Одиннадцать
Через несколько часов после операции, уже в темноте, Томас с Истером сняли матрас с Марининой койки и отнесли его в хижину доктора Свенсон.
Из крошечной комнаты пришлось вынести стол и придвинуть оба стула к стене, но матрас все-таки поместился; Истер и Марина могли на нем спать.
Правда, Марина не спала, она наблюдала за доктором Свенсон и созерцала парад всех ночных обитателей Амазонии, неустанно пересекавших комнату. Их тянуло к свету, и Марине вспомнилась та первая ночь в Манаусе и универмаг Родриго.
На следующий день она послала Беноита за самой койкой и за москитной сеткой.
Истер перенес на новое место и свой металлический ящик.
В какой-то момент доктор Свенсон открыла глаза и увидела их хлопоты.
— Я не помню, чтобы я просила вас обоих перебираться сюда, — проворчала она, но не успела Марина пуститься в объяснения, как профессор снова заснула.
Не считая торопливых утренних прогулок к мартинам, Марина постоянно находилась возле своей пациентки и наблюдала, как та балансировала между явью и бредом.
В моменты ясного сознания доктор Свенсон проявляла свою обычную требовательность, говорила с Алленом Сатурном о москитах, требовала показать ей данные, собранные уже после операции, просила Марину померить ей давление.
Потом так же быстро возвращался бред, и она кричала и обливалась слезами. Она просила принести лед, и Марина шла в лабораторию, доставала маленький кусок льда, который держала в морозильной камере, где хранились пробирки с кровью, колола его на кусочки ножом.
В ту же камеру она положила ребенка с загнутым хвостом.
Сиреномелия.
Лишь спустя пару дней Марина вспомнила это название. Единственный раз она слышала его на лекции о врожденных аномалиях, которую доктор Свенсон читала в Университете Джона Хопкинса. В памяти всплыла фраза: «Сиреномелия, синдром русалки; ноги плода срощены вместе и образуют хвост, гениталии не видны. Очень редкое явление».
И так далее…
Клик — и они уже смотрят на следующий слайд.
Единственный человечек, который мог узнать, каково иметь матерью доктора Свенсон, не дожил до этого.
В итоге его жизнь уместилась почти что в рамки научного эксперимента.
Когда операция закончилась, Марина прикоснулась ладонью к крошечной головке. Потом Буди накрыла тельце, чтобы уберечь от насекомых, и унесла в лабораторию.
В своих горячечных снах доктор Свенсон часто произносила отрывки лекций; некоторые Марина даже помнила, например: «Внематочная беременность и повреждение фаллопиевых труб». Она погружалась в очередной беспокойный сон; в ее теле медленно циркулировала кровь Томаса Нкомо. Марина давала ей жидкости и накачивала антибиотиками. Что-что, а ассортимент антибиотиков был у них на уровне хорошей больницы.
Она осматривала шов, следила, чтобы не было нагноения.
Она сидела возле открытой двери и читала подробные записи о малярии.
Шли дни, горячка проходила, потом начиналась снова.
Марина то увеличивала, то уменьшала дозировки.
Прошло много времени, прежде чем доктор Свенсон смогла приподнимать голову с подушки, а потом — сесть в постели.
Марина беспокоилась из-за тромбов в крови пациентки.
Наконец доктор Свенсон встала и сделала несколько шагов, опираясь на Марину и мальчика. Когда она снова легла, слишком уставшая даже для сна, Марина стала читать ей «Большие надежды». Вскоре это вошло у них в обычай, и если глава была особенно хорошая или день особенно скучным, профессор просила Марину почитать ей еще. Истер сидел на полу с бумагой и ручкой, старательно царапая буквы. Марина написала на листке «доктор Свенсон» и положила на грудь больной. Написала «Марина» и положила себе на колени.
— Вы полагаете, что у меня амнезия и я не помню свою фамилию? — поинтересовалась доктор Свенсон, когда проснулась и увидела листок бумаги.
— Я пытаюсь научить его новым словам, — объяснила Марина.
Тогда профессор снова положила бумагу на грудь и похлопала по ней:
— Хорошо. Пускай запоминает. Доктор Экман учил его писать «Миннесота». Только это ему не помогло.
— Кто знает, — возразила Марина.
— Я знаю. Сейчас я много думаю о докторе Экмане, потому что сама пережила аналогичное состояние. Высокая температура в условиях тропиков — это нечто специфическое и совсем не походит на температуру в домашних условиях. Тут ты чувствуешь, как в тебя вливается раскаленный воздух, либо раскаляешься сама. Через какое-то время ты теряешь все ориентиры, все параметры, даже параметр кожи. Возможно, доктор Экман даже не понимал, что с ним происходит.
— Да, возможно, что не понимал, — согласилась Марина.
Истер не оставлял писем Андерса почти неделю.
Должно быть, они кончились.
— Как вы считаете, какое у меня сейчас состояние?
— Худшее уже позади, но я не скажу, что у вас все хорошо. До этого еще далеко. Вы знаете о таких вещах лучше, чем я.
Доктор Свенсон кивнула.
— Вот я и думаю, что теперь за мной могут присматривать доктор Буди, доктор Нкомо и даже ботаники.
Действительно, доктора приходили каждый день.
Как раз в то утро доктор Буди принесла в кувшине букет розовых цветов с мартинов. Неизвестно, как она ухитрилась их достать.
Теперь они стояли на столике, загораживая лицо доктора Раппа.
Приходили и лакаши.
Женщины молчаливо толпились за окном, расплетая и заплетая друг другу косы. Любая из них могла бы заботиться о профессоре, если бы им позволили.
И Марина сказала об этом своей пациентке.
— Никто из них не сделает дело так, как вы. Я сама вас учила, в конце концов. Вы все доводите до конца, на вас можно положиться. Мне бы хотелось оставить вас здесь, доктор Сингх. Вы сумеете поддерживать связи с «Фогель», заговаривать им зубы, пока остальные будут делать свою работу. Все доктора хорошо к вам относятся. Лакаши привязались к вам, как когда-то к доктору Раппу. Кто-то должен заботиться о них, когда я уйду. Не думаю, что другие это сумеют.
— Лакаши сами о себе позаботятся.
— Нет, не смогут, — возразила доктор Свенсон, — если все хлынут сюда за мартинами и раппами. Я не знаю, поправлюсь я после операции или нет. Обо мне могут позаботиться другие люди, но кто позаботится о них? Честно говоря, я постоянно придумываю причины, чтобы оставить вас здесь. Для этого я достаточно хорошо вас понимаю.
— До сих пор у вас это неплохо получалось. — Марина выжимала салфетку, собираясь обтереть лицо и шею доктора Свенсон.
— Посидите спокойно хоть минуту, — проворчала профессор, отталкивая ее руку. — Сядьте. Я пытаюсь сказать вам что-то важное. У меня сейчас внутренний конфликт. Я хочу, чтобы вы остались, и в то же время привожу доводы, почему вы можете уехать.
