Когда длиннохвостая лодка вышла из бухты в открытое море и ветер начал хлестать нас по лицу, я привлек к себе Рори. Глаза у него все еще были красные от слез, дыхание прерывалось. Кива и Чатри, бледные и молчаливые, сидели сзади вместе с Тесс. Уроки по случаю траура на сегодня отменили.

Я обернулся и посмотрел на пляж Най-Янг.

Справа, на южной, нашей стороне пляжа, стояли рыбные ресторанчики с беспорядочно расставленными на песке столиками и стульями – совершенно одинаковые, если не считать двух маленьких деревянных навесов, которые я построил перед «Почти всемирно известным гриль-баром». К северу, слева от меня, теснились новые лавочки: магазины снаряжения для дайвинга, бары, массажные салоны, конторы по прокату мотоциклов.

А посередине, точно мост, соединяющий прошлое и будущее Най-Янга, стоял недостроенный «Длинный бар».

Это огромное, размером с ангар, здание темнело посреди Най-Янга, словно гигантская черная жаба. Даже в такой ранний час у стойки, окружающей пустую сцену, уже сидело, потягивая пиво, несколько иностранцев. Перед каждым стояла пустая чашка, в которую официантки засовывали новые счета. Девушки неуверенно семенили на высоких каблуках, как будто начали их носить всего неделю назад.

Внезапно Кива вскочила на ноги.

– Смотрите! – крикнула она.

Рядом с лодкой, всего в нескольких футах под поверхностью воды, плыла морская черепаха – огромная, по форме похожая на гигантскую каплю. Передвигалась она с помощью передних ласт, которые напоминали скорее крылья, чем плавники. Ее большой рот был плотно сжат в суровую прямую линию, черные глаза на крупной пятнистой голове скошены вниз, отчего казалось, что черепаха все время щурится. Меня поразило ее внезапное появление, и я даже не заметил, что у нее нет панциря, пока на это не указал Рори.

– Кожистая черепаха! – воскликнул он, вскакивая с места и стараясь перекричать шум двигателя. Я на всякий случай взял его за руку. – Смотрите! Смотрите! У нее на спине нет панциря – только кожа.

На вид кожа черепахи казалась толстой, как бычья шкура.

Рори сел на место, и я снова его обнял. Кива с Чатри перегнулись через борт лодки и со смехом пытались достать черепаху рукой. Животное бросило на них подозрительный взгляд.

– Нет, нет, что вы делаете! – воскликнул Рори, ломая руки. – Черепахи поднимаются на поверхность, чтобы вдохнуть. Если ее напугать, она останется под водой и утонет.

Господин Ботен слегка изменил курс, лодка свернула в сторону и начала отдаляться от черепахи. Рори благодарно улыбнулся, и старый таец кивнул в ответ. Черепаха тем временем наклонила голову и одним плавным движением огромных, размером с человека, ласт послала свое тело в глубь Андаманского моря, подальше от Кивы и Чатри.

Я посмотрел на сына. Впервые за этот день он улыбнулся.

Лодка обогнула изгиб бухты, и перед нами предстал Май-Кхао – бесконечная полоса белого, девственно чистого песка. Казалось, этот безлюдный дикий пляж находится не на краю нашего острова, а на краю света.

Пляжные домики стояли не у самой воды, а в тени деревьев, и с моря их видно не было, но длиннохвостая лодка хорошо знала путь. Господин Ботен плавно затормозил у северной оконечности пляжа – там, где казуарины сменялись густыми мангровыми зарослями. Приближаясь к берегу, мы заметили впереди рыбацкие сети, и господин Ботен вынул дизельный двигатель из воды, чтобы их не зацепить. Почерневший двигатель, прикрепленный к ржавому металлическому шесту, напоминал зенитное орудие с какой-то захиревающей планеты. Господин Ботен накрыл его куском полосатого брезента и бросил якорь, который вполне мог бы принадлежать Долговязому Джону Сильверу.

