
Он перебил меня:
— Я — что?
— Ты решил срежиссировать мое падение…
— Да ну? — спросил он. Казалось, что мои слова позабавили. — Ты так думаешь?
— Я это знаю.
— Что же, лестно. Но позволь спросить тебя вот о чем, Армитаж. Разве я велел тебе бросить жену и ребенка? Разве я силой привез тебя на мой остров? Или я приставил к твоей голове пистолет, чтобы заставить тебя продать сценарий… хотя тебе сразу не понравились мои идеи насчет него? И когда этот придурок Макколл ткнул тебя носом в несколько строчек, нечаянно позаимствованных из старых пьес, разве это я посоветовал тебе напасть на него?
— Дело не в этом. Ты запустил весь этот маховик, ты начал мою травлю…
— Нет, Армитаж… ты все сделал сам. Ты сбежал с мисс Бирмингем. Ты воспользовался моим гостеприимством. Ты был готов принять два с половиной миллиона, которые я предложил тебе за фильм. Ты сам полез бить морду этому мерзкому репортеру. И еще ты влюбился в мою жену. Я в этом не участвовал, Армитаж. Ты сам принимал решения. Я не играл с тобой ни в какие игры. Ты стал жертвой своего собственного выбора. Жизнь, она такая штука. Мы делаем выбор, и вследствие этого выбора меняются обстоятельства. Кажется, это называется причинно-следственной связью, хотя я не силен в философии. Когда в результате неправильного выбора случаются дурные вещи, мы предпочитаем обвинять в этом внешние силы, злобную волю других людей. Но в конечном счете нам некого винить, кроме себя.
— Твоя аморальность, Флек, не может не восхищать. От нее дух захватывает.
— Точно так же я восхищаюсь твоим нежеланием признать правду.
— Которая состоит в чем?
— Ты сам себя подставил, Армитаж. Ты попал в…
— …расставленную тобой ловушку?
— …в ловушку, которую ты поставил сам. Но ты ничем не отличаешься от других людей. Потому что мы все постоянно ставим себе ловушки. Полагаю, причиной этому — сомнение. Потому что больше всего в этой жизни мы сомневаемся в самих себе.
— Что ты понимаешь в сомнении?
— Наверное, ты удивишься. С деньгами сомнение не исчезает. И чаще, наоборот, усиливается… — Он встал. — Теперь я должен…
Я перебил его:
— Я люблю твою жену.
— Поздравляю. Я тоже ее люблю.
Затем он повернулся и пошел к двери. Открыв ее, он повернулся и сказал:
— Увидимся в кино, Дэвид.
И ушел.
По дороге в аэропорт я отправил две эсэмэски на сотовый Марты, умоляя ее позвонить мне. Когда через семь часов я прибыл в Лос-Анджелес, на моем сотовом скопились десятки посланий от тех, кто когда-то входил в число моих коллег и друзей. Все поздравляли меня с выступлением по телевизору. Но единственного послания — того, которого я так ждал, от нее, — не было.
Я взял машину и поехал на побережье. На следующее утро я открыл «Лос-Анджелес Таймс» и обнаружил в разделе, посвященном искусству, пространную статью под заголовком «Тео Макколл и искусство мести по-журналистски». Материал для статьи подбирался очень тщательно, использовались самые надежные источники. В конечном счете сомнительные методы Макколла были разоблачены, равно как и его пристрастие к очернению людей и разрушению карьер.
Журналистам удалось раскопать подробности из личной жизни своего коллеги. Например, Макколл всем рассказывал, что окончил престижный Колледж Троицы в Дублине, хотя на самом деле еле-еле доучился в средней школе. Как выяснилось, он бросил двух женщин, после того как они забеременели, и затем отказался платить алименты. Имелись также данные о том, что его прогнали из Эн-би-си за профнепригодность — он действительно не мог написать ни одного стоящего сценария. Примерно за год до появления на экранах сериала «Продать тебя» он выдвигал идею ситкома, которая никуда не привела. «Неудивительно, что он затаил злобу на Дэвида Армитажа и его крайне популярное шоу», — писала газета.
Через день после появления этой статьи Макколл исчез. «Голливуд Леджит» объявила, что его колонка выходить больше не будет. И хотя охочие до сенсаций газетчики пытались отыскать его, чтобы узнать реакцию на статью в «Таймс», им это не удалось.