— Вы не приводите никаких доводов.
— Потому что вы не хотите посидеть. Все время мельтешите.
Марина села, держа в руках мокрую салфетку. Она была прохладная, потому что в миске было много льда.
Доктор Свенсон глядела в потолок.
Она казалась совсем маленькой.
Над ее головой кружили мухи.
Марине очень хотелось прогнать их, но она с трудом сдерживалась.
— Барбара Бовендер пришла ко мне утром перед отъездом. Она боялась, что я ее уволю, и рассказала, как они попали к хуммокка. Милтон уже рассказал мне об этом, но она решила рассказать еще раз, чтобы продемонстрировать, как она пострадала из-за нас. Она села на стул и заплакала. Сказала, что была на пороге гибели и видела, как ее отец бежал через джунгли, размахивая руками; отец, который умер, когда она была маленькая…
Они говорят о Барбаре Бовендер?
Не о ребенке с хвостом русалки?
Не о компании «Фогель»?
Не о том, что произошло тринадцать лет назад в госпитале Джона Хопкинса?
— Мне она тоже рассказала об этом.
— Да? Тогда, вероятно, вы пришли к тем же выводам.
Доктор Свенсон посмотрела на Истера. Мальчик сидел возле двери голый по пояс, и солнце освещало левую половину его фигурки — руку, ногу, бок и левую сторону лица. От времени синяки стали зеленоватыми.
— К каким выводам? — озадаченно спросила Марина.
Она совершенно не понимала, к чему клонит профессор.
Доктор Свенсон смерила ее своим обычным взглядом — мол, тупица, все так очевидно.
— Миссис Бовендер очень высокая, светловолосая блондинка. Ее отец наверняка был таким же, не так ли? И я невольно подумала, что она увидела у хуммокка белого человека. Издалека, да еще от страха, она могла принять его за своего отца. Он бежал к реке через джунгли, она была на дне лодки и видела его считаные секунды. Я спросила у нее, кричал ли он что-нибудь и на каком языке. Она сказала, что ее отец кричал ей: «Постой!»
Марина похолодела, впервые после отъезда из Манауса, и похолодела так, что ее сердце и кости превратились в лед.
Она положила салфетку в миску.
— Значит, он не умер.
— Я была готова поклясться чем угодно, что он умер, но сама я его не видела мертвым. Иногда, во время обострений болезни, доктор Экман куда-нибудь пропадал. Правда, ненадолго. Как-то раз мы обнаружили его в кладовой. В другой раз он упал через перила веранды и ушиб плечо. Я велела Истеру следить за ним, чтобы он не вставал с постели в часы бреда. Истер был очень хорошей сиделкой, он привязался к доктору Экману, как теперь к вам. Но как-то после полуночи он прибежал ко мне в хижину, на нем лица не было. Вытащил меня из постели. Едва я сунула ноги в сандалии, как он потащил меня к кладовой. В ту ночь дождь лил как из ведра, а Истер безумно рыдал. Я предположила, что доктор Экман умер. Помню, меня это очень удивило, ведь я не сомневалась, что он выкарабкается из болезни. Мы пришли на веранду, у Истера был фонарик. Он посветил на кровать, обвел лучом всю комнату. Доктор Экман пропал, он куда-то ушел, пока Истер спал в гамаке. Я разбудила Беноита, он отправил на поиски группу лакаши, но найти доктора не удалось ни в ту ночь, ни на следующий день, ни позже. Вы знаете, что такое джунгли! Трудно представить себе, что очень больной человек, не сознающий своих действий, продержится в тропической чаще больше двадцати минут. Он наступит на ядовитого паука. Он залезет в дупло огромного дерева и не проснется. Его кто-нибудь сожрет, а косточки растащат по лесу мелкие хищники. Словом, я не знаю, что там случилось, но он исчез, доктор Сингх, бесследно исчез. Другим докторам я сказала, что его, мертвого, унесли среди ночи лакаши. В письме я написала, что мы его похоронили, и была уверена, что уладила печальное происшествие с максимальной человечностью. Так было до тех пор, пока Барбара Бовендер не увидела своего отца у хуммокка.
До этого дня Марине казалось, что она уже все здесь знала и понимала.
Ведь она вовремя заметила копьеголовую змею, разрезала на куски огромную анаконду.
Она успешно выполняла на грязном полу хирургические операции, не имея ни лицензии, ни квалификации.
Она ела кору с деревьев и плавала в реке в испачканном кровью платье.
Но тут она поняла, что все это не имело значения.
Это был поистине адский круг, и он требовал совершенно других навыков, которыми она не обладала.
Но она все равно поплывет туда.
Глупая, она считала, что все безнадежно, а теперь видит, что это не так. Возможно, Андерс Экман жив. Андерс — ее друг, отец троих детей — находится неподалеку, в плену у каннибалов, и напрасно ждет, когда мимо проплывет какая-нибудь лодка…
— Я могу туда отправиться? — спросила она. — Это безопасно?
Доктор Свенсон прикрыла глаза ладонью.
— Нет, я думаю, что они вас убьют.
…Андерс снял халат и надел куртку, висевшую возле двери. Развязал галстук, достал из стола портфель.
— Если я пойду хотя бы еще на одно родительское собрание, это меня убьет, — сказал он Марине…
— Я должна туда поехать.
— Но лишь после того, как мы все обдумаем, — возразила доктор Свенсон. — Сначала надо выработать план действий.
Марина нахмурилась.
Она вспомнила Карен Экман и ее слова, что Андерс плохо себя чувствует среди деревьев.
Надо было искать его не на тропе, а в джунглях.
— Я не думаю, что завтра будет лучше, — ответила она и ушла.
Истер поплелся за ней.
Доктор Свенсон что-то кричала ей вслед, но Марина не вернулась.
Так можно проговорить целый год.
Марине хотелось лишь одного — сесть в лодку и плыть навстречу Андерсу и собственной судьбе. Мысленно она уже плыла по реке, течение тащило ее все дальше от лагеря, а на душе было спокойно. Она была готова положиться на волю реки, если та принесет ее к Андерсу.
Впрочем, нужно было взять с собой что-то для обмена, чтобы предложить индейцам из племени хуммокка за Андерса.
Но что?
Она окинула взглядом кладовую, открывала коробки и ящики. На дне одного ящика она нашла десять апельсинов и взяла их и арахисовое масло. На шею повесила белую ночнушку Барбары, в надежде, что ей хоть чем-то поможет такой универсальный символ перемирия. Пожалела, что у нее под рукой нет бус, пуговиц, ножей и краски — только шприцы, лакмусовая бумага, стеклянные пробирки с резиновыми пробками и бутылки с ацетоном.
Она села на ящик с фруктовым коктейлем, закрыла глаза и увидела, как Андерс сидит за своим столом и листает определители птиц.
Она пыталась сообразить, что в этих краях могло цениться так же, как жизнь Андерса.
