Глава шестая
Бывает так, что встретишь человека и понимаешь, что ты с ним на одной волне, и он сразу становится твоим другом. Так произошло у меня с Эстель Верн. Едва переступив порог публичной библиотеки Пелхэма, я почувствовала себя как дома.
— Значит, ты моя новая помощница, — сказала Эстель, когда я подошла к ее столу.
Я опешила.
— Я буду работать здесь? — вырвалось у меня.
— Мне так кажется.
— Но разве вы не хотите сначала побеседовать со мной?
— В этом нет необходимости. Еще до того, как вы появились здесь, я уже знала, что ты мне подходишь.
— Но откуда?
— Пелхэм — городок маленький, и все только и говорят, какая ты независимо мыслящая женщина. Из чего я сразу сделала вывод: вот моя новая помощница.
Эстель Верн было около пятидесяти. Невысокого роста, худощавая, с острыми чертами лица и копной коротких, посеребренных сединой волос. Но именно ее глаза подсказали мне, что это вовсе не типичная представительница новоанглийской провинции. Я увидела в них озорство, ум и ярко выраженную независимость мышления.
Эстель была уроженкой и патриоткой Мэна. Выросла она в Фармингтоне, где ее отец преподавал в местном педагогическом колледже, поступила в университет Мэна в Ороно, на факультет библиотечного дела и английского языка. Потом она нашла работу в библиотеке Карнеги в Портленде и там познакомилась с мужчиной лет тридцати с небольшим, который однажды зашел в библиотеку и спросил роман Синклера Льюиса «Бэббит».
— Я подумала, что у парня хороший вкус, да и выглядел он вполне представительно: прилично одет, вежливый, любознательный, попросил порекомендовать ему и другие книги для чтения. Вот так я познакомилась с Джорджем Верном. Оказалось, что он банкир из города с ничего не говорящим мне названием Пелхэм, где прежде был банкиром его отец. Он приезжал, в Портленд по делам раз в неделю, был не женат и пригласил меня на ланч. Мы пришли в закусочную по соседству с библиотекой, и хотя я находила его несколько суховатым, мне все-таки нравился его ум, его интерес к книгам, текущим событиям и современным идеям. Он увлеченно рассказывал о том, как три года служил в армии под командованием генерала Паттона, помогал освобождать Италию. Через неделю он снова появился в библиотеке, вернул Синклера Льюиса, попросил роман Джеймса Джонса «Отныне и вовек» и опять пригласил меня в ту же забегаловку. Так начался наш роман. Я была рада, потому что мне было тридцать лет, я все еще жила в меблированных комнатах и, Честно говоря, уже отчаялась выйти замуж и родить детей. Мужчин, которые мне встречались в Мэне, казалось, отпугивал мой острый язычок, но Джордж Верн не входил в их число. Наоборот, я думаю, в те времена мой сарказм казался ему мудростью. Что для мальчика из Пелхэма, наверное, так и было.
Эти еженедельные ланчи вскоре сменились еженедельными ужинами. Спустя три месяца он пригласил Эстель в Пелхэм на уик-энд — в большой красный дом на главной улице, где проживал единственный на весь город банкир со своей овдовевшей матерью. Миссис Верн была в то время очень плоха, но все равно управляла жизнью своего сына.
— Думаю, она мне симпатизировала, потому что я умела мыслить самостоятельно, к тому же она знала, что ненадолго задержится в этом мире — у нее была быстро прогрессирующая саркома, и поэтому в жизни ее сына должна была появиться женщина. По крайней мере, я была уверена, что она рассуждает именно так… А теперь послушай меня: если ты думаешь, что Пелхэм — это глухое захолустье, тебе следовало бы увидеть его в 1953 году. Миссис Верн была очень проницательна, и она сразу поняла, что я нахожу Пелхэм таким же привлекательным, как пожизненный приговор. Но в тот день, когда Джордж собирался везти меня обратно в Портленд, она попросила сына исчезнуть на часок, усадила меня в так называемом кабинете — она чтила традиции Новой Англии — и предложила сделку: если я выйду замуж за Джорджа, перееду в Пелхэм, нарожаю ему детей и сохраню род Вернов, она подарит мне библиотеку. Да-да, у меня появилась возможность стать хозяйкой собственной библиотеки. До этого времени в Пелхэме имелось всего три стопки книг, которые валялись в подвале епископальной церкви. Она же предложила отреставрировать здание, где мы сейчас находимся — бывший продуктовый склад, — и пообещала подарить мне десять тысяч долларов на приобретение книг. У нее были кое-какие накопления, которые она хотела потратить так, чтобы они не осели в карманах налоговиков, а библиотека была предприятием, не облагаемым налогом. Она очень хотела женить своего сына. Думаю, я тогда рассудила: он не самый худший вариант — мне пора рожать детей, и в итоге у меня будет библиотека, с которой я могу делать все, что захочу. Попрошу Джорджа купить мне в качестве свадебного подарка подержанную машину, чтобы можно было периодически сбегать в Портленд.
Семейная жизнь с Джорджем обернулась невыносимой скукой. Мало того что он оказался прижимистым, так еще и скрытым алкоголиком — постоянно припрятывал бутылки со спиртным и потихоньку накачивался в течение дня. Дети, о которых Эстель мечтала, так и не родились («Я часто думала — не в виски ли дело?»). Они быстро отдалились друг от друга, а когда спустя два года после их свадьбы умерла старая миссис Верн, каждый стал жить своей жизнью.
— Меня все это не слишком угнетало. Потому что миссис Верн сдержала слово насчет библиотеки. Она даже использовала свое влияние на местную администрацию и добилась финансирования на развитие библиотеки и содержание штата сотрудников. А в этом году, когда демократы наконец выиграли местные выборы в Бриджтоне и окрестностях — а мы у них проходим именно как окрестности, — мне удалось убедить этих скупердяев выделить деньги на зарплату помощницы. И вот ты здесь.
Эстель задала мне кучу вопросов, начиная с моих предпочтений в литературе. Она одобрила мою любовь к Флоберу и Эдит Уортон и удивила, сказав, что книгу моего отца о Джефферсоне всегда рекомендует тем, кто просит «что-нибудь об отцах-основателях». Она призналась, что, переехав в Пелхэм, тоже с трудом привыкала к местным нравам:
— Меня воспринимали как чуждый элемент, развращающий юные умы Пелхэма — хотя их здесь не так уж много — романами вроде «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера. Прошло года два, прежде чем я стала для них своей.
— Значит, мне придется жить в статусе аутсайдера до самого отъезда будущим летом.
— Пойми, я не хочу навязывать тебе необоснованный пессимизм, но так уж здесь заведено. В Пелхэме с подозрением относятся ко всем, кто не из Пелхэма, пока они не проживут достаточно долго, чтобы стать теми, кто из Пелхэма… если ты понимаешь, о чем я. Но, по крайней мере, один союзник у тебя теперь есть.
Работа полностью устраивала меня — с половины десятого до двух, пять дней в неделю, с зарплатой в 60 долларов. Столь скромная сумма меня не смущала. Работа была для меня стимулом встать утром и сосредоточиться на чем-то еще, помимо ухода за ребенком. Теперь я знала, что не создана для роли домашней наседки, маленькой женушки и матери, в то время как без работы чувствовала себя всеми забытой, запертой в четырех стенах. О, как бы рассмеялась моя мама.