— Ходят слухи, — сказала Элисон по телефону, — что этот тип убрался назад, в Англию. Во всяком случае, так говорит мой частный детектив. Знаешь, что еще он сказал? По банковским документам Макколла видно, что он получил от «Любич Холдингс» целый миллион. И ты легко можешь догадаться, какую сделку заключил с ним Флек: Макколл берет всю вину на себя, его репутация летит в помойку, он нигде больше не показывается — и за это получает неплохие, согласись, деньги.
— Как только твой парень все это узнает?
— Я не спрашиваю. И он уже не мой парень. С сегодняшнего дня он на меня не работает. Потому что дело закрыто. Да, кстати, сегодня со студии «Флек Филмз» прибыли контракты на все четыре сценария. На двенадцать миллионов. И… хочешь — ставь, хочешь — нет.
— Сам он по ним снимать не будет.
— За исключением «Трех старых ворчунов».
— Но он остановил проект…
— Дэвид, он сказал это сразу после того, как ты потоптался по нему в ходе интервью. Полагаю, жена уговорила его передумать.
— Ты хочешь сказать…
— Сегодня в «Дейли Вераити» я прочитала статью, в которой говорится, что съемки «Старых ворчунов» начнутся через шесть недель и что ставить фильм будет Марта Флек. Похоже, она твоя страстная поклонница.
— Я ничего об этом не знаю.
— Эй, кому какое дело, нравишься ты дамочке или нет? Они снимают фильм. Это хорошие новости.
На этом хорошие новости не закончились. Через неделю мне позвонил Брэд Брюс.
— Надеюсь, ты не откажешься поговорить со мной, — сказал он.
— Я ни в чем тебя не виню, Брэд.
— Ты куда добрее, чем был бы я сам в подобных обстоятельствах. Но спасибо. Как дела, Дэвид?
— В сравнении с последними шестью месяцами слегка получше.
— И ты все еще на побережье, в том местечке, где, по словам Элисон, жил в последнее время?
— Угу. Отрабатываю две недели в связи с увольнением по собственному желанию из местного книжного магазина.
— Ты работал в книжном магазине?
— Да, есть-то надо.
— Понятно, Но сейчас ты получил двенадцать миллионов от Фила Флека…
— Я должен отработать в магазине еще пять дней.
— Ладно, ладно. Очень похвально, но… ты в Лос-Анджелес собираешься возвращаться?
— Это ведь там деньги, верно?
Он засмеялся.
— Как там новые серии? — спросил я.
— Ну… именно по этому поводу я тебе и звоню. Общим редактором по сценариям у нас сейчас Дик Лятуше. И мы уже подготовили следующие шесть серий. Но, должен признаться, сильные мира сего не высказывают удовлетворения. В эпизодах не хватает остроты, резкости, остроумия, которые ты вносил в текст.
Я промолчал.
— Вот мы и подумали…
Через неделю я подписал контракт со студией. Я должен был написать сценарии к четырем из восьми предполагаемых серий. Также я был восстановлен в должности руководителя сценарной группы. Но прежде всего я должен был улучшить первые шесть серий к новому сезону. Про долг, который якобы числился за мной, было немедленно забыто. Мне вернули все — вплоть до офиса, места на парковке и медицинской страховки. О репутации я уже не говорю. Потому что, как только стало известно про возобновление связей с телевидением (контракт стоил два миллиона), всем снова захотелось ко мне в друзья.
Элисон сказала мне, что ей позвонили из «Уорнер Бразерс» — они собираются снова запустить в производство «Кражу со взломом».
— Пожалуйста, скажите мистеру Армитажу, чтобы он забыл о такой мелочи, как пробная фраза в начале сценария, — с подобострастным придыханием передразнила она разговаривавшего с ней продюсера.
Звонили также старые деловые знакомые. Кое-кто пригласил меня на обед, и я обещал подумать. Утруждать себя размышлениями на тему «Где же вы были, когда я в вас нуждался?» не в духе Голливуда. Потому что здесь все по-другому. Или ты нужен, или про тебя забывают. Или ты наверху, или внизу. Или на тебя есть спрос, или нет. В этом смысле Голливуд наглядно демонстрирует дарвиновскую теорию: выживает сильнейший. Если в других городах этот безжалостный принцип маскируется под вежливым политесом, здесь действует самый примитивный закон: мы в тебе заинтересованы, пока ты для нас что-то делаешь. И мне даже нравится беспощадная практичность такой точки зрения. По крайней мере, ты четко понимаешь, с чем и с кем ты имеешь дело. И ты знаешь правила игры.