И тут она вспомнила про раппы.
Истер пошел с ней, хотя они еще никогда не ходили вместе к мартинам.
Солнце пекло вовсю, а ведь еще не было и девяти часов!
Марина тащила с собой большую корзину, которую нашла в кладовой, — лакаши плетут их из толстых стеблей травы.
Так поздно она еще не приходила в рощу мартинов.
У тропы пели и кричали уже другие птицы, которые охотились на совсем других насекомых, не боявшихся жары.
Марина осторожно ставила ноги, помня о змеях, обвивавшихся вокруг лиан. Теперь она не имела права на ошибку.
На краю рощи она на минуту остановилась, обвела ее взглядом, стараясь запомнить навсегда, потом наклонилась и подолом платья вытерла пот с лица. Мартины были ярко освещены солнцем, и кора казалась нежно-желтой. Марина сорвала рапп, показала его Истеру и положила в корзину. Стала рвать другие раппы. Мальчик пошел к другим деревьям, брал по несколько грибов из каждой группы, прореживая. В корзине уже лежала кучка бледно-голубых сокровищ.
Сколько бы они ни рвали грибов, меньше их не становилось. Может, в этом был их секрет.
Прежде Марина не обращала внимания, сколько их здесь. Никто не знал, откуда они появились. Защищать раппы означало защищать и лакаши, и мартины, и препарат от бесплодия, и вакцину от малярии.
Но кто защитит Андерса?
Если для этого ей понадобятся раппы, она их использует без раздумий.
Корзина наполнилась грибами, но потяжелела ненамного. Марина прикрыла их ночной рубашкой и пошла назад.
Она понимала, что грибы — ее главный козырь, но велела Истеру захватить на всякий случай арахисовое масло и апельсины. Все это она сложила на палубе понтонной лодки.
На пристань пришли Томас и Беноит.
— Я не могу поверить тому, что мне сообщила доктор Свенсон, — сказал Томас испуганным голосом. — Что думает о нас Андерс? Ведь мы даже не пытались его отыскать.
— Мы просто не догадывались, что он жив, — возразила Марина.
Томас взял ее за руку.
— Я поплыву с вами.
Лакаши уже прибежали на берег и приготовились прыгать в лодку.
Все было ясно.
Как только Марина ушла, доктор Свенсон позвала Томаса и все ему рассказала. Она попросила его сопровождать Марину, и Томас дал согласие.
Но зачем ему рисковать жизнью?
— Андерс — мой друг, — заявила Марина и с благодарностью сжала тонкие пальцы доктора Нкомо. — Я приехала сюда ради Андерса. Поэтому я поплыву одна.
— Я все понимаю, — согласился Томас. — Но ведь он был и моим другом, поэтому я тоже должен его искать. К тому же вы не знаете языка и не сможете вести переговоры с хуммокка.
— Вы тоже не знаете языка хуммокка, — возразила Марина.
— Я разговариваю с Беноитом, а язык лакаши ближе к хуммокка, чем ваш английский. Я не хочу ждать тут, на пристани, и гадать, что случилось с вами и жив ли Андерс, — его лицо необычайно посерьезнело. — Я уже обещал доктору Свенсон, что мы поплывем с вами.
Беноит кивнул, не совсем понимая, в чем дело, но кивнул нерешительно.
— Пока вы станете раздумывать, о поездке узнает Ален Сатурн, — сказал Томас. — Он настоит на своем участии. Хуммокка всегда его интересовали. Нэнси не отпустит его одного, как вам известно. Тогда и доктор Буди не согласится сидеть тут и ухаживать за доктором Свенсон, хотя я могу и ошибаться. Если и она попросится с вами, тогда нам придется брать и доктора Свенсон. Устроим ей на палубе ложе из одеял.
Если Андерс жив и находится в плену у индейцев хуммокка, он живет там уже несколько месяцев.
Марина не хотела, чтобы он провел там еще одну ночь.
— Ладно, — согласилась она наконец.
Главное — немедленно отплыть.
А уж кто с ней поплывет, не так важно.
— Ладно.
Обрадованный Томас сказал, что нужно найти подходящие дары для обмена. Марина сообщила про арахисовое масло и апельсины, но умолчала о грибах.
— Надо бы чего-нибудь еще, — заметил он, уныло взглянув на жалкие апельсины. — Впрочем, мы обставим церемонию как можно торжественнее. Скажем: «Мы привезли вам подарки» и «Отдайте нам белого человека».
Томас сказал Беноиту эти две фразы по-португальски, и Беноит произнес их близкий перевод на языке лакаши. Стоя на пристани, они повторили эти фразы много раз.
Марина молилась всем сердцем, чтобы тот давний лингвист оказался прав и что неинтересный для него язык лакаши относится к той же группе, что и языки соседних племен. Правда, она сомневалась, что тот лингвист сталкивался когда-нибудь с племенем хуммокка…
Заучивать фразы Томасу, Марине и Беноиту мешали лакаши. Беноит пытался объяснить своим соплеменникам, что дары и белый человек их не касались.
Трудолюбивый мозг Марины запечатлел каждый слог непонятного языка — «Мы привезли вам подарки» и «Отдайте нам белого человека».
— Пора отплывать, пока не прибежали остальные, — сказал Томас. — Потренируемся в дороге.
— Мне надо взять немного воды, — сказала Марина, оглядывая лодку. — И шляпу.
Томас спрыгнул на пристань.
— Сейчас я все принесу, — сказал он и кивнул на лакаши. — Только не пускайте их на палубу. — Он повернулся и помахал ей рукой, и в этот момент Марина поняла, как легко можно избавиться от присутствия на лодке Томаса.
Внезапно она представила его мертвым, со стрелой в груди, и содрогнулась.
Как она может рисковать жизнью супруга миссис Нкомо, отправляясь на поиски супруга миссис Экман?!
Она ударила Истера по плечу и велела ему заводить мотор, а сама спешно отвязала веревку.
Когда они отплыли от берега, Беноит что-то прокричал ей, показывая на место, где только что стоял Томас Нкомо, и тогда она спихнула его в воду.
Вероятно, Истер подумал, что у Марины истерика, раз она столкнула с палубы его друга, и прибавил скорость.
Целых четыре часа они не видели никого — ни мужчин в долбленых лодках, ни детей в каноэ. Иногда мимо них проплывало дерево с испуганно кричащими обезьянами, или мимо лодки пролетала серебристая стая воробьев, но в остальное время они плыли в одиночестве.
Марина очистила апельсин и дала половину Истеру.
У них было арахисовое масло и корзина галлюциногенных грибов.
Марина стояла у правого борта и неотрывно глядела на берег, пытаясь вспомнить, где находится тот самый приток, куда они должны свернуть.
— Видите ту реку? — сказал ей недавно Ален Сатурн. — По ней вы попадете к племени хуммокка.
Когда она наконец увидела тот самый приток, она похлопала Истера по плечу и махнула рукой вправо.
