ПЯТНИЦА

Дорога. Как же я люблю дорогу! По крайней мере, меня вдохновляет сама мысль о дороге. Летом того года, когда мы с Дэном переходили на последний курс Университета штата Мэн, мы с ним сели в его древний (но все еще прекрасно бегающий) «шевроле» и покатили на запад. Предельная скорость автомобиля не превышала семидесяти пяти миль в час. Кондиционера в салоне не было, а температура везде не опускалась ниже тридцати трех градусов. Мы не роптали. У нас с собой были две тысячи долларов и впереди — три месяца до возвращения на восток к началу нового учебного года. Мы ночевали в дешевых мотелях. Питались главным образом в дешевых закусочных. Мы постоянно съезжали с автострад на двухполосные дороги с щебеночно-асфальтовым покрытием. Четыре дня провели в Рапид-Сити (Южная Дакота), просто потому что нам понравился этот удивительный город Дикого Запада. На одной из дорог местного значения в дебрях Вайоминга, на Rt 111, наш автомобиль сломался, и (поскольку мобильных телефонов в то время еще не было) нам пришлось три часа ждать, пока кто-нибудь не проедет мимо. Этим кем-нибудь оказался парень на пикапе с пирамидой для винтовок. Мы остановили его, и он сорок миль тащил нас на буксире до ближайшего пункта цивилизации. Механиком там был семидесятилетний старик, не выпускавший изо рта сигарету «Лаки страйк». Он настоял, чтобы мы поселились в одной из комнат над его мастерской, где мы пробыли два дня — именно столько времени ему понадобилось на то, чтобы починить распределительный вал в двигателе — сложная работа, которая в любом другом месте обошлась бы нам в тысячу долларов, а он с нас взял всего пятьсот. Экономя на всем, чем только можно, — к тому же бензин в то время стоил чуть больше доллара за галлон, — мы сумели добраться аж до Сан-Франциско, потом назад, на восток, поехали через пустыню и Санта-Фе. В этот город мы оба влюбились.

— Давай поселимся здесь, когда я окончу свой мединститут, — предложила я, представляя, как мы живем в глинобитном домике (с бассейном) на плато в окрестностях города, я — преуспевающий врач-педиатр, мои пациенты — дети художников и последователей религий «нового века», которые сидят на макробиотической диете, пишут музыку для гамеланов, пьют зеленый чай с Джорджией О'Киф и…

— Если только ты не будешь поить меня зеленым чаем и кормить одной лишь чечевицей, — сказал Дэн.

— Нет, мы там поразим всех своей экстравагантностью. Будем есть мясо, курить (Дэн в то время выкуривал по две пачки в день). Не будем увлекаться магическими кристаллами и астрологией. Хотя, я уверена, мы там встретим много молодых типчиков вроде нас. Санта-Фе, как мне представляется, одно из тех мест, что привлекают беглецов со всей страны — людей, которые хотят убежать от пресса и возможностей больших городов. Здесь мы могли бы жить по-настоящему хорошо. Эй, это же Запад. Бескрайняя ширь. Бескрайнее небо. Никакого тебе дорожного движения.

Конечно, Дэн со мной согласился. Конечно, не прошло и года, как все эти несбыточные мечты рассеялись. И то наше чудесное путешествие на колесах от побережья до побережья, за время которого я по-настоящему оценила размах, перспективы и просто-таки сумасшедшие просторы своей страны, был нашим единственным дорожным романом.

Дорога.

У каждого из нас есть свой клочок земли, верно? Особенно у тех, кто трудится с девяти до пяти и редко отваживается выбраться куда-то дальше своего дома или места работы. И сегодня утром, направляясь на юг, я видела привычную картину.

Мейн-стрит. Центр Дамрискотты. Летом сюда приезжают туристы. Исконно рыбачий поселок штата Мэн. Много дощатых строений. Строгие старинные церкви. Несколько приличных ресторанов (без особых изысков). Пара мест, где можно купить три сорта сыра из козьего молока и затейливое английское печенье, которое мне не по карману. И еще — провинциальные адвокаты, страховщики, врачи, наша больница, три школы, шесть молитвенных домов, один супермаркет, приличный книжный магазин, отличный маленький кинотеатр, где раз в месяц проходит трансляция спектаклей из «Метрополитан-опера» (я всегда хожу на них с Люси, хотя билет стоит $25), и вода, всюду вода, куда ни кинь взгляд. И над всем этим витает присущий Мэну дух независимости, которым пронизаны многие аспекты здешней жизни. Наше кредо: «Я не лезу в твою жизнь, ты не лезь в мою; будем взаимно вежливы и уважительны и не будем критиковать друг друга вслух». Что любопытно: нам известна почти вся подноготная наших соседей и знакомых, но мы умудряемся внешне изображать безразличие, и этим здешняя жизнь мне особенно импонирует. Чужие неприятности вызывают у нас живой интерес — качество, свойственное всем людям, — но мы не обсуждаем их с каждым встречным, чем очень гордимся. И эта дихотомия — отличительная черта жителей штата Мэн.