Вскоре я перебрался в город. Надо было подыскивать себе новое жилье, и в этом вопросе я прежде всего руководствовался чувством осторожности. Никаких скоропалительных решений. Никаких блестящих игрушек. Никакой веры во всемогущество успеха. Поэтому вместо модной квартиры на верхнем этаже я снял миленький домик в Санта-Монике. Три тысячи долларов в месяц. Две спальни — уютные и просторные. Вполне мне по карману.
Что касается машины, я решил оставить свою старую, видавшую виды BMW. Когда я приехал на работу, впервые после долгого перерыва, получилось так, что у парковки мы появились одновременно с Брэдом Брюсом. Он вышел из своего кабриолета «мерседес SR» и с изумлением оглядел мой драндулет.
— Дай догадаюсь, — сказал он. — Это такая ретромашина студенческих времен, и в бардачке у тебя куча пленок Кросби, Стилла и Нэша.
— Знаешь, она исправно возила меня в Мередите. Вот я и подумал, что и здесь она вполне сможет делать то же самое.
Брэд многозначительно улыбнулся, как будто хотел сказать: «Ладно, походи в отрепье, потешься какое-то время, но очень скоро тебе это надоест. Потому что этого от тебя ждут».
Я знал, что он прав. Рано или поздно я избавлюсь от старушенции. Но только если однажды утром она откажется заводиться.
— Ты готов к торжественному возвращению? — спросил меня Брэд.
— Да, конечно, — сказал я.
Но когда я вошел в наш общий офис и все присутствующие встали и зааплодировали, я почувствовал, как защипало в глазах. Потом я сделал то, чего от меня ожидали, — произнес речь:
— Надо, чтобы меня почаще увольняли. Спасибо вам за такую необыкновенно приятную встречу. Знаете, никому из вас не место в этом бизнесе. Вы все слишком порядочные люди.
Затем я удалился к себе. Мой письменный стол все еще стоял на месте. Равно как и мое кресло от Германа Миллера. Я выдвинул его и уселся, отрегулировал высоту, откинулся на спинку. И подумал: я и не рассчитывал увидеть все это снова.
Через минуту в дверь постучала моя старая помощница Дженнифер.
— Ну что же, привет, — вежливо сказал я.
— Можно войти? — неуверенно спросила она.
— Ты ведь здесь работаешь. Почему ты не можешь войти?
— Дэвид… мистер Армитаж…
— Давай остановимся на Дэвид. И я рад, что они все-таки не вышвырнули тебя.
— Мне удалось остаться в последнюю минуту, потому что уволилась одна из ассистенток. Но, Дэвид, ты когда-нибудь простишь меня за то, как я…
— Это было тогда, то есть вчера. А сейчас у нас сегодня. И я бы не отказался от двойного кофе.
Все, как было раньше. В списке позвонивших особо выделялись двое: Салли Бирмингем и Бобби Барра. Салли звонила один раз в конце предыдущей недели. Бобби звонил по два раза в день последние четыре дня. По словам Дженнифер, он просто умолял ее дать ему мой домашний телефон.
«Скажите ему, что у меня хорошие новости», — прочитала она записанную в блокноте фразу.
Почему-то мне показалось, что за всем этим стоит Флек. И я целую неделю отказывался отвечать на звонки своего бывшего приятеля, чтобы показать, что меня не так легко завоевать.
Но конце концов я капитулировал.
— Ладно, — кивнул я Дженнифер, когда она сообщила, что Бобби звонит уже третий раз за последний день, — соедини его со мной.
Не успел я поздороваться, как Бобби понесло:
— Умеешь же ты заставить человека помучиться!
— Кто бы говорил.
— Слушай, ты же, как последний поц, пошел вразнос…
— А разве не ты сказал мне, что никогда больше не захочешь иметь со мной дело? Почему бы нам с тобой не послать друг друга к чертям собачьим и не покончить на этом?