Река, на которой жили племена лакаши и жинта, была притоком Рио-Негро, и в нее впадали эти безымянные притоки.
Поначалу Марина радовалась, что оставила на берегу Томаса и Беноита, но, когда они свернули в узкий приток и плыли по нему, ей вдруг захотелось, чтобы рядом с ней оказались все — Сатурны, Буди и даже доктор Свенсон на груде одеял. Она пожалела, что не позвала с собой всех лакаши и что они не плывут за ней в своих долбленых лодках. Если безопасность как-то связана с числом людей, то она и Истер подвергались огромной опасности.
Над устьем речки сомкнулись джунгли, и через несколько минут она уже не видела выхода в большую реку. В некоторых местах деревья, росшие на противоположных берегах, переплетались кронами, образуя непроницаемый полог.
Марина представила себе, как Барбара Бовендер и мистер Фокс молча стояли на корме за спиной Милтона и раздумывали, правильно ли они свернули в этот приток.
Истер сбросил скорость, лодка спокойно скользила по речке, оставляя за собой лиловатый дымок.
Так они плыли около часа, вокруг них были такие же джунгли с такими же деревьями, как везде.
Потом берега раздвинулись, а через час снова сузились.
Теперь Марина стояла возле Истера, положив руку на его спину.
— Хорошо бы приплыть до темноты, — сказала она вслух. Звук голоса, даже собственного, ее успокаивал.
Внезапно на них обрушился град стрел!
Некоторые со стуком ударялись о палубу, другие падали в воду.
Истер хотел увеличить скорость, но Марина схватила его за руку. Она заглушила мотор, обхватила руками мальчика и подумала: вот результат того письма, которое мистер Фокс принес к ней в лабораторию: эти стрелы, жара и джунгли…
Они с Истером глядели в густую листву.
Град стрел прекратился.
Марина открыла рот и прокричала на языке лакаши первую заученную фразу, надеясь, что она правильно ее запомнила.
«Мы привезли вам подарки!»
Она повторяла ее как можно громче.
— Мы привезли вам подарки!
Это было смехотворно и жалко.
В ответ — ни слов, ни звуков. Единственные звуки исходили от них самих.
Перед ними безмолвно высилась стена деревьев.
Марина завела мотор, чтобы течение не относило их назад. Тогда в трех футах от них снова упали стрелы, и Марина приняла это за добрый знак. Если бы хуммокка хотели попасть в цель, они без труда бы попали.
Она все еще обнимала Истера и считала секунды по собственным ударам сердца.
Шли минуты.
Под пение птиц Марина снова прокричала, обращаясь к джунглям, заученную фразу, и она эхом разнеслась среди деревьев. Листва раздвинулась, из зарослей вышел один мужчина, потом другой.
Они подозрительно разглядывали ее.
Вскоре на берегу собралось человек тридцать, со стрелами, в набедренных повязках из листьев и с желтыми, как у канарейки, лбами. За мужчинами вышли женщины, держа на руках детей; на их лицах не было краски.
Марине вспомнился отец, расхваливавший достоинства понтонной лодки, но на воде это была лишь плавучая сцена.
Они с Истером стояли перед хуммокка совершенно беззащитные. Она ждала, когда ей станет страшно, но страха не было.
Наконец-то она здесь.
Именно сюда она стремилась попасть с самого начала и не хочет ждать целую вечность.
Она не заглушала мотор, чтобы удерживать лодку на месте.
Индейцы глядели на нее, она на них. Она загородила своим телом Истера и подняла кверху корзину с грибами. Несколько штук она бросила в сторону берега, но они спланировали на воду, словно горстка голубых пушинок. Она поставила корзину и очень медленно извлекла из коробки апельсин, покрутила его на вытянутой руке, замахнулась, подождала немного, а потом метнула и угодила в середину толпы. Индейцы с опаской отскочили от оранжевого плода и озадаченно уставились на него.
Из заднего ряда вышел высокий мужчина и поднял апельсин. Волосы мужчины были длинные, цвета солнца, а борода рыжеватая с проседью. Он вдвое похудел, и все-таки это был он, Андерс Экман, именно такой, каким его видела жена в горестном безумии.
Марина выкрикнула его имя, и он поморщился, словно кто-то выстрелил из ружья.
— Кто это? — крикнул он.
— Марина, — ответила она.
Он долго стоял, держа в руке оранжевый плод. Одет он был в грязную, рваную рубашку и рваные штаны.
— Марина?
— Мы привезли вам подарки, — сказала она по-английски и повторила на лакаши.
Толпа заговорила.
Казалось, Андерс прислушивался к ней.
— Что это? — спросил он.
— Раппы. Я привезла арахисовое масло, несколько апельсинов и большую корзину раппов.
Один из мужчин нацелил на лодку стрелу.
Андерс встал перед ним и стоял, пока тот не опустил лук. Он что-то говорил индейцам, потом разломил апельсин, взял себе кусок, а остальную часть разделил на дольки и стал угощать ими окруживших его мужчин.
— Ни в коем случае не давай им раппы, — негромко предупредил он Марину.
— Это все, что у меня есть, — ответила она.
— У тебя есть арахисовое масло. Если эти люди пронюхают про раппы, они завтра же уничтожат всех лакаши. Как ты меня нашла?
Дольки он клал в рот индейцам, те с удовольствием их жевали.
— Я потом тебе расскажу, — ответила она.
Ей ужасно хотелось прыгнуть в воду и поплыть к нему.
Андерс показал рукой на лодку и после долгого совещания с индейцами крикнул Марине:
— Апельсин хороший. Они спрашивают, что ты хочешь взамен.
Интересно, подумала она, неужели он не знает, чего я хочу?
— Тебя, — ответила она и произнесла вторую заученную фразу: «Отдайте нам белого человека», не уверенная, что этот набор звуков что-либо значит для хуммокка.
Истер дышал ей в спину, прижавшись губами к ее платью.
Какая она идиотка, что привезла его!
Она сообразила оставить на берегу Томаса и Беноита, а Истера взяла с собой, словно талисман, ради удачи.
Ни одна мать не притащила бы своего ребенка в этот ад, даже если он умеет управлять лодкой и знает реку.
Тем временем Андерс тыкал в свою грудь пальцем и показывал на лодку.
Над водой пролетела одинокая цапля.
После долгих переговоров он крикнул Марине:
— Они хотят, чтобы ты подплыла на лодке к берегу.
Марина снова ждала, что испугается. Нет, не испугалась.
— Мне надо так сделать?
— Подплыви, — сказал Андерс. — Ты все равно у них в руках. Просто дай им что-нибудь, например баночку арахисового масла.
Марина кивнула и протянула руку к дросселю.
Истер вышел из-за нее и взялся за штурвал. Она погладила его по голове и велела плыть к берегу. Он кивнул.
— Это Истер? — спросил Андерс. — Я плохо вижу без очков.
— Зря я его взяла с собой, — ответила она.