Из Дамрискотты — в Ньюкасл, оттуда по шоссе № 1 — в Уискассет. Меня бесит дурацкий указатель, что стоит на южной границе городка: «Уискассет — самый красивый поселок Мэна». Полагаю, меня раздражает и претенциозность этого заявления, и то, что оно соответствует действительности: Уискассет и впрямь самый красивый поселок в штате Мэн. Выросший вокруг широкой бухты на атлантическом побережье, он фактически не тронут временем. Обшитые досками нескладные белые здания столь поразительно живописны — особенно на фоне воды, — столь аутентичны, что кажется, будто вы перенеслись в эпоху колонистов. По выходным в июле и августе городок наводняют туристы, но в остальное время года этот прибрежный уголок Мэна просто восхитителен. Однако, как и все в штате, Уискассет скромен, не кичится своим дивным очарованием… если б еще не этот хвастливый указатель.

На юге Уискассета два-три унылых торговых пассажа, супермаркет и «Макдоналдс» — куда ж без него, — открывшийся примерно год назад. Дальше лес, постепенно подступающий к завоевывающей сушу воде, и мост, ведущий в Бат. Этот мост, перекинутый через широкое русло реки Кеннебек, не устает поражать меня своей эффектностью. Каждую неделю я, наверно, раза два езжу по нему туда-обратно (это более двух тысяч поездок в один конец за последнее десятилетие — интересно, задумывалась ли я раньше об этом огромном количестве?). Если ехать на юг, посмотрев влево, вы увидите судостроительный завод, один из подлинно индустриальных центров в штате, где в данный момент строятся как минимум два боевых корабля для ВМС США. Но верфь занимает лишь небольшой участок обширного побережья, которое в остальном сохраняет свой первозданный вид. Судостроительный завод в Бате — экономический оплот нашего региона, и мне импонирует сам факт, что в нашем уголке штата еще строят корабли. Но я люблю, проезжая по мосту, смотреть направо, на ширь реки Кеннебек, особенно в это время года, осенью, когда листва пестрит фантасмагорическими красками — всеми оттенками багрянца и золота.

Будь я картографом XV века, на моей карте земля была бы плоская, а крайней ее точкой стал бы Брансуик, поскольку я редко выбираюсь в более отдаленные места. Брансуик — университетский город. Там находится колледж имени Боудена. До недавнего времени в Брансуике размещалась авиабаза военно-морского флота. Когда-то на берегу реки находился целлюлозно-бумажный комбинат, но его давным-давно закрыли. Помнится, в детстве, проезжая через Брансуик, я всегда ощущала необычный едкий запах клея, которым, казалось, был пропитан город. Брансуик мы посещали два-три раза в год, поскольку в колледже имени Боудена преподавал математику друг детства отца, Арнольд Соул. Отец и Арнольд росли в небольшом городке, вместе посещали факультативные занятия по математике, где и подружились. Но отец пошел учиться в Университет штата Мэн, потом выбрал карьеру школьного учителя, а Соул добился стипендии в Массачусетском технологическом институте, по его окончании защитил докторскую в Гарварде. К двадцати восьми годам он уже получил должность профессора в колледже имени Боудена и писал жутко умные книги по теории бинарных чисел (его специализация), которые, по словам отца, были широко востребованы «в сообществе математиков-теоретиков». Арнольд оказался геем, в чем он признался моему отцу, когда они были гораздо моложе, а в ту пору такое признание могло навсегда испортить ему жизнь. Отец, со своей стороны, хранил секрет друга, и Арнольд поведал мне об этом много лет спустя, когда я собиралась вместе с Люси приехать в колледж на концерт камерной музыки. Но Люси слегла с гриппом и в последний момент отказалась ехать. И тогда я позвонила этому большому другу семьи и пригласила его на концерт. Было это пять лет назад. В начале девяностых Арнольд наконец-то перестал скрывать свою сексуальную ориентацию и открыто жил с проектировщиком по имени Эндрю, который был моложе его на двадцать лет. Арнольду в то время уже исполнилось семьдесят, он только что вышел на пенсию. Он печалился, что ему пришлось бросить преподавание, хотя без дела он не сидел: работал над гигантским проектом, рассчитанным на десять лет, — писал (как он мне сказал) доступную историю математической теории со времен Евклида. Арнольд мне всегда нравился, я видела в нем интересного, чуткого дядюшку, которого у меня никогда не было (зато были две придирчивые тетушки со стороны отца и матери). В тот майский вечер пять лет назад, когда мы беседовали с ним за ужином в итальянском ресторане на Мейн-стрит, перед тем как пойти на концерт гастролирующего пианиста из Нью-Йорка, исполнявшего в актовом зале колледжа возвышенную музыку Скарлатти, Равеля и Брамса, он прямо спросил меня:

— Ты довольна своей жизнью, Лора?

