Глава 8
— Хорошо, что ты дома. — Дедушка Ванс вышел из своей комнаты, как только Эмили ворвалась в дом. Она удивилась, что он вышел сам. Она уже внутренне приготовилась, что ей придется его «выкуривать». — Я тут подумал… Тебе нужна своя машина, чтобы ты могла ездить на озеро, когда захочешь, а не сидеть тут в четырех стенах. А у меня как раз есть. Машина.
— Дедушка Ванс…
— Сам я, конечно, ее не вожу. Никогда не водил. С такими-то ножищами. Но у твоей бабушки была машина. Пойдем, я тебе покажу.
Что происходит? Еще вчера вечером они ужинали в молчании, и из него было ни слова не вытянуть. Он провел Эмили через кухню — на заднее крыльцо. Ему пришлось повернуться боком, иначе его широченные плечи не проходили в узкую дверь. Они вышли на задний двор и обошли дом. Там был старый гараж, которым явно не пользовались, и даже не открывали его лет сто. Подъездной дорожки, ведущей от улицы, давно не было и в помине, и гараж стоял посреди моря зеленой травы, словно остров, утративший перешеек к материку.
Когда Ванс открыл дверь гаража, в воздухе заплясали пылинки, искрящиеся на солнце, но внутри было темно. Ванс нашарил на стене выключатель. Флуоресцентная лампа неохотно включилась, жужжа, и мигая, и как будто ворча, но потом все-таки разгорелась нормально.
— Это «Олдсмобиль Катласс» 1978-го года, — сказал Ванс. — Под слоем пыли он на самом деле коричневый. Если тебе не претит ездить на таком старье, я кого-нибудь попрошу, чтобы его привели в порядок.
Эмили уставилась на автомобиль.
— Мама тоже на нем ездила?
— Нет. Когда ей исполнилось шестнадцать, она захотела кабриолет. И я купил ей кабриолет. — Он помедлил. — Если хочешь что-то другое, скажи. Я куплю.
— Нет, — быстро проговорила Эмили. — Мне нравится. Такой мощный автомобиль.
— Мощный автомобиль? Лили бы такое понравилось.
Эмили повернулась к нему:
— Лили? А кто это?
Ванс, кажется, был потрясен.
— Лили — это моя жена. Твоя мама о ней не рассказывала?
— Она вообще ни о чем не рассказывала. — Эмили убрала волосы за уши. Поговори с ним. — Дедушка Ванс, сегодня на озере была вечеринка. Как оказалась, ее устраивали Коффи. И меня попросили уйти.
Если бы негодование можно было увидеть, оно бы выглядело именно так: как человек выше двух с половиной метров, выпрямляющийся в полный рост.
— Тебя попросили уйти?
— Ну, не то чтобы прямо прогнали, — сказала она, все еще смущаясь. — Но было понятно, что Коффи мне явно не рады. Ну, кроме Уина. Наверное. На самом деле насчет него я тоже не уверена.
— Я же просил тебя, Эмили! Просил держаться от него подальше!
Уин был прав. Он говорил, что дедушка Ванс именно так ей и скажет.
— Ты просил держаться подальше от огней Мэллаби, а не от Коффи. Я не знала, что делаю что-то не так.
Ванс сделал глубокий вдох и покачал головой.
— Да, ты права. Ты ни в чем не виновата. — Он еще пару секунд посмотрел на машину, а потом выключил свет. — Я надеялся, что по прошествии стольких лет старые раны затянутся.
— Это все из-за мамы? — нерешительно спросила Эмили. — Уин мне сегодня сказал такое, во что невозможно поверить. Сказал, что мама была жестокой. Но ведь это неправда. Мама была замечательным человеком. Она же была замечательным человеком? Я знаю, что ты не хочешь о ней говорить. Но хотя бы скажи мне об этом. Пожалуйста.
