Книга: В краю солнца
Назад: 26
Дальше: 28

Часть четвертая
Пение гиббонов

27

В апреле началась настоящая жара, и старый «Роял Энфилд» поднимал на проселочных дорогах тучи бледно-желтой пыли.
Конечно, на острове всегда жарко, но апрельская жара – статья особая: воздух сухой и неподвижный, ветви деревьев не колышутся, – и когда я ехал по направлению к деревне Най-Янг, все вокруг блестело в знойном мареве.
Услышав рев приближающегося мотоцикла, на дорогу с широкой улыбкой выступила девочка-подросток. Она держала в руках оранжевое пластмассовое блюдце и, когда я с ней поравнялся, плеснула водой мне в лицо.
Я выровнял мотоцикл. По стеклу шлема стекали прозрачные струйки, девочка у меня за спиной заливалась смехом. Потом я увидел впереди парня с синей пластмассовой миской в руках и приготовился к неизбежному. Он тоже меня окатил, хотя и не так метко: попало на грудь, колени и мотоцикл. Престарелый двигатель зафыркал и зачихал от возмущения, я с беспокойством посмотрел вниз, потом кивнул парню и выдавил из себя добродушную улыбку. Я ехал домой из Пхукет-тауна, где покупал кое-какие запчасти для «Роял Энфилда», и всю дорогу меня обливали водой.
На самом краю деревни меня нагнал пикап, в кузове которого сидела целая компания молодых мужчин и женщин. У всех в руках были ведра с водой, и все дружно опрокинули их на голову парню с синей пластмассовой миской. Он застыл посреди дороги, обескураженный и мокрый насквозь.
На этот раз я улыбнулся по-настоящему.
На острове отмечали Сонгкран – тайский новый год. В местном буддийском храме омывали статуи Будды – на счастье. Дети лили ароматную священную воду на руки старшим родственникам. Остальные просто обливали друг друга из мисок и плошек, причем особым шиком считалось окатить фаранга на мотоцикле.
Когда я выехал из деревни Най-Янг и направил мотоцикл к вершине холма, глаза мне защипало от густого черного дыма. Он поднимался с края футбольного поля, где паслись водяные буйволы. На Сонгкран положено избавляться от всего старого и грязного, и деревенские жгли мусор.
Как объяснил мне господин Ботен, Сонгкран символизирует перемены. Тайцы обожают дурачиться и обливать друг друга водой, смывая старые грехи – в этом особенно сильно проявляется дух санука, но тихо горящие кучи хлама – тоже часть праздника. Если взять старое и грязное с собой в следующий год, оно принесет несчастье. Все знают о традиции устраивать водяные побоища, однако Сонгкран – это еще и черный дым маленьких костров.
Я закатил «Роял Энфилд» в сарай и поставил его на верстак, так что название оказалось на уровне моего лица. Потом завел мотоцикл и принялся ждать, когда двигатель прогреется, масло станет не таким густым, а весь осадок соберется на дне картера. Из-за высокой влажности на его стенках образовывался конденсат, который следовало удалить.
Люблю чистое масло. Я не механик, но смена масла – дело простое, незатратное и всегда вызывает у меня чувство удовлетворения. Да и мотоциклу нравится.
Снаружи доносились смех и крики: дети гонялись друг за дружкой с водяными пистолетами.
Пока двигатель прогревался, я ходил вокруг и раскладывал инструменты, стараясь не попасть голой рукой в струю выхлопных газов. В сарае становилось жарко.
На пороге появилась Кива с белым пластмассовым автоматом Калашникова в руках. Футболка на ней была мокрая насквозь, волосы прилипли к голове.
– Где Мистер? – спросила она.
– От тебя, наверное, прячется, – со смехом ответил я.
Она продолжала стоять на пороге.
Я выключил двигатель. Теперь можно сливать масло.
– Если хочешь, оставайся и помоги. Научу тебя менять масло в мотоцикле.
– Не-е, – отмахнулась она. – Мне надо найти собаку.
– Ну, как знаешь, малыш.
Кива убежала, а я снова повернулся к мотоциклу.
Я открутил гаечным ключом сливную пробку и подставил под горловину пятилитровую жестяную банку из-под растительного масла, которую дала мне госпожа Ботен. Хотя я старался действовать осторожно, немного горячего машинного масла все-таки брызнуло мне на ладонь, и на загорелой коже осталось темное пятно.
Жестяная банка наполнилась больше чем наполовину. Значит, именно столько и нужно влить в мотоцикл. Я скормил «Роял Энфилду» три литра свежего масла и включил двигатель, потом отступил назад и стал ждать, вытирая обожженную руку старой промасленной тряпкой. Мотоцикл довольно урчал.