— Нет, вы только послушайте, какой крутой! Снова на вершине и снова относится к маленьким людям как к какашкам.
— Ничего подобного, Бобби. Несмотря на то, что ты прилипчивый двуличный коротышка и кусок дерьма.
— Ну вот, а я-то собирался сообщить тебе хорошие новости.
— Я не оставлял у тебя никаких денег, Бобби. Когда я закрыл счет…
— Ты забыл про десять тысяч долларов.
— Не пори чушь.
— Дэвид, скажу еще раз: ты забыл про десять тысяч долларов. Теперь дошло?
— Угу. И что случилось с этими забытыми, как ты говоришь, штуками?
— Я купил тебе немного акций в венесуэльском ситкоме, и, надо же, их стоимость выросла в пятьдесят раз…
— Зачем ты мне рассказываешь эту абсурдную историю?
— Никакую не абсурдную. Теперь у тебя на счету в компании «Барра и партнеры» пятьсот тысяч долларов. Я уже собрался отдать распоряжение, чтобы мои люди сегодня же отправили тебе и твоему финансовому менеджеру официальный отчет.
— И ты ждешь, что я в это поверю?
— Эти гребаные деньги на твоем счету, Дэвид.
— В это я верю. Но вранье про венесуэльские акции? Неужели ты не мог придумать что-нибудь получше?
Пауза. Затем:
— Разве важно, как деньги попали на твой счет?
— Я только хочу, чтобы ты признался…
— В чем?
— Что он велел тебе меня подставить.
— Кто такой он?
— Ты точно знаешь, кого я имею в виду.
— Я не веду разговоры о других клиентах.
— Он не клиент. Он — Господь Бог…
— Иногда и бог бывает добрым. Так что кончай богохульствовать… особенно если речь идет о боге, который платит тебе двенадцать миллионов долларов за четыре старых сценария. Признайся, они валялись у тебя в шкафу среди грязных носков. А пока суть да дело, поблагодари меня за то, что мне удалось сделать тебя богаче на двести пятьдесят тысяч долларов. Учти, когда все рухнуло, ты остался без гроша.
Я вздохнул:
— Ну что я могу сказать? Ты гений, Бобби.
— Я приму это за комплемент. И что ты прикажешь мне делать с этим баблом?
— Ты спрашиваешь, хочу ли я, чтобы ты их инвестировал от моего имени?
— Вот именно.
— А почему ты решил, что я хочу оставить тебя моим брокером?
— Потому что ты знаешь, что я всегда зарабатывал для тебя неплохие деньги.
Я немного подумал.
— Знаешь, после выплат Элисон и расчетов с налоговой у меня останутся миллионов шесть, с которыми можно поиграть.
— Я тоже умею считать.
— Допустим, я бы хотел взять эти шесть миллионов плюс те пятьсот тысяч, которые ты для меня заработал, и вложить все это в трастовый фонд…
— Мы определенно занимаемся такими фондами. Конечно, это не самый эротичный тип инвестирования…
— Но деньги из такого фонда нельзя перевести, допустим, в индонезийские акции?
Теперь настала его очередь глубоко вздохнуть. Но он все же сказал:
— Если ты имеешь в виду надежные акции с железобетонной стабильностью, то это делается легко.
— Именно это мне подойдет. Ультранадежные. Железобетонные. И они будут принадлежать Кейтлин Армитаж.
— Мило, — сказал Бобби. — Одобряю.
— Ну, благодарю покорно. И кстати, поблагодари за меня Флека.
— Я этого не слышал.
— Только не говори мне, что ты глохнешь.
— Разве ты заметил? Да, мы все разваливаемся на части. Наверное, это и называется жизнь. Именно поэтому, друг мой, лучше всегда смотреть на ситуацию с юмором, особенно когда все идет наперекосяк.
— О, да ты еще и философ. Как же я по тебе скучал, Бобби.
— Взаимно, Дэвид… Пообедаем на следующей неделе?
— Думаю, избежать этого не удастся.
Однако звонков Салли я старательно избегал. Хотя она не была такой настырной, как Бобби, но ее имя регулярно появлялось в списке входящих. Через три недели после моего возвращения на работу я получил письмо, написанное на фирменной бумаге «Фокс»:
«Дорогой Дэвид!