Они медленно приблизились к берегу.
Мужчины вошли в воду, женщины остались на берегу.
Теперь Андерс стоял совсем близко.
Марина видела его ввалившиеся щеки, заросшие бородой, его глаза. Когда хуммокка подошли к лодке, Марина заметила, что форма головы у них немного другая, чем у лакаши, как и говорила доктор Свенсон. Они были еще более низкорослыми, и Андерс возвышался среди них, как Гулливер среди лилипутов.
Мужчине с желтым лбом, который показался ей главным, Марина протянула баночку арахисового масла. Сначала он не знал, что с ней делать, и стоял, сжимая ее в руке. Он поднял глаза на Марину — может, ждал от нее помощи, а может, хотел ее убить, но тут увидел на палубе Истера. Тогда он прижался грудью к понтону, и на его лице появилось такое же выражение, какое было у Марины, когда она увидела Андерса — смесь радости и сомнений. Он повернулся и что-то крикнул стоявшей на берегу женщине. Та положила на землю ребенка и вошла в воду. Взглянув на Истера, она бросилась к нему, но вода не позволяла ей бежать. Она крикнула ему что-то, протянула руки и задрожала всем телом; но воде пошла рябь. Приблизившись к лодке, она попыталась залезть на нее.
Истер спрятался за Марину и крепко обнял ее за талию.
Андерс тоже прыгнул в воду и схватился за лодку.
Он крикнул хуммокка два отрывистых слога.
Женщина вскарабкалась на палубу, на коротких ногах, испачканных илом, подошла к Истеру и накрыла своими мокрыми руками его руки, обнимавшие Марину. При этом она все время выкрикивала какое-то слово.
Истер притих и отчаянно вцепился в Марину.
За его спиной женщина раскачивалась из стороны в сторону. Тем временем мужчина с баночкой масла что-то говорил Андерсу.
— Им нужен Истер, — сообщил Андерс.
Теперь он держался за борт лодки и кивал другим мужчинам, стоявшим в воде. Те говорили все быстрее и быстрее, держа в руках стрелы.
Андерс посмотрел на Марину. Она впервые увидела отчетливо его глаза.
— Отдай им Истера, и мы сможем уплыть.
— Нет, — ответила она.
Конечно же, такой обмен невозможен.
Она приехала за Андерсом и привезла подарки.
Марина положила свои руки на руки женщины, накрывавшие руки Истера. Сейчас их руки поддерживали ее. Она покачала головой:
— Лучше мы дадим им раппы.
— Это не поможет. Они задержат всех нас и лодку. Надо действовать немедленно, пока они не опомнились. Нам совершенно нечем торговаться.
Андерс медленно залез в лодку и, наклонившись, разжал руки женщины и Истера. Только тогда Истер узнал его и понял, зачем они сюда приплыли. Он бросился на шею Андерса и издал тот же звук, что и во сне, — пронзительный крик, заменивший слова: «Ты не умер! Не умер!»
Хуммокка смотрели и удивлялись, что их мальчик знает этого белого человека и очень любит его.
— Нет, только не это, — ответила Марина. — Лучше мы останемся с ним. Будем все вместе.
— Раздавай апельсины и арахисовое масло, — приказал Андерс, а сам уткнулся лицом в шею Истера и гладил его по голове.
Потом покрыл поцелуями его волосы, глаза, уши. Они были вместе меньше минуты. Женщина стояла, вцепившись в плечи мальчика.
Марина торопливо хватала из ящика фрукты и арахисовое масло и раздавала их всем, кто тянул к ней руки.
Потом Андерс поднял Истера за талию.
Мальчик был одет в грязные желтые шорты и голубую футболку с надписью «Джаз Фест 2003».
Марина запомнила все это, словно собиралась позже описать это кому-нибудь, допустим, агентству, занимающемуся поиском пропавших детей.
Андерс передал Истера в протянутые руки мужчины с желтым лбом, стоявшего в воде; женщина соскользнула с лодки и встала рядом с ним. Мальчик переводил глаза с Марины на Андерса и обратно; на его лице читались ужас и непонимание.
Это было хуже, чем в тот раз, когда его душила анаконда, потому что тогда он все понимал.
Он протянул руки к Марине, и она закрыла глаза.
Она оставила его. Отказалась от него.
Лодка уже отплывала, Андерс управлял ею.
Через минуту они уже мчались на полной скорости по узкой реке. Марина не открывала глаз и держалась за шест в середине лодки.
Она спокойно относилась к возможности собственной смерти и почти смирилась со смертью Андерса, но к потере Истера никак не была готова.
— Все равно они забрали бы его, — уговаривал ее Андерс. — Убили бы они нас или нет, но Истер все равно остался бы у них.
Он сделал слишком крутой вираж.
Корзинка с раппами дважды подскочила, отлетела на корму и перевернулась. Грибы поплыли по воде, маленькие пятнышки дневного света.
Марина успела поймать свою ночную рубашку и завязала ее на талии. Она пожалела, что не съела сама десяток грибов.
Ей очень хотелось опьянеть до потери сознания, узреть Бога.
Ей надо было так много сказать Андерсу, что она не говорила ничего.
Ей хотелось узнать, что с ним было все эти месяцы, как он попал к хуммокка, если был так болен, но из-за Истера все вопросы забылись.
Она не потеряла мальчика, не убила. Она увезла его в джунгли и отдала неизвестно кому, и не было ей оправдания.
Когда они отплыли на безопасное расстояние, Марина встала за штурвал, а Андерс лег на нос лодки, закрыл глаза и сложил на груди руки. Она поглядела на спящего друга и вспомнила, что много месяцев все считали его мертвым и что она отдала все силы, чтобы его вернуть.
Андерс, с которым она работала каждый день, Андерс, которого она так хорошо знала и не знала совсем, неожиданно оказался жив.
Он спал так, словно не спал все это время, пока отсутствовал, и в какой-то момент ей даже показалось, что он умер, но она не стала останавливать лодку и проверять. Время от времени шел дождь, а когда прекращался, сомкнутые верхушки деревьев загораживали дневной свет, а над водой метались летучие мыши.
Вести лодку было легко.
Зачем она взяла с собой Истера?
Марина закутала ночной рубашкой голову и лицо, спасаясь от вечерних насекомых.
Через несколько часов Андерс проснулся из-за приснившегося ему кошмара.
Он взмахнул руками, вскрикнул и сел.
Уже стемнело.
Марина медленно вела лодку и направляла луч прожектора на берег. Она боялась проплыть мимо лакаши, боялась свернуть в какой-нибудь приток и заблудиться. Андерс поглядел на реку, на лодку и на Марину.
Вдали на берегу показались маленькие огненные точки.
— Я часто представлял себе, как и кто меня спасет, — проговорил он. — Армия спасения, солдаты удачи, даже лакаши. Но чаще думал, что это будет Карен.
— Да, Карен хотела сюда поехать, но я уговорила ее остаться дома, с мальчиками.