Я почувствовал, что за спиной у меня кто-то стоит, и обернулся, ожидая увидеть кого-нибудь из детей, но увидел силуэт взрослого человека. Это был Фэррен.
– Том! – сказал он, вошел в сарай и пожал мне руку, все еще перемазанную маслом и саднящую от ожога. – Дайте-ка я на вас посмотрю.
Я был босиком, в мешковатых зеленых брюках и без рубашки.
Фэррен поглядел на меня и рассмеялся:
– Что, заделались туземцем?
Я заглушил двигатель мотоцикла.
Фэррен выглядел ухоженно – чистый, гладко выбритый, хорошо одетый. От него пахло чем-то сладким, неуместным в моем маленьком замызганном сарае. Улыбаться он перестал, только когда я схватил его обожженной рукой за горло и прижал к стене. Я приблизил свое лицо к его лицу и процедил:
– Здорово же ты меня надул!
Я отпустил его почти сразу же, потому что боялся полиции. Боялся того, что сделают со мной и моей семьей, если я причиню ему вред.
– Этот коп, Сомтер, – заговорил Фэррен, – он с чего-то взял, что я содержу бойлерную. Я никогда не содержал бойлерной, и вы прекрасно об этом знаете.
– Вы продавали недвижимость. Продавали землю. А в Таиланде иностранцы не имеют права владеть землей.
Он нетерпеливо фыркнул:
– Есть обходные пути.
– Ну да. Клиент оформляет участок на имя тайской жены или девушки. Потом – через неделю, через десять лет – она приходит домой и застает его в постели с другой. Но земля-то по-прежнему оформлена на нее. Работает безотказно, верно?
Фэррен рассмеялся и покачал головой, как будто я чего-то недопонимал. Все это и правда было слишком сложно для моего понимания.
– Хочу предложить вам работу, – сказал он. – Настоящую работу. – Фэррен окинул взглядом маленький сарай, с усмешкой покосился на мои рыбацкие штаны. – Наступают великие времена, – продолжил он. – Север Пхукета очень красив: прибрежные леса, пустынные пляжи, покой и тишина… Я собираюсь построить здесь бар. Настоящий бар, а не забегаловку.
– Настоящий – это какой? Вроде «Безымянного бара»?
– На пляж Най-Янг придет цивилизация. Я нанесу его на карту мира. Пхукет – по-прежнему самая богатая провинция Таиланда, а северные пляжи острова – наименее освоенные. На всей этой красоте можно неплохо заработать.
Я потрогал отработанное масло кончиками пальцев. Оно было все еще горячим.
– В Пхукетской тюрьме один человек сказал мне, что в конце концов вы станете владельцем бара. Я ему тогда не поверил.
– Что за человек? Майлз? Этот шпион-алкоголик? Вы в курсе, что он живет на пляже Сурин вместе с любовником? Пока работал в Бангкоке, лапал там всех геев и катоев подряд, вот его оттуда и поперли. Британцам просто надоело за него краснеть. По-тайски он, правда, болтает бойко, в этом старому педику не откажешь. Видите, Том, вы знаете далеко не все. Чтобы стать в Таиланде своим, мало нацепить на себя рыбацкие штаны.
– Но он оказался прав, – заметил я. – Столько громких речей, а в итоге вы строите бар на пляже.
– Это только начало! Способ срубить денег, чтобы снова встать на ноги. Вам разве не хочется обеспечить будущее для себя и для семьи?
– Мне хочется одного – не иметь больше проблем с полицией, – ответил я. – И вообще, у меня уже есть работа.
Фэррен кивнул и покосился на заднюю стену сарая. Там стояли две канистры на двадцать литров – одна с бензином, другая с маслом, – а между ними размещались приспособления для ухода за мотоциклом: манометр, измерительный щуп, отвертки и гаечные ключи. Рядом лежали строительные инструменты, которые отдал мне господин Ботен: старый, заляпанный краской уровень, ржавые пилы, древние молотки и стамески. А на самом почетном месте, на верстаке, в алюминиевом футляре, хранился новенький набор из ста двадцати семи предметов – подарок от Тесс на Рождество. Шлицевая отвертка, крестообразная отвертка, длинногубцы, кусачки, универсальные пассатижи… Я специально держал крышку открытой: по-моему, аккуратные ряды блестящих инструментов выглядели очень красиво.
Фэррен усмехнулся и кивнул на футляр:
– А это что?
– Мои инструменты.
Фэррен рассмеялся и бросил на меня быстрый многозначительный взгляд, как будто между нами существовало какое-то тайное взаимопонимание.
– Ваши инструменты… – с улыбкой повторил он таким тоном, словно я сказал что-то нелепое.
Потом на пороге появилась Тесс с водяным пистолетом в руке.
