Господин Ботен пристально смотрел на море, как будто впервые увидел его по-настоящему, и обернулся только на мой зов. Он взял меня за плечи и крепко сжал, словно хотел убедиться, что я ему не померещился.

– Прекрасно, – сказал он. – Вы целы. Мы все целы – обе семьи, что живут на этой дороге.

– Да, – ответил я. – Мы целы. Слава богу.

– Слава богу, – повторил господин Ботен и взглянул на море, по-прежнему держа меня за плечи. – Мы потеряли все. Лодку. Ресторан. Но все равно, слава Богу.

Я почувствовал, что к горлу подступают слезы – слезы, в которых смешивались ужас от пережитого, горе и облегчение, – и с усилием сглотнул их, словно грязную воду. Я тяжело оперся о господина Ботена. Он улыбнулся и поддержал меня, не давая упасть, и глаза у меня защипало от благодарности. Потом старый таец взял меня под руку и повел к своему дому. Госпожа Ботен сидела на крыльце. Тесс примостилась рядом и держалась за край ее фартука. Дети растерянно смотрели на них, не зная, как себя вести, и не отвечая на призывы Мистера пойти поиграть. Госпожа Ботен поднялась нам навстречу и протянула мужу сигарету, которую только что скрутила.

– Май нам май, – обратилась она ко мне, словно я говорил по-тайски. И, как ни странно, я понял.

Май нам май. Воды нет.

– Почему же нет? – ответила Тесс, внезапно вставая. – У нас полно воды.

Отключили не только воду, но и электричество, и от красной спутниковой тарелки не было никакого толку: мы не могли посмотреть новости и узнать, что же произошло. Я вспоминал отель, где люди вели себя так, будто ничего не изменилось, и не мог поверить, что пострадал весь остров. Но потом я подумал о норвежце с пляжа Кхао-Лак, который искал пропавшего мальчика, особенного мальчика, и ощутил всю чудовищность этого дня.

Дети играли во дворе с собакой, не отходя далеко от дома, и я, пока таскал из сарая бутылки с водой, то и дело на них поглядывал: мне было не по себе, если я их не видел.

Я мерил шагами участок вокруг дома, не в силах усидеть на месте больше минуты, а когда мне становилось совсем плохо, забивался в угол сарая, где стоял мотоцикл, и плакал, тихо и беспомощно, как будто что-то у меня внутри надломилось и рассыпалось. Не знаю, сколько раз я уходил в гараж, чтобы дать выход чувствам, которые даже не мог назвать. Наверное, это продолжалось бы еще долго, однако в конце концов я поднял голову и увидел перед собой Тесс.

– Пойдем в дом, – сказала она.

Настала ночь. Электричества не было, поэтому сразу же сделалось очень темно. Потом взошла полная, серебристо-белая луна, и в ее свете мы увидели людей, которые поднимались на холм в поисках безопасного места. Ходили слухи, что вот-вот накатит новая волна, и я им верил, верил всей душой. Каждый раз, как я слышал подобные разговоры, сердце у меня заходилось от животного страха. Да и как было не верить? Я своими глазами видел тех, кто потерял сегодня все.

Вместе с Ботенами мы вытащили из сарая несколько поддонов, положили их во дворе перед домом и открыли, чтобы раздавать воду тем, кто подходил к нашим дверям. Люди с поклоном принимали у нас бутылки, садились чуть поодаль на землю и тихо переговаривались между собой. На ночлег они устраивались за забором, словно не хотели злоупотреблять нашим гостеприимством.

Без кондиционеров в доме было жарко и душно, поэтому мы расположились на веранде – Тесс и Рори на ступеньках, мы с Кивой в старом плетеном кресле из ротанга – и отбивались от комаров, от которых не спасал никакой спрей. Теперь я мог сидеть неподвижно; впрочем, причиной этому было скорее изнеможение, чем спокойствие – отупляющее изнеможение, от которого мутило и кружилась голова.

Я смотрел на бухту – на ту черту, где небо соприкасалось с водой, – и думал, что вряд ли смогу когда-нибудь снова заснуть на этом острове. Руки у меня дрожали.

– Это форма бухты спасла нас от волны, – проговорила Кива, глядя на меня и кивая головой от усталости. – Особая форма.

Я крепко прижал ее к себе.

– Это хорошо, – ответил я, и при виде прекрасного лица дочери на глаза мне навернулись непрошеные слезы.

Кива была права. Волна разбилась об изогнутый плавной дугой берег Най-Янга и поэтому не хлынула в глубь острова, сметая все на своем пути, как на Кхао-Лаке или дальше к югу, откуда пришли некоторые из беженцев, которых мы приютили.

Ботены были оглушены и растеряны, словно остались в живых после автомобильной катастрофы или войны. Они помогали раздавать воду, улыбались детям, госпожа Ботен даже приготовила то немногое, что у нее нашлось, но за этим оживлением проглядывало горе, подлинное и раздирающее душу.

Многие пропали без вести – те, кто работал в рыбных ресторанчиках и пришел на пляж раньше обычного. Официанты, уборщики, повара. Друзья, соседи – люди, которых Ботены помнили еще малышами. И мы не знали, кого из них увидим снова, а кого потеряли навсегда.

– Смотрите! – воскликнула Кива, моментально просыпаясь.

По грунтовой дороге брели Кай и Чатри.

Тесс пошла к ним навстречу. Дети с собакой вприпрыжку бежали рядом.

– А ваш отец? – спросила Тесс.

– Он рыбачил, – ответил Чатри и посмотрел на сестру. – Он был в море.

– Мы не можем его найти, – добавила Кай, качая головой.

– Он обязательно найдется, – проговорила Тесс и привлекла их обоих к себе. Они стояли неподвижно, как статуи, но отстраниться не пытались.

– Можно они останутся у нас? – спросила Кива.

– Естественно, останутся, – ответила Тесс.

Я протянул им по бутылке воды. Маленькие чао-лей приняли их без всякого выражения на лице, глядя в землю и, должно быть, гадая, что теперь с ними будет. Внезапно темноту пронзило яркое пламя, и мы все обернулись.

Господин Ботен держал в руке паяльную лампу и поджаривал на ней хлеб и чеснок, которые кто-то из беженцев принес с собой, а госпожа Ботен зажигала свечи. По двору распространился аромат готовящейся пищи, и рот у меня наполнился слюной. Я ничего не ел с самого завтрака, а хлеб с чесноком пахли, как вкуснейшее лакомство на свете.

Затем появилась и другая еда. Люди робко подходили к нашему крыльцу и протягивали нам холодный рис, завернутый в банановые листья, кусочки манго, арбуза и помело. Тесс продолжала раздавать минеральную воду, и вскоре мы все почувствовали, насколько проголодались.

После еды Кива и Рори взяли Кай и Чатри за руки и отвели в свою комнату, а сами почистили зубы и забрались в нашу большую двуспальную кровать.

Тесс стояла на пороге детской и улыбалась маленьким чао-лей, желая их успокоить. Однако Чатри, похоже, не был уверен, могут ли они воспользоваться нашим гостеприимством.

– Нам нужно найти отца, – сказал он.

– Искать лучше утром, – бодро ответила Тесс.

– Джа? – произнес он, вопросительно глядя на Кай.

«Сестра?»

Девочка быстро приняла решение.

– Спасибо, – сказала она моей жене, потом ободряюще кивнула мальчику и проговорила: – Банг.

«Брат».

Однако к кровати они так и не приблизились. Тесс улыбнулась им и закрыла дверь. Мы еще немного постояли, различая за стеной их приглушенные голоса, а потом поспешно ушли, как будто невольно подслушали чужую молитву.

Держа на руках Мистера, я поцеловал жену и детей – Кива и Рори лежали по бокам от Тесс, так что места в кровати больше не было, – и пошел спать на веранду.

В темноте кипела работа: беженцы обрывали с пальм листья и раскладывали их на земле вместо постелей. Я предоставил Мистеру устраиваться на старом кресле из ротанга, а сам спустился с крыльца, желая помочь. К моему удивлению, мне приходилось напрягать все силы, чтобы оторвать от ствола особо крупные листья, иные из которых были величиной с человека.

В итоге мы собрали больше листьев, чем нужно. Люди начали устраиваться на ночь. Я по-прежнему держал в руках последний пальмовый лист. Внезапно я почувствовал, какой он удивительно мягкий, и меня охватила слабость. Тогда я положил его на землю, лег, и меня непреодолимо потянуло в сон.

В воздухе пахло жареным хлебом и чесноком. Глаза закрывались. Я знал, что, несмотря на хрупкие огоньки свечей и ослепительно-белое сияние луны, скоро наступит тьма.

Я с криком проснулся посреди ночи; рядом лежала Тесс, прижавшись ко мне всем телом, изгиб в изгиб. Во сне она легко положила руку мне на плечо, и это меня успокоило. Я повернулся к ней, но она тоже перекатилась на другой бок, и я заснул, уткнувшись лицом ей в волосы. Когда я проснулся второй раз, небо все еще было черным, луна и свечи погасли, а Тесс ушла обратно к детям, словно знала, что больше кричать я не буду.