18

Понимание пришло позже; сначала пришлось научиться узнавать запах матери и пробиваться к ее соскам. Мои глаза открылись достаточно, чтобы видеть ее темно-коричневую морду – и тут до меня дошло: я снова щенок.

Даже не совсем так. Я щенок, который вдруг вспомнил, что это я. Вдруг, в одно мгновение оказалось, что я гляжу на мир глазами совсем юной собаки. Но если вспомнить все, что было раньше, то это очень странно. Мне казалось, что сделано все; не может быть никакой причины продолжать – что я могу сделать более важного, чем любить мальчика?

Итана мне так не хватало, что иногда приходилось скулить – мои братья и сестры принимали это за слабость и прыгали на меня с намерением подчинить. Их было семеро, все темно-коричневые, с черными отметинами; удивительно, что им невдомек, кто тут главный.

Обычно за нами ухаживала женщина, хотя был и мужчина – он часто спускался в подвал кормить нас; и именно он вытащил нас в коробке во двор, когда нам исполнилось несколько недель. Большой самец, сидевший в клетке, обнюхал нас, когда мы подбежали к нему, и мне откуда-то стало понятно, что это наш отец. Никогда прежде не приходилось встречать отца, и непонятно было, зачем он здесь.

– Похоже, он к ним добр, – сказал мужчина женщине.

– Будешь умницей, Берни? Хочешь выйти? – Женщина открыла клетку отца – видимо, его звали Берни; самец, выпрыгнув, обнюхал нас и пошел полить забор.

Мы галопом понеслись за ним, то и дело тыкаясь мордой в землю, потому что наши щенячьи ножки плохо двигались. Берни опустил голову, и один из моих братьев, подпрыгнув, непочтительно куснул его за ухо, но отец, похоже, не возражал. Он немного поиграл с нами, раскидав в стороны, и пошел к задней двери, чтобы его пустили обратно.

Через несколько недель, во дворе, меня утомила попытка показать одному из моих братьев, кто тут главный; пришлось присесть в травку, и вдруг мне разом стало ясно, что я девочка! Достаточно было обнюхать свою мочу; мой брат решил воспользоваться удобным случаем, чтобы с разбегу налететь на меня, пришлось предупреждающе зарычать на него. Что бы подумал Итан?

Как могу я, Бейли, быть девочкой?

Только теперь я не Бейли. Однажды мужчина пришел, чтобы поиграть с нами в необычную игру. Он хлопал в ладоши, и тех, кто не пугался шума (меня в том числе), клал в коробку. Потом он начал доставать нас по одному из коробки – когда пришла моя очередь, он отвернулся от меня и пошел прочь, как будто забыл, что я тут, пришлось идти за ним. Только за это он сказал, что я хорошая собака, – похоже, его легко удивить. Он был примерно в том же возрасте, в каком была Мама, когда разбила окно машины и дала мне воды – в тот день, когда мы встретились с моим мальчиком.

Мужчина завернул меня в футболку и сказал:

– Ну, девочка, сможешь выбраться?

Мне стало понятно, что он передумал оставлять меня в футболке – пришлось выпрыгнуть и побежать к нему. Мужчина снова принялся хвалить меня.

Во двор пришла женщина и стала наблюдать.

– Большинству требуется минута, чтобы выкарабкаться, а эта – просто уникум, – заметил мужчина. Он перевернул меня на спину, я начал – верней, начала – извиваться и подумал – подумала, – что так нечестно, ведь мужчина гораздо крупнее меня.

– Джейкоб, ей это не нравится, – обратила внимание женщина.

– Это никому не нравится. Вопрос в том, прекратит ли она сопротивляться и признает меня хозяином, или будет драться дальше? Мне нужна собака, которая знает, что я хозяин.

Я услышала слово «собака» – оно звучало не сердито, значит, меня не наказывали, хоть и прижали к земле. Я поняла, что не знаю такой игры, и просто успокоилась, прекратив борьбу.

– Хорошая девочка! – снова сказал мужчина.

Потом он скатал газету в комок, показал мне и начал махать перед носом, пока не раздразнил. Я чувствовала себя глупой и неуклюжей: когда комок оказывался передо мной, я пыталась укусить его своей щенячьей пастью, но не успевала. Потом мужчина отшвырнул комок на несколько футов, я побежала и набросилась на него. Ага! Теперь попробуй отними!