— В твоем возрасте Далси была совершенно неуправляемой, — сказал он, закрывая гараж. — Очень упрямой и, может быть, чересчур пылкой. Ее энергия подчас обжигала людей. Но она была умной, веселой и любопытной. Это она взяла от Лили. Далси было двенадцать, когда Лили умерла. — Он отвернулся и быстро вытер глаза. — Я не знал, как с ней справляться. Единственное, что я мог: давать ей все, о чем она просит. Поначалу она меня проверяла. Просила о всяких вещах, выходивших за все рамки. Просто чтобы посмотреть, что я буду делать. Но я ни разу ей не отказал. У нее было все самое лучшее. Когда она стала старше, ей начало нравиться издеваться над теми, у кого ничего этого не было. Она могла быть жестокой. Чаще всего доставалось Джулии.
У Эмили было такое чувство, что она шла по лестнице и неожиданно оступилась.
— Мама издевалась над Джулией?
Ванс медленно кивнул.
— И над другими тоже, — неохотно добавил он.
Эмили не могла поверить. Она отказывалась в это верить. Он сейчас говорил не о маме, а о ком-то другом. Ее мама была замечательным человеком, добрым и самоотверженным. Она хотела спасти мир.
— Она была королевой в своем кругу, и ее слово было закон. Она вертела своими подругами как хотела. Кого она принимала, принимали они. Кого она отметала, отметали и они тоже, — продолжал Ванс. — И когда она взяла под свое крыло этого робкого, тихого мальчика Логана Коффи, все его приняли. Потому что она так сказала.
— Уин говорил, он покончил с собой.
— Да.
Эмили помедлила, сомневаясь, действительно ли ей хочется знать о том, о чем она собиралась спросить.
— Это произошло из-за мамы?
Она ждала, затаив дыхание. Ванс ответил не сразу, но все же ответил:
— Да.
— Что она сделала? — прошептала Эмили.
Ванс явно не знал, как ответить. На мгновение он поднял глаза к небу, а потом спросил:
— Что сказал тебе Уин?
— Он сказал, что Логан был влюблен в мою маму, а его семья этого не одобряла. Он сказал, Логан нарушил традицию, чтобы быть с ней. А маме он был не нужен. Она хотела лишь одного: заставить его открыть семейную тайну Коффи.
Ванс вздохнул.
— Сейчас Коффи чаще выходят в люди, но ты должна понимать, что в то время они вели очень замкнутый образ жизни. Положение в обществе было важно для Далси. Тут я сам виноват. Никогда ей ни в чем не отказывал. Она и привыкла получать все, что хотела. И не забывай, что она потеряла маму. Чтобы как-то забыть свое горе, она и набирала себе всего. Но ей всегда было мало.
Коффи не пускали ее в свой круг, они не одобряли ее отношений с Логаном, и ее это взбесило. И не просто взбесило. Она была в ярости. После смерти Лили у Далси часто случались вспышки гнева. Могла вспылить без причины — и умри все живое. У Коффи была — и есть до сих пор — одна странность. Они никогда не выходят из дома по ночам. Никогда. А Логан вышел. Для Далси. Однажды вечером, ближе к ночи, она собрала почти весь город у летней эстрады в парке. Сказала, что будет петь. Она хорошо пела, красиво. Но петь она не собиралась. Она вывела на сцену Логана.
Ванс умолк. Эмили ждала продолжения. Оно должно было быть.
— Ничего не понимаю, — сказала она, когда стало ясно, что продолжения не будет. — Он покончил с собой, потому что мама заставила его выйти из дома ночью? Это и есть их большой секрет? Бред какой-то. В жизни не слышала такой чуши.
— Традиции всегда были очень важны для Коффи, — сказал Ванс. — А Логан был очень чувствительным, нервным мальчиком. Когда он покончил с собой, Коффи едва не уехали из Мэллаби. Если бы они уехали и забрали с собой все свои деньги, для города это был бы конец. Это стало последней каплей. После этого все отвернулись от Далси. После того, как ее сумасбродство дорого обошлось Коффи. И чуть было дорого не обошлось всему городу. Она все-таки сделала что-то такое, чего не могли простить. И тут я не мог ей помочь. Прощение за деньги не купишь.
Эмили даже не сразу сообразила, что пятится прочь от него.