Чатри соскользнул в воду и придавил якорь хранящимися в лодке камнями. Мы выбрались на берег. Песок был таким горячим, что мы тут же с визгом и смехом бросились к деревьям.

Чатри влетел в дом к сестре, и мы последовали за ним. В хижинах на пляже Май-Кхао всего по две комнаты – общая и спальня, – и через стену до нас доносились громкие сердитые голоса. Я еще никогда не слышал, чтобы Кай злилась.

– Клиат мак! – кричала она. – Мо хо кхун!

Господин Ботен хмыкнул, покачал головой, как будто ничего другого и не ожидал, и, не говоря ни слова, пошел обратно к лодке. Потом дверь в спальню открылась, и на пороге появился Ник.

– Она сыта по горло, – сказал он. – Я вывожу ее из себя.

Вслед за ним вышла Кай, с трудом сдерживая слезы.

– Да, – подтвердила она. – Да.

– Идите на улицу и поиграйте, – велела детям Тесс. – Все трое.

– Но мы же приехали в гости к Нику и Кай! – возмутилась Кива.

Я попытался пресечь все возражения одним взглядом, как это умела делать Тесс, и у меня получилось. Дети вышли на улицу, и вскоре я услышал, как они приглушенно переговариваются под деревьями. Я посмотрел на Тесс, спрашивая себя, не лучше ли нам уйти.

– Просто удивительно, насколько бедно можно жить, когда все стоит дешево, – сказал Ник, почесывая голову.

Выглядел он ужасно – бледный, опухший, словно только что проснулся. Я почувствовал, что от него несет вином.

Потом из другой комнаты вышел еще один человек – двоюродный брат Кай и Чатри с острова Сирай. Он шлепнулся в плетеное кресло из ротанга, настороженно следя за происходящим, посмотрел на меня и снова отвел глаза.

– Извините, – сказал я. – Мы, похоже, не вовремя.

– Насчет него не беспокойся, – ответил Ник. – Он вечно тут ошивается. Когда женишься на тайской девушке, женишься на всей ее родне. Правда, они меня очень любят. Говорят, что еще никогда не встречали такой милый банкомат.

Кай горько рассмеялась.

– Целыми днями тук-тук-тук по клавишам, а денег все нет.

Она указала на светящийся на журнальном столике ноутбук.

– Ангел мой, боюсь, ты плохо себе представляешь трудности фрилансерской жизни, – ответил Ник и повернулся ко мне: – Я пытаюсь продать статью о китайском квартале Пхукет-тауна. Ты там бывал? Потрясающее место. Китайцы приехали сюда добывать олово, некоторые остались и построили удивительно красивые дома.

– Да, я там бывал.

Это был даже не квартал, а несколько улиц – память о тысячах китайцев, которые приплыли на остров, чтобы работать на оловянных рудниках. Красивый старый район. Господин Ботен водил меня туда пить кофе, когда мы приезжали в Пхукет-таун за оборудованием для ресторана. Однако даже я понимал, что статью о нем продать будет нелегко.

Тесс дотронулась до моей руки, и я, не глядя на нее, все понял.

– Ник, – сказал я, – мы пойдем.

Кай вытерла слезы.

– Извините, – проговорила она, от стыда не смея поднять на нас глаза. – Извините, пожалуйста.

Кай ушла в угол комнаты, где висела мойка, и принялась возиться с чайником и парой кружек с отколотыми краями.

– Все в порядке, Кай. – Тесс быстро обняла девушку и поцеловала ее в золотистую прядь. – Нам правда пора.

Я тоже обнял Кай, и ее двоюродный брат зыркнул на меня глазами. Кажется, он с удовольствием перерезал бы мне горло.

Потом Ник и Кай посмотрели друг на друга так, словно кроме них в комнате никого не было. Снаружи доносились громкие голоса детей.

– Чан рак кхун джа дай, – тихо проговорил Ник.

Кай подошла к нему, и он привлек ее к себе.

– Чан рак кхун джа дай, – повторил он.

Двоюродный брат поднялся и ушел в спальню. Тесс наблюдала с порога.