Тут мне вспомнился Итан и его дурацкое летало, и то как удавалось порадовать мальчика, принеся его обратно. Я развернулась и подбежала к мужчине, положила мяч к его ногам и села ждать, когда он бросит снова.

– Эта, – сказал мужчина. – Я беру эту.

Я заскулила, когда увидела, какая поездка мне предстоит – в кузове грузовика; в клетке, точно в такой нас везли в шумную комнату со Спайком. Я же собака переднего сиденья; все могут подтвердить!..

Мой новый дом напомнил мне место, где мы жили после пожара. Квартира была маленькая, балкон выходил на парковку, зато она была недалеко от замечательного парка, куда мужчина водил меня несколько раз в день.

Я знала, что нахожусь далеко от Итана, судя по запаху деревьев и кустов – здесь было не так сыро, как на Ферме, хотя кругом буйно росли цветы и кустарники. Воздух был пропитан сильным запахом автомобилей, и я непрерывно их слышала. Иногда налетал горячий, сухой ветер – и напоминал Двор, а иногда воздух был мокрый насквозь – такого не случалось, когда меня звали Тоби.

Мужчину звали Джейкоб, а меня он назвал Эллейя.

– Это по-шведски значит «лось»; ты теперь не немецкая овчарка, а шведская.

Я непонимающе повиляла хвостом.

– Эллейя. Эллейя. Пошли, Элли, пошли.

Его ладони пахли маслом и машиной, газетами и людьми.

Джейкоб одевался в темное и носил всякие железяки на поясе, включая пистолет; я поняла, что он полицейский. Когда он отсутствовал, чудесная женщина по имени Джорджия заходила каждые несколько часов и брала меня на прогулку. Она напоминала мне Челси, которая жила на той же улице, что и мы с Итаном, и у которой была собака Мармеладка, а потом – Герцогиня. Джорджия постоянно называла меня разными именами, иногда совсем глупыми, вроде Элли-Велли Кудл-Ку.

Я изо всех сил старалась привыкнуть к новой жизни, как Элли, – все было так не похоже на жизнь Бейли. Джейкоб дал мне собачью постель, почти такую же, как была в гараже, но теперь мне полагалось спать только в ней – Джейкоб выпихивал меня, стоило мне попытаться заползти к нему под одеяло, хотя было же очевидно, что места полно.

Я понимала, что требуется жить по новым правилам – примерно по таким, какие были, когда Итан уехал в колледж. К резкой боли, пронзавшей меня при воспоминании о моем мальчике, нужно привыкнуть: собака должна делать то, чего хочет человек.

Все же есть разница между тем, чтобы выполнять команды, и тем, чтобы иметь предназначение, смысл существования. Мне казалось, моей целью было быть с Итаном, и эта цель достигнута. Если так, то почему сейчас я Элли? Разве может быть у собаки не одно предназначение?

Джейкоб обращался со мной с терпеливым спокойствием – когда мой мочевой пузырь подавал внезапный сигнал и разом опорожнялся, Джейкоб не кричал и не выгонял меня за дверь, как делал мальчик; он так хвалил меня, когда я успевала выйти наружу, что мне хотелось скорее научиться управлять своим телом. Но Джейкоб не дарил мне столько любви, сколько дарил мальчик. Он общался со мной в деловой манере – так мальчик общался с лошадью Флер, – и мне, по правде сказать, нравилась такая четкость; однако иногда я изнывала по рукам мальчика и не могла дождаться, когда же придет Джорджия и назовет меня Элли-Велли Кудл-Ку.

Внутри у Джейкоба, как я чувствовала, что-то было не так. Мне было ясно – его гнетет какая-то темная горечь; как Итана, когда он впервые приехал домой после пожара. Что бы это ни было, Джейкоб не давал волю чувствам – чем бы мы ни занимались.

– Пойдем работать, – говорил Джейкоб, сажал меня в грузовик, и мы отправлялись в парк играть. Я научилась «лежать», я выучила, что у Джейкоба «жди» – значит действительно ждать на одном месте, пока он не скомандует «ко мне».

Тренировки помогали не думать об Итане. Ночью я обычно засыпала с мыслями о моем мальчике: о его руках, его запахе, его смехе и его голосе. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, мне хотелось, чтобы он был счастлив. Я знала, что больше никогда его не увижу.