Я всего лишь хочу сказать, как я рада твоему возвращению в бизнес после этой грязной кампании, затеянной Тео Макколлом. Ты же один из самых талантливых сценаристов, и то, что произошло с тобой, может вызвать только возмущение. От имени всех на нашей студии поздравляю тебя с победой над противником. Иногда и хорошие парни выигрывают.
Также я хотела сообщить тебе, что «Фокс Телевижн» кране заинтересована в развитии идеи комического сериала «Давай обсудим», о котором мы с тобой говорили в прежние времена. Если позволит твое расписание, было бы приятно встретиться за ланчем и все обсудить.
Надеюсь на быстрый ответ.
С наилучшими пожеланиями, Салли.
P. S. В телевизионной программе «Сегодня» ты был просто великолепен!»
Я не знал, хотела ли Салли таким образом извиниться. Или это был тонко завуалированный намек на возможность продолжения отношений (еще бы, ведь я был снова кредитоспособен!). А может, она изображает из себя ретивого телевизионного работника, разыскивающего так называемые таланты. Но мне не интересно было выяснять это. Я не хотел быть ни грубым, ни торжествующим, да и особого повода для торжества не было. Поэтому я сел и на официальной бумаге нашей студии написал следующую деловую записку:
«Дорогая Салли!
Благодарю за письмо. К сожалению, я вплотную занят работой над новыми сериями «Продать тебя», так что не сумею выкроить время для ланча. И уже взятые мною обязательства по написанию сценариев настолько обременительны, что я не заинтересован ни в какой работе совместно с тобой в обозримом будущем.
Искренне твой…»
И я расписался своим полным именем.
В конце этой же недели я получил прекрасные новости от Уолтера Дикерсона, который после нескольких месяцев тяжелых переговоров наконец добился того, о чем я просил.
— Ну вот, — сказал он, позвонив мне в офис. — Вам снова разрешено видеться с дочерью.
— Люси согласилась?!
— Да, она наконец решила, что Кейтлин должна видеться со своим отцом. Мне жаль, что на это ушло чертовски много времени. И вы не только можете видеть дочь регулярно, ваша бывшая жена не настаивала, чтобы это происходило под ее присмотром… что часто случается в схожих ситуациях, где отцу временно было отказано в доступе к ребенку.
— Ее адвокат объяснил, с чего это она вдруг передумала?
— Давайте скажем так: я уверен, что сама Кейтлин сыграла в этом большую роль.
Но была еще одна причина, о которой я узнал, когда полетел на север на свидание с дочерью — в первый раз за последние восемь месяцев!
Я взял напрокат машину и доехал из аэропорта до дома Люси. Через мгновение после моего звонка дверь распахнулась, и Кейтлин повисла у меня на шее. Я очень долго прижимал ее к себе. Затем она подтолкнула меня локтем и спросила:
— Подарок привез?
Я рассмеялся замечательной дерзости этого вопроса и невероятной душевной гибкости своей дочери. Мы не виделись восемь мучительных месяцев, и вот мы снова вместе. Что касается Кейт, ничего не изменилось.
— Подарок в машине. Получишь позже.
— В гостинице?
— Да, в гостинице.
— В той же, где мы жили в последний раз, — близко к небу?
— Нет, в другой гостинице, Кейтлин.
— Ты своему другу больше не нравишься?
Я с изумлением смотрел на нее. Она помнила все. Каждую деталь всех выходных, которые мы проводили вместе.
— Это очень длинная история, Кейтлин.
— Ты мне ее расскажешь?
Но прежде чем я сообразил, как ответить на этот вопрос, раздался голос Люси:
— Привет, Дэвид.
— Привет, — ответил я, все еще держа Кейтлин за руку.
Последовала неловкая пауза. Как можно обмениваться любезностями после всей той ненависти, после всех тех бессмысленных мучений, в бездну которых ввергла меня Люси?
Но я решил, что стоит сделать попытку, и сказал:
— Ты хорошо выглядишь.
— Ты тоже.
Снова неловкая пауза.
Из дома вышел мужчина и остановился за спиной моей бывшей жены. Высокий, немного за сорок, консервативно одетый, как все протестанты в Америке по выходным: синяя рубашка на пуговицах, шерстяной свитер, брюки цвета хаки, тяжелые ботинки. Он обнял Люси за плечи. Я постарался не поморщиться.