– Да, – сказал я, – чувства не проходят из-за денег. Скажи жене, что любишь ее.

– Чан рак кхун джа дай, – снова произнес Ник. – Эта фраза значит гораздо больше.

А я подумал: разве может что-нибудь значить больше?

Я глубоко вдохнул и вышел за порог.

Это был долгий день, неприятный для всех, поэтому от одного водопада до другого мы шли молча, каждый наедине с собственными мыслями. Мы даже не смотрели друг на друга, пока не остановились и не различили вдали пение гиббонов.

В высоких тропических лесах над водопадом Бангпэ их становится слышно гораздо раньше, чем видно.

Мы вышли на ведущую к водопаду тропу, и лицо Рори озарилось счастьем.

– Вы только послушайте! – сказал он с улыбкой.

Мальчик поднял голову, и я заметил, что стекла его очков затуманились.

Впереди Кива нетерпеливо рубила мачете кусты.

– Давайте просто спустимся поскорее, – взмолилась она, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

Мы все изнемогали от жары. Пропитанные потом футболки липли к телу.

– Да послушайте же! – воскликнул Рори. – Это Трэвис.

Я понимал, что он имеет в виду. На фоне общего хора гиббонов, этой странной ухающей музыки, похожей на концерт сов, которые изображают из себя свистульки, или концерт свистулек, которые изображают из себя сов, выделялся один голос – высокий, мелодичный, с легким, почти забавным вибрато.

– Может, он, – сказал Чатри, – а может, и не он.

– Да нет же, это Трэвис! – настаивал Рори.

Мы пошли вниз, мимо водопада Бангпэ, где в разгар жаркого сезона было совершенно безлюдно, и увидели первую гигантскую клетку, которая служила промежуточным звеном между реабилитационным центром и лесом.

Рори оказался прав: дрожащий голос принадлежал Трэвису. Гиббон легко раскачивался и перелетал с дерева на дерево, с неспешной грацией протягивая длинные руки, чтобы ухватиться за следующую ветку.

На земле Джесси наполнял из шланга поилку. Кроме него и Трэвиса, в клетке никого не было. Мы остановились и прижались лицом к проволочной сетке.

– А где его подруга? – спросил Рори. – Где Паула?

Не переставая работать, Джесси ответил:

– Ее больше нет.

Улыбка сбежала с лица Рори.

– Паулы больше нет? – переспросил он.

Джесси выключил воду и подошел к нам. У нас над головой Трэвис продолжал перелетать с дерева на дерево под самой крышей клетки. Когда он достигал границы своей свободы, то разворачивался и возвращался обратно тем же путем. Гиббон не переставая пел высоким дрожащим голосом, и теперь мне казалось, что в его пении слышится нечто, чего я раньше не замечал.

Джесси посмотрел на Рори и заговорил, обращаясь к нему одному:

– На прошлой неделе я вошел в клетку и нашел Паулу мертвой.

Рори покачал головой – не от горя, а от недоумения.

– Белорукие гиббоны живут до тридцати-сорока лет, – сказал он, – а Пауле было… сколько? Шесть? Семь?

– Паула умерла молодой, – ответил Джесси и добавил, глядя на нас с Тесс: – Гепатит B.

– Гепатит B? – растерянно повторил Рори.

– Это такая человеческая болезнь, – пояснил я.

Кива с Чатри не спеша отправились дальше – к тем клеткам, где было больше гиббонов.

– Я не понимаю, – сказал Рори, глядя на Тесс.

– Объяснить ему? – спросил Джесси.

Я покачал головой и присел на корточки, чтобы мое лицо оказалось на одном уровне с лицом сына. После долгого перехода футболка на нем была мокрая насквозь. Он снял очки и принялся яростно их протирать.

– В баре Пауле делали уколы – вводили наркотики, чтобы она вела себя смирно или не засыпала по ночам. Наверное, они использовали плохую иглу, грязную иглу, чтобы ввести ей наркотик.

Рори кивнул и надел очки.