По мере того как я росла, Джорджия появлялась реже, однако выяснилось, что я не скучаю по ней, поскольку все больше погружалась в работу. Однажды мы поехали в какой-то лес и познакомились с человеком по имени Уолли, который приласкал меня, а потом убежал.

– Элли, что он делает? Куда он ушел? – спросил меня Джейкоб.

Я следила за Уолли, а тот оглядывался на меня, возбужденно махая рукой.

– Ищи его! Ищи! – скомандовал Джейкоб.

Я неуверенно побежала к Уолли. И что это значит? Уолли увидел, что я приближаюсь, опустился на колени и захлопал; когда я подбежала, он показал мне палку, и мы несколько минут играли. Потом Уолли встал.

– Смотри, Элли! Что делает Джейкоб? Ищи его! – сказал он.

Джейкоб удалялся, и я побежала за ним.

– Хорошая собака! – похвалил меня Джейкоб.

По степени разумности я бы поставила эту игру рядом с леталом, но Уолли и Джейкобу, похоже, нравилось, и я продолжала, тем более что потом мы играли в перетягивание палки – эта игра на голову выше, чем «найди Уолли».

Примерно когда я начала изучать «ищи», меня охватило странное чувство, непроходящая тревога вкупе с неприличным запахом из-под хвоста. Мама и Бабушка, бывало, жаловались каждый раз, когда мне случалось испускать пахучие газы из-под хвоста, и давали понять, что я плохая собака (а Дедушка так сердился на плохой запах, что говорил «ай-ай-ай, Бейли!», даже если запах шел от него самого).

Джейкоб не замечал запаха, но обратил внимание на тревогу псов, задиравших лапу на кусты рядом с квартирой, – я чувствовала, что псы околачиваются тут из-за меня.

Реакция Джейкоба оказалась очень необычной: он надел на меня пару шорт, вроде тех, что сам носил под брюками, только с дыркой для хвоста. Мне всегда было жалко смотреть на собак, носящих фуфайки и прочую одежду – и вот я щеголяю нарядами перед самцами. Тут уж не отделаешься легким смущением, особенно учитывая настырное внимание, которое выказывала мне разношерстная стая, деловито орошающая кусты вокруг дома.

– Пора к ветеринару, – сказал Джейкоб и повез меня на машине в место, которое мне показалось знакомым – в прохладную комнату с ярким светом и металлическим столом. Я заснула, а проснулась дома, как и следовало ожидать, в дурацком коническом ошейнике.

Как только ошейник сняли, мы с Джейкобом снова принялись ездить в парк почти каждый день, и так несколько месяцев. Дни становились короче, хотя снега не предвиделось; искать Уолли становилось все сложнее, потому что мне постоянно меняли правила. Иногда мы приходили на место, а Уолли уже не было, и приходилось искать, куда он делся. Он где-нибудь лежал и, как Дедушка, занимался «по хозяйству»; еще я выучила новую команду – «покажи!», это значило отвести Джейкоба туда, где я нашла развалившегося под деревом Уолли. Джейкоб каким-то образом понимал, удалось ли найти что-нибудь, хотя бы один носок Уолли на земле – растяпа то и дело ронял вещи, чтобы нам было что искать.

Были и другие дела. Джейкоб научил меня забираться вверх по бревну и спускаться с другой стороны по лестнице, при этом проходя ступеньку за ступенькой, а не прыгать одним махом, как мне нравилось. Он научил меня ползать в тесной трубе и запрыгивать на штабель бревен, а однажды велел мне сидеть, а сам достал пистолет и несколько раз грохнул так, что я вздрогнула.

– Хорошая девочка, Элли. Это пистолет. Видишь? Не нужно бояться. Он громкий, но ты ведь не боишься, да, девочка?

Я обнюхала протянутый мне пистолет и порадовалась, что Джейкоб не заставляет меня его таскать. Пистолет пах плохо, а по виду и летал хуже, чем летало.

Иногда Джейкоб и другие люди с пистолетами сидели за столом во дворе и пили что-то из бутылок. В такие моменты я отчетливо видела внутренний раздрай Джейкоба: люди за столом часто смеялись, а Джейкоб то подхватывал, то погружался в себя – темный, грустный и одинокий.