— Двадцать лет я об этом молчал, — сказал Ванс. — И не собирался тебе рассказывать. Потому что тебе лучше этого не знать. Но Коффи, как видно, решили иначе. Мне очень жаль.
Эмили продолжала пятиться. Ванс просто смотрел, как она уходит. Как будто именно этого он и ждал. Как будто привык, что люди его сторонятся. Не сказав больше ни слова, Эмили развернулась и убежала обратно в дом.
Поднявшись к себе, она встала посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Приезжать сюда было ошибкой. Большой ошибкой. Она должна была догадаться, что у мамы были причины не рассказывать ей о Мэллаби. Здесь все неправильно. Здесь все какое-то ненормальное. Она сразу это почувствовала. Люди кончают с собой из-за нарушения каких-то традиций. Из-за того, что выходят из дома ночью. И та Далси Шелби, которую здесь помнят, — это не ее мама.
Эмили вдруг поняла, что слышит какой-то шорох. Как будто она была в комнате не одна.
Она огляделась по сторонам и не поверила своим глазам. Она обернулась кругом и едва устояла на ногах.
На обоях больше не было сирени.
Теперь там были бабочки всевозможных цветов.
Ей показалось, что краем глаза она заметила какое-то движение. Взмахи крошечных крылышек. Бабочки не складывались в различимый узор, они были повсюду. В них ощущалось какое-то странное исступление, словно они отчаянно пытались вырваться. Из этих стен. Из этой комнаты. Из этого города.
Эмили подошла к стене рядом с кроватью и прижала руку к обоям.
Забыв на мгновение, что такого не может быть, она поняла, что они сейчас чувствуют.
Она медленно опустила руку, развернулась и выбежала из комнаты. Когда она спустилась вниз, Ванс как раз вернулся с улицы в кухню.
— Обои у меня в комнате, — выдохнула она. — Когда ты их поменял?
Он улыбнулся.
— В первый раз тяжелее всего. Но потом привыкаешь.
— Обои кажутся старыми. Как ты так сделал? Как ты их поменял так быстро? Как сделал, чтобы они… шевелились?
— Я ничего не делал. Это происходит само собой. — Он взмахнул руками как фокусник. — Все началось с моей сестры. Никто не знает почему. Так происходит только в той комнате. Если хочешь, можешь перебраться в другую спальню.
Эмили покачала головой. Процент сумасшествия для одного дня явно зашкаливал.
— Я уже не ребенок, дедушка Ванс. Обои не могут меняться сами по себе.
Вместо того чтобы спорить, он просто спросил:
— А что там сейчас?
А то он не знал!
— Бабочки. Совершенно безумные бабочки!
— Считай эту комнату проявлением вселенской истины, — сказал Ванс. — Мир постоянно меняется. Все зависит от нашего настроения.
Эмили сделала глубокий вдох и постаралась ответить как можно тактичнее:
— Я очень ценю, что ты хочешь представить это как волшебство. Я думаю, это стоило немалых усилий. Но мне не нравится этот узор. Можно, я его закрашу?
— Ничего не получится, — сказал Ванс, пожимая плечами. — Твоя мама пыталась. На этих обоях краска не держится. И сорвать их тоже не выйдет.
Эмили не знала, что говорить. Ей даже не к кому с этим пойти. Ни с ее мамой. Ни с этими… волшебными обоями.
— Значит, ты говоришь, что мне придется жить в комнате переменчивых настроений?
— Если не хочешь перебраться в другую.
Эмили прислонилась спиной к красному холодильнику, потому что ей вдруг стало трудно стоять на ногах. Дедушка Ванс молча смотрел на нее. Эмили только сейчас заметила, что он стоит скособочившись, словно ему больно опираться на левую ногу.
— Я все жду, что мне скажут, что это была просто шутка, — сказала Эмили после долгой паузы.
— Это чувство мне очень знакомо, — тихо ответил Ванс.
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— А лучше станет?
— Со временем.
Она хотела совсем не такого ответа. Но, как говорится, придется ей с этим жить.
Выбора у нее нет. Идти ей некуда.