Андерс закрыл глаза.
— Как там мальчишки?
— Все в порядке.
— Я постоянно мечтал о своем спасении, но тебя никогда не видел в роли своей спасительницы.
— Я думала, что ты умер.
— Я и был мертвым, — ответил Андерс.
Вскоре до них донеслись по воде голоса лакаши.
Марина была благодарна им за костры и оглушительный шум.
Впервые за много недель ей стало интересно, сколько времени.
К лодке подплыли мужчины и залезли на палубу, но тут же умолкли. Ведь случились две немыслимые вещи: Андерс вернулся, а Истер исчез.
Марина заглушила мотор, боясь налететь в темноте на плывущих, и лакаши подтолкнули лодку к пристани. На палубе мужчины всматривались в Андерса, высоко подняв над головой горящие ветки.
Они не хлопали его по спине.
Наоборот, приглядевшись к нему, они побросали ветки в воду, перелезли через борт и сбежали.
Огонь зашипел и погас.
Голоса поющих тоже умолкли.
В наступившей темноте Андерс схватил Марину за руку.
На пристани стоял с фонариком Томас Нкомо.
Казалось, он так и не уходил никуда с утра.
При виде его она вспомнила о стрелах, падавших на лодку, но не стала объяснять, что спасла ему жизнь.
Томас подошел к Андерсу и обнял его. За ним подошли доктор Буди и Сатурны.
— Где Истер? — спросила Нэнси Сатурн, оглядевшись по сторонам.
— Он остался у хуммокка, — ответила Марина.
Лакаши уходили от них, огни горящих палок расползались по джунглям во все стороны. Доктора направились в лабораторию.
Марина решила зайти к доктору Свенсон.
Фонарика у нее не было, но луна ярко освещала тропинку. Войдя внутрь, она увидела, что ее койки там уже не было.
— Я велела убрать ее сегодня днем. Я не рассчитывала, что вы вернетесь, — доктор Свенсон лежала в постели.
На столике ярко горел фонарь.
— Андерс вернулся, — сообщила Марина, остановившись в дверях.
Доктор Свенсон приподняла голову:
— Значит, Барбара Бовендер была права?
— Он в лаборатории.
— Ну, невероятно, я не помню ничего подобного, — удивилась доктор Свенсон. — Что ж, я буду рада встретиться с доктором Экманом. Истер, должно быть, в восторге. Я всегда подозревала, что он винит в случившемся себя. Вероятно, доктор Экман поплыл по реке на лодке. Я думала об этом весь день и пришла вот к какому выводу: в ту ночь лакаши недосчитались одной каноэ. Скорее всего, он сел в нее и поплыл. И где-то далеко отсюда его обнаружили хуммокка.
— Истер не вернулся с нами.
— Как это — не вернулся?
— Его забрали хуммокка. В обмен на Андерса. Его увидели в лодке мужчина и женщина. Кажется, они узнали его и очень разволновались.
Лицо доктора Свенсон исказилось от горя.
Она приподнялась с подушки, помогая себе руками. На ней была старая ночная рубашка, разорванная возле шеи.
— Вы должны вернуть его мне. Немедленно отправляйтесь и верните его.
— Не смогу, — Марина покачала головой.
— Никаких отговорок. Вы все сможете. Вы выручили доктора Экмана, выручите и Истера. Мальчик глухой. Он не понимает, что происходит. Вы не имели права оставлять его там.
Но Марина понимала, что человеку позволено побывать в аду только раз в жизни.
— Где вы нашли его? — спросила она.
— Я уже вам рассказывала.
— Расскажите еще раз.
Доктор Свенсон снова откинулась на подушки и долго лежала, глядя в потолок. Наконец она нарушила молчание:
— Я не говорила вам этого, потому что вы не одобрили бы меня. Но теперь какая разница, верно? Никто и никогда не сообщает другим всю правду, а если и говорит, то ее ужасно слышать. Каждому хочется получить что-то более приятное и удобное для понимания, чем правда.
— Где вы нашли Истера?
— Его привезли мне хуммокка. Обычно в джунглях одно племя знает, что делает другое, я уже вам говорила, хотя непонятно, как это происходит. Как-то раз хуммокка послали за мной. Это было приблизительно восемь лет назад, точно не помню. Двое мужчин явились за мной в каноэ, но я отказалась плыть с ними. Я знала, что это за племя. Лет тридцать назад доктор Рапп пытался наладить связь с хуммокка, но ничего хорошего из этого не вышло. На следующий день те же мужчины вернулись с ребенком, он лежал на дне лодки. Он был фантастически болен, из его ушей текли кровь и гной. Дети тут умирают постоянно, вот почему их так много рождается. Я могу лишь предположить, что ребенок принадлежал кому-то очень важному в племени, раз его привезли ко мне. Даже не зная их языка, я поняла, что они просили его спасти. Мужчины оставили его у меня, хотя я и не просила об этом. У него была немыслимая температура, двусторонний мастоидит, возможно, и менингит. Он уже потерял слух, и тут я ничего не могла поделать. Через три дня те же мужчины приплыли снова и хотели его забрать. Мальчик был у меня на пенициллине in vitro, пятьдесят тысяч единиц q6h. Я никак не могла отправить его с ними в каноэ.
— И вы оставили его у себя?
— Я сказала им, что мальчик умер. Так и случилось бы, не окажись я рядом. На самом деле, если бы они вернулись за ним через несколько недель, я бы отдала его. Но они приплыли слишком рано, а он был еще совсем больной. Я не могли им этого объяснить из-за языкового барьера. Моих познаний хватило лишь на то, чтобы сообщить им о его смерти.
— Но вы могли вернуть его позже.
— Он болел около месяца, страшно болел, я такого еще не видела. Отдать им глухого ребенка? Они не знали бы, что с ним делать, а может, и забыли о нем к тому времени. Вы не поступили бы точно так же на моем месте? Знаете, он и тогда уже был таким же замечательным. Я целый месяц кормила его, мыла, сидела возле него ночами. Неужели вы думаете, что я отдала бы его каннибалам?
— Я бы не стала отбирать ребенка у его матери, — сказала Марина.
— Что вы говорите? — рассердилась доктор Свенсон. — Сегодня вы отобрали у меня Истера. Он был мой, мой мальчик, а вы отдали его. Вы всегда хотели увезти его с собой, а я никогда не собиралась его отпускать.
Если бы Истер был здесь, Марина посадила бы его ночью в каноэ и на веслах везла в темноте до самой Амазонки.
— Я хотела взять его с собой, вы правы, — сказала она. — Но не получилось. Почему вы отпустили его со мной? Почему не предупредили меня, что это опасно для него?
— Потому что он больше не принадлежал им, — ответила доктор Свенсон. — Он был мой мальчик.
Марина села на стул и молчала.
Говорить было не о чем.
Она была готова поклясться, что Истер был ее.
— Мы с Андерсом уедем завтра утром.