— Конечно, тебе понадобится кто-то, кто мог бы присматривать за ребенком, пока ты на работе, — сказала Эстель. — И хотя я знаю, что она не самый чуткий человек на нашей планете…
— Как вы можете такое говорить?! — рассмеялась я.
Тем же утром я заглянула в офис мужа вместе с Джеффри. Медсестра Басс сидела за стойкой регистратуры. Как всегда, она встретила меня прохладно.
— Я устроилась на работу в библиотеку, — сказала я.
— Ага, — с энтузиазмом откликнулась она.
— И я бы хотела поговорить с вашей мамой насчет Джеффри.
— Заходи вечером, — предложила она.
Барбара Ландон предпочитала, чтобы ее называли Бэбс. В отличие от своей дочери, она была веселой и дружелюбной женщиной, хохотушкой. Ей было около шестидесяти: высокая, крупная, в халате, заляпанном детским питанием и пеплом от сигарет. Хотя сама я теперь выкуривала почти по пачке в день, моя дневная норма казалась детской шалостью в сравнении с ее привычками: казалось, она одновременно смолила по три сигареты.
И все же она сразу покорила меня своим обаянием.
— А вот это, что называется, роскошный ребенок, — сказала Бэбс, доставая Джеффри из коляски.
Удивительно, но мой сын не возражал против чужих рук, вцепившихся в него.
— Мы с тобой будем прекрасно проводить время вдвоем, только ты и я, — сказала она Джеффу. — И тебе здесь будет весело.
Под словом «здесь» подразумевалась гостиная дома, в котором Бэбс проживала со своей дочерью, внуком и зятем, Тони. Тони заведовал местным автосервисом и, как и его жена, был неприветливым типом. Пока я болтала с Бэбс, он зашел в комнату — в рабочем комбинезоне и футболке, с банкой пива «Шлитц» в руке. Хотя он был довольно худым — с тонкими усиками и виноватым взглядом, — бицепсы у него выглядели впечатляюще. Так же, как и татуировка с девизом морского пехотинца «Всегда верен» на левом предплечье.
— Привет, — тихо произнес он.
— Это жена доктора, — представила меня Бэбс. — А это ее малыш, Джеффри.
— Вы ведь ездите на «вольво»? — спросил он.
— Да.
— Я должен идти.
Не успел он подойти к двери, как из кухни выплыла его жена с сыном Томом на плече.
— Куда ты? — спросила она Тони.
— На улицу, — ответил он и толкнул дверь.
— Он сказал, куда пошел? — спросила она у матери.
— Да. На улицу, — кивнула Бэбс и повернулась ко мне: — Принести тебе пивка, милая?
Я не отказалась от банки пива «Шлитц» и сигареты «Тарейтон». Бетти посадила своего мальчика в игровой манеж. Бэбс взяла на руки Джеффри и отправила его к Тому. В манеже было полно деревянных игрушек, и он явно нуждался в хорошей уборке, но я попыталась не замечать этого безобразия.
— Теперь, дорогая, — сказала Бэбс, — поскольку я присматриваю за Томом, я с удовольствием возьму в нашу компанию еще и Джеффа.
Она улыбнулась дочери во весь свой беззубый рот. Бетти ответила ей суровым взглядом.
— Да, это было бы замечательно, — сказала я, после чего объяснила, в какие часы я на работе, и спросила, сколько денег она возьмет за неделю.
— Да ничего мне не надо, — ответила она. — Потому что, как я уже говорила, я все равно сижу со своим внуком…
— Но я должна вам заплатить, — возразила я.
— Хорошо, пять баксов.
— В день?
— Это с твоих-то шестидесяти баксов в неделю? Да господи, нет, конечно. Пять баксов в неделю меня вполне устроит. На сигареты хватит.
В тот вечер, когда Дэн пришел с работы, его внешний вид ужаснул меня. Он подстригся. И не то чтобы просто подровнял концы, он радикально сменил образ — вместо удлиненной стрижки появился короткий «бобрик».
— Дай-ка я угадаю. Тебя призывают в армию, — сострила я.
Но шутка не прошла, потому что Дэн действительно выглядел усталым и напряженным.
— Так тебе не нравится? — раздраженно спросил он.
Я не уловила намек и не стала менять тему. Вместо этого я сказала прямо:
— Нет, мне не нравится. Так ты похож на сержанта-инструктора по строевой подготовке.
— Я подстригся только потому…
— Я знаю, знаю. Так легче вписаться в здешний мир.
— Да, что-то вроде того. А ты полагаешь, что это конформистские штучки, я угадал?
— Дэн…
— Это противоречит твоим идеалам контркультуры?
— Какого черта ты злишься?
— Я просто устал как собака, вот и все, — сказал он, скидывая туфли и плюхаясь на кровать. — Сегодня был на редкость неудачный день.
— И это дает тебе право вымещать свою злость на мне?
— Ничего я на тебе не вымещал.
— Позволь с тобой не согласиться.
— Ты здесь несчастлива, так ведь?
— Я несчастлива в этом чертовом мотеле.
— Я не об этом.
— Послушай, — сказала я, пытаясь перевести разговор на другую тему. — Я устроилась на работу в библиотеку.
— Да, я слышал.
— Разве ты не рад?
— Конечно рад. И сестра Басс сказала мне, что ты согласилась оставлять Джеффа у ее матери. Политически все грамотно.
— Мне понравилась Бэбс, хотя…
— Да?
— Там немного грязновато.
— Но уж не хуже, чем…
— Я бы и не посмела оставить Джеффа в небезопасном месте.
— Знаю.
— Рада это слышать, — сказала я.
— Ты что, опять затеваешь ссору? — спросил он.
— Нет, это ты уже начал ее.
Мы съехали из мотеля на следующий день, заплатив почти двести долларов за две недели прозябания в этой дыре. С учетом того, что Дэну платили всего шестьсот долларов в месяц, а бесплатное проживание в доме Бланда было частью контракта, для нас было разорительным платить за «удовольствие» провести время в таком «милом» местечке.
— Не переживай, мы вернем эти деньги, — сказал Дэн.
— Понимаешь, я только что выписала Билли чек на шестьсот долларов за ремонт… и это съедает последние остатки наших сбережений.
— Завтра же я поговорю с Делорес.
— Нет, я сама. Ты уж занимайся пациентами, а я позабочусь о переезде.
На самом деле переезд полностью взял на себя Билли. Весь наш скарб и нехитрая мебель хранились в местном амбаре, который он нашел для нас. Теперь мы все это выгрузили, подняли наверх по узкой лестнице и расставили в отремонтированной квартире. Поскольку апартаменты были тесноваты, места едва хватило, чтобы поместились наша двуспальная кровать, комод, диван, большое кресло-качалка и сосновый стол со стульями.
Билли сотворил настоящее чудо. В сравнении с той квартирой, что мы увидели по приезде, перемены были разительными. Свежевыкрашенные белые стены, отциклеванный пол, обновленная кухня и туалет, который уже не выглядел отхожим местом, нарушающим все мыслимые и немыслимые санитарные нормы. Я постаралась забыть о крохотных размерах нашего нового жилища. Было приятно просто оказаться в чистом и относительно просторном помещении, в окружении родной мебели. И опять же спасибо неукротимой энергии Билли (он начал перевозить нашу мебель с семи утра) — мы распаковали вещи и расставили все по местам уже к приходу Дэна с работы.