Семьдесят с небольшим лет назад, во время февральского полнолуния — Снежной луны, как ее называют люди, — когда озеро в Сосновом бору промерзло до самого дна и водные растения, захваченные в толще льда, были похожи на древние окаменелости, а дети скользили над ними на коньках, в доме рядом с особняком Коффи на Главной улице случился пожар.
Когда подоспели пожарные, пламя уже полыхало вовсю и рвалось из окон горящего дома. Машину толкали шестеро самых сильных мужчин во всем городе, потому что двигатель на морозе не заводился. Толпа зевак собралась в парке напротив. Люди кутались в одеяла, пар от их дыхания плыл в воздухе белыми облачками.
Вансу в то время было всего четыре, и его рост еще не беспокоил родителей. На самом деле тогда отец даже гордился своим высоким и крепким сыном. В ту ночь Ванс был в красной шапке с помпоном, и сестра, с которой он стоял под одним одеялом, все время хватала его за помпон.
Все завороженно следили за языками пламени — такими яркими, золотисто-желтыми и сине-оранжевыми. Они напоминали о лете, которое как-то почти забылось в ту темную, бесконечную зиму. Некоторые горожане, истосковавшиеся по теплу и успевшие возненавидеть мороз, от которого постоянно ломило кости и пересыхала и шелушилась кожа, норовили подобраться поближе к горящему дому, и пожарным, покрытым сажей, приходилось их отгонять.
Сначала это заметил один человек, за ним второй, третий, и вскоре уже вся толпа наблюдала — нет, не за огнем, а за соседним домом, особняком Коффи. Все слуги, которые были в доме, высунулись из окон на стороне пожара и лили воду на бушующее по соседству пламя, не давая ему перекинуться на особняк. В ход шло все, что было под рукой: вода из цветочных ваз, сок из кувшинов, жидкость из разбитого снежного шара, оставшийся в чашке недопитый чай.
Горожане смотрели в оцепенении, и постепенно до них начало доходить, что Коффи не собираются покидать дом, а их верные слуги храбро пытаются их спасти.
Пожар потушили, огонь не затронул владение Коффи, не считая нескольких сгоревших кустов азалии, которые все равно погибли от холода. А на следующий день по городу поползли слухи, что во время пожара Коффи сидели в подвале и заявляли, что им лучше сгореть, чем выйти из дома ночью.
Конечно, все в городе знали, что Коффи никогда не выходят на улицу в темные часы, но никто даже не подозревал, что все так серьезно. В первый раз за все время жители Мэллаби задумались: может быть, Коффи не выходят по ночам из дома не потому, что не хотят…
А потому что не могут.
В детстве Далси любила эту историю. Иногда Вансу приходилось рассказывать ее два раза подряд, прежде чем дочь отправлялась спать. Далси всегда льнула к маме, а отца сторонилась. Может быть, потому, что, когда она только родилась, Ванс опасался к ней подходить. По сравнению с ним она была такой крошечной. Он боялся случайно наступить на дочь или раздавить ее в своих широченных ладонях, взяв на руки. И когда находилось что-то, что могло их сблизить — например, эта история о Коффи, — Ванс обмирал от восторга. Откуда ему было знать, какой бедой обернутся его старания. К тому времени когда Далси стала подростком, она была буквально одержима Коффи.
Он не желал этого Эмили.
В ту ночь, когда она легла спать, Ванс вытащил стул на заднее крыльцо и сел ждать. С фонариком в одной руке и цветком клевера для храбрости — в другой. На небе сияла полная луна. Июльская Оленья луна — время юных и рьяных.
Огни Мэллаби были в городе очень давно. О них рассказывали множество разных историй. Но после пожара прошел слух, что огни Мэллаби — это души умерших из рода Коффи, которые в смерти вольны выходить по ночам, чего не могли делать при жизни. Этот слух закрепился и стал официальной городской легендой, которую и по сей день рассказывают туристам. Тем, кто спрашивает.
Когда в лесу среди темных деревьев показался свет, Ванс поднялся со стула и включил фонарик.
— Уходи, — сказал он негромко, зная, что его услышат. — Иди обратно, откуда пришел. Я знаю, что с тобой сделала моя дочь. Но Эмили ты не получишь.