– Хорошо, – сказал он. – Я понял.

Он был слишком потрясен, чтобы плакать.

У нас над головой Трэвис с размаху вмазался в сетку и прижался к ней лицом, и мне впервые подумалось, что он похож на узника. Он по-прежнему пел свою надломленную песню, и теперь я понимал, что это песня скорби и потери.

Он пел для той, кого больше никогда не увидит – для молодой самки гиббона, которой отрубили пальцы за то, что она исцарапала пьяному туристу лицо.

– Мне жаль, малыш, – проговорил Джесси, глядя на Рори.

– Еще бы вам было не жаль! – бросил мой сын и крепко выругался.

Мать схватила его за руку и сильно дернула.

– Эй! – вмешался я. – Выбирайте выражения, молодой человек!

Трэвис соскочил на землю и прыгнул Джесси на руки, уткнулся лицом в футболку с надписью: «МЫ ДИКИЕ – НЕ НАДО НАС ГЛАДИТЬ» и обвил его шею одной длинной рукой. От этого зрелища моего сына передернуло.

– Сколько гиббонов нужно убить, чтобы поймать одного? – заговорил он. – Охотник стреляет в мать, и она падает с дерева, прижимая к себе детеныша. Большинство малышей погибает от удара о землю. Но не все. Взрослые гиббоны пытаются их защитить, и браконьеру приходится убить всю семью.

Рори тяжело сглотнул. Он не отрываясь смотрел на Трэвиса, прильнувшего к груди Джесси.

– А самое печальное, что они считают своей семьей любого негодяя, который забирает их к себе.

– Мне жаль, – повторил Джесси.

– Они нас любят, а мы их убиваем, – продолжил Рори. – Вот что самое печальное.

Трэвис снова залез на дерево.

– Хочу показать тебе новеньких, – сказал Джесси.

– Мне неинтересно. Пойду посижу у водопада. – Рори посмотрел на мать сквозь запотевшие стекла очков и добавил: – Сходите за мной, когда соберетесь возвращаться.

Мы не стали его удерживать и вместе с Джесси пошли дальше – туда, где Кива с Чатри наблюдали за самкой, кормящей детеныша. У матери шерсть была темно-коричневая, с белой опушкой вокруг морды, у малыша – совсем короткая, словно стриженая, а личико ярко-розовое и безволосое.

– Если пройдем немного дальше, я покажу вам подростков, которых привезли на этой неделе.

Я кивнул на темно-коричневую самку с розоволицым детенышем:

– А тут что за история?

Джесси покачал головой.

– Отец малыша тоже умер. В детстве его держали в птичьей клетке. Потом он начал расти, но клетку не меняли, и со временем руки у него загнулись назад. Даже если бы он остался в живых, его все равно бы не отпустили на волю.

– Кому же тогда она поет? – спросила Тесс.

Джесси посмотрел на мать с малышом.

– Она никому не поет, – ответил он.

Пока мы поднимались на холм, бледный свет заката превратился в прохладные сумерки.

Перед нашим крыльцом была припаркована полицейская машина, на веранде сидела незнакомая женщина средних лет.

Когда мы подошли ближе, она спустилась нам навстречу и начала что-то сердито говорить по-тайски, обращаясь к Чатри. Мальчик застыл на месте, парализованный одним видом представителя власти.

– Что происходит? – спросила Тесс у женщины, но та не ответила. С чего вообще мы решили, что она обязана понимать по-английски?..

Потом из полицейской машины вылез сержант Сомтер. Он облокотился на открытую дверцу и посмотрел на меня. Женщина все еще говорила, по-прежнему очень сердито, и Сомтер объяснил нам, в чем дело.

– Этот ребенок должен ходить в школу, – сказал он и добавил, глядя на Тесс: – В настоящую школу.

– У нас в стране есть школы, – вставила женщина, внезапно переходя на английский.

– Я знаю, – ответила Тесс. – Конечно же, есть. – Жена опустила глаза и уставилась на дорогу. – Извините.