Для него «прийти с работы» означало подняться по лестнице из своего офиса. Когда в тот вечер он явился домой, с ним была и медсестра Басс. Она была в шоке от увиденного, но быстро взяла себя в руки:
— Просто хотела посмотреть, что у вас тут получилось.
— Это все Билли, — сказала я, кивая в его сторону. Он смущенно улыбнулся и продолжил крепить кухонную полку. — Не хотите пива?
— Да у меня дома дел полно, — сказала она.
— Фантастика, правда? — изумлялся Дэн, оглядываясь по сторонам.
— Впечатляет, — ответила она, развернулась и вышла из квартиры.
— Я думаю, это просто потрясающе, — сказал Дэн и поцеловал меня. — Спасибо тебе.
Той ночью мы занимались любовью. Я изо всех сил старалась поддержать его энтузиазм, но почему-то чувствовала себя какой-то отрешенной. Уже не в первый раз я замечала в себе это равнодушие во время секса, тем более что после рождения Джеффри он случался крайне редко.
— Ты в порядке? — спросил он потом.
— Да, все хорошо.
— Мне так не показалось…
— Я просто не хотела будить Джеффа, — сказала я.
— Понятно, — произнес он, но без особой уверенности в голосе.
— Можно мне теперь поспать? — спросила я.
К счастью, Дэн не настаивал на выяснении отношений и не спрашивал, почему именно эта сторона нашей супружеской жизни оказалась ущербной. Я и сама не могла объяснить. Понимала только, что так нельзя, что поступаю несправедливо по отношению к Дэну. Но сейчас передо мной был лишь бесконечный горизонт из бессонных ночей и грязных подгузников. И каждый раз, когда я включала телевизор и видела новостные репортажи об антивоенных демонстрациях, смотрела в записи концерт «Олман Бразерс» на автодроме Уоткинс Глен или читала в «Тайм» о новом романе Воннегута, у меня возникало такое чувство, будто меня физически отстранили от всего интересного, что происходило в 1973 году. Каждое утро я просыпалась с гнетущим ощущением безысходности, представляя себя вечной пленницей этого захолустного городишки. Я оказалась в ловушке. И ненавидела себя за это… тем более что сама соорудила тупик, в который себя и загнала.
Когда спустя неделю меня навестила мама, она сразу поняла, что отношения между нами далеко не безоблачные.
— Ну и когда вы перестали заниматься сексом? — спросила она.
— Мы занимаемся сексом.
— Ты хочешь сказать, что трахаешься с ним по долгу супружества?
— Звучит как-то грубовато, мам.
— Зато в точку. И кто осудит тебя, увидев, в какой помойке ты живешь?
Я не поняла, что она имеет в виду — то ли нашу квартиру, то ли Пелхэм, — но не стала выяснять. Вместо этого я сказала:
— Разве не все молодые семьи проходят через трудности притирки?
— Не пытайся ничего приукрашивать, Ханна. Ты несчастлива, и это видно.
— Да все замечательно, с чего ты взяла?
— Лгунья.
Как ни странно, мама больше не стала давить на меня, выясняя подробности моего замужества. Да и Пелхэм не подвергся ядовитой критике, мама лишь заметила, что ей понравилась Эстель, а медсестра Басс (которую она встретила у кабинета Дэна) — классический образец «белого отребья». Возможно, мамина сдержанность была как-то связана с тем, что ее мимолетный визит был лишь остановкой на пути в Колледж Боудена, где ее ждали с лекцией о ее творчестве.
За несколько дней до своего приезда она позвонила мне и объяснила, что будет проездом в Мэне, времени у нее немного, но она все-таки хочет заскочить и повидаться со мной и внуком.
— «Немного времени» — это сколько? — спросила я.
— Часов шесть.
Верная своему слову, она прибыла в Пелхэм в одиннадцать утра и уехала в пять пополудни. Я показала ей нашу библиотеку и познакомила с Эстель. Потом Дэн пригласил нас на ланч в местную закусочную. За столом он был весь в своих заботах и сорвался через сорок пять минут, когда ему позвонила медсестра Басс, сообщив, что у беременной жены какого-то фермера отошли воды. Вот тогда мама и спросила у меня, когда я прекратила заниматься с Дэном сексом. И хотя ее вкратце уже просветили насчет прелестей нашей квартиры, первое, что она произнесла, увидев все своими глазами, было:
— И куда ты сбегаешь после скандалов с Дэном?
— У нас не бывает скандалов, — ответила я, задаваясь вопросом, не вырос ли у меня сейчас нос, как у Пиноккио.
Мама лишь закатила глаза и сменила тему, спросив, чем я скрашиваю свой досуг.
— Ну, здесь недалеко озеро Себаго, и есть отличные маршруты для пеших прогулок…
— Где же ты успела побывать?
— Нигде.
— И сколько раз ты выбиралась на озеро?
— Мы планируем поехать туда в следующий уик-энд. Понимаешь, было столько проблем с поиском жилья…
— Наверное, ты много времени проводишь у телевизора.
— Да нет, наш черно-белый ящик принимает только два канала. И ты знаешь, я не фанат телевизора. К тому же работа в библиотеке и уход за ребенком…
— Понимаю: богатая, насыщенная жизнь.
Повисла долгая пауза, пока я боролась со слезами и желанием закричать, взвиться от ярости, высказать матери все, что я о ней думаю. Она заметила мое состояние и повела себя неожиданным образом: подошла ко мне, сжала мою руку и сказала:
— Если тебя все это достанет, если ты действительно почувствуешь, что уже невмоготу, вы всегда можете вернуться домой.
Я изумленно уставилась на нее.
— Ты серьезно? — спросила я.
— Конечно. И говоря «вы», я имею в виду тебя и Джеффа.
— Ты же не захочешь нас принять.
Она посмотрела мне прямо в глаза:
— Откуда ты знаешь, чего я хочу?
И снова она сменила тему, упомянув о том, что отец написал для журнала «Харперз» «иеремиаду» о том, как его имя появилось в списке врагов Белого дома, как он проталкивает идею проведения Конгрессом судебного расследования в связи с увольнением специального прокурора, Арчибальда Кокса.
— Ты ведь слышала о «субботней резне», я надеюсь? — спросила мама, имея в виду недавние события, когда Никсон распустил комиссию, расследовавшую инцидент в отеле «Уотергейт».
— Я читала об этом в «Тайм».
— «Тайм» — это американская «Правда».
— Тебе не кажется, что это попахивает экстремизмом, мам?
— Конечно… и что с того? Как бы то ни было, тебе стоит подписаться на «Харперз», так ты сможешь читать великие откровения своего отца, который возомнил себя Джефферсоном и думает, будто имеет какое-то влияние на положение дел в стране, в то время как на самом деле он всего лишь рядовой профессор рядового университета…
Мне совсем не хотелось это слушать, поэтому я перебила ее, спросив:
— А где сейчас отец?
— На конференции по американской истории в Сиэтле, оттуда едет на остров Ванкувер, где, полагаю, запрется в каком-нибудь отеле дней на десять, чтобы работать над своей новой книгой. Только вот он не догадывается, что я знаю, с кем он путешествует. Со своей новой подружкой, которая…
— Мам, я бы предпочла не знать.
— Что ты предпочла бы не знать? Личность последней, двадцатичетырехлетней, избранницы своего отца или тот факт, что он снова гуляет налево?
— И то, и другое.
— Но почему? Это всего лишь одна из граней нашей бурной жизни. И я, как последняя тупица, смирившаяся с тем, что отныне у нас «свободный» брак, должна подставить другую щеку, сделав вид, что ничего не происходит…
Ее лицо на мгновение исказилось, и мне вдруг показалось, что она вот-вот заплачет. Но когда я попыталась обнять ее и утешить, она отступила назад.
— Я в порядке, — сказала она, взяв себя в руки. — В полном порядке.
В оставшееся время мы посетили стройку, в которую превратился дом Бланда («Ты должна взыскать с них по полной программе, не только за вынужденный ремонт квартиры, — сказала мама, — но и за то, что изгадили тебе семейную жизнь»), а потом поехали на озеро Себаго. Это была мамина идея. Она отдыхала здесь в летнем лагере, но это было давно.
— Пора тебе познакомиться с местным чудом природы, — сказала она — Тем более что это всего в пятнадцати минутах езды.
Мама оказалась права насчет изумительной красоты озера Себаго. Безбрежная водная гладь в окружении густых лесов и холмов. Поскольку был будний день, озеро отдыхало — лишь одинокая лодка рассекала его зеркальную поверхность. Мы спустились к воде. Джеффри спал в прогулочной коляске, так что мы оставили его на берегу. Мама скинула туфли и ступила на илистое дно, вздрогнув от прикосновения прохладной воды.
— Я и забыла, какое оно холодное, — сказала она.
— Тогда я пас.
— Трусиха.
Мы замолчали, под впечатлением от такой красоты. Неожиданно мама взяла меня за руку. Я посмотрела на нее. Она не ответила мне взглядом — всё смотрела вдаль, на мягкое осеннее солнце, которое начинало садиться, окрашивая озеро в багряные и золотистые тона. На какое-то мгновение мне показалось, что она улыбается. Что она счастлива. Я никогда ее такой не видела. Мне захотелось сказать… что? Что я так люблю ее и так ее боюсь? Что я всегда ждала ее одобрения, но так и не смогла его заслужить? Что — я знаю — ее жизнь полна обмана и разочарования, но, черт возьми, мы же вместе сейчас — и у нас есть шанс?..
Я не успела додумать — словно прочитав мои мысли, мама отпустила мою руку и обхватила себя руками.
— Прохладно… — поежилась она.
— Да, — тихо произнесла я. Момент как пришел, так и ушел.
— Тридцать четыре года, — сказала она.
— Что?
— Я была на этом озере тридцать четыре года назад. В летнем лагере. Господи, как же я ненавидела эту нетронутую природу, особенно с тех пор, как моя мать, просто мне назло, выбрала этот лагерь, где были сплошь шиксы из Вестчестер Каунти. Я была там единственной еврейкой, и все эти мерзкие потаскушки-аристократки думали будто мое id то же самое, что yid… притом что тогда, в сороковом году, мало кто понимал, что такое id. В то лето мое id все-таки прорвалось — я потеряла невинность на дальнем берегу озера. И поскольку один из сотрудников лагеря застукал меня и моего парня в самом разгаре акта…
— Мне действительно стоит об этом знать?
— Конечно. И кстати, тот парень, Моррис Пинскер — кто бы мог подумать, что я отдам свою невинность кому-то по имени Моррис? — ныне весьма уважаемый в Нью-Джерси ортодонт.
— Откуда ты знаешь?
— Как-то, примерно полгода назад, случайно наткнулась на объявление в «Нью-Йорк таймс» о свадьбе его дочери, Эсси. Моррис, дочь Эсси, жена Милдред… Никогда и не догадаешься, что они евреи.
— Кажется, ты говорила, что это был летний лагерь для белой аристократии?
— Там по соседству был лагерь для обрезанных мальчишек, и иногда у нас бывали совместные вечеринки или танцы… хотя я знаю, что некоторые наши мамаши возражали против того, чтобы их дочери из Гринвича и Коннектикута путались с хасидами…
— И так ты встретилась с будущим ортодонтом и продолжила с ним знакомство в лесах?
— Да, все было так прозаично. И знаешь, это просто… случилось. Я познакомилась с этим парнем на танцах у костра, он предложил мне прогуляться у озера, а потом мы как-то оказались под деревом и уже занимались этим.
— Но ты ведь была едва знакома с… как там его звали?
— Моррис. Ты права. Я знала его всего каких-то десять минут до того как позволила ему залезть ко мне в трусы.
— Почему ты считаешь необходимым рассказать мне об это?
— Потому что это еще один пример идиотизма нашей жизни. И потому что я здесь впервые с тех пор.
— Так ты поэтому захотела навестить меня?
— Наконец-то до тебя дошло. — На ее губах заиграла сардоническая улыбка. — Романтическое дежавю у озера.
— Тот эпизод был романтическим?
— Ты, должно быть, шутишь. Тем более что у Морриса вся задница была в прыщах.
Я не смогла удержаться от смеха.
— И когда воспитатель застукал тебя с Мистером Прыщавая задница…
— Меня выгнали из лагеря и с позором отослали обратно в Бруклин. Твой дед два месяца со мной не разговаривал, а моя мать не уставала повторять, что я шлюха.
— Должно быть, это выглядело забавно.
— Послушай, между родителями и детьми всегда сложные отношения… ты и сама это испытаешь.
— Нисколько не сомневаюсь.
Мы замолчали.
— Как такое может быть, чтобы тридцать четыре года пролетели так быстро? — заговорила она первой.
— Для меня и год тянется слишком долго.
— Подожди, пока тебе стукнет пятьдесят, — время будет попросту испаряться. Не успеешь глазом моргнуть — вот тебе Рождество, еще раз моргнул — уже лето. Ты понимаешь, что тебе осталось — сколько? — двадцать, двадцать пять раз вот так моргнуть, и задумаешься: что же в сухом остатке? Вот тогда ты и начнешь совершать глупые паломничества на берега каких-то дальних озер, где трахалась с прыщавым мальчишкой.
В коляске завозился Джеффри. Мама сказала:
— Пожалуй, это знак, что мне пора заткнуться.
Она отвезла нас обратно в Пелхэм. Высадив нас у дома, она казалась от моего приглашения зайти на чашку чая, сказав, что ей пора двигаться в Брюнсвик и готовиться к визиту в Боуден. Но она все-таки вышла из машины и поцеловала Джеффри на прощание.
— Не доставляй своей мамочке лишних хлопот, — сказала она ему. Джефф лишь прогукал что-то в ответ.
Потом она совершила нечто необъяснимое — она обняла меня. Конечно, это не были укутывающие (дай-ка я согрею тебя материнским теплом) объятия, но все-таки… Мама редко расточала ласки.
— Ты знаешь, где меня найти, если я тебе понадоблюсь, — сказала она и укатила.
На следующий день, в библиотеке, Эстель сказала:
— А мне понравилась твоя мама. Настоящая оригиналка.
— Это уж точно, — ответила я. — Но, к сожалению, не самый счастливый путник на нашей планете.
— Знаешь, многое зависит от среды.
— Какой еще среды?
— Быть оригиналом гораздо легче в таких местах, как, скажем, Нью-Йорк. Но в маленьком городке вроде Вермонта? Это все равно что циклону гулять в колодце. Слишком тесно.
— Ну, это мягко сказано, — заметила я.
Разумеется, я не собиралась превращаться в циклон, застрявший в Пелхэме. Я изо всех сил старалась поддерживать в себе оптимизм и смотреть на мир в перспективе. Работу в библиотеке нельзя было назвать обременительной — подборка книг, выдача книг, заказ книг, разговоры с немногочисленными читатели. Если в день у нас бывало по восемь — десять посетителей, это было уже событие, хотя раз в неделю приходили все двенадцать учеников местной начальной школы и устраивали настоящий бедлам. А так, конечно, мой пятичасовой рабочий день не был перегружен.
— Вы уверены, что вам нужна помощница? — спросила я у Эстель недели через три.
— Помощница мне, конечно, не нужна, — ответила она. — Но компания необходима…
Эстель действительно вызывала лишь положительные эмоции — остроумная, яркая, безмерно любознательная. Если не считать моего отца, она была, пожалуй, самым начитанным человеком, которого мне доводилось встречать («Ну а что еще прикажешь здесь делать?»). Она взяла себе за правило раз в месяц выезжать на уик-энд в Бостон, где посещала Музей изящных искусств, симфонические концерты, рылась в букинистических магазинах на Гарвард-сквер, лакомилась моллюсками и палтусом в портовых ресторанчиках.
— А вы никогда не подумывали о том, чтобы найти там работу? — спросила я.
— Конечно, я думала об этом, когда работала в Портленде. И после смерти Джорджа, признаюсь, мне пришла в голову мысль: вот твой шанс.
— И что вас остановило?
— Наверное, я сама, — сказала она, закуривая. — Собственно, ничего меня здесь не держит, кроме библиотеки, моего детища, которое никогда не станет больше, чем есть сейчас. Но… я не знаю… что-то меня всегда удерживало от прыжка. Возможно, страх… хотя я и понимаю, что это звучит неубедительно.
— Вовсе нет, — сказала я.
Она посмотрела на меня и улыбнулась:
— Кто-то однажды сказал, что самые большие преграды в жизни — те, что мы сооружаем для себя сами.
— Мне ли этого не знать?
Она предложила мне сигарету.
— Ты еще молода.
— Да, но я нередко задумываюсь о том, что обокрала себя.
— Добро пожаловать во взрослую жизнь. Как бы то ни было, ты еще можешь все исправить.
— Как? Оставить Дэна?
Повисла долгая пауза.
— Мне это приходило в голову, — нарушила я молчание.
— Что, между вами все так плохо?
— Да не то чтобы очень. Просто немного… статично, что ли… наверное, самое подходящее слово.
— Это не редкость в большинстве браков. Но ведь у вас в последние несколько месяцев произошли две большие перемены, не говоря уже о том, что…
— Я знаю, знаю… вся эта катавасия вокруг дома Бланда. И да, я знаю, что должна набраться терпения, принять во внимание всю сложность ситуации, и да, я знаю, что, наверное, требую от него слишком многого…
Я затушила сигарету и потянулась за следующей.
— Сколько лет вы уже вместе? — спросила она.
— С первого курса колледжа.
— И у тебя больше никого не было?
Я покачала головой.
— Так это же восхитительно, — сказала она.
— И скучновато, не так ли?
— Я этого не говорила.
— Нет, это я сказала…
Я закурила.
— Но я вам ничего такого не говорила, — предупредила я.
— Не беспокойся, я — единственный человек в Пелхэме, которому можно довериться. Но если позволишь дать тебе маленький совет, я все-таки скажу: держись. Дэн кажется мне весьма достойным парнем — и, как ты, возможно, уже знаешь, он произвел очень хорошее впечатление на весь город. Людям он нравится. И хотя сейчас вам нелегко, в брак вернется равновесие, если у него прочный фундамент… и если муж не будет выкидывать какие-нибудь фортели — регулярно изменять или поднимать на тебя руку.
— Изменять регулярно? — удивилась я.
— Все мужчины изменяют.
— А ваш муж?
— Нет, Джордж был даже на это неспособен.
— Вы как будто разочарованы.
— Небольшая драма никогда не помешает отношениям. Но Джордж не дотягивал до драмы. По сути, Джордж не делал ничего, что выходило бы за рамки нормы.
— Как и Дэн.
— Откуда в тебе такая уверенность?
— Я его хорошо знаю. И даже если бы он захотел обмануть меня, не стал бы…
— Почему же?
— Потому что, как и большинство студентов-медиков, он слишком занят… вот уже четыре года.
Хотя я знала, что могу довериться Эстель, я решила больше не грузить ее своими личными проблемами. Не хотелось выставлять себя нытиком, к тому же мое новоанглийское воспитание не позволяло слишком уж распространяться о личном. Да собственно, ничего ужасного в моей семейной жизни не было. И хотя жили мы в стесненных условиях, счастье было уже в том, что нам удалось выбраться из этого дрянного мотеля, так что никто из нас не жаловался на бытовые неудобства. Наоборот, каждый раз, встречая в городе Билли, я не уставала говорить ему, как мы довольны его работой и всем, что он сделал для нас. И сам он так беспокоился о том, чтобы у нас все было хорошо, что часто приходил к нам домой с инструментами, спрашивая, не надо ли чего починить.
— Мне кажется, этот парень влюблен в тебя, — сказал мне Дэн однажды вечером.
— О, я тебя умоляю.
— Ты обрати внимание, как он смотрит на тебя.
— В этом нет ничего плохого… если только ты не ревнуешь, конечно.
— Это шутка?
— Да, Дэн. Разумеется, это шутка.
Я поспешила сменить тему, поскольку частью моей новой домашней стратегии было избежание возможных конфликтов. Десять месяцев и три дня — такова была продолжительность нашего заточения в Пелхэме. Время пройдет незаметно, убеждала я себя.
— Есть только один способ выжить здесь, — сказала Эстель как-то утром. — Почаще выезжай куда-нибудь.
Но поскольку мы до сих пор считали себя «только что приехавшими» в Пелхэм, я не могла себе позволить долгие отлучки. Так что повседневная рутина стала моей жизнью. Я вставала вместе с Джеффом в шесть утра и готовила завтрак. Дэн уходил на работу в половине восьмого. Я занималась домашними делами, а в назначенный час везла Джеффа в дом Бэбс. После этого перекусывала булочкой с кофе в «Мисс Пелхэм» и шла в библиотеку. В два пополудни мой рабочий день заканчивался. Я забирала Джеффа, усаживала его в машину и ехала в Бриджтон, в супермаркет «Стоп-эн-Шоп», где покупала все, чего не было в гастрономе «Миллерз», но приходилось следить за тем, чтобы каждую неделю делать покупки в «Миллерз» минимум на пять долларов, иначе можно было лишиться статуса постоянного покупателя (утренние газеты и сигареты не в счет). В те дни, когда мне не нужно было ехать в супермаркет и если не было дождя, мы с Джеффом отправлялись на озеро Себаго, гуляли вдоль берега, и я не уставала восхищаться красотой и бесконечностью этого чуда природы.
После прогулки пора было возвращаться домой, кормить Джеффа. Потом я принималась готовить ужин и доделывала другие домашние дела. Дэн приходил с работы около шести, хотя случалось, что и позже, если был вызов на дом или ему нужно было навестить пациента в госпитале Бриджтона. Дэн обожал спагетти и лазанью, так что я старалась угодить ему, хотя три дня в неделю мы ели и бараньи отбивные, и омлет, и мясной рулет.
Мы всегда старались ужинать с вином — правда, Дэн ограничивался одним или двумя бокалами. По вечерам он теперь корпел над толстыми увесистыми учебниками по ортопедии, поскольку мой муж вдруг решил стать «костоправом» и по окончании стажировки в Пелхэме поступить в резидентуру по ортопедии.
Я узнала об этом решении Дэна случайно, когда однажды утром в библиотеку заглянул Том Киллиан, местный почтальон, узнать, нет ли новых романов про Хорнблауэра. Он мимоходом обмолвился о том, что Дэн, должно быть, занят очень серьезным чтением, поскольку только что доставил ему в кабинет две большие коробки с книгами. Когда в тот день я вернулась домой, книги уже были сложены у кресла-качалки в гостиной, где Дэн обычно сидел по вечерам. Вечером, за ужином, я сказала:
— Как много книг…
— Да, решил долбить ортопедию, — ответил он.
— Это каламбур?
— Да, и неслучайный.
— Значит, ты решил стать ортопедом?
— Всерьез подумываю об этом.
— Очевидно, что ты не просто подумываешь об этом, раз заказал столько учебников. Они, должно быть, стоят кучу денег.
— Двести двенадцать долларов, включая почтовые расходы. Ты видишь в этом какую-то проблему?
— Конечно нет. А что случилось с педиатрией?
— Я не отказываюсь от педиатрии…
— Но раз ты потратил целое состояние на учебники по ортопедии…
— Ну, хорошо, допустим, мне следовало обсудить это с тобой. Извини. Просто… я подумал, ты будешь разочарована моим внезапным решением.
— Я удивлена, не более того. То есть… я хочу сказать, ортопедия — это ведь темный лес.
— Именно это мне в ней и нравится, и еще перспектива для хирурга. В ближайшие десять — пятнадцать лет здесь стоит ожидать гигантских прорывов — трансплантация конечностей, искусственные суставы…
— Все равно для меня это темный лес.
— Это интересное дело… и, возможно, станет очень прибыльным.
— Прибыльным? — повторила я с нескрываемым удивлением. — С каких это пор ты стал интересоваться прибыльностью?
— А ты что, вот так хочешь жить до конца своих дней? — спросил он, обводя рукой наши хоромы.
— Но мы не будем вечно жить в таких условиях. Это временный вариант…
— Я знаю, что это временно, знаю, что, как только мы переедем в дом Бланда, все наладится. Но я все равно не хочу в тридцать пять лет содержать семью на восемь тысяч в год.
— Но ты можешь стать очень успешным — и очень хорошим — педиатром…
— И до пенсии лечить ветрянку, диатез и тонзиллиты? Где здесь перспектива?
— Просто жаль, что ты никогда не рассказывал мне о своих планах.
— Хорошо, Ханна. Я все понял. Такого больше не повторится.
Что еще я могла сказать, кроме как «Хорошо, пусть будет по-твоему», вновь недоумевая, почему Дэн всегда так скрытен, почему он принимает решения самостоятельно и отказывается вовлечь меня в этот процесс. Но мне не хотелось углубляться в эту тему, и я решила принять его извинения и отпустить в ночные бдения в обнимку с учебниками по ортопедии.
Так что пять дней в неделю, после ужина, Дэн устраивался в своем кресле и погружался в книги, аккуратно конспектируя в блокнот. Квартира была настолько мала, что я могла только читать во время его занятий, хотя все-таки выпросила час раз в неделю на совместные просмотры сериала «Хохмы Роуэна и Мартина». А в остальное время я штудировала романы и уже в половине одиннадцатого ложилась спать.
Так тянулись день за днем, и в моей жизни ничего не менялось. Дэн часто работал по субботам утром, но по воскресеньям мы всегда старались отправляться куда-нибудь на прогулку. Нас никогда не приглашали в гости, да, собственно, из молодых пар с детьми были только медсестра Басс с мужем, но они смотрели на нас как на университетских умников, с которыми у них нет ничего общего. Даже Эстель, при всей ее приветливости, не изъявляла желания общаться вне работы (она не раз намекала на то, что дом для нее — убежище и ей вовсе не нужны друзья, тем более что она часто сбегала в Портленд или Бостон). Так что нам ничего не оставалось, кроме как коротать время вдвоем, а если учесть, что Дэн все свободное время посвящал учебе…
Тем временем мой отец снова стал героем новостей. Канал Эй-би-си транслировал его интервью, в котором он жестко осуждал присуждение Нобелевской премии мира Генри Киссинджеру совместно с Ле Дык Тхо за заслуги в прекращении огня во Вьетнаме. Это было «прекращение огня», как подчеркнул отец своей фирменной интонацией разгневанного аристократа, которое так до сих пор и не вступило в силу.
Я позвонила отцу спустя несколько дней. Он, как всегда, был весь в делах. У него не было времени на долгие разговоры, он торопился на лекцию, но обрадовался тому, что я видела его выступление на телевидении, после которого, в чем он теперь не сомневался, его имя возглавило список врагов Никсона. Он спросил, прочитала ли я его статью в «Харперз» — «Деньги на динамит», про махинации, связанные с вручением Киссинджеру Нобелевской премии. И как дела в Пелхэме? Как растет его внук? Получив ответы на все вопросы, он сообщил, что ему пора бежать, позвонит через пару дней и надеется, что мне есть чем заняться.
Что ж, по моим подсчетам, я прочитывала по пять книг в неделю, и в этом смысле мне действительно было чем заняться. На работе все шло своим чередом, без потрясений. Разнообразие вносил лишь привычный треп с Эстель. У Джеффа постепенно наладился сон. Мы с Дэном по-прежнему занимались любовью два раза в неделю, и хотя я пыталась демонстрировать интерес, во время секса никаких эмоций не испытывала, симулируя время от времени оргазм — просто чтобы муж думал, что я участвую в процессе. Мы продолжали вести себя так, будто между нами все хорошо.
— Временами у меня такое чувство, словно я какая-то кукла, которую таскают с места на место день за днем, — призналась я Марджи в телефонном разговоре. Мы по-прежнему созванивались каждую неделю. — И я не знаю, как выбраться из этой ловушки, разве что выкинуть какой-нибудь фортель, но это, наверное, приведет к полному хаосу. А поскольку мне не хочется ничего разрушать, у меня не остается другого выбора, кроме как продолжать играть эту идиотскую роль, в которую я впряглась. Придется дожидаться июня, когда мы уедем из этого Пелхэма и либо вернемся в Провиденс, либо осядем в каком-нибудь третьесортном городишке вроде Милуоки или Питсбурга, чтобы Дэн продолжил учебу в резидентуре по этой проклятой ортопедии, потому что Дэн на самом деле предпочитает захолустье, а я, черт возьми, слишком покладистая, чтобы перечить ему, так что мне светит лишь новая беременность, и уж тогда на моей жизни можно будет поставить жирный крест. Я понимаю, что, наверное, начинаю утомлять своим нытьем, так что лучше сменить тему. Давай-ка расскажи, что нового у тебя.
Марджи рассмеялась:
— Ну, по крайней мере, ты не окончательно утратила чувство юмора.
— Да, меня это тоже удивляет. Ладно, заставь меня завидовать и рассказывай все, что происходит в большом и развратном городе.
— Ну, на любовном фронте, как всегда, сплошь бездельники — последний лузер был из числа несостоявшихся драматургов, по имени Марк, чей очередной шедевр исполнялся на подмостках какого-то склада. Во всяком случае, пьеса была посвящена преследованию святого Себастьяна за его пристрастие к гомосексуальной любви, и сама тема должна была подсказать мне, что здесь что-то нечисто, потому что через два дня после премьеры Марк признался, что на самом деле он двустволка. То бишь бисексуал. В общем, умею я выбирать парней. Как бы то ни было, хорошая новость в том, что, похоже, мои дни в сувенирной лавке сочтены, потому что я нашла новую работу;
— Так это же сказка, Марджи.
— Нет, работа в паблик рилейшнз, и это совсем не сказка, поскольку речь идет о том, чтобы продавать чужие сказки. Но во всяком случае, это одна из крупнейших пиар-компаний Нью-Йорка, мне дала рекомендации подруга подруги моей матери, я прошла собеседование и, кажется, произвела неплохое впечатление, потому что мне предложили должность младшего менеджера по работе с клиентами.
— Так почему я не слышу восторга в твоем голосе?
— О, послушай, я вовсе не разочарована. Просто этот болван Марк звонил вчера, просил, чтобы я вернула ему альбом с записью бродвейского мюзикла «Компания», и когда я сообщила ему новость о своей работе, знаешь, что он сказал? «Ты можешь представить, чтобы кто-нибудь в десятилетнем возрасте мечтал стать пиар-менеджером?»
— Надеюсь, ты не стала его слушать.
— Конечно, послушала, и, конечно, он прав, и я чувствую себя полным дерьмом, ведь разве Халдерман, Эрлихман и все эти никсоновские прихвостни начинали не в паблик рилейшнз?
— Да… а Гитлер начинал маляром… но это не значит, что все маляры — фашисты.
— Неудачная аналогия, Ханна.
— Ты понимаешь, что я имею в виду. Послушай, если ты не хочешь эту работу, не соглашайся. Исчезни куда-нибудь.
— Ты предлагаешь мне заняться чем-то действительно полезным, скажем, учительствовать в Индонезии как волонтер Корпуса мира, чтобы через пару лет вернуться в Нью-Йорк и обнаружить, что ни на что не гожусь и теперь на должность младшего менеджера по работе с клиентами претендуют девчонки года на три моложе меня, а мое место в сувенирной лавке? Нет, для меня это старт… и, по крайней мере, в паблик рилейшнз можно выпивать, так что хоть какая-то отрада. Слушай, почему бы тебе не выпросить выходной за хорошее поведение и не приехать ко мне на уик-энд?
В тот вечер я озвучила эту идею Дэну. Теперь, когда Джефф уже не зависел от моей груди и спал по ночам…
— Думаю, тебе стоит развеяться, — сказал Дэн, чем несказанно удивил меня.
— Ты уверен?
— Малыша можно будет оставлять у Бэбс на целый день, а я буду заниматься им по ночам. Во всяком случае, ты хоть отвлечешься. Я уверен.
Сказать, что я обрадовалась, — значит не сказать ничего. Я была потрясена тем, что Дэн оказался таким понимающим, так легко пошел мне навстречу и дал возможность передохнуть, в чем я отчаянно нуждалась. Более того, впервые за последние месяцы я действительно увидела в нем союзника.
На следующий день, забрав Джеффри из дома Бэбс, я поехала в Бриджтон, в единственное на всю округу туристическое агентство, и заказала себе билет на рейс авиакомпании «Истерн Эйрлайнз» из Портленда в нью-йоркский аэропорт Ла Гардиа с вылетом через десять дней. Цена билета меня поначалу шокировала — около ста долларов в оба конца. Но потом я рассудила, что, благодаря скромным накоплениям, которые мне удалось сделать со своего еженедельного заработка в шестьдесят долларов, я вполне могу себе позволить шикануть и потратить еще сотню долларов на четыре дня и три ночи, что я собиралась провести в Нью-Йорке.
Подумать только, целых четыре дня в Нью-Йорке! Это казалось мне несбыточной фантазией. Марджи взяла на себя организацию моего досуга — заказала билеты на новый мюзикл Сондхайма, «Маленькая серенада», и, конечно, предусмотрела вечеринку в компании своих друзей.
Но, уставившись на свое отражение в зеркале, я увидела перед собой провинциальную богиню плодородия. Все эти плотные ужины с пастой, да при полном отсутствии физических упражнений, добавили моей фигуре фунтов семь. Я поклялась себе, что сброшу пять фунтов за оставшуюся до отъезда неделю.
— Что за кроличья диета? — спросил Дэн, когда в тот вечер я подала ему на ужин лазанью, а себе настрогала моркови с обезжиренным творогом.
— Просто пытаюсь сбросить несколько фунтов, вот и все.
— Ты выглядишь прекрасно.
— Что ж, спасибо за комплимент, но похудеть мне все-таки не мешает.
— Чтобы Марджи и ее друзья не нашли тебя сельской толстушкой? Поверь мне, в Нью-Йорке всем плевать, насколько ты толстая… даже если ты не такая уж и толстая.
— Не такая уж толстая? Спасибо, док.
Но на самом деле мне было все равно, что думает Дэн о моих чрезмерных усилиях по похудению. Я продолжала сидеть на «кроличьей диете», при этом активно занимаясь подготовкой к отъезду. Прежде всего я договорилась с Бэбс насчет Джеффа («Нет-нет, никаких лишних денег я с тебя не возьму, — сказала она, — разве что привези мне пресс-папье с картинкой Эмпайр-стейт-билдинг, из которого сыплется снег, когда тряхнешь»), отпросилась у Эстель, позвонила в местную транспортную компанию из Бриджтона и заказала раннее утреннее такси до аэропорта Портленда.
Все было организовано, все готово, даже моя багажная сумка, которую я упаковала за три дня до отъезда. Марджи взяла на работе два лишних выходных и сообщила мне, что встретит меня в аэропорту Ла Гардиа.
За два дня до отъезда я была в библиотеке, старалась побыстрее управиться с делами, чтобы сесть за книгу И. Б. Уайта «Это Нью-Йорк», когда зашел Дэн. Я бросила взгляд на настенные часы. Было 11.05 утра — и, судя по времени суток и выражению лица моего мужа, случилось что-то ужасное.
— Что такое?
— У моего отца сердечный приступ.
Я закрыла глаза, и, как ни стыдно признаться в этом, моей первой мыслью было: я никуда не еду в этот уик-энд.
— Насколько все плохо? — спросила я.
— Обширный инфаркт. Он был на работе, когда это произошло. Пока ехала «скорая», все решили, что он уже умер. Медикам удалось завести его сердце, но…
Он закусил губу, пытаясь взять себя в руки. Я обняла его. Он уронил голову мне на плечо, сдерживая рыдания.
— Я только что звонил в госпиталь Гленз Фоллз. Они говорят, что это будет чудо, если он протянет неделю.
— Ты можешь сейчас туда поехать?
— У меня прием до трех, но сестра Басс уже связалась с региональным отделением здравоохранения в Льюистоне, и они ищут мне замену на время моего отсутствия. Я не могу уехать больше чем на неделю, потому что иначе город останется без врача…
Я приложила палец к его губам:
— Для тебя сейчас самое главное — быть у постели своего отца. Рейс есть, ты проверил?
— Придется лететь до Нью-Йорка, там ждать четыре часа местный рейс до Сиракьюса, а оттуда два часа на автобусе до Гленз Фоллз. К тому же, как выяснила сестра Басс, это обойдется в двести с лишним долларов в один конец. Так что я решил ехать на автобусе. В четыре из Льюистона отправляется «Трейлуэйз». Он, конечно, идет путаным маршрутом — через Берлингтон, потом через весь штат Нью-Йорк…
— Почему ты не хочешь ехать на машине?
— Потому что она тебе понадобится на этой неделе. А я, как доберусь до места, возьму машину отца.
— Дэн, это безумие — трястись двенадцать-тринадцать часов на автобусе.
— Я не хочу садиться за руль. Я сейчас не могу. Я слишком…
Он высвободился из моих объятий, вытер слезы, бросил взгляд на часы и сказал:
— У меня пациенты…
— Дэн, мне очень жаль.
Он лишь пожал плечами и вышел.
В тот же день я отвезла мужа в Льюистон. По дороге он почти не разговаривал, разве что обмолвился:
— Я сожалею о твоей несостоявшейся поездке в Нью-Йорк.
— Ну, это же непредвиденные обстоятельства.
— Как только все это кончится, ты сможешь поехать.
— Нью-Йорк никуда не денется.
Я высадила его на автовокзале Льюистона. Он чмокнул меня в щеку и сказал:
— Я позвоню завтра, расскажу, что там происходит.
Потом схватил с приборной доски мою пачку сигарет, взял свою багажную сумку и исчез в серых унылых интерьерах автовокзала «Трейлуэйз». Он даже не оглянулся на прощание.
Вернувшись в Пелхэм, я старалась не поддаваться отчаянию. Марджи приуныла не меньше моего.
— Вот ведь невезуха. Я так надеялась оторваться с тобой в этот уик-энд.
— Как только все утрясется…
— Ты имеешь в виду, как только старик Бакэн откинется…
— Да, как только мы его похороним, ты увидишь меня на Манхэттене.
— Как Дэн? Держится?
— В фирменном стиле Дэна.
Марджи все поняла.
— Просто он в шоке, — сказала она.
— Он был готов разрыдаться, но потом передумал.
— Не дави ты на него. Потерять отца — это не шутки.
— Я знаю, и он старается держать себя в руках. Но опять-таки, он оставил меня с таким чувством, будто я чужая в его жизни.
— Ты просто разочарована тем, что пришлось отменить поездку в Нью-Йорк.
— Дело не только в этом, Марджи.
— Это пройдет, дорогая. Поверь мне. И очень скоро ты будешь у меня. Но пока…
— Я знаю, знаю. Не раскисай. Смотри на жизнь с оптимизмом. Будь любящей, заботливой супругой.
Когда он позвонил мне на следующий день, его голос выдавал крайнюю усталость. Поездка на автобусе заняла четырнадцать часов. Он прибыл в Гленз Фоллз только в шесть утра и сразу же помчался в госпиталь, где его отец лежал в палате реанимации.
— Клинически он почти труп, — произнес Дэн тихим, безучастным голосом. — Произошло обширное и необратимое неврологическое нарушение в сочетании с сердечно-сосудистой травмой. Удивительно, но, несмотря на то, что миокард полностью разрушен и не наблюдается никакой мозговой деятельности, его сердце бьется. У него просто потрясающая тяга к жизни. Могут пройти недели, месяцы, прежде чем он уйдет… Как у тебя прошел день?
Я действительно очень переживала за Дэна и не замедлила сказать ему об этом.
— Если бы я мог, то сейчас же впрыгнул в этот автобус и поехал домой, — сказал он. — Боюсь, что здесь меня ждет лишь долгое прощание.
В тот же день, около шести, в дверь постучали. Это был Билли. Он смущенно улыбнулся мне и опустил глаза:
— Я услышал об отце дока Бакэна. Мне действительно очень жаль.
— Я обязательно передам ему твои слова.
— Хорошо, — кивнул он. И замолк.
— Что-нибудь еще, Билли?
— Просто хотел узнать — не нужно ли вам чего сделать по дому?
— У нас все в порядке благодаря тебе.
Он снова улыбнулся своей глуповатой улыбкой, но старательно избегал смотреть мне в глаза.
— Сегодня вот работал в доме Бланда. Мистер Симс опять остался без водопроводчика, так что пришлось вызывать меня. Ха-ха.
— Как там все движется, без проблем? — спросила я из вежливости, хотя мне больше всего хотелось поскорее закончить этот разговор.
— Собираются закончить недель через пять-шесть.
— Что ж, замечательно.
Снова повисла неловкая пауза. И тут, спасибо чуткому сердцу малыша, Джефф напомнил о себе истошным криком.
— Пожалуй, мне пора, — сказала я.
— О… конечно.
— Спасибо, что заглянул.
— Вам точно ничего не нужно отремонтировать или прибить?
— Если мне что-нибудь понадобится, ты первым об этом узнаешь.
Я закрыла дверь и подошла к манежу, где надрывался Джефф. Я взяла его на руки, вдохнула запах подгузника и поморщилась. Стоило мне уложить его на пол, чтобы переодеть, как зазвонил телефон. Я потянулась к трубке, одновременно расстегивая подгузник и задаваясь вопросом, не Билли ли звонит и как мне относиться к его странному дружелюбию. Но вместо этого я услышала мужской голос:
— Ханна Лэтам?
— Точнее, Ханна Бакэн.
Короткий смешок.
— Ах да, забыл, что ты замужем.
— Кто это?
— Тоби Джадсон.
— Кто?
— Ты что, забыла, что мы встречались? Тобиас Джадсон.
До меня дошло.
— Постой, ты — Тобиас Джадсон, прославившийся сидячей забастовкой в Колумбийском университете?
— Тот самый. И мы встречались накоротке вместе с твоим отцом в Бостоне… несколько лет назад. Вспомнила?
Конечно, я вспомнила. Это был тот вечер, когда я увидела отца с той женщиной.
— Откуда у тебя мой телефон, Тоби?
— Мне его дал твой отец.
— Понятно.
— И он сказал, чтобы я, если буду проездом в Мэне, навестил тебя.
— Так ты сейчас в Мэне?
— Слышала когда-нибудь о ресторане «Гудвин», где продают «Ужас-ужас»?
— Ты в Бриджтоне?
— Так точно, и я тут подумал: нет ли у тебя уголка, где бы я мог приткнуться на ночь?