— Отвезите доктора Экмана в Манаус, если хотите, или пускай его отвезет кто-нибудь еще. Вы нужны мне здесь.
— Я уеду с ним, — заявила Марина.
Доктор Свенсон отмахнулась:
— Не получится. Поверьте мне, вы долго там не задержитесь. Вы изменились. Вы предали своего босса и продолжаете его предавать, а такие, как вы, не прощают себе измены. Когда-то я тоже переменилась, это было давным-давно. Я последовала сюда за своим учителем. Думала, что приехала только на одно лето. Так что я знаю, как это бывает.
— Со мной все будет не так.
— Конечно, не так. Ничего не происходит одинаково. Я была совсем не такая, как доктор Рапп, однако пришла на его место. Вы не походите на меня, но подождите, вы вернетесь сюда, и больше ничего не будет иметь для вас значения.
Марина подошла ближе и остановилась возле кровати.
— Доброй ночи, — сказала она.
— Вы вернетесь, — сказала доктор Свенсон. — Но не заставляйте меня долго ждать. У нас немного времени на завершение работы. Знаете, а Истер тоже вернется. Может, даже завтра. Когда все заснут, он украдет каноэ и сбежит. Дорогу домой он знает. И он не затаит на вас обиду за предательство. Ведь он ребенок. Он простит.
Но Марина помнила, каким было лицо Истера, когда Андерс отдал его хуммокка. И не была уверена, что доктор Свенсон права.
— Доброй ночи, — повторила она и прикрыла дверь хижины.
Когда она вернулась в лабораторию, Ален Сатурн сообщил ей, что Андерс ушел, чтобы принять душ. Томас искал в кладовой коробку, куда сложили его вещи, в надежде, что не вся его одежда была разобрана.
Нэнси и Буди сидели там же, уставившись в пол.
— Он сказал, что у него до сих пор случаются приступы лихорадки, — сказал Ален. — Постарайтесь, чтобы он нормально выглядел, когда будет садиться в самолет. Его не пустят в Штаты, если заподозрят у него малярию.
— У него может быть малярия? — спросила Марина.
Доктор Буди посмотрела на нее, но промолчала.
— Мы в тропиках, — ответила Нэнси. — Малярия может быть у кого угодно.
— Только не у нас, — заявила доктор Буди.
Марина вернулась к себе на веранду.
Вымылась в тазу и надела ночную рубашку миссис Бовендер. Рубашка была уже не очень свежая, но надеть ее после грубого платья было истинным блаженством.
Без Истера было тоскливо.
Марина открыла его ящик, который вместе с койкой принесли сюда от доктора Свенсон. Там, под перьями и камнем, похожим на глаз, лежало письмо от Андерса, в котором он обещал вознаграждение всем, кто поможет Истеру приехать в Миннесоту к Карен Экман. Еще она обнаружила на дне ящика не только паспорт Андерса, но и свой собственный. Вероятно, Истер хранил паспорта ради фотографий их обоих. На дне ящика она нашла и свой кошелек, билет на самолет и телефон. Она долго сидела с телефоном в руке, не решаясь его включить, а когда все-таки собралась с духом и нажала на кнопку, он не ожил.
Сел аккумулятор.
Она сунула телефон обратно в ящик.
— Это была моя комната, — сказал Андерс.
Марина подняла глаза и увидела прежнего Андерса, без бороды.
— Бороду мне сбрила какая-то местная женщина, — сказал он, проведя рукой по щеке. — Кажется, я необычайно осчастливил ее таким доверием. Я никогда прежде не носил бороды и ненавидел ее.
— Теперь ты похож на себя, — улыбнулась Марина.
— Я спал тут, — он показал на койку, — а Истер в гамаке.
— Знаю, я это поняла, — она бросила взгляд на ящик. — После твоего исчезновения его мучили кошмары, и он спал со мной.
— Меня тоже мучают кошмары, — сказал Андерс.
Он выключил фонари и поставил ящик на пол:
— Подвинься.
Марина вытянулась на одном краю койки, Андерс лег рядом. Они лежали нос к носу, и он обнял ее рукой.
— Извини, иначе я упаду, — сказал он.
— Ничего, — ответила она. — Так даже лучше.
— Завтра мы поедем домой.
Она прижалась к нему, уткнулась в его шею.
Если бы они могли уснуть, им надо было уснуть одновременно и лежать очень тихо, чтобы не будить друг друга.
До этого они обнимались раз в год, на Рождество, когда она приходила в гости к нему в дом. Он, одетый в красный свитер, открывал дверь, а она стояла на пороге, держа в руке бутылку вина, вся в снегу. Он торопливо обнимал ее и приглашал войти.
— Как ты сюда попала? — спросил он.
— Сама не знаю. Карен попросила меня поехать, а потом и мистер Фокс. Я должна была посмотреть, как продвигается работа у доктора Свенсон, а еще узнать обстоятельства твоей смерти. Я так огорчилась, когда мы получили письмо, где доктор Свенсон сообщала, что ты умер.
— Никто не думал, что я просто пропал? — удивился он. — Им не показалось странным, что они не нашли мое тело?
— Доктор Свенсон написала, что тебя похоронили. Она не сомневалась в твоей смерти.
— Но ведь ты так не думала? — Он положил руку на ее плечо.
— Думала, — честно призналась Марина. — Карен не верила в твою смерть и была уверена, что это страшное недоразумение. А я удивлялась и думала, что она просто не в силах смириться со страшным известием.
— Тогда почему ты отправилась меня искать?
— Из-за Барбары Бовендер, — ответила она и вдруг поцеловала его — потому что их губы почти касались, потому что он вправду был жив, потому что она больше ничего не могла объяснить.
Тогда, в гостиной у Бовендеров, Барбара спросила, любит ли она его.
Сейчас она его любила — но только сейчас.
Только в эту ночь, после такого ужасного и трудного дня, какого, может, у нее больше не будет до конца жизни.
Она поцеловала его, чтобы убедиться, что все это случилось на самом деле.
Он поцеловал ее, потому что это был не мираж, не сон, и он действительно вернулся в лагерь.
Потом они еще теснее прижались друг к другу, так было нужно, чтобы уместиться на такой узкой койке. Она заплакала, потому что снова увидела ту узкую речку, мимо которой так легко проплыть, не заметив.
Что, если бы она не заметила ту речку?! Что, если бы ее не заметила Барбара Бовендер? Тогда они никогда бы не нашли Андерса и никогда бы не потеряли Истера?
Андерс понимал это, он так и сказал, осушая поцелуями ее слезы.
Потом они любили друг друга — но только для того, чтобы прогнать пережитый ими страх и успокоиться. Это был физический акт утешения, нежности, высшей нежности двух друзей.
Она любила бы мистера Фокса, будь он здесь, а Андерс свою жену, но в эту ночь они были вдвоем, без своих близких.
Да и вообще, после всего, что они пережили вместе, как могли они не прижаться друг к другу, не слиться своими телами?
