— Итак, селезень с уткой останавливаются в гостинице, в лучшей гостинице Килкарни, — начал Эймон очередную шутку. — У них намечается большой утиный уик-энд. Но не тут-то было! Вы только послушайте! Они поднимаются в свой номер и обнаруживают, что у них нет презервативов. «Ничего страшного, — говорит селезень, — я позвоню в сервисную службу и попрошу принести их сюда». Он звонит, приходит мальчик, приносит презервативы и говорит: «Сэр, я не знал ваш размер и подобрал их вам на глазок». А селезень отвечает: «А я собирался надевать их не на глазок, а совсем на другое место. Я что, по-вашему, похож на извращенца?»

Эймон снял микрофон со стойки в полной тишине. Смех наложат потом.

— Я сочувствую этому селезню, — сказал он, пересекая сцену, которая была освещена как-то ярче обычного, и останавливаясь перед публикой, одетой заметно лучше обычного. — Сочувствую, потому что в Килкарни совершенно нет сексуального просвещения. Мой папа сказал мне, что мужчина должен быть сверху, а женщина снизу. Так что когда у меня впервые завязались серьезные отношения, мы с моей девушкой стали спать на двухъярусной кровати. Понимаете ли, в городке, откуда я родом, секс передается по наследству: если у мамы с папой его не было, то с большой вероятностью его не будет и у вас.

Он снова закрепил микрофон на стойке:

— К счастью, теперь я хороший любовник, но только потому, что я много тренируюсь самостоятельно. Спасибо и до свидания!

Раздались бурные аплодисменты, а Эймон поспешил к краю сцены, где красивая девушка в наушниках протянула ему бутылку пива. Мне показалось, что он падает в обморок: он шлепнулся на одно колено, все еще держа бутылку в руке, повернулся, и его вырвало в ведро с песком — настоящее ведро с песком, не макет.

— Вырежьте, вырежьте это! — велел режиссер.

Я подбежал к Эймону и нагнулся над ним, обняв его трясущиеся плечи. Рядом с ним стояла Мем с широко раскрытыми от беспокойства глазами, совершенно неузнаваемая в одежде.

— Не волнуйся, Эймон, — сказал я. — Это всего-навсего реклама пива.

— Я не волнуюсь, — едва слышно пробормотал он. — Я возбужден.

Я не был возбужден. Я боялся. Очень боялся.

Мой отец… вернее, тело моего отца лежало в похоронном бюро. И я собирался идти как раз туда.

Хозяин бюро при первой нашей встрече упомянул, что будет возможно «прощание с покойным». При этом он с гордостью отметил, что эту услугу они предоставляют совершенно бесплатно. И вот это событие — моя последняя встреча с отцом наедине приобрела для меня огромную важность.

Что я почувствую, когда увижу в гробу человека, который подарил мне жизнь? Не расклеюсь ли я? Не сломаюсь ли при виде моего всегдашнего защитника, подготовленного к погребению? Я, не переставая, думал об этом, и мне казалось, что я сникну и развалюсь на куски, что все мои годы сотрутся, и я снова превращусь в плачущего ребенка.

Когда я увижу, как он лежит там, жестокий факт его смерти уже не будет подлежать сомнению. Смогу ли я смириться с этим? Вот что я хотел знать. Я давно усвоил, что когда у тебя рождается ребенок, это еще не делает тебя по-настоящему взрослым. Неужели мужчина должен похоронить своего собственного отца для того, чтобы почувствовать, что окончательно вырос?

Дядя Джек ждал меня все в том же «Красном Льве». Мама отрицательно помотала головой и отвернулась, когда я спросил, не хочет ли она пойти со мной. Я не винил се. По мне нужно было узнать, смогу ли я жить, зная, что теперь я один.

Разумеется, я не один. Есть мама, которая спит с включенным светом, сбитая с толку тем, что впервые в жизни осталась одна. И есть Пэт, которого судьба то и дело швыряет между радостью снова видеть Джину и удушающей печалью нашего собственного дома. И есть Сид, теперь далекая, затерянная в другом районе города, живущая с совершенно другим человеком.

И все же, когда отец умер, я почувствовал, что теперь остался один.

Даже когда наши отношения становились натянутыми, он всегда был моим покровителем и защитником, моим главным союзником. Даже когда мы ссорились, даже когда я разочаровывал или огорчал его, я всегда был уверен: он что угодно сделает ради меня. Теперь все это исчезло.

Дядя Джек погасил окурок и допил минеральную воду. Мы молча дошли до похоронного бюро, а когда маленький колокольчик оповестил о нашем появлении, дядя Джек положил руку мне на плечо. Он не очень стремился увидеть тело своего брата. Он согласился на это исключительно ради меня.

Хозяин похоронного бюро ждал нас. Он провел нас в вестибюль, похожий на раздевалку. Со всех сторон висели тяжелые шторы, разделявшие это помещение на шесть каморок. Я затаил дыхание, когда он отодвинул в сторону один из занавесов и нашим глазам предстал мой отец в гробу.

Только это был не мой отец. Это был уже не он. На его лице застыло выражение, которого я никогда раньше у него не видел. Он не выглядел спокойным или спящим, он не подтверждал ни одного из клише, описывающих смерть. Его лицо казалось совершенно пустым. Оно больше не имело к отцу никакого отношения. С него была стерта индивидуальность, так же как и боль и смертельная усталость. Я словно постучался в дверь и обнаружил, что дома никого нет. Более того, было похоже, что мы не туда попали. Та искра, которая делала моего отца тем, кем он был, исчезла. Я с полной уверенностью мог сказать, что его душа улетела. Я пришел посмотреть на своего отца в последний раз, но не нашел его.

Мне захотелось поскорее увидеть Пэта. Мне захотелось обнять своего сына и сказать ему: все, во что мы с таким трудом старались поверить, на самом деле правда.