Вопрос Арнольда обескуражил меня. Это не укрылось от его внимания.

— Вполне, — ответила я с некоторым вызовом в голосе — защитная реакция.

— Тогда почему мой вопрос тебя испугал?

— Я его не ожидала, только и всего.

— Твой отец говорит, что тебя считают специалистом высочайшего класса в своей области.

— Отец преувеличивает. Как вам известно, я всего лишь включаю-выключаю сканирующее устройство в небольшой местной больнице. Великое достижение.

— Но это очень значимый квалифицированный труд. Видишь ли… а я говорю это как человек, который знает тебя с пеленок… меня всегда удивляло, что ты недооцениваешь себя. И может быть, это не мое дело, но я все же скажу, ведь ты еще молодая женщина, у тебя большие возможности…

— У меня двое детей-подростков, муж, ипотека, куча счетов. Так что мои возможности весьма и весьма ограниченны.

— Тебе виднее. Дело в том, что у каждого из нас гораздо больше возможностей, чем мы готовы признать. Вот, например, я: всегда хотел жить в Париже, преподавать жутко трудную для понимания математику в пединституте, совершенствовать свой французский, закрутить роман с каким-нибудь чудесным французом, семье которого принадлежит один из замков Луары. Да, знаю, все это звучит слишком банально — красивые мечты математика-гея. А что вышло? Я сижу здесь, мне семьдесят лет, и все, что я себе позволил, — это одна неделя летом в Городе Света с Эндрю (ему я не рассказывал про свою фантазию о французском любовнике). Разве я хоть раз провел там свой годовой академический отпуск или хотя бы трехмесячные летние каникулы? Отнюдь. И знаешь, что я думаю? Мне кажется, в глубине душе я все еще уверен, что не заслужил права жить в Париже. Ужасно, да? И Эндрю — я считал, что и его я не заслуживаю, когда мы познакомились, но, слава богу, он рассудил иначе — теперь настаивает, чтобы в следующем году, когда ему удастся взять отпуск, мы провели там полгода. Он уже подыскивает для нас квартиру. И я наконец-то тоже начал склоняться к этой мысли.

— Слава богу, — похвалила я, заметив, что тискаю на коленях салфетку.

— Да, но мне понадобилось пятьдесят лет взрослой жизни, чтобы наконец-то прийти к заключению, что я заслуживаю счастья. В связи с чем у меня напрашивается вопрос: когда ты начнешь думать, что заслуживаешь счастья?

— Я вполне счастлива, Арнольд.

— Ты напоминаешь мне своего отца. Он мог бы учиться в Гарварде, или Чикаго, или Стэнфорде, или любом другом престижном университете — он ведь во многом был лучше меня. И тебя, я знаю, приняли в Боуден, но ты выбрала Университет штата Мэн.

— Вы же знаете, почему я остановила свой выбор на нем. Там мне предложили полную стипендию. А здесь — только половину. Мне пришлось бы брать ссуду…

— Ссуду — в случае поступления на медицинский факультет — ты вернула бы через пять лет после получения диплома. Говоря это, я понимаю, что переступаю…

— Пожалуй, — согласилась я, думая: если бы вы знали, как часто за минувшие годы я корила себя за то свое юношеское неверное решение.

— Извини, — сказал Арнольд. — Я просто хочу, чтобы ты не повторяла моих ошибок…

— Боюсь, говорить об этом слишком поздно. Знаете, я все же предпочла бы сменить тему…

— Конечно-конечно.

Ужин мы доедали в напряженной атмосфере, беседа не клеилась, мы оба были настороже, омраченные неловким разговором, который только что произошел между нами. Потом мы сходили на концерт, но я не слышала ни ноты, поскольку все, что сказал мне Арнольд, крутилось у меня в голове. Тем более что он, к сожалению, был прав, прав во всем, и в том, что касалось денег, тоже. После концерта друг моего отца проводил меня до машины. Он был явно расстроен, шел опустив голову.

— Ты простишь глупого старика за безрассудную попытку дать тебе совет?

— Конечно. — Я слегка обняла его.

— Вот и хорошо, — тихо произнес он, понимая, что в наших отношениях произошел надлом. — Не пропадай, ладно?

— А вы не ищите повода, чтобы не поехать в Париж.

— Постараюсь.