Ведь им нужно было доказать, как сильно переплелись их жизни, хотя бы до того момента, когда самолет приземлится в Миннеаполисе.
Если бы сейчас ее не прижимало к матрасу его похудевшее тело, она, возможно, стояла бы сейчас по колено в воде и всматривалась в темную реку, надеясь, что доктор Свенсон окажется права и Истер приплывет домой на украденном каноэ, может, на том самом, на котором уплыл в бреду Андерс.
А без тепла ее тела он, возможно, не поверил бы, что к нему вернулась удача.
Но об одной части этой истории они никогда не заговорят потом — о том, как Андерс положил ее на себя своими тонкими, как молодые деревца, руками, и она прижималась щекой к его груди, целовала его и рыдала…
Как ни странно, они проспали на узкой койке до утра и не упали с нее, две тонкие фигурки.
Марина лежала на боку, Андерс Экман прикрывал ее спину, словно одеялом. Перед отъездом она собиралась пойти в последний раз к мартинам, но передумала.
Сейчас ей хотелось только одного — чтобы все поскорее осталось позади.
С деревьями было покончено.
Сама мысль о том, что она хотела увезти с собой в сумке ворох веток, теперь казалась ей нелепой и ужасной.
Единственный, кого она должна привезти домой, — это Андерс.
Она лежала, голая, в постели со своим коллегой и разбудила его, пытаясь выбраться из его объятий.
— Ох, Марина, — проговорил он, но она лишь покачала головой, наклонилась и поцеловала его в последний раз в жизни.
— Поедем домой, — сказала она.
И они отправились домой.
На Марине была ночная рубашка Барбары Бовендер, брюки мистера Фокса, а сверху его рубашка. На голове красовалась шляпа Милтона, а в руке она несла металлический ящик Истера, словно маленький чемодан.
Сатурны повезли их на понтонной лодке в Манаус.
Когда они плыли по реке, над ними пролетел огромный орел, так низко, что они разглядели ужас на мордочке обезьянки, болтавшейся в его загнутых когтях.
— Это гарпия-обезьяноед! — воскликнул Андерс и высунулся за борт, чтобы лучше разглядеть хищника. — Вы видели?
— Его трудно не увидеть, — мрачно отозвалась Нэнси Сатурн.
В джунглях внезапно затихли все звуки, словно все живое затаило дыхание.
— Когда я приехал сюда, больше всего мне хотелось посмотреть именно на эту птицу. Они очень редкие. — Андерс не мог оторвать глаз от удалявшегося хищника. — Просто не верится, что я увидел гарпию.
Приплыв в Манаус, они позвонили из таксофона в порту Милтону. У оборотистого Милтона нашелся знакомый в авиакассе; он с сочувствием отнесся к их ситуации. Пока он улаживал детали и заказывал два места на последний рейс до Майами, стыкующийся с первым рейсом на Миннеаполис, они зашли к Барбаре Бовендер. Они хотели повидаться с ней и рассказать, что по джунглям бежал не ее отец, а Андерс, и что она, по ошибке свернув не в ту речку, спасла Андерсу жизнь.
Рассказывая историю Барбаре, они рассказывали ее и друг другу — как Андерс ушел в бреду к реке и забрался в каноэ, как его там нашли хуммокка, еле живого, но где, в каком месте — он так и не узнал. Как они лечили его припарками, пахнувшими смолой и хреном; кожа на его груди покрылась от этого волдырями.
Марина рассказала Милтону, как ей почудилось, что Томаса Нкомо пронзила стрела, а Андерс рассказал Барбаре, как хуммокка забрали из его рук Истера.
Барбара и Марина плакали, слушая его рассказ.
К тому моменту, когда Марина и Андерс сели в самолет, они переговорили обо всем на свете, кроме одной вещи, о которой больше никогда не скажут ни слова.
Они пили «Кровавую Мэри» и смотрели, как на висевшем перед ними экране с картой полета стремительно удалялась Амазония.
Потом откинули спинки кресел и погрузились в сон — самый глубокий и спокойный, чем все их сны за последние месяцы.
Карен можно было позвонить из аэропорта в Майами, а можно было подождать и приехать прямо домой. На взгляд Марины, в размышлениях Андерса — как поступить лучше — смешались любовь и жестокость, и, хотя сама она считала, что надо ехать домой, окончательное решение, бесспорно, оставалось за ним. Андерс нерешительно посматривал на часы в зале прилета, говорившие о том, что еще очень рано, на таксофоны, у которых образовалась небольшая очередь, но тут была объявлена посадка. Андерс и Марина признались друг другу, что совершенно разучились звонить из таксофонов.
И вот они уже летели в Миннеаполис и с каждой милей, приближавшей их к дому, все больше превращались в прежних себя — в двух докторов, работавших вместе в фармацевтической компании на окраине Миннеаполиса.
Миннесота! Она пахла земляникой, солнцем и нежной травой.
Стояло лето, и все вокруг казалось Марине еще красивее, чем в воспоминаниях. Пока они с Андерсом ехали в такси, они еще помнили, что с ними случилось нечто невероятное. Но их внимание уже переключилось на другое — сначала на высокие дома, потом на деревья с густой листвой, на широкий размах прерии, где взгляд так легко устремляется к далекому горизонту, в какую сторону ни глянь.
Они вдыхали удивительно приятный воздух.
Андерс наклонялся вперед и давал указания таксисту-нигерийцу, а Марина опустила стекло, и ветер ласково струился вокруг ее пальцев и шевелил ее волосы, заплетенные в косу.
Ей почему-то вспомнилась поездка с Милтоном и Бовендерами на пляж под Манаусом и коза, которую Милтон ухитрился не сбить.
И не было для нее прекраснее места, чем Миннесота…
Когда они подъезжали к концу тупика, мимо них проехал мальчишка на велосипеде, но Андерс смотрел в другую сторону.
Он уже увидел возле своего дома двух мальчишек, которые двигались и играли, как Истер. Он схватил нигерийца за плечо и крикнул, чтобы он остановил машину, остановил немедленно!
Дверь такси распахнулась, словно дверца клетки; Андерс выпорхнул наружу, зовя сыновей по имени.
Несколько минут такси стояло, и Марина смотрела на этот мир, не имевший к ней никакого отношения, хотя она сама и возродила его.
Мальчишка на велосипеде круто повернул назад и с радостными воплями мчался по дороге к отцу.
Соседи уже открывали двери, слыша громкие крики.
Марина не заметила, как Карен выскочила из дома.
И вот она уже летела, едва касаясь ногами травы, в объятья мужа — маленькая, легкая и сияющая, как ребенок. Казалось, они ждали Андерса каждый день, держали над головой горящие палки и дикими криками ла-ла-ла-ла изливали свою душу небесам.
И вот он вернулся.
Марина привезла его назад.
И она сказала таксисту, чтобы он ехал дальше.
Она была тут лишней.
notes