— Дэвид, это мой друг, Питер Харрингтон.
— Приятно с вами познакомиться, Дэвид, — сказал он, протягивая руку.
Я пожал ее, подумав: по крайней мере, он не сказал «я так много о вас слышал».
— Взаимно, — кивнул я.
— Папа, может, поедем? — спросила Кейтлин.
— Конечно! — Я повернулся к Люси: — Значит, в шесть часов вечера в воскресенье.
Она кивнула, и мы уехали.
По дороге в Сан-Франциско Кейтлин сказала:
— Мама собирается пожениться на Питере.
— Вот как, — отозвался я. — А ты что думаешь по этому поводу?
— Я хочу быть подружкой невесты.
— Полагаю, это возможно. Ты знаешь, чем занимается Питер?
— Он командует в церкви.
— Правда? — слегка встревожился я. — В какой церкви?
— Милой такой.
— А названия ты не помнишь?
— Уни… уни…
— Может быть, унитарной?
— Да, верно. Унитарной. Смешное слово.
Что ж, это цивилизованная церковь, а то ведь всякое бывает.
— Питер очень милый, — добавила Кейтлин.
— Я рад.
— И он сказал маме, что тебе нужно разрешить снова видеться со мной.
— Откуда ты это знаешь?
— Потому что я играла в соседней комнате, когда он это сказал. Тебе мама запрещала со мной видеться?
Я посмотрел на огни залива:
— Нет.
— Это правда?
Кейтлин, тебе не нужно знать правду.
— Да, солнышко. Это чистая правда. Я был в отъезде, работал.
— Но ты больше никогда не будешь уезжать так надолго?
— Не буду. Никогда.
Она протянула тонкую ручку:
— Заметано?
Я усмехнулся:
— С каких это пор ты начала выражаться, как в Голливуде?
Она проигнорировала мою шутку и руки не опустила:
— Заметано, папа?
Я взял ее ручонку и пожал ее:
— Заметано.
Выходные пролетели в блаженном тумане. В шесть часов вечера в воскресенье мы снова стояли у дома Люси. Когда дверь открылась, Кейтлин кинулась, чтобы обнять мать, затем подскочила ко мне, чмокнула в щеку и сказала:
— Увидимся через две недели, пап.
Затем она скрылась в доме, прижимая к себе целый выводок Барби и другие бесполезные вещицы, которые я накупил ей за выходные. Мы с Люси неожиданно остались наедине на пороге и неловко молчали.
— Ну как, хорошо провели время? — спросила Люси.
— Замечательно.
— Я рада.
Молчание.
— Ну, тогда… — сказал я, пятясь.
— Ладно, тогда пока.
— Увидимся через две недели.
— Хорошо.
Я кивнул и повернулся, чтобы уйти.
— Дэвид, — сказала она, заставив меня обернуться.
— Да?
— Я только хотела сказать… Я рада, что у тебя все наладилось с профессиональной точки зрения.
— Спасибо.
— Наверное, было ужасно.
— Верно.
Молчание. Потом она сказала:
— Я хочу, чтобы ты еще кое-что знал. Мой адвокат рассказал мне, что когда у тебя все рухнуло и ты потерял все свои деньги…
— Это так. На какое-то время я остался без всего.
— Но ты все же умудрился платить мне алименты.
— Я был обязан.
— Но ведь ты был разорен.
— Все равно я был обязан.
Молчание.
— На меня это произвело впечатление, Дэвид.
— Спасибо, — сказал я, и мы снова неловко замолчали.
Наконец я пожелал ей спокойной ночи и поехал в аэропорт; самолет доставил меня в Лос-Анджелес; на следующее утро я встал и пошел на работу, где принял множество решений, касающихся сериала, неоднократно поговорил по телефону, пообедал с Брэдом и нашел три часа днем, чтобы посидеть за компьютером, продлевая жизнь своим персонажам. В общей сложности я проработал до восьми вечера, затем поехал домой, по дороге прихватил суши и съел их, запивая пивом перед телевизором. После десяти я отправился в постель с новым романом Уолтера Мосли и относительно прилично проспал семь часов, после чего поднялся и повторил всю процедуру сначала.
В один из дней этой рутинной жизни пришло озарение: все, что ты хотел восстановить, восстановлено. Но за этим озарением последовало другое: теперь ты одинок.