– Правда ведь, Джейкоб? – обратился к нему как-то другой человек. Я услышала имя, однако Джейкоб уперся взглядом в пространство, ничего не замечая. Я села и ткнулась ему в ладонь, но он, хоть и погладил, похоже, не обратил на меня внимания.

– Я говорю, Джейкоб, правда ведь?

Джейкоб повернулся и понял, что все смотрят на него; я почувствовала его смущение.

– Что?

– Если двухтысячный будет таким ужасным, как говорят, понадобятся все кинологические подразделения. Опять начнется, как с Родни Кингом.

– Элли – не такая собака, – холодно ответил Джейкоб. Я напряглась при звуке своего имени, тут же почувствовав, что все люди за столом смотрят на меня. Мне почему-то стало не по себе – так некоторым становилось не по себе под взглядом Джейкоба. Когда разговор продолжился, все говорили друг с другом, не замечая Джейкоба. Я снова пихнула его ладонь, и теперь он почесал у меня за ухом.

– Хорошая собака, Элли, – сказал он.

«Ищи Уолли» превратилось в просто «ищи». Мы с Джейкобом приезжали куда-нибудь, тогда мне давали что-нибудь понюхать – старое пальто, ботинок или перчатку, и нужно было найти человека – хозяина вещи. Иногда нюхать было нечего, тогда я обходила большой участок, поднимая тревогу каждый раз, как находила что-нибудь интересное. Я нашла много людей помимо Уолли; иногда они даже не догадывались про игру и звали меня «привет, песик». Я знала, что нужно показать человека Джейкобу, и он всегда хвалил меня, даже если я находила человека, который не мог сообразить, что происходит. Я поняла: нужно искать людей и приводить к ним Джейкоба, и пусть сам решает – тот человек или нет. Это была моя работа.

Когда я прожила у Джейкоба примерно год, он начал брать меня с собой на работу каждый день. Мы встречались со множеством людей, одетых, как Джейкоб – почти все относились ко мне ласково, уважительно отходили, когда Джейкоб командовал «рядом». Он посадил меня в клетку, по соседству с другими собаками – Камми и Джипси. Камми был черный как смоль, а Джипси – коричневой.

Хотя мы сидели вместе, мои отношения с Камми и Джипси были не такими, как с другими собаками. Мы, рабочие собаки, понимали, что нам некогда играть – нужно постоянно быть готовыми служить хозяевам, и большую часть времени мы сидели настороже у забора.

Джипси работала с полицейским по имени Пол и часто уезжала, а иногда они с Полом работали во дворе. Они все делали неправильно: Джипси просто обнюхивала коробки и кучи одежды и вдруг поднимала тревогу на пустом месте, хотя Пол все равно ее хвалил, доставал из кучи пакет и говорил Джипси, что она хорошая собака.

Камми был старше и не смотрел, как работает Джипси – наверное, ему было стыдно за бедняжку. Камми работал с полицейской Эми и выезжал не часто. Если выезжал, то стремительно – Эми забирала его, и они уносились. Я не знала, в чем состоит работа Камми, но подозревала, что она не так важна, как моя.

– Где будете на этой неделе? – спросила как-то Эми у Пола.

– Опять в аэропорту, пока Гарсия не выйдет с больничного, – сказал Пол. – Как делишки у взрывотехников?

– Тихо. Только меня беспокоит Камми. Показатели снизились; боюсь, что у него пропадает нюх.

Услышав свое имя, Камми поднял голову, и я бросила на него взгляд.

– Ему сколько уже – десять? – спросил Пол.

– Почти, – сказала Эми.

Я встала и встряхнулась, потому что почувствовала, что идет Джейкоб – через несколько секунд он вышел из-за угла. Он стоял и разговаривал с друзьями, а мы, собаки, смотрели и недоумевали, почему нас не выпускают во двор.

Внезапно я почувствовала напряжение от Джейкоба. Он сказал куда-то себе в плечо:

– Понял, отделение восемь-ка-шесть на связи.

Эми побежала к калитке. Камми подскочил.

– Элли! – скомандовала Эми. – Рядом!

Мы оказались во дворе, и я мигом запрыгнула в грузовик. Я чувствовала: начинается нечто гораздо важнее игры «найди Уолли».