Глава пятая

Глава 4

ЛЮБОВЬ В БЕГАХ

Телефонный звонок застал меня в квартире, где я коротал время с Джорджем Джефферсоном (подпольная кличка Рысь), секретарем по информации «Черных пантер». Было около десяти утра. Джордж заскочил ко мне на утреннюю дозу — в те времена ни одно утро у нас, комрадов, не начиналось без легкой затяжки марихуаны. Так что мы сидели на полу, сложив ноги по-турецки, слушали джазовые синкопы Орнетта Коулмена, и Джордж набивал кальян травкой «Панама Ред» — лучшей на рынке.

Мы бурно обсуждали недавние происки «свиней» в Чикаго, когда копы устроили облаву на Брата Амала Мингуса за попытки саботажа любых почтовых отправлений из чикагской штаб-квартиры ФБР, когда в мою жизнь ворвался этот телефонный звонок. Я выпустил изо рта облако «Панама Ред» и взял трубку:

— Да.

— Это Гручо? — спросил голос на другом конце провода.

— Послушай, если бы я был Харпо, я бы сейчас не говорил с тобой, — ответил я.

— Здесь Джек Дэниелс. Как насчет того, чтобы сбегать для меня за газетой? Но приходи готовым.

Я тут же схватил пальто и вышел за дверь. Видите ли, Гручо — это моя подпольная кличка у «метеорологов», у которых я проходил как адвокат марксистской экономики. «Послушай, если бы я был Харпо» — это мой отзыв на пароль, который я произносил всякий раз, когда Джек Дэниелс — глава ячейки «метеорологов» — хотел удостовериться, что говорит именно со мной, фраза «Как насчет того, чтобы сбегать для меня за газетой?» означала приказ подойти к общественному таксофону на улице и ждать там звонка «Но приходи готовым» на кодовом языке означало: пакуй вещи и будь готов бежать.

Так что я сделал все, как было приказано: кинул в рюкзак кое-какие шмотки, схватил триста долларов наличными и фальшивый паспорт, который специально держал на такой случай, и сказал Джорджу, что ему тоже надо исчезнуть. Даже не проверив, выключен ли газ и не оставлена ли открытой дверца холодильника, мы оба выскочили через черный ход и огляделись по сторонам, проверяя, не пасут ли нас «свиньи». Убедившись, что все чисто, мы попрощались революционным салютом… и разошлись в разные стороны.

Телефонная будка находилась через три улицы от главных ворот Чикагского университета — ныне, как и тогда, очага леворадикальных настроений, отрицающих американские ценности.

Я подошел к телефону как раз в тот момент, когда он зазвонил.

— Гручо? — спросил Джек Дэниелс.

— Послушай, если бы я был Харпо…

— Принято, — сказал он. — Буду краток. Он на хвосте.

— Насколько все серьезно?

— Я бы сказал, что тебе надо немедленно очистить помещение.

— Ты имеешь в виду большой прыжок? — спросил я, подразумевая переход канадской границы.

— Пока не будем впадать в крайности, тем более что они могут контролировать эти выходы. Почему бы тебе не прокатиться автостопом? Затеряйся где-нибудь в глуши, подальше от журналистов. И когда найдешь тихую гавань, позвони мне по секретной линии и сообщи свои координаты. Удачи тебе, комрад.

А случилось вот что: после взрыва в оборонном ведомстве, организованного другой ячейкой «метеорологов», Джек Дэниелс разыскал меня и попросил, поскольку ФБР и полиция заблокировали все пути отхода из города, спрятать у себя этих товарищей, пока не уляжется шум. Будучи убежденным радикалом, я даже не раздумывал о том, чтобы приютить у себя убийц, ответственных за гибель двух честных граждан: Вендалла Томаса и Дуайта Кассела, оба афроамериканцы, оба ветераны корейской войны, оба прекрасные семьянины, пятеро детей остались без отцов. Но думал ли я тогда о гибели ни в чем не повинных людей, охраняющих государственное ведомство, ответственное за безопасность нашей страны? Для меня — великого марксиста — они были просто случайными жертвами в борьбе за революционные преобразования.

Однако Он — а так мы называли между собой Федеральное бюро расследований — вычислил, что двое бомбистов после взрыва отсиживались у вашего покорного слуги, и меня разыскивали как пособника и укрывателя террористов, за что мне светило наказание сроком до двадцати лет лишения свободы. Так что у меня не было другого выхода, кроме как бежать, и немедленно.

Рассудив, что федералы контролируют все автовокзалы и аэропорты, я сел на «Гринлайн» и отправился в Оук-Парк. Почему Оук-Парк? Во-первых, это родина Хемингуэя, к тому же я решил, что уж в пригородах Чикаго они точно не станут меня искать. Я нашел маленький мотель на окраине и устроился там.

С наступлением темноты я вышел на улицу и нашел таксофон. Вызвал оператора и попросил сделать междугородный звонок в Берлингтон, штат Вермонт. Я специально выбрал такой тариф, чтобы не называть имен. Телефонистка попросила внести депозит в два доллара двадцать пять центов за три минуты разговора. Затаив дыхание, я мысленно молил — хотя в те времена еще не понимал истинного значения молитвы и христианских заповедей — о том, чтобы Джеймс Виндзор Лонгли ответил на мой звонок.

Джеймс Виндзор Лонгли (как и многим персонажам этих мемуаров, я придумал ему псевдоним, чтобы сохранить его личность в тайне). Можете ли вы представить более аристократическое имя? Да что там имя, Джеймс Виндзор Лонгли был аристократ в самом высоком смысле этого слова, настоящий бостонский брамин, в шестидесятые он прошел свой долгий путь радикализма.

Но описать Джеймса Виндзора Лонгли только лишь как радикала было бы несправедливо по отношению к нему. Он был из породы куда более жестких революционеров: интеллектуал-идеолог, Джонни-мятежник, восставший против своего класса и всех его привилегий.

Я познакомился с профессором Лонгли, когда участвовал в антивоенном движении. В то время ему было пятьдесят с небольшим, и он, как исключительно яркая фигура, был неизменным лидером любого митинга или демонстрации: стареющий профессор, который, тем не менее, говорил языком радикальных политических преобразований. Студенты просто обожали его. Для них он был отцом революции. Особенно большой популярностью он пользовался среди женщин. И, как и все мы он считал сексуальные победы без последствий одним из преимуществ антиобщественной риторики (тут я хотел бы подчеркнуть, что в вопросах свободной любви я в ту пору был не меньшим радикалом, чем в политике; разница между мной и Джеймсом Виндзором Лонгли заключалась лишь в том, что он был женат).

Как бы то ни было, я видел в Джеймсе Виндзоре Лонгли мудрого наставника, и всякий раз, когда припекало, обращался к нему за советом. Вот и сейчас я оказался в такой ситуации. Так что, когда он ответил, я испытал облегчение. Не открывая всех карт — его телефон мог стоять на прослушке, — я просто намекнул ему, что мне нужно найти тихое место, чтобы залечь на время. Он задал несколько косвенных вопросов: «Это как-то связано с новостями из Чикаго?», из чего я сделал вывод, что он знал о моей возможной причастности к взрыву в оборонном ведомстве. Потом он намекнул, что приезжать к нему в Берлингтон, наверное, не стоит, поскольку федералы не выпускают его из поля зрения.

И тут он сказал:

— Знаешь, моя дочь Элисон (тоже псевдоним) живет в Кройдоне, штат Мэн (название городка вымышленное). И кажется, ее муж сейчас как раз в отъезде, так что я уверен, она сможет приютить тебя на пару дней. Насколько я могу судить, Кройдон — это как раз тихое местечко…

Поскольку из любого города Мэна до канадской границы можно было добраться всего за несколько часов, меня это устраивало как нельзя лучше.

— Спасибо, комрад, — сказал я, записав телефон дочери.

— Удачи, — был его ответ.

Я сделал еще один звонок — на этот раз в «Грейхаунд» — и узнал, что есть автобус, следующий на восток. Три дня я путешествовал с «Грейхаунд» по маленьким городкам, каждую ночь останавливаясь в богом забытых гостиницах, и наконец оказался в Бриджтоне, штат Мэн.

Было около пяти вечера. Я отправился к единственному на весь город таксофону и набрал, телефонный номер, который мне дал Джеймс Виндзор Лонгли. Ответила его дочь, Элисон. Ее голос звучал приветливо, пока я не стал плести небылицы о том, что путешествую по стране, собирая материал для книги, которую хочу написать о Радикальных Соединенных Штатах Америки (в то время я был чересчур самонадеянным), и что ищу местечко, где можно остановиться на пару дней. Слегка приуныв, она сказала, что прежде должна позвонить отцу и мужу и спросить разрешения. «Что за мещанские замашки?» — подумал я, но промолчал. Мне было необходимо как можно скорее убраться с дороги и пересидеть где-то, ожидая дальнейших указаний от Джека Дэниелса.

Прошли долгие двадцать минут, прежде чем раздался ответный звонок таксофона. Это была Элисон.

— Я согласна. Мой отец сказал, что ты отличный парень, а у моего мужа отец при смерти, и он был вынужден уехать, ему сейчас совсем не до меня и моих гостей. Честно говоря, в нашем маленьком городке мне очень одиноко, так что я не возражаю против компании.

Кройдон всего в семи милях от Бриджтона. Я отыскал единственную на весь город транспортную компанию и отдал пять баксов за такси. По дороге водитель спросил, что меня привело в Кройдон. «Навещаю старого приятеля по колледжу», — был мой ответ.

Элисон объяснила, что в доме, где они планировали поселиться, произошла авария водопровода, поэтому они временно разместились в квартире над офисом доктора. Найти ее было нетрудно. Кройдон — это город из одной улицы, из тех, что проедешь мимо — и не заметишь.

Чего нельзя было сказать о самой Элисон. Когда она открыла дверь, я испытал… вы когда-нибудь слышали французское выражение coup de foudre — любовь с первого взгляда? Так вот настоящий coup de foudre хлещет, как пощечина. Я посмотрел на нее, она посмотрела на меня — и, хотя мы обменялись лишь неловкими приветствиями, я сразу понял, что влечение не одностороннее: оно было взаимным.

Конечно, я сразу же заметил младенца у нее на руках. Не могу сказать, чтобы меня это сильно смутило. Я был Великим Революционером — пропагандистом свободной любви. И с той самой секунды, как наши взгляды встретились, я знал, что нам с Элисон суждено быть любовниками. Потому что в ее глубоком, печальном взгляде я увидел острое желание, стремление выбраться из этого провинциального тупика.

Квартира была убогой — три крохотные комнатушки, заставленные мебелью, слишком громоздкой для такого скромного помещения. Элисон извинилась за тесноту.

— Послушай, — сказал я. — Мне весь этот буржуазный вздор ни к чему.

Она рассмеялась:

— Впервые с тех пор, как мы переехали в этот городишко, в моем присутствии звучат многосложные слова!

Общий язык мы нашли сразу же. В течение часа мы опустошили бутылку вина и перешли к великолепным спагетти с фрикадельками, которые она приготовила на ужин. Ее маленький сын, Джефф, играл в манеже, пока мы ели, пили и вели серьезные разговоры о политике и смысле жизни.

— Я не говорила на такие темы с университетских времен, — призналась Элисон. — Мой муж — хороший человек, но он не слишком продвинут в идеологическом плане.

Говоря это, она коснулась моей руки и устремила на меня полный желания взгляд больших влажных глаз. Но хотя меня и влекло к ней — и в те времена я искренне считал, что моногамия — удел обывателей, — какая-то частичка моей души (думаю, та самая, что спустя годы открыла меня для любви Христовой и Его покровительства) не позволила мне пойти дальше. Я чувствовал и то, что сама Элисон разрывается между желанием и ответственностью, и — во всяком случае, в тот вечер — решил проявить осторожность и остановиться.

Она соорудила мне на полу постель из диванных подушек, помогла расстелить мой спальный мешок и пожелала спокойной ночи. О чем она не догадывалась, так это о том, что после трех ночей изматывающих странствий ее тепло согрело меня лучше любого эликсира. Я больше не был радикалом в бегах. Я был влюбленным мужчиной.

На следующий день Элисон показала мне Кройдон. Хотя я усмехался в душе, называя этот городишко тихой заводью, теперь, оглядываясь назад, я понимаю, какое это уникальное место, как глубоко укоренился Кройдон в великих американских традициях, как силен в нем дух коммуны, в каком почете здесь семейные ценности. Элисон работала в библиотеке — старомодном, уютном заведении, где местным ребятишкам прививали любовь к книгам. И еще мне очень понравились закусочная и супермаркет, где жители встречались и обсуждали события дня. Когда Элисон освободилась после работы, мы забрали маленького Джеффа у очаровательной старушки, которая присматривала за ним, пока Элисон была в библиотеке, и отправились на озеро Себаго, чудо света Новой Англии.

Был изумительный осенний день, и леса Мэна поражали буйством красок. Мы взяли напрокат каноэ, Элисон с Джеффом на руках устроилась на корме, а я сел на весла. Если бы тогда я знал Бога, я бы догадался, что это Он проливает на нас свой свет, намекая на то, что в таком красивом и щедром мире, как наш, не должны переступать границы морали, чего так хотелось на обоим.

— Знаешь, Тоби, — сказала мне Элисон, когда мы были на середине озера, — Джерри очень хороший муж: добрый, порядочный, верный. Но… мне трудно признаться в этом… между нами нет искры, нет страсти, влечения, романтики. А я еще так молода, во мне столько нерастраченной любви. Ведь должен же быть какой-то выход…

Бывают моменты, когда сначала говоришь, а потом думаешь. И вот это был как раз такой.

— Почему бы тебе не сбежать со мной? — вырвалось у меня.

Она побледнела:

— Ты серьезно?

— Никогда еще я не был таким серьезным, — сказал я.

— Но мы едва знакомы…

— Я знаю… меньше чем двадцать четыре часа. И все-таки…

Я не договорил, трудно было выразить словами то, что чувствовало сердце.

— Скажи… — попросила она. — Попытайся.

— Уверенность, как эта, приходит только раз в жизни, — сказал я.

— Звучит красиво.

— Это правда.

— Но я замужем.

— Я знаю… так же, как знаю и то, что чувство, которое я сейчас испытываю, никогда не покинет меня.

— О, Тоби… — тихо произнесла она. — Зачем ты ворвался в мою жизнь?

— Мне очень жаль…

— А мне нет. И все-таки жизнь была бы куда легче, если бы…

Теперь настала ее очередь замолчать и отвести взгляд.

— Скажи мне, любовь моя, — попросил я.

— …если бы я не увидела тебя и не поняла сразу, что ты тот, кто назначен мне судьбой.

Потом мы оба долго молчали. Элисон прижалась щекой к головке Джеффа. Прошло какое-то время, и она посмотрела на меня:

— Я думаю, тебе следует уехать сегодня вечером.

Честно говоря, я опешил — меня все-таки беспокоило, куда двигаться дальше и где укрыться. Но, хотя и сознавая, что своим уходом я ставлю под угрозу собственную свободу, я вдруг принял отчаянное решение: если от этого ей будет легче, что ж, тогда я уйду… пусть даже это и означает, что мне придется расстаться с любимой женщиной.

Я стал грести к берегу. Причалив, мы вернули каноэ, пересели в машину и поехали в Кройдон в полном молчании. Солнце уже село, когда мы добрались до города. Дома Элисон стала купать и кормить Джеффа, а я собрал свой рюкзак и позвонил в «Грейхаунд» Бриджтона узнать, когда будет следующий рейс на…

По правде сказать, я понятия не имел, куда мне ехать дальше.

Пока я говорил по телефону, Элисон принесла Джеффа в спальню и уложила его в колыбельку. Когда она вернулась, я сказал:

— В восемь вечера уходит автобус из Бриджтона в Льюистон. Думаю, я успею на него.

— Но куда ты поедешь? — спросила она.

— Да это не важно. Ты права: я должен уйти. Должен…

Я так и не закончил фразу, потому что мы вдруг оказались в объятиях друг друга, и никакая сила не могла нас разлучить. А уже в следующее мгновение мы были в спальне.

Спустя час мы лежали в постели, обнаженные, утомленные страстью, и я думал: у меня в жизни было столько секса и столько разных женщин… но впервые я по-настоящему занимался любовью. Рядом, в своей кроватке, крепко спал Джефф, и ему не было никакого дела до того, что происходило прямо перед ним. Ни я, ни Элисон не проронили ни слова. Мы просто смотрели друг другу в глаза. И тут тишину прорезал телефонный звонок. Элисон напряглась и вскочила с постели, накидывая халат. Она побежала в соседнюю комнату и сняла трубку.

— С кем вы хотите говорить? — услышал я ее голос, а потом: — Простите, но здесь нет никакого Глена Уолкера… правда, вы, должно быть, ошиблись…

Я пулей выскочил из спальни, на ходу натягивая джинсы.

— Это меня, — сказал я.

Элисон отняла трубку от уха и взглянула на меня. В ее глазах сквозил ужас, смешанный с паникой. Так бывает, когда вдруг узнаешь, что тебя предали.

Я взял трубку. Голос на том конце провода был хорошо мне знаком:

— Гручо?

— Послушай, если бы я был Харпо… — произнес я.

Элисон совсем растерялась.

— Принято, — сказал Джек Дэниелс. — И, как всегда, буду краток. Наши друзья, похоже, знают, что ты в Новой Англии. Какой-то парень в билетной кассе «Грейхаунд» в Олбани увидел твою физиономию в местной газетенке, позвонил нашим друзьям и рассказал им, что два дня назад продал тебе билет до штата Мэн. Так что я предлагаю тебе совершить большой прыжок сегодня же. Понятно?

— Понял, — сказал я.

— Вот и хорошо. И наши настоящие друзья с севера устроят тебе рандеву в городке Сейнт-Джордж. Я посмотрел по карте — в общем, тебе часов семь езды… а для них это самое удобное место встретить тебя. Как ты думаешь, тебе удастся раздобыть колеса?

— Не сегодня. Но, возможно, завтра я смогу взять напрокат машину…

— Завтра может быть поздно. Поговори со своей хозяйкой. А я перезвоню тебе через пятнадцать минут.

Связь оборвалась. Я положил трубку. Элисон подошла ко мне и взяла меня за руки.

— Элисон, любовь моя… — начал было я, но слова застряли в горле.

— Ты должен рассказать мне, — сказала она.

— Я не хочу втягивать тебя…

— Я уже втянута, — сказала она, — потому что люблю тебя.

— Я не хотел причинить тебе боль.

— Тоби, прошу тебя, скажи мне правду… какой бы страшной она ни была.

Она увлекла меня к дивану. Усадила. Заглянула мне в глаза… и я рассказал ей все. Я не упустил ни одной детали. Я не оправдывал себя. Я объяснил, что в какой-то момент, после того как Джек Дэниелс попросил меня укрыть бомбистов, я был близок к тому, чтобы сказать ему: «Это неправильно. Я не могу так поступить».

— Но если бы я сказал ему это, они могли бы убить меня. Однажды оказавшись в ячейке «метеорологов», оттуда уже не выбраться. А для предателей существует только одно наказание — смерть.

— Бедный мой мальчик, — сказала Элисон. — Какой страшный выбор тебе пришлось сделать.

— И теперь я понимаю, что сделал неправильный выбор. Я действительно хочу пойти и сдаться властям. Но я знаю, что в этом случае меня ждет двадцать лет тюрьмы. В то время как в случае побега в Канаду у меня на руках будет больше козырей, чтобы торговаться с ФБР. Я знаю, это звучит цинично, но…

— Я понимаю. Потому что, как тебе известно, мой отец годами подвергается преследованию со стороны федералов. И если они поймают тебя на этой стороне границы, пощады тебе не будет. Так что да, конечно, ты должен бежать сегодня же.

— Но как? У меня же нет машины.

Не колеблясь, она произнесла:

— Я сама отвезу тебя.

— Это невозможно, — сказал я. — Тебя же немедленно арестуют. Если нас поймают вместе, тебя отправят за решетку. Тебя разлучат с сыном. Я не позволю…

— У тебя есть документы на имя этого… как его…

— Глена Уолкера. Да, у меня есть паспорт.

— Если мы тронемся сейчас, доберемся до границы за пару часов. Они не станут останавливать человека по имени Уолкер, который путешествует с женой и ребенком.

— Ты собираешься взять с собой Джеффа?

— Он ничего не заметит. И в любом случае, я не могу оставить его здесь одного.

— А скажем, твой муж позвонит, когда тебя не будет?

— Если я сама позвоню ему сейчас, он не станет перезванивать ночью. Это не в его характере — устраивать проверки.

— И все-таки… я не могу тебе позволить…

— Я должна это сделать.

— Но почему?

Она крепче сжала мои руки:

— Я не приемлю жестокость и насилие — особенно в отношении невинных граждан, — но точно так же я ненавижу чудовищную войну, которую мы ведем в Юго-Восточной Азии. Я всегда была вне политики — из страха, наверное… а может, мне просто не хватало убежденности. Но хочешь знать, чему я научилась у тебя за эти сутки? Тому, что самый главный выбор — это глубокая и беззаветная любовь. И поскольку я знаю, что тебя вынудили к укрывательству преступников, я должна помочь тебе бежать.

— Даже не знаю, что сказать, Элисон.

Она наклонилась и поцеловала меня в губы:

— А говорить нечего, кроме одного: готовимся тронуться в путь через полчаса.

Я бросился в спальню, наспех принял душ, оделся, застелил постель… Элисон тем временем собирала в дорогу детские вещи — подгузники, бутылочки с молоком, запасную одежду и пустышки. Она не забыла и свои документы, и свидетельство о рождении Джеффа. Зазвонил телефон. Она сняла трубку и передала ее мне. Это был Джек Дэниелс:

— Гручо?

— Послушай, если бы я был Харпо…

— Принято, — сказал он. — В какой стадии игра?

— Я готов к прыжку.

— Один или с помощником?

— С помощником.

— Надежным?

— Еще каким. Что отец, что дочь…

— Хорошо. Значит так, место встречи…

Он указал маршрут до Сейнт-Джорджа в Квебеке, где меня должны были встретить, и напомнил о том, что, если на границе будут неприятности и меня схватят, я не должен раскрывать пароли «метеорологов» и сотрудничать с федералами.

— Нам будет туго, если это произойдет. И где бы ты ни был, мы тебя достанем.

Впервые я вдруг увидел Джека Дэниелса в другом свете. За ширмой радикала, борца за справедливость и права пролетариев всех стран скрывался вовсе не революционер. Это был гангстер. И, глядя в полыхающие глаза Элисон, читая в них: «Я помогу тебе… пусть даже это будет стоить мне жизни», я понял, что именно любовь этой женщины заставила меня посмотреть на мир иначе: она разорвала революционную паутину, и мне открылось, что в жизни есть нечто более важное, чем те опасные антиобщественные игры, в которые я заигрался.

Но в тот момент у меня не было иного выбора, кроме как бежать через границу. Элисон позвонила своему мужу, Джерри. Их разговор длился минут пять. В конце она просто сказала: «Поговорим завтра». Ни проявлений нежности, ни слов любви. И от сознания того, что ее брак был таким стерильным, мне стало еще горше. Потому что я знал, что через несколько часов навсегда расстанусь с женщиной, которая, в чем я теперь не сомневался, была предназначена мне судьбой.

Повесив трубку, она закусила губу и сказала:

— Если бы не малыш Джефф, я бы, не задумываясь, сбежала с тобой.

— Если бы не малыш Джефф, — ответил я, — я бы ни за что тебя не отпустил.

Мы сели в машину и тронулись в путь. До границы было пять часов езды. Джефф крепко спал. В дороге мы с Элисон никак не могли наговориться, каждый рассказывал историю своей жизни. Перед разлукой мы отчаянно пытались разузнать друг о друге все что можно.

Мы и глазом не успели моргнуть, как позади остались долгие мили пути. Останавливались лишь раз, чтобы заправиться. Наконец мы прибыли в город Джекмен, штат Мэн. Впереди лежала граница. Мы поменялись местами, и я медленно проехал мимо поста американской таможни, затаив дыхание, ожидая, что в любой момент перед нами возникнет полицейская машина. Но дорога была свободна, и вскоре мы оказались на узком шоссе нейтральной полосы, разделявшей США и Канаду.

— Bonsoir, — приветствовал нас франкоговорящий канадский таможенник. — Что привело вас в Квебек?

— В гости к друзьям на уик-энд, — ответил я.

— Поздновато вы путешествуете, — сказал он.

— Видите ли, я только что с работы, да и малыш лучше спит по ночам.

— О, как мне это знакомо, — кивнул он. — Могу я взглянуть на ваши документы?

Я вручил ему свой фальшивый паспорт. Он внимательно изучил его, потом спросил, не везу ли я в Канаду продукты или напитки. Когда я ответил, что нет, он вернул мне паспорт и сказал:

— Мистер Уолкер, хорошего отдыха в Канаде вам и вашей семье.

Мы отъехали от поста.

— Вам и вашей семье, — тихо повторила Элисон. — Если бы только… если бы…

Спустя двадцать минут мы прибыли в городок Сейнт-Джордж. Я проследовал, согласно инструкциям Джека Дэниелса, к закрытой маленькой автозаправке на окраине города. Когда мы подъехали к воротам, я увидел темный силуэт припаркованной машины. Заглушив двигатель, я дважды посигналил фарами. Автомобиль посигналил в ответ. Я повернулся к Элисон и взял ее за руку.

— Пора, — сказал я.

— Возьми меня… нас… с собой, — произнесла она.

— Не могу. Потому что я буду в бегах еще месяцы, а может, и годы…

— Это не имеет значения. Мы будем вместе. Только это важно.

— Элисон, любовь моя, каждая клеточка моего сердца хочет сказать тебе «да», но голова говорит другое. Потому что это не та жизнь, которую ты заслуживаешь.

Она начала плакать, уткнувшись мне в плечо. Мы обнялись, как двое на корабле, терпящем крушение в открытом море. Немного успокоившись, она поцеловала меня долгим поцелуем и прошептала всего одно слово:

— Иди.

Я протянул руку и погладил спящего Джеффа по головке. Потом вышел из машины и достал из багажника свой рюкзак. И в последний раз посмотрел на Элисон.

— Я никогда не забуду тебя, Тобиас Джадсон, — сказала она, и ее лицо было мокрым от слез.

— Я никогда не забуду тебя, Элисон Лонгли, — прошептал я в ответ.

Затем я развернулся и двинулся к поджидавшему меня автомобилю.

Так начались мои годы в ссылке — годы, окрашенные горечью разлуки с Элисон. Уже потом, после того как я получил отпущение грехов от Господа нашего Иисуса Христа, меня все равно преследовал стыд за совершенное прелюбодеяние с замужней женщиной. И все-таки теперь я понимаю, что любовь Элисон вывела меня на дорогу к фундаментальной личной и духовной трансформации. И я никогда не забуду ее — потому что как можно забыть человека, который изменил твою жизнь?

Отправить