Да, я получал удовольствие от работы с коллегами. Да, дважды в месяц я мог видеть свою дочь. Но кроме этого…
Что? У меня не было семьи, которая ждала бы меня дома по вечерам. Повседневного папу для моей дочери изображал теперь другой мужчина. И хотя мой профессиональный статус снова был на высоте, я мог сказать лишь одно: успех ведет к новому успеху, а тот, в свою очередь, приводит…
Куда? Где он, конечный пункт назначения? В этом и есть главная загадка. Вы можете потратить годы, чтобы вскарабкаться куда-то. Но когда цель достигнута — когда вы получаете все, о чем мечтали, — возникает вопрос: вы вообще куда-нибудь пришли? А может, вы все еще находитесь на пересадочной станции по пути к следующему пункту назначения? Боюсь, этот пункт иллюзорен — он исчезает, как мираж, как только вас перестает осенять крыло успеха. Разве можно достичь вершины, которой не существует? Единственная мелочь, которую я познал за все это время, заключалась в следующем: то, к чему мы стремимся, всего лишь попытка самоутверждения. Но обнаруживаем мы это только через тех, кто был достаточно глуп, чтобы полюбить нас… или кого мы сумели полюбить.
Как я — Марту.
Целый месяц я звонил ей через день и отправлял эсэмэски. Каждый день я писал электронные письма, но ни на одно не получил ответа. В конце концов я понял намек и прекратил попытки связаться с ней. И тем не менее я думал о ней постоянно. Это напоминало тупую фантомную боль, которая никак не проходила.
Но вот в одну из пятниц, примерно через два месяца после нашей последней встречи, я получил по почте небольшой пакет. Когда я его раскрыл, то обнаружил внутри прямоугольный предмет, завернутый в подарочную бумагу. Там же лежал конверт. Я открыл его и прочитал:
«Дорогой Дэвид!
Разумеется, я должна была ответить на все твои звонки и все твои письма, но… Я здесь, в Чикаго, с Филиппом. Я с ним потому, что, во-первых, он сделал то, на чем я настаивала, — из того, что я прочла в газетах, я поняла: твоя карьера восстановлена. И еще я здесь потому, что, как ты, вероятно, знаешь, я ставлю фильм по твоему сценарию. И наконец, третья причина — Филипп умолял меня об этом. Как видишь, все проще простого. Понимаю, это звучит смешно, Филипп Флек, владелец двадцати миллиардов, кого-то о чем-то умоляет. Но это правда. Он умолял меня дать ему шанс. Он сказал, что не может даже думать о том, чтобы остаться без меня и ребенка, его ребенка. И он повторил клятву, которую повторяют из века в век: я изменюсь.
Зачем он это делает? Я не уверена, изменился ли он. Но знаешь, мы с ним снова разговариваем и спим в одной постели — это уже шаг к лучшему. И он вроде бы доволен перспективой стать отцом… хотя, естественно, фильм сейчас занимает главное место в его мыслях. Пока между нами все относительно прилично. Но я, конечно, не могу знать, как долго это продлится и не вернется ли он к своим извращенным идеям. Если вернется, тогда я дойду до края, откуда уже нет возврата.
И я знаю одно: ты поселился в моей голове и не хочешь оттуда убираться. Это и прекрасно, и… печально, но что поделаешь! Опять же я, отчаянный романтик, замужем за отчаянным неромантиком. Ну, допустим, я бы сбежала с тобой? И что? Отчаянный романтик связался бы с другим, еще более отчаянным романтиком? Нет, Дэвид, ничего не выйдет. Тем более что отчаянные романтики всегда стремятся к тому, чего у них нет. Но как только они это получат… Вот здесь мне бы хотелось поставить вопрос.
Возможно, именно поэтому я не нашла в себе сил перезвонить тебе или ответить на письма. Все это было бы такой крутой драмой. Но когда драме придет конец, что тогда? Станем ли мы смотреть друг на друга (как, по твоим словам, ты иногда смотрел на Салли) и думать: зачем все это было нужно? А может, мы бы стали жить счастливо. Это рискованная игра, и нам всегда хочется в нее сыграть… потому что мы нуждаемся в драмах, кризисе, чувстве опасности. Точно так же, как мы всегда боимся драм, кризиса, чувства опасности. Полагаю, это называется так: мы сами не знаем, чего хотим.
