Я медленно шел по блестящему грязному болоту, которое расстилалось там, где раньше был пейзажный сад отеля.

Ног я не чувствовал, словно кости превратились в желе. Стопы увязали в грязи. Я посмотрел вниз и увидел, что остался босиком. Я выругался. Без сандалий будет труднее добраться до дома – или до того, что от него осталось.

В том месте, которым я ударился о кирпич, лоб раскалывался от боли, и когда я дотронулся до него, на пальцах осталась липкая свежая кровь.

Рядом со мной кто-то стоял. Я с трудом сообразил, что это человек, вытащивший меня из воды.

– Вам нужно отдохнуть, – сказал он, дотрагиваясь до моей руки.

– Нет, – ответил я и оттолкнул его – грубее, чем собирался. – Мне нужно найти их – найти свою семью.

– Вашу семью… Конечно. Удачи.

Я потащился вперед. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Потом я обернулся и посмотрел на него.

– Спасибо, – сказал я, как будто он придержал для меня дверь, а не спас мне жизнь.

Он кивнул, молча глядя на меня.

– А вы как же? – спросил я.

– Моя семья была на втором этаже, – ответил он, оглядываясь на отель. – Жена и наш малыш. Они завтракали наверху. С ними все хорошо.

Я кивнул. Конечно, я был рад за него, но в то же время меня внезапно придавило сознание того, что в этот день судьба каждого зависела от случая: пошел на завтрак – остался в живых, пошел на пляж – погиб. Потом моего спасителя окликнула красивая женщина с грудным ребенком на руках, и он отвернулся, а я побрел в сторону моря, жалея, что не спросил, как его зовут.

Песок на пляже был все такой же мягкий, по цвету скорее похожий на снег, чем на золото, словом, обычный песок северного Пхукета. Пляж выглядел нетронутым, если не считать разбросанной по берегу мертвой рыбы. Мертвая рыба валялась повсюду.

Я посмотрел на свою окровавленную руку и вытер ее о футболку. На ходу я оглянулся на отель в последний раз и увидел освещенный солнцем ночной кошмар. Все сделанное руками человека было разбито вдребезги. Все, что находилось на первом этаже, вода выволокла наружу и растерзала.

Я услышал, как люди зовут пропавших родственников, и заковылял дальше, усилием воли заставляя себя передвигать ноги. Я видел перед собой жену и детей, и это видение жгло мне глаза, скручивало живот и впивалось в сердце.

Я старательно обходил мертвую рыбу, но иногда все-таки наступал на нее, и тогда что-то внутри у меня вопило и рвалось наружу.

Я не мог понять, на что смотрю.

Вдали от берега, в центре мангрового болота, посреди голых переплетенных корней и блестящей черной грязи, стояла лодка. Целая и невредимая. Она была обращена ко мне точно в профиль, как на картинках, которые рисовали Кива и Рори.

Лодка была выкрашена в серый цвет – наверное, она принадлежала полиции, армии или флоту. На гладком, без единой царапины борту по трафарету выведен номер – 813. Как будто это все еще что-то для кого-то значило. На мой зов никто не откликнулся. Тогда я взглянул на часы, но обнаружил, что они пропали. Я дотронулся до запястья, развернулся, вышел из мангровых зарослей и зашагал к дому.

На самом краю болота меня поджидал мужчина в разодранной, висящей лохмотьями футболке. Высокий, мускулистый, со светлыми, коротко стриженными волосами. Сильный человек, который только что плакал.

– Я видел, как вы смотрели на лодку, – сказал он.

Я почувствовал, что песок жжет мне ноги, и посмотрел вниз, жалея о потерянных сандалиях.

– На ней никого нет, – продолжил светловолосый мужчина, оглядываясь на мангровое болото. По-английски он говорил прекрасно, хотя и с легким скандинавским акцентом. – Я проверял. Еле до нее добрался – заросли очень густые.

Я продолжал идти – медленно, но упорно.

Я поравнялся с ним и пошел дальше на юг, в сторону дома, в сторону Най-Янга, вдоль безмятежного моря.

Море… оно было совершенно неподвижным.

Но я не спускал с него глаз – я больше ему не доверял.

Мужчина нагнал меня и пошел рядом, стараясь не отставать. Он положил мне ладонь на плечо. Я остановился, посмотрел на него и почувствовал, как руки у меня сжимаются в кулаки.

Мне было его жаль, однако думать я мог только об одном: как поскорее попасть домой.

– Я ищу мальчика, – снова заговорил он. – Своего сына. Надо бы показать вам фотографию, но фотографии у меня нет.

Мужчина повернулся в ту сторону, откуда я пришел.

– Мы были на пляже Кхао-Лак. Там камня на камне не осталось.

Мы оба посмотрели на север. Здесь мертвой рыбы уже не было, и пейзаж напоминал картинку с открытки, которую хочется послать домой родным, чтобы и они прочувствовали красоту этого острова.

– Я его не видел, – ответил я. – Извините.

– Если увидите моего сына… – проговорил он и дотронулся до своих плавок. – Жаль, что у меня нет фотографии. Ему четыре года. Норвежский мальчик. Зовут Уле, как знаменитого футболиста. Уле. Он особенный ребенок.

Мужчина улыбнулся, вспоминая, и все его широкое лицо разом осветилось.

– Когда Уле приходил в детский сад, он обнимал всех детей. Каждое утро. Каждого ребенка. Особенный мальчик. Веселый и ласковый.

Голос норвежца дрогнул. Он опустил голову и разрыдался. Я обнял его и дал ему выплакаться. Длилось это недолго – всего несколько секунд. Потом он отстранился и, глядя в землю, вытер нос тыльной стороной ладони. Я положил руку ему на плечо.