– Уходите отсюда, – сказала она.
– Сук сан ван Сонгкран, – ответил Фэррен. – Счастливого Нового года.
– Просто держитесь от нас подальше, – отрезала Тесс.
Он ушел, по-прежнему улыбаясь.
Я потянулся к жене, но она отступила назад, качая головой, и я не смог до нее дотронуться. Снаружи доносился детский смех.
– Ты приносишь нашей семье столько неприятностей! – сказала она, и я вспыхнул от стыда. – Я знаю, что ты не специально, но это правда.
Господин Питер из «Питер сьют интернэшнл» стоял на пороге своего ателье и глядел по сторонам. У него за спиной висели на манекенах наполовину готовые деловые костюмы ручной работы и, казалось, мечтали о какой-то другой жизни в какой-то другой, северной стране.
Я остановил мотоцикл, и портной шагнул мне навстречу, сияя белозубой улыбкой на гладком молодом лице. Как и многие заведения на пляже, ателье господина Питера было ярко освещено, однако не отбрасывало света дальше собственного порога. Стоило отойти от него на один шаг, и ты оказывался в естественной темноте Най-Янга, которую рассеивало только сияние луны и Млечного пути.
– Теперь сюда приезжает много людей, – сказал господин Питер.
– Да, много, – отозвался я, перекрикивая утробное рычание моторов.
Движение на пляжной дороге стало другим. Не просто более оживленным, а именно другим. Раньше, до цунами, когда на песке стоял только ряд рыбных ресторанчиков, по ней далеко за полночь тянулась процессия маленьких мотоциклов и скутеров. Теперь же мотоциклы сделались больше, а лица ездоков – бледнее. Доезжая до одного конца дороги, они разворачивались и ехали обратно, словно что-то искали.
– Теперь появится много новых возможностей, – добавил господин Питер.
– Будем надеяться, – улыбнулся я.
Индиец весело потер руки, хотя ателье у него за спиной пустовало. Эксклюзивные костюмы были никому не нужны.
Я поехал дальше. На стене массажного салона, где женщины стояли перед клиентами на коленях и мяли им стопы большими пальцами, сидела ящерица, отбрасывая огромную тень. Раньше массажистки поздоровались бы со мной и угостили имбирным напитком, который потягивали целый день, но сейчас они были слишком заняты и меня даже не заметили.
Музыка тоже стала другой. Разные песни больше не сливались в причудливую смесь из тайской попсы, сентиментальных баллад и знаменитых западных хитов. Все заглушала музыка, гремящая из большого бара, который был еще не достроен, но уже открыт для посетителей.
На пляже стояла длинная прямая стойка под навесом, а на дороге, перед дверью в несуществующей стене, выстроились в ряд мотоциклы. Над дверью висела вывеска с надписью, сделанной моей рукой: «Длинный бар». Это была вывеска нашей палатки, где Тесс продавала воду. Должно быть, кто-то нашел ее на пляже.
Ведущий говорил в микрофон, зрители смеялись. В баре происходила какая-то коронация: одна девушка в бикини стояла на пластмассовом стуле, еще две – по бокам от нее. Все трое гордо и смущенно улыбались.
– Мисс Сонгкран! – объявил голос ведущего.
Раздались веселые крики и смех.
Я поехал дальше. На этом участке дороги, между чередой развлекательных заведений на одном конце пляжа и цепочкой ресторанов на другом, не было ничего, кроме звездного и лунного сияния. Это прекрасное сияние омывало все вокруг, преображая и благословляя. Высокие казуарины стояли, ярко озаренные лунным светом, и тот же серебристо-белый свет заливал неровную дорогу, расцвечивал бликами черную поверхность Андаманского моря и освещал мертвую собаку, лежащую посреди дороги.
Ее сбил мотоцикл. Еще несколько мотоциклов проехалось сверху – прежде или после того, как она умерла. Я вспомнил собак, погибших во время наводнения, вспомнил, как бережно и почтительно обращались с ними тайцы, и почувствовал, что не могу бросить ее посреди дороги. Я остановил «Роял Энфилд», и только когда наклонился над мертвой собакой, понял, что это Мистер.
Я отшатнулся и едва не вскрикнул, потом сел на обочину и уставился на него, удивляясь, как мог не узнать нашего питомца раньше. Вдалеке раздался рев несущихся на большой скорости мотоциклов. Я вышел на дорогу и поднял на руки невесомый комочек шерсти, переломанных костей и грязи.
– Эх, Мистер, Мистер… – сказал я вслух. – Что за дурацкое имя для собаки?
Я сел на мотоцикл, осторожно придерживая мертвого песика одной рукой, и медленно поехал к дому, чтобы передать его тело сыну и дочери.
Назад: 26
Дальше: 28