Так что часть меня хочет тебя. Но другая часть тебя боится. А тем временем я приняла решение: я остаюсь с мистером Флеком и надеюсь на лучшее. Потому что живот у меня уже солидно вырос, и я не хочу остаться одна в мире, когда он или она появится, и… я все еще люблю его или ее очень странного отца. И мне очень жаль, что это не твой ребенок, но он не твой — в жизни не все сходится по времени и…
Я полагаю, ты уловил мою путаную мысль.
Вот небольшой стишок нашего с тобой любимого поэта на ту же тему:
Блуждать внутри себя самой
Душа обречена
С поводырем — бродячим псом,
И этот пес — она
Как только ты закончишь читать это письмо, Дэвид, сделай мне одолжение. Не раздумывай над ним. Не представляй себе, как все могло бы быть. Просто вернись к работе.
С любовью, Марта».
Я не сразу последовал ее последнему указанию. Потому что сначала развернул присланный подарок и увидел перед собой раритетное издание стихов Эмили Дикинсон 1891 года, выпущенное издательством «Роберт Бротерс» в Бостоне. Я держал книгу в руках, изумляясь ее компактной элегантности, почтенной тяжести и ауре постоянства — хотя, как и все остальное, она тоже рано или поздно рассыплется в прах. Затем я поднял глаза и увидел свое отражение в темном экране своего компьютера: мужчина средних лет, которого обуревают страсти, вряд ли известные Эмили Дикинсон.
И тут мне кое-что вспомнилось: просьба Кейтлин, которую она высказала, когда мы виделись в прошлые выходные. Когда я укладывал ее спать в номере гостиницы, она попросила меня рассказать сказку. И не просто какую-нибудь, а «Три поросенка». Но с условием.
— Папа, — попросила она, — ты можешь рассказать мне сказку, чтобы там не было большого злого волка?
Я немного подумал, не зная, как выйти из положения.
— Давай попробую… Допустим, есть домик, сделанный из соломы, есть домик, сложенный из бревен, и есть домик, построенный из кирпичей. Что дальше? Ты полагаешь, они создадут ассоциацию жильцов? Прости, ласточка, но эта история никак не получается без злого волка.
Почему не получается? Потому что все истории — они про кризис. Мой. Ваш. Того вон типа, который сидит напротив вас в метро, когда вы это читаете. Как ни крути, любая история обязательно упирается в основополагающую правду. А правда такова: нам нужен кризис. Мы нуждаемся в беспокойстве, в боязни неудачи, в тоске по настоящей жизни, и мы всегда недовольны тем, что мы имеем. Кризис каким-то образом заставляет нас поверить в собственную значимость, что все не так, как видится в конкретный момент, что мы сможем побороть свою незначительность. Более того, кризис заставляет понять, что над нами всегда нависает тень Большого Злого Волка Опасность, которая скрывается за всем. Опасность, которую мы создаем себе сами.
Но кто, в конечном счете, является творцом нашего кризиса? Кто им управляет? Для некоторых это Бог. Для других — государство. Опять же, это может быть человек, которого вам бы хотелось обвинить во всех своих несчастьях: ваш муж, ваша мать, ваш босс… Или, возможно — только возможно, — это вы сами.
Именно на этот вопрос я никак не мог ответить, раздумывая над тем, что случилось со мной в последнее время. Да, был в этой истории плохой дядя — тот, кто меня подставил, раздавил, а затем снова собрал по кускам. И да, мне известно имя этого человека. Но — и это очень большое но — не мог ли им быть я сам?
Я снова взглянул на темный экран. На фоне чернильной темноты вырисовывалось мое лицо. Как силуэт призрака… И мне пришло в голову, что с того момента, как человек смог увидеть свое отражение, он начал ежедневно, как жвачку, пережевывать всякие мысли: какова моя роль во всем этом… какое это имеет значение?
Но у него не находилось ответа. Разве только то, что я не устаю повторять себе:
перестань раздумывать над этими невозможными вопросами…
забудь о бесполезности всего…
и не воображай, как все могло бы быть.
Продолжай жить. Потому что больше тебе нечего делать. Есть только одно лекарство — принимайся за работу!
notes