Больше мы с Арнольдом не общались. Два месяца спустя однажды утром он проснулся с болью в груди — и меньше чем через полчаса скончался в результате окклюзии коронарной артерии. Такова жизнь. Сегодня ты на этой земле — живешь, работаешь, радуешься, печалишься. Потом, откуда ни возьмись, что-то возникает и кладет конец твоему существованию. И это всегда так страшно, такая внезапная смерть. Так несправедливо. И так ужасающе типично.

Брансуик. Граница, которую я редко пересекаю. Мой мир — тридцать миль от Дамрискотты до Брансуика.

И вот…

Портленд.

Наш единственный большой, в полном смысле этого слова, город в штате Мэн. Действующий порт. Центр деловой активности. Гастрономический рай. Будь мне двадцать пять лет и реши я начать жизнь в большом городе, но вдали от вводящих в стресс и переполненных амбициями мегаполисов, таких как Нью-Йорк, Лос-Анджелес или Чикаго, я бы наверняка в первую очередь подумала о Портленде. Бену особенно нравится то, что он называет «портлендские флюиды: урбанистская богема Мэна». Полагаю, думая о своем будущем, он воображает себя в складском помещении возле доков, где он живет просто, но имеет огромную просторную мастерскую и вполне преуспевает как художник, зарабатывая и на оплату своих счетов, и на финансирование своего творчества. «Я не хочу ехать ни в Нью-Йорк, ни в Берлин, — признался он мне недавно. — Просто хочу жить в Мэне и заниматься живописью». И поскольку это откровение прозвучало вскоре после того ужасного периода в его жизни, я не стала ему говорить, что, на мой взгляд, ему, как художнику, просто необходимо на несколько лет уехать из Мэна.

Однако если он поселится в Портленде… конечно, я только «за», хорошо, если он будет жить в часе езды от нас. И у меня будет повод наведываться сюда чаще, а мне следовало бы чаще бывать в этом городе. Ну и поскольку Дэн теперь снова начнет зарабатывать, может быть…

Нет, давай не думать ни о чем таком в эти выходные. На сорок восемь часов объявляю мораторий на любые мысли о семейных проблемах.

Что может быть проще…

Кеннебанкпорт. Летняя резиденция семьи Буш. Я голосовала за Буша-старшего, но поддержать младшего не смогла себя заставить. Он напоминал мне студентов из числа сынков богатых родителей, которых я всегда сторонилась в колледже, только он был еще богаче и мстительнее. Мне всегда нравился пляж Кеннебанкпорта — необычайно рельефный дикий участок Атлантического побережья, разительно контрастирующий с самим ухоженным городком — местом проживания состоятельной элиты. Когда-нибудь я хотела бы жить прямо у моря. Чтобы каждый день, просыпаясь, видеть перед собой водную ширь. И отдыхать душой, глядя на воду, что бы вокруг ни происходило.

Я глянула на часы. Надо же, как незаметно бежит время под музыку Моцарта, транслируемую по «Радио штата Мэн», — 36-ю симфонию, Линцскую. Ведущий программы рассказал, что в 1781 году, в понедельник, Моцарт вместе с женой появился на пороге дома графа Линцского. И последний, зная о привычке Моцарта залезать в долги, обещал заплатить ему кругленькую сумму, если композитор к пятнице напишет симфонию для придворного оркестра. За четыре дня написать и оркестровать симфонию! Да такую, которую исполняют спустя двести тридцать лет. Что такое гениальность? Помимо всего прочего, видимая легкость при создании великих творений? Есть в этом некая загадочность, ведь любое подлинно серьезное произведение искусства должно вызреть в голове автора, стать результатом напряженных мучительных усилий. Несмотря на помехи в радиоэфире, которые начались сразу же, едва я пересекла мост, соединявший Мэн с Нью-Гэмпширом, я продолжала с наслаждением слушать симфонию, покоренная ее глубоким лиризмом и мастерством Моцарта, умевшего выразить светлое и темное в одной музыкальной фразе.

Нью-Гэмпшир — всего лишь полоса автострады здесь, на этом участке автомагистрали I-95. Потом Массачусетс — и окраина Бостона, заявившего о себе рекламными щитами, торговыми пассажами, закусочными, стриптиз-барами, магазинами по продаже садовой мебели, бесконечной чередой автосалонов и дешевых мотелей. Конференция проводилась в «Хэмптон-Инн» на шоссе № 1, всего лишь в нескольких милях от аэропорта имени Логана. Я заранее посмотрела на отель в Интернете — и знала, что это большая гостиница при аэропорте, с конференц-залом. Я увидела бетонное здание. Безликое. Неинтересное. На него даже внимания не обратишь, пока рядом не остановишься. Неважно, что оно большое, приземистое, железобетонное и уродливое с той стороны, с которой открывалось моему взору. Для меня это было желанное прибежище на пару дней. Даже безобразное кажется прекрасным, если оно олицетворяет собой временное спасение от обыденности.