– Вы его найдете.

Нелепое, бессмысленное, глупое обещание, но я верил в то, что говорил. Мне необходимо было верить.

– Особенный мальчик, ласковый мальчик, – повторил норвежец.

Я кивнул.

Потом я увидел других беженцев с Кхао-Лака.

Они шли с севера – вышли из-за деревьев и брели по бесконечному белому пляжу. Все в порезах и синяках, кто в шортах и футболках, кто в разодранных купальниках. Некоторые всхлипывали, но большинство хранило мертвое молчание.

Все они двигались, словно во сне, словно не верили в то, что произошло. Впервые я осознал, как много людей пропало без вести.

Норвежец подошел к ним и принялся расспрашивать, не видели ли они мальчика, а я развернулся и побежал, спотыкаясь и прихрамывая. Из глаз у меня хлынули слезы.

– Тесс, – вслух произнес я.

Ее имя комком застряло у меня в горле, подступило к глазам, и я произнес его снова.

Солнце стояло высоко. Его лучи жгли мне лицо и ноги.

Мангровые болота остались позади, и теперь вдоль пляжа росли казуарины – высокие, перистые и такие знакомые, такие родные.

Я остановился, завидев то место, где утром сидела с вязанием старая массажистка. Ее там больше не было.

Я брел по мелководью, давая отдых обожженным ногам, пока не заметил впереди первый отель. Я вошел внутрь с одной мыслью – попросить воды и позвонить домой, – и заранее приготовился к тому, что сейчас увижу. Но, как ни поразительно, в отеле текла обычная, будничная жизнь.

У регистрационной стойки стояла только что прибывшая молодая пара. Портье поднес им приветственный коктейль и гирлянду цветов, потом сделал глубокий вай и одарил их профессиональной улыбкой. Выходит, самолеты все еще летают? Но как такое возможно? Как могут люди начинать сегодня свой отпуск? Неужели земля не перестала вращаться вокруг солнца?

Земля не перестала вращаться, все шло своим чередом, и меня охватила такая ярость, какой я не испытывал никогда в жизни.

С другим портье спорили пожилые мужчина и женщина – холеные, откормленные, с месячной нормой загара на лице. У их обутых в сандалии ног стояли чемоданы. Супруги отказывались платить по счету. Выписываются из отеля и недовольны сервисом.

– Мы не пользовались джакузи в полном объеме! – горячился мужчина. – Вы говорите по-английски? Позовите менеджера. Мы не пользовались джакузи в полном объеме!

Люди как ни в чем не бывало заходили в ресторан, останавливались перед шведским столом и накладывали себе на тарелки морепродукты. Одинокий гитарист наигрывал «Hotel California».

Подбежал коридорный и спросил, не может ли мне чем-нибудь помочь.

– Где у вас телефон? Мне нужно позвонить жене. Срочно. Вы понимаете?

– Сэр…

Он впервые посмотрел на меня как следует и отшатнулся при виде моего обгоревшего на солнце лица, перемазанного кровью, грязью и слезами.

– Сэр, телефоны не работают…

Маленькой череды рыбных ресторанчиков, стоявших на пляже Най-Янг, больше не было. «Почти всемирно известного гриль-бара» больше не было. Ни одного из них больше не было. Не осталось ничего – ни обломков, ни мусора, ни людей.

Я обвел взглядом изогнутую плавной дугой бухту Най-Янг: море выглядело таким же спокойным, как всегда. Должно быть, я шел весь день, потому что солнце быстро опускалось, расцвечивая горизонт ярко-красными и оранжевыми полосами. Внезапно я ощутил все свои раны, ожоги и ссадины, но это было ничто по сравнению со страхом за жену и детей.

Я запрокинул голову, посмотрел на зеленый холм, который возвышается над южной оконечностью пляжа Най-Янг, и начал подниматься по склону, чувствуя, как страх у меня внутри растет, точно раковая опухоль.

Первым меня увидел Мистер.

Он гавкнул раз, другой и рванул мне навстречу, ошалелый от радости, будто мы с ним достигли конца какой-то увлекательной игры. Потом Кива и Рори бросились вслед за ним, а когда пес добежал до меня и с лаем запрыгал вокруг, они застыли в нерешительности, словно не знали, смеяться им или плакать. Тогда я сам шагнул им навстречу и прижал обоих детей к себе, целуя их в голову и вдыхая исходящий от них запах моря и солнцезащитного крема.

– Вы знаете, как я вас люблю? – спросил я, глядя в поднятые ко мне лица детей.

– Знаем, – ответила Кива, стараясь не расплакаться. – Мы тоже тебя любим. Мы думали, что ты… не вернешься.

Она уткнулась лицом мне в грудь.

– Я вернулся, – ответил я. – Все хорошо.

На пороге дома появилась Тесс. Мгновение она смотрела на меня, а потом бросилась вниз по грунтовой дороге.

– Мистер убежал на вершину холма, – сказал Рори. Он стоял бледный, с сухими глазами, и прижимал к себе собаку. – Там мы его и нашли.

– Мы видели волну, – проговорила Кива, рыдая уже навзрыд. – Это она оцарапала тебе лицо, папа?

Потом Тесс оказалась рядом с нами. Она произнесла мое имя и припала ко мне всем телом. Я обнял их, всех троих, а где-то у меня под ногами по-прежнему прыгал и заливался Мистер. Мы стояли, не находя больше слов и прижавшись друг к другу так крепко, словно не разомкнули бы объятий, даже если бы настал конец света.