Глава третья

Марджи не терпелось выложить все, что было написано обо мне в книге Тобиаса Джадсона. Но я была настолько шокирована новостью, что толком ничего не соображала. Повинуясь инстинкту, я просто заткнула ей рот.

— Я не хочу слушать всю эту грязь, — сказала я. — Мне нужно прочитать самой.

— Конечно, прочтешь, но неужели тебе не интересно узнать…

— Я взбешусь, если ты мне расскажешь, а потом всю ночь не сомкну глаз.

— Ты и так не заснешь.

— Верно, но, по крайней мере, я не буду пережевывать все, что от тебя услышу.

— Не все так плохо. Он не упоминает твоего имени.

— Зато, как я догадываюсь, всего остального в избытке.

Долгая пауза.

— Твое молчание весьма многозначительно, — первой заговорила я.

— Я больше не скажу ни слова. А завтра с утра высылаю тебе книгу курьером. Ты ведь уже вернешься в Мэн?

— Ну да.

— Все, завтра книга у тебя.

Я поморщилась. Дэн обычно брал по четвергам выходной и, хотя он не имел привычки вскрывать мою почту, бандеролью от «Федэкс» наверняка заинтересуется и спросит меня, от кого это и что в ней. И тогда мне снова придется лгать…

— Пришли мне ее в школу, — попросила я.

— Поняла, — сказала Марджи. — Послушай, как только прочтешь книгу, сразу же перезвони мне. Не буду открывать тебе всех своих профессиональных тайн, но тебе, возможно, будет интересно знать, что в нашем деле существует так называемая объективная оценка — иначе говоря, этому болтуну можно заткнуть рот…

— Прекрати, пожалуйста. Как только я прочту, обещаю, я сразу тебе перезвоню, и мы все обсудим. А пока я ничего не могу сказать…

— Ты так спокойно об этом говоришь, — удивилась она. — Я бы на твоем месте уже билась в истерике.

— Мне сейчас других проблем хватает.

— Могу я спросить…

Мне пришлось посвятить ее в амурные дела Лиззи, и так получилось, что уже второй раз за день я пересказывала эту историю, теперь добавив подробности о том, что мой отец уже давно является тайным советчиком своей внучки. Когда я закончила, Марджи какое-то время молчала. Потом произнесла:

— Знаешь, что самое печальное во всем этом… ну, или, по крайней мере, с моей точки зрения? То, что вы с Дэном были чертовски правильными родителями. Никаких тебе разводов, скандалов… ни дома, ни на работе. Судя по тому, что ты мне рассказывала, вы день и ночь были рядом с детьми, пока они росли. И несмотря на такую любовь и заботу…

— К сожалению, все устроено по-другому, Марджи. Ты можешь дать детям только то, что можешь. А потом наступает… господи, даже не знаю, как это сказать. Все мы надеемся, что наши дети легко справятся с так называемыми жизненными трудностями… но не всегда это получается. Сейчас я могу думать лишь о том, как тяжело Лиззи. Она просто притягивает к себе несчастья…

— Не говори так, дорогая.

— Почему? Это так и есть.

— Просто у нее сейчас трудный период.

— Марджи, не пытайся утешать меня. Лиззи преследует женатого мужчину. Она спит в машине под дверью его дома… и когда она говорит об этом, ее голос звучит так странно, отстраненно, невозмутимо, словно она совершает нечто вполне естественное, правильное… между тем на самом деле она погружается в психологическое расстройство.

— По крайней мере, твой отец уговорил ее пойти к психиатру.

— Но чудесного исцеления пока не наступило.

— Послушай совет бывалого человека: терапия требует времени… и даже по прошествии многих лет лечения никто не гарантирует, что все изменится.

— У Лиззи, в ее нынешнем состоянии, просто нет этих лет. Я боюсь за нее, Марджи.

— А тут еще я с этим дерьмом. Как не вовремя…

— Я должна была это узнать. Во всяком случае, хорошо, что я услышала это от тебя, а не от кого-то другого.

— Да все нормально, ничего из того, что он написал о тебе, никогда не выплывет наружу.

— Ты опять проболталась.

— Извини. Это все мой длинный язык.

— Вот и заткнись. Ты самая лучшая на свете подруга.

— Когда ты ждешь известий от Лиззи?

— Надеюсь, сегодня вечером.

— Позвонишь мне потом?

— Обещаю. Ты все еще в офисе?

— Боюсь, что да.

— Твой онколог не отшлепает тебя за то, что ты себя совсем не бережешь?

— Я у него образцовая раковая пациентка, которая не сдается… во всяком случае, пока.

— Если они говорят, что удалили опухоль полностью, значит, есть надежда.

— Ну вот, теперь ты начинаешь утешать меня. Доктор Аптека — так я теперь называю Уолгрина — говорит, что они практически избавились от нее, но обрати внимание на это профессиональное словечко: практически. Как бы то ни было, я часами торчу на веб-сайте клиники Майо, читаю про свою милую, добровольно приобретенную болезнь. Короче, суть такая: после всех этих томографий, радиоактивных капельниц и прочих пыток, которые мне пришлось перенести, все равно нет стопроцентной уверенности в том, что все раковые клетки уничтожены.

— Ты поборола рак, Марджи.

— Практически.

Повесив трубку, я принялась расхаживать из угла в угол, пытаясь успокоиться, уговаривая себя, что все равно я бессильна против Тобиаса Джадсона с его чертовой книгой (даже когда мысленно произносила его имя, меня бросало в дрожь). И поскольку заполучить ее мне удастся лишь на следующей неделе — школа была закрыта на пасхальные каникулы, — пока нужно выбросить все это из головы.

Да, все правильно.

Так-то оно так, но я знала, что всю неделю буду сходить с ума от беспокойства, тем более что довериться отцу я не могла. Он бы снова страдал от чувства вины и угрызений совести, и пришлось бы опять ворошить эту грязную историю, чего мне меньше всего хотелось. Я не могла причинить отцу такую боль… он бы просто не выдержал, в его-то возрасте, да еще в постоянном стрессе из-за матери. Так что…

— Ханна, ты еще на телефоне?

Вопрос сопровождался легким стуком в дверь.

Я сделала глубокий вдох, постаралась взять себя в руки и ответила:

— Уже иду, пап.

Я вернулась на кухню и застала отца у плиты. Он помешивал в кастрюле соус, а на соседней конфорке кипели спагетти.

— Не хотел тебе мешать, — сказал он, — но спагетти, похоже, уже сварились.

— Не проблема. У меня все готово.

Он вгляделся в мое лицо:

— Что-то случилось?

— У Марджи опять какие-то сомнения.

Он знал, что у нее рак, я рассказала ему об этом сразу, как только ей поставили диагноз, и с тех пор регулярно докладывала ему обстановку.

— Бедная Марджи, — сказал он. — Рак легких, что может быть хуже…

— Это верно. И чем старше становишься, тем сложнее договариваться с судьбой…

— Как в молитве: «Даруй мне кончину мирную и безмятежную»?

— Точно. И я думаю, самая большая проблема для неверующих в том, что, когда с тобой или твоими близкими случается самое страшное, ты не можешь утешиться мыслью о том, что все это делается по какому-то божественному плану.

— Религия… «Не поможет веры парчовый, молью траченный покров…»

— Сам сочинил?

— Если бы. Английский поэт: Филип Ларкин. Немного мизантроп, но в то же время блестяще рассуждал о самых больших и невысказанных страхах этой жизни. Или, быть может, о единственном невысказанном страхе, который преследует каждого: смерть. «Пусть не случится многого иного, но смерть, она отменно держит слово».

— Не пора ли этим спагетти к столу? — спросила я.

Отец улыбнулся.

— Очень итальянский ответ, — сказал он.

— На что?

— На вопрос о смертности. Когда тебя охватывают мысли о собственной эфемерности, самое верное решение: садиться есть.

За ужином нам удалось уговорить бутылку красного вина, которую отец отыскал в шкафчике. Я бы с радостью махнула и метилового спирта, если бы только он мог заглушить мои страхи. Мы оба несколько раз поглядывали на кухонные часы, ожидая звонка от Лиззи.

— Она тебе не сказала, во сколько они договорились встретиться? — спросила я.

— После работы. Так что это может быть и в семь, и в восемь…

— Если до десяти она не позвонит, я сама наберу ей… пусть даже она разозлится.

— При данных обстоятельствах… вполне имеешь право.

К девяти часам бутылку мы уговорили, а от Лиззи по-прежнему не было известий. Дневная дрема после мартини пошла отцу на пользу, и он держался бодрячком. Рот у него не закрывался, и он даже пустился рассказывать мне долгий, но забавный анекдот о том, как однажды во время войны жутко напился в Лондоне и, отыскав адрес Томаса Элиота, завалился к нему на квартиру со своим гарвардским приятелем.

— Было уже часов одиннадцать вечера, и Томас был в пижаме и халате. Он слегка опешил при виде двух подгулявших американских вояк. «Что вам нужно?» — возмутился он. Меня еще тогда поразил его безукоризненный английский акцент и то, что даже в пижаме он производил впечатление великого человека. Как бы то ни было, он задал вопрос, который, очевидно, требовал ответа, но я был настолько не в себе, что смог вымолвить только: «Это вы!» Он захлопнул дверь прямо у нас перед носом, и мой приятель, Оскар Ньютон, повернулся ко мне и сказал: «Да уж, апрель — самый жестокий месяц». Спустя три недели Оскар был убит во Франции…

Зазвонил телефон. Мы оба вскочили из-за стола. Отец снял трубку. На его лице отразилось разочарование.

— Привет, Дэн. Да, она здесь. Нет, от Лиззи пока никаких новостей.

— Он передал мне трубку.

— Что, совсем ни слова? — спросил Дэн.

— Мы в ожидании.

— Судя по всему, ты успела ввести отца в курс дела.

— Нет, это уже сделала сама Лиззи.

Я объяснила, что она звонит деду на протяжении вот уже нескольких недель. Я ожидала, что Дэна заденет эта новость и он спросит, почему она не обратилась к родному отцу за советом и поддержкой. Но Дэн, в свойственной ему манере, если и обиделся, то оставил это при себе.

— Это хорошо, что она общается с дедом. Мне просто хотелось, чтобы мы тоже знали, что происходит.

— Что ж, теперь нас трое. Послушай, как только она позвонит…

Но в половине одиннадцатого отец начал клевать носом, а новостей от Лиззи все еще не было. Я позвонила ей на сотовый, и меня переключили на голосовую почту. Я оставила сообщение — мол, мне просто интересно, как у нее дела, — и попросила перезвонить при первой возможности… мой телефон будет включен всю ночь, так что, если ей захочется поговорить, я всегда на связи. Я подумала, не позвонить ли ей домой, но решила, что она расценит это как назойливость. Так что я повернулась к отцу и сказала:

— Думаю, нам пора ложиться спать.

— Она иногда звонила мне среди ночи, — сказал он. — Если вдруг…

— Сразу разбуди меня.

— Я готов хоть сейчас прыгнуть в машину и мчаться в Бостон, просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

— Если до полудня от нее не будет известий…

— Ловлю тебя на слове, — сказал отец.

Я пошла в гостевую комнату, переоделась в ночную сорочку, забралась в постель, прихватив с собой сборник ранних рассказов Апдайка, который нашла в книжном шкафу отца, и попыталась сосредоточиться на элегических описаниях детства в Шиллингтоне, Пенсильвания, надеясь, что от них меня сморит.

Но сон все не шел. Я погасила свет, уткнулась в подушку, вдыхая острый аромат отбеливателя, которым старомодная экономка отца стирала постельное белье (кто в наши дни пользуется отбеливателем?), и стала ждать, когда же накатит забытье. Через полчаса я снова села в постели, включила ночник на прикроватной тумбочке и вернулась к подростковым переживаниям Апдайка во время футбольного сезона.

Прошло два часа. Я встала, спустилась вниз, чтобы заварить себе травяного чая, в надежде, что он подействует на меня как снотворное. Но в кухне я застала отца, который сидел за столом и читал свежий номер ежемесячного журнала «Атлантик».

— Я все думал, удастся ли тебе заснуть, — улыбнулся он, припомнив мои былые бессонные ночи, проведенные в его доме.

— Радует то, что не мне одной до утра маяться в ожидании, — сказала я.

— О, даже если бы мне не о чем было тревожиться, я все равно мало сплю в последнее время. Старость, никуда не денешься. Организму больше не нужно столько сна, потому что он знает, что скоро умрет.

— Очень оптимистичная мысль на сон грядущий.

— Поймешь меня, когда разменяешь девятый десяток… Забавно, не правда ли, что все великие мысли о жизни и смерти в основе своей банальны? Подумать только, даже сознавая, что это случится — скорее рано, чем поздно, — я все равно не могу представить себя мертвым. Как это так — меня не будет здесь, не будет нигде… я просто перестану существовать.

— Напомни мне, чтобы я больше никогда не засиживалась с тобой до глубокой ночи.

— Он улыбнулся:

— Скажу тебе одну вещь: я на самом деле завидую таким упертым верующим, как мой внук. Когда уходит из жизни близкий человек, вера, должно быть, дает великое утешение.

— А пока ты не получил свою божественную награду, можешь проводить время, отведенное тебе на планете Земля, поучая других и указывая, как им жить.

— Не будь слишком строга к Джеффу…

— Да будет тебе, отец, не он ли постоянно прессует тебя?

— Это очень трудно — принять чьи-то политические взгляды. Я часто задаюсь вопросом: чем я досадил этому мальчику? — разве что своим радикальным прошлым, которого он, похоже, стыдится.

— Я бы могла сказать что-то утешительное, вроде «Я знаю, он все равно тебя любит», но — и это уж точно можно трактовать как признание в ночи — я даже не уверена в том, что он любит меня. И знаешь, что вызывает во мне самое большое разочарование? То, что его нетерпимость замешана на злости. Он чудовищно прямолинейный и безжалостный. Конечно, я люблю его, несмотря ни на что, но он стал мне несимпатичен… как ни страшно признаваться в этом.

— Ты думаешь, это мисс Шэннон виновата в его новоприобретенной реакционности?

— Безусловно, она «привела его к Богу» — если помнишь, именно так он выразился, когда описывал свое религиозное пробуждение. И тебе известна ее милитаристская жизненная позиция, не говоря уже о том, что ее отец — рьяный евангелист. Джефф так поддался новообращенным проповедям этой семейки, что, наверное, уже никогда не сможет высвободиться из их тисков.

— Может, организовать ему случайную связь с проституткой во время командировки…

— Отец!

— Разумеется, мы бы подобрали классную девчонку, которая откроет ему все прелести жизни, и тогда он поймет, как обделил себя, связавшись с Шэннон.

Я ушам своим не верила и удивленно смотрела на отца. Он между тем продолжал:

— Мы, разумеется, не хотим, чтобы он лишился работы и чего-то еще из-за этой интрижки, поэтому попросим девушку по вызову признаться, что ее нанял инкогнито. Ну, представим как розыгрыш со стороны кого-то из его коллег. А потом она скажет, что подсыпала ему что-то в стакан и он потерял над собой контроль и поддался ее чарам. Из фирмы его не выгонят — насколько я понял из твоих рассказов, он приносит им слишком большие деньги, чтобы увольнять его за какие-то мелкие сексуальные грешки. Но, если повезет, Шэннон уж точно его выгонит. И хотя детям придется нелегко, Джефф обретет себя, настоящего, отречется от своего безумного фундаментализма, вырвется из корпоративных джунглей, переедет в Париж, снимет себе мансарду в каком-нибудь сомнительном arrondissemenf и станет зарабатывать на жизнь написанием порнографических романов…

— Пожалуйста, заткнись, — сказала я, давясь от смеха.

— Только не говори, что не одобряешь полет моей фантазии.

— Я просто не знаю, то ли мне ужаснуться, то ли расхохотаться.

— В любом случае, ты поняла, что я у тебя еще хоть куда, верно?

Отец просто лучился от удовольствия. А я только подумала: благослови его Господь, что он так молод душой.

Было около пяти утра, когда мы наконец разбрелись по своим спальням. Усталость все-таки взяла свое, и я вырубилась.

К жизни меня вернул настойчивый телефонный звонок. Я резко вскочила. Сквозь тонкие шторы в спальню проникал дневной свет, а на тумбочке надрывался мой телефон. Я схватила трубку.

— Алло, — заспанным голосом произнесла я.

— Я разбудила тебя, мам?

— Лиззи. Слава богу…

— Нет, — солгала я. — Просто задремала. — При этом я покосилась на часы. Семь двадцать утра. — Как все прошло с Марком, дорогая?

— По этому поводу я тебе и звоню. — Ее голос срывался от радости. — У меня просто фантастические новости.

Я напряглась:

— И?..

— Вчера Марк сделал мне предложение!

Сон как рукой сняло.

— Вот это сюрприз, — осторожно произнесла я.

— Ты, кажется, не рада за меня.

— Разумеется, я рада, Лиззи. Я просто немного… удивлена, пожалуй… ведь еще накануне он вроде бы хотел разорвать отношения.

— Я знала, что он передумает, как только мы поговорим.

— И если позволишь, могу я узнать, что такого ты сказала Марку, отчего он изменил свое решение?

Она хихикнула — такие смешки у меня обычно ассоциировались с девочками-подростками в пору первой любви.

— Это касается только меня и моего мужчины, — кокетливо произнесла она.

Когда она снова захихикала, мой «детектор лжи» вдруг начал зашкаливать, и меня зазнобило. Она все придумала.

— Лиззи, милая, я так и не могу понять…

— Понять что?

— Как тебе удалось переубедить Марка.

— Ты хочешь сказать, что не веришь мне?

— Конечно верю. Я просто… поражаюсь твоей силе убеждения, и мне интересно, как тебе удалось…

— Марк давно уже несчастлив со своей женой. На самом деле он часто говорил, что его брак — это большая ошибка. Но он чувствовал себя виноватым перед детьми. Так что… конечно, мне не стоило бы говорить тебе это, но поскольку ты настаиваешь… вчера я сказала ему, что совсем не против, чтобы дети жили с нами, тем более что Рут, это его жена, постоянно твердит о том, что хочет уехать в Ирландию и стать писательницей. Так вот, мы договорились, что будем сдавать мой лофт, а сами подыщем большой дом для нас, четверых, и будем жить там долго и счастливо. — Потом, после короткой паузы, она добавила: — Шутка!

У меня как гора с плеч свалилась.

— Выходит, ты меня разыграла, — сказала я.

— Нет! — с обидой в голосе воскликнула она. — Шутка была в том, что «долго и счастливо». Я не настолько наивна, чтобы думать, будто жизнь с двумя маленькими приемными детьми будет легкой. Но я знаю, что справлюсь с Бобби и Ариэль…

У него есть дочь по имени Ариэль?

— …и со своим ребенком, который скоро появится…

Теперь у меня уж точно было ощущение, будто я лечу в пропасть.

— Ты только что сказала…

— Да, я беременна.

— С каких пор?

— Со вчерашней ночи. Разумеется, все это было спланировано. То есть я хочу сказать, что у меня сейчас как раз середина цикла… и мы оба так давно этого хотели, а когда же еще делать детей, как не в ночь примирения, когда мы оба поняли, что нам суждено быть вместе…

Думай, думай. Но на ум приходило лишь одно: подыгрывай ей, продолжай разговор…

— Что ж, все это просто замечательно, дорогая…

— Так ты рада за меня, мам?

— Бесконечно рада. Но вот ведь какое дело: ты же знаешь, что даже в середине цикла шанс забеременеть… хотя и очень высокий… все равно не стопроцентный.

— О, я знаю, что беременна. Потому что секс, который у нас был вчера…

Она замолчала, потом снова хихикнула:

— Мам, можно я кое-что спрошу? Тебя когда-нибудь трахали так, что ты теряла сознание? Ну так вот, прошлой ночью у нас с Марком все это было. Мы как будто расплавились друг в друге. Это было такое непередаваемое ощущение, я никогда в жизни ничего подобного не испытывала ни с одним мужчиной. Поэтому я и уверена в беременности. Когда он вошел в меня, я почувствовала его семя…

— Дорогая…

Я не смогла закончить фразу.

— Извини, мам, я не хотела вдаваться в такие подробности, — опять хихикнула она. — Просто… я тебе передать не могу, насколько я счастлива. Такое бывает только раз в жизни. И я знаю, что, когда ребенок, которого я ношу в себе, подрастет, чтобы понимать такие вещи, я расскажу ему или ей о том, как он или она были зачаты в момент чистой страсти, чистой любви, чистой…

У меня в глазах стояли слезы, и вовсе не из-за романтического бреда, который она несла.

— Лиззи, любимая… где ты сейчас?

— Еду на работу.

— Ты сможешь сегодня работать?

— Ты имеешь в виду, после вчерашнего бурного секса? — Опять глупое хихиканье. — Да, выспаться не удалось, но, поскольку я жду ребенка, мне нужно больше зарабатывать.

— Какие у тебя планы на вечер?

— Думаю, все-таки надо поспать.

— Послушай, есть идея. Я сейчас в гостях у дедушки…

— Здорово, а могу я с ним поболтать? Я тебе не говорила, но мы с дедом общались, я ему рассказывала про Марка и все такое, так что он будет очень рад услышать, что у меня все получилось.

— Дед еще в постели. Но вот что я хочу тебе предложить: как ты смотришь на то, чтобы я подъехала к тебе сегодня вечером… и мы сходим куда-нибудь отметить это событие?

— Мам, я ведь тебе сказала, что мне надо выспаться…

— Я уверена, ты сможешь вздремнуть после работы. И в конце концов, часто ли мне выпадает шанс поднять бокал за своего первого внука?

— Ты права, но ты ведь понимаешь, что я не смогу выпить, в моем-то положении.

— Значит, я буду пить за нас двоих. Так что, договорились?

— Ты действительно хочешь ехать в такую даль, только чтобы выпить за моего ребенка?

— Ты же моя дочь, Лиззи… — У меня сдавило горло. Глаза наполнились слезами. Мне пришлось отодвинуть трубку, чтобы Лиззи не услышала, как я сглатываю подступившие рыдания. Моя бедная маленькая девочка… — И ради тебя я готова на все. Так что давай поужинаем сегодня вместе.

— Ну… я не знаю… я вроде бы… — Она запнулась. А потом поспешно произнесла: — Нет, лучше не надо, мам.

— Я могу приехать и завтра.

Снова пауза… и я знала, что она не выдержит встречи со мной, что этот треп о чудесном примирении с доктором — всего лишь хрупкая облицовка, которая треснет и рассыплется, когда я увижу ее лицо.

— Завтра у меня куча дел, мам.

— Может, я перезвоню тебе сегодня, попозже?

Молчание.

— Хорошо, — поколебавшись, сказала она. — Я должна быть дома после семи.

— Дорогая, у тебя действительно усталый голос. Почему бы тебе не взять выходной, побыть дома и…

— Мам, у меня сегодня три важных клиента в первой половине дня. Хорошо, позвони вечером. А сейчас мне надо бежать.

И она повесила трубку.

Я закрыла лицо руками. Голова шла кругом. Я пыталась собраться с мыслями. Взглянула на часы: семь двадцать восемь. Я позвонила Дэну домой. Никто не ответил Я перезвонила ему на сотовый. Долгие гудки. Должно быть, он на утренней операции. Я оставила сообщение, попросив срочно перезвонить. Потом выбралась из постели и вышла в коридор. Дверь отцовской спальни была закрыта. Бессмысленно было будить его столь тревожной новостью, которую лучше обсуждать на свежую голову. Поэтому я пошла на кухню, засыпала кофе в старомодную кофеварку и поставила ее на плиту. Пока варился кофе, я боролась с паникой — убеждая себя в том, что сейчас мне необходимо выработать четкий план действий, чтобы остановить Лиззи…

Нет, ехать к ней сейчас было бессмысленно. Во всяком случае, пока я не убедилась в том, что весь ее рассказ — сплошь выдумка. Во мне все-таки еще теплилась надежда, что она сказала правду.

Был единственный способ выяснить это, и я поднялась наверх, достала из бумажника визитную карточку и позвонила доктору Марку Маккуину на сотовый.

Он ответил после второго гудка, и по его тону можно было догадаться, что человек явно не в духе. Услышав мой голос, он произнес:

— Еще и восьми утра нет, а вы уже названиваете.

Я пропустила это мимо ушей и сказала:

— Я только что говорила по телефону с Лиззи, и…

— Вы пытаетесь выступить в ее защиту, и это после того, что она вытворила вчера ночью?

— Что она вытворила?

— Она что же, вам не сказала?

— Нет, ничего не говорила.

— Ну, хорошо, а что тогда она вам рассказала?

— Просто, что вы встретились и…

— Да?

Я осторожно подбирала слова.

— Что вы, кажется, помирились.

— Она так сказала?

— Да.

— Что-нибудь еще?

— Мне показалось, что она очень счастлива, вот и все.

— Счастлива? Счастлива? — Он повысил голос. — Это невероятно, черт возьми. Полнейшая клиника. И вот что я вам скажу: я не знаю, что вы или ваш муж делали с этой девочкой в детстве, но она выросла сумасшедшей сукой…

Я была готова наброситься на него, но сдержалась — мне нужно было выудить из него информацию.

— Что она сделала, доктор?

— Вам это действительно интересно? Так я вам скажу. Мы договорились встретиться в баре отеля «Фор Сизенс». Когда она вошла, у нее на лице сияла эта блаженная улыбка психически ненормальной, и на глазах у всех она впилась в меня долгим поцелуем, а потом стала говорить, что все у нас сложится, потому что я у нее один и единственный, что она хочет забеременеть от меня, и предложила сейчас же снять номер в гостинице и идти делать детей. Можете себе представить… а скорее не можете, потому что считаете меня виноватым в этой истории… как же, взрослый женатый мужчина трахнул вашу драгоценную маленькую доченьку…

— Я просто хочу знать, что произошло, доктор.

— Я пытался — очень терпеливо — объяснить Лиззи, что я связан обязательствами по отношению к своей жене и детям. И да, я знаю, все это звучит пошло и банально, обычные отговорки женатых мужчин, но это правда. Да, признаю, однажды я сказал, что вижу свое будущее рядом с ней, и, возможно, это заставило ее думать, будто я брошу свою семью ради нее. Но сейчас, к сожалению, я понял, что должен сделать правильный выбор… Поверьте мне, все это я высказал ей в самой мягкой форме. Я даже репетировал со своим…

Он не договорил, но я догадывалась, что он хотел сказать: «Со своим психиатром».

Он продолжил:

— Лиззи восприняла эту новость, мягко говоря, без энтузиазма. Да что там говорить, она совершенно обезумела, расплакалась, умоляла меня еще раз подумать. Я опять попытался убедить ее в том, что мое решение окончательное: я остаюсь со своей семьей. И вот тогда она совсем слетела с катушек. Она визжала, кричала, угрожала мне. Я пытался ее успокоить, но это ее лишь раззадоривало. Она плеснула мне в лицо вином, опрокинула стол — в общем, была невменяема. Дело зашло так далеко, что пришлось вызвать охранников. Но как только они появились, она снова успокоилась и согласилась на то, чтобы я вывел ее из зала. При этом она шипела, что я заплачу за все по полной…

Он сделал паузу, уже и сам еле сдерживаясь.

— Знаете, что сделала потом ваша полоумная дочь? Она помчалась прямиком в мой дом в Бруклине, вломилась в дверь, оттолкнув мою жену, рванула в гостиную, где мои дети смотрели телевизор, и объявила им, что теперь она будет их мамой… что их отец любит ее, а не их мать, и что они переезжают вместе с нами в какой-то новый дом…

У него дрогнул голос, и он снова замолчал. Я не знала, что сказать, настолько была шокирована услышанным.

— Рут… моя жена… постаралась уладить конфликт, сказала Лиззи, чтобы та немедленно покинула наш дом, иначе она вызовет полицию. Когда Лиззи отказалась…

— Она отказалась?..

— Да, эта психическая отказалась. Поэтому Рут была вынуждена вызвать полицию. Пока они не приехали, Лиззи пыталась забрать с собой детей. Понятное дело, они забились в истерике, и Рут пришлось применить к вашей дочери физическую силу и увести детей в другую часть дома, подальше от нее. Перед самым приездом копов она все-таки сбежала и…

— Вы догадываетесь, где она сейчас может находиться?

— Вы, должно быть, шутите…

— Ей нужна помощь!

— Конечно нужна, черт возьми! Потому что теперь ее разыскивает полиция. И пока мы с вами разговариваем, мой адвокат готовит исковое заявление. Моя жена поклялась, что если Лиззи когда-нибудь посмеет приблизиться к нашим детям…

— Этого не будет. Даю вам слово…

— К черту ваше слово. Я больше никогда не хочу видеть вашу сумасшедшую дочь. И вас я тоже больше никогда не хочу слышать. Понятно?

Связь прервалась. Я встала. Бросилась по коридору к спальне отца. Постучала в дверь.

— Папочка… — закричала я.

Папочка. В детстве я кричала «папочка», когда мне было страшно.

— Ханна, что стряслось?

Дверь открылась. Он смотрел на меня. Я выпалила ему всю историю. Он никак не мог поверить в то, что это правда. Когда я замолчала, он сказал:

— Звони Лиззи.

Я вернулась в свою спальню, схватила телефон, набрала ее номер, но услышала автоответчик. Я позвонила в офис. Ответил кто-то из ее коллег.

— Ее нет, — произнес мужской голос. — На самом деле никто не знает, где она. А кто ее спрашивает?

— Это ее мать.

— Ммм… не хочу вас пугать, миссис Бакэн, но сегодня утром нам дважды звонили из бруклинской полиции. Они тоже ее разыскивают.

Я оставила парню номер своего сотового и попросила позвонить мне, если она объявится или он узнает, что ее нашла полиция. Оставалась последняя возможность: квартира Лиззи. Я позвонила туда. Никто не ответил. Я повернулась к отцу и сказала:

— Я еду в Бостон.

— Я с тобой.

Через двадцать минут мы уже были в машине и двигались по шоссе номер 93. Мы как раз пересекли границу Нью-Гемпшира, когда позвонил Дэн. Я представила ему всю цепочку событий — от сказок Лиззи до леденящих душу откровений Маккуина.

Дэн, как всегда очень выдержанный в кризисных ситуациях, спокойно выслушал меня. Когда я закончила свой рассказ, он сказал:

— Я сажусь в машину и выезжаю, встретимся в Бостоне.

— Хорошо, — ответила я.

— Перед выездом я позвоню в бруклинскую полицию и объясню им, что мы оба уже в пути и хотим помочь им в поисках Лиззи. Заодно узнаю, нет ли у них свежих новостей о том, где она может находиться. Твой отец не звонил своему другу-психиатру, Торнтону, у которого наблюдалась Лиззи?

— Мы связались с ним минут десять назад. Лиззи ему пока не звонила, но мы ввели его в курс дела, и у него есть мой сотовый, на случай, если она даст о себе знать.

— Отлично. Я позвоню тебе с дороги.

— Дэн, как ты думаешь, она не…

— Не знаю.

И в этом тоже был весь Дэн. Он никогда не пытался подсластить пилюлю, никогда не делал вид, что все хорошо, если это было не так. Но именно сейчас мне хотелось слышать сладкую ложь и заверения в том, что все обойдется. Хотя я знала, что ситуация хуже некуда.

Через полтора часа, когда до Бостона оставалось миль пятьдесят, зазвонил мой телефон. Это был Дэн. Он уже побеседовал с бруклинской полицией. О местонахождении Лиззи по-прежнему не было известно. Ее квартиру уже проверили. Были и в офисе. У дома Маккуина был выставлен пост. Фотография Лиззи, которую полиция получила от ее работодателей, была разослана во все полицейские участки Бостона и Кембриджа Копы знали свое дело и работали профессионально.

— Детектив, с которым я общался, сказал, что они расследуют это как дело о пропаже человека, поскольку доктор доверительно сообщил ему о любовном романе и признался, что не хочет шумихи. Мол, нельзя, чтобы все вокруг узнали, что он прибег к полицейской защите от своей бывшей любовницы…

— Сукин сын, — выругалась я. — Ему собственная карьера дороже, чем судьба бедной Лиззи.

— Мне также удалось поговорить с ее психиатром.

— В самом деле?

— Ну, ты же вчера назвала мне его имя, и после твоего звонка я связался со справочной Кембриджа, где мне дали его телефон. Мне повезло. Он был дома. Знаешь, парень произвел на меня хорошее впечатление, и он искренне обеспокоен случившимся. Но он вселил в меня некоторый оптимизм. После нескольких сеансов, что он успел провести с ней, у него сложилось мнение, что она не склонна к крайним мерам вроде суицида… ее состояние он оценивает как галлюцинаторное, но без ярко выраженной депрессии или ненависти к себе, которые заставляют видеть в самоубийстве единственный выход из положения. В то же время он опасается, что ее отчаянный крик о помощи может вылиться в попытку…

— Чего, например?

— Скажем… в попытку самоубийства, в надежде на то, что мужчина, отвергнувший ее, проникнется чувством вины…

— Сценарий мне понятен, — сказала я.

— Доктор очень надеется, что Лиззи позвонит ему, — добавил Дэн. — Он говорит, что в последнее время, когда у нее случались срывы, она всегда первым делом звонила ему. Так что…

— Будем надеяться.

— Да. Что еще нам остается?

Я пересказала отцу свежие (хотя и не слишком обнадеживающие) новости. Он выслушал молча. Потом произнес:

— Думаю, во многом это моя вина.

— Но почему?

— Я должен был позвонить тебе, как только она начала откровенничать со мной о своем романе. По крайней мере, мы могли обмениваться своими наблюдениями о ее душевном состоянии, и кто знает…

— Прекрати сейчас же!

— Знаешь, Ханна, мне было приятно, что она доверяет мне свои тайны…

— Так и должно быть. Ты же ее дедушка.

— Я должен был почувствовать, что у нее начинает ломаться психика…

— Но ты же не сидел сложа руки. Ты нашел ей психиатра. Ты все сделал правильно.

— Но недостаточно.

— Отец…

— Я недоглядел.

В Бостоне мы первым делом поехали на квартиру Лиззи в Лэзер-дистрикт. Отец с интересом разглядывал новые лофты, магазины дизайнерской мебели, латте-бары, молоденьких клерков в костюмах, а потом заметил:

— В шестидесятых перестройка городов подразумевала качественное улучшение бедных кварталов. А сейчас все подчинено тому, чтобы молодые профессионалы с деньгами скупали недвижимость и взвинчивали цены на нее.

Консьерж в доме Лиззи был на посту. В последний раз он видел ее вчера утром, когда она уходила на работу. С тех пор…

— Вы знаете, приходили копы с ордером и попросили меня открыть ее квартиру. Они просто осмотрели все, ничего не трогали и не нарушали порядок. Сказали, что расследуют дело об исчезновении человека — наверное, поэтому не стали переворачивать все вверх дном. Они нашли ее машину в подземном гараже, где она арендует стоянку… и у нас там круглосуточно работает камера видеонаблюдения, так что мы непременно увидим, если она вернется за машиной.

— А нам можно подняться к ней? — спросила я.

— Боюсь, я не имею права пускать кого-либо в квартиру без разрешения хозяина. И поскольку мисс Бакэн нет…

— Я ее мать, а это ее дедушка…

— Очень приятно познакомиться. И я бы рад помочь вам, но порядок есть порядок…

— Пожалуйста, разрешите нам войти, — сказал отец. — Мы можем увидеть там что-то, что подскажет, где ее искать…

— Будь моя воля, вы бы уже были там. Но мой босс очень строгий, и меня просто вышвырнут с работы, если узнают, что я впустил вас без разрешения владельца.

— Мы всего на пять — десять минут, не больше, — взмолилась я.

— Я бы с радостью помог вам, мэм. Потому что, между нами, ваша дочь единственная вежливая и милая в этом доме. Остальные — наглые яппи.

Мы пошли в соседнее кафе «Старбакс». И как раз допивали кофе с молоком, когда позвонил Дэн. Он только что въехал в Бостон и направлялся в полицию Бруклина. Я рассказала ему, что нас не пустили в квартиру Лиззи, и он посоветовал позвонить в управляющую компанию и объяснить ситуацию.

— Ты не могла бы заодно связаться с ее боссом? — попросил он. — Узнай, сможет ли он принять нас завтра утром.

— Я рассчитываю найти ее к тому времени.

— Я уверен, что так и будет, — произнес он таким небрежным и сухим тоном, что было совершенно очевидно, что сам он в это не верит, а говорит исключительно для моего спокойствия. — Я, пока ехал, связался с нашим турагентом в Портленде, и она подыскала нам два номера в новом отеле возле Северного вокзала, называется «Оникс». Район, конечно, не ахти, но…

— Нам подходит, — сказала я, подумав: сколько раз я наблюдала за Дэном в сложных ситуациях, и он всегда справлялся с ними, потому что не терял хладнокровия, оставался деловым, сосредоточенным, ответственным. Вот и сейчас я целиком положилась на мужа и внимательно слушала его рассуждения о выгодной цене на отель, бесплатной парковке и о том, что нам следует рассредоточиться по всему Бостону, чтобы расширить круг поисков.

До вечера мы успели многое. У Дэна состоялся долгий разговор с детективом Лиари из бруклинской полиции, который вел дело и впечатлил Дэна своей решимостью раскрыть его по горячим следам. Он уже поставил «маячок» на все ее кредитки и банковские счета, и это дало первый результат: вчера она сняла с карточки сто долларов, а сегодня пользовалась двумя банкоматами в районе Бостона один находился на Центральной площади в Кембридже, а второй… в Бруклине, в пяти минутах ходьбы от дома доктора.

— Лиари полагает, что она продолжает охотиться за доктором или ведет тайную слежку за детьми, — сказал Дэн. — Его это радует… ну, разумеется, только с точки зрения расследования… потому что это означает, что вскоре она может появиться возле его дома или офиса. И благодаря сведениям о снятии наличных в банкоматах, мы теперь знаем, что она по-прежнему в Бостоне.

Дэн поделился со мной этой информацией в баре отеля «Оникс». Было восемь вечера. Мы только что зарегистрировались в гостинице. Отец сразу поднялся к себе в номер. Он был настолько измотан, что я настояла на том, чтобы он шел спать. Видит Бог, с каким рвением он исполнял сегодня роль детектива: своим ходом отправился в Кембридж, на встречу с психиатром Лиззи. У того не было никаких новостей, но отец остался доволен, услышав, что у Лиззи нет склонности к суициду, а еще больше порадовал прогноз психиатра, который заверил в том, что ее галлюцинаторное состояние лечится, и очень успешно. Отец позвонил и в управляющую компанию дома, в котором она жила, и после недолгих уговоров с мягким выкручиванием рук добился разрешения зайти в ее квартиру завтра утром.

Пока отец был в Кембридже, я съездила в финансовый квартал города, где встретилась с Питером Керби. Он руководил департаментом, где работала Лиззи. На вид ему было не больше тридцати — подтянутый, ухоженный, высокообразованный, он искренне переживал за Лиззи, но при этом (я почувствовала) ему очень хотелось завершить разговор, чтобы поскорее вернуться к своей работе и делать деньги.

Впрочем, все пятнадцать минут, что мы провели вместе, он был исключительно внимателен, отзывался о Лиззи как об одном из лучших игроков их команды: «Она всегда приносила по двести процентов и работала на результат».

— Здесь все, — он обвел рукой офис за стеклянной перегородкой своего кабинета, — серьезно мотивированные сотрудники. В таком окружении нелегко выжить. Но Лиззи даст сто очков любому, потому что она всегда стремится быть победителем. Для нее недостаточно просто закрыть сделку или выбить для клиента привычные семь процентов на инвестициях. Она должна добиться девяти процентов или закрыть сразу три сделки. У нее феноменальная работоспособность. Охранники частенько докладывали мне, что пару раз в месяц она просиживала в офисе весь уик-энд. Любой управляющий может только мечтать о таком сотруднике. Но если позволите быть с вами откровенным…

— Прошу вас, — сказала я.

— Меня всегда беспокоило, что Лиззи в какой-то момент может сломаться. Понимаете, нельзя выдержать такой темп. Я постоянно подталкивал ее к тому, чтобы она искала какие-то другие выходы для своей энергии… скажем, тот же велосипедный клуб, куда она, я знаю, записалась, поскольку именно там познакомилась с доктором Маккуином…

— Вы о нем знаете?

— Полиция посвятила меня в подробности. Но, честно говоря, до меня доходили слухи, циркулирующие по офису, о ее романе с женатым мужчиной. Не то чтобы это мое дело… или, лучше сказать, дело компании… вмешиваться, пока это не становится достоянием гласности…

— А если все-таки становится?

— Чтобы быть до конца честным с вами, миссис Бакэн… если в газеты просочится информация о том, что ваша дочь пропала после того, как угрожала доктору Маккуину и его семье, думаю, ее положение в нашей компании станет уязвимым. Что весьма печально, поскольку она исключительно одаренный сотрудник.

— Другими словами, обратно вы ее не возьмете.

— Я этого не говорил, миссис Бакэн. Если ее найдут в ближайшее время и если, после необходимого медицинского вмешательства, ее психическое состояние будет оценено врачами как стабильное, я буду бороться за то, чтобы ее восстановили в должности. Но если вся эта история вылезет наружу… откровенно говоря, ее пребывание в нашей компании станет невозможным. На самом деле мы всегда очень человечно относимся к своим сотрудникам… особенно к таким ценным кадрам, как ваша дочь. Но совет директоров придерживается консервативных взглядов, когда речь идет об имидже компании. А поскольку мы живем во времена консерватизма, мне пришлось бы биться насмерть со своими боссами за то, чтобы оставить вашу дочь в компании. Мне очень жаль, что приходится заканчивать на столь пессимистичной ноте, но я предпочитаю не скрывать правду о том, что будет нелегко восстановить вашу дочь на работе.

Пересказывая этот разговор Дэну за бокалом вина в баре «Оникса», я поймала себя на мысли: Лиззи — лучший игрок в команде… Мисс Двести процентов? Это так не сочеталось с образом молодой женщины, которая еще в колледже частенько высмеивала чересчур усердных студентов, день и ночь корпевших над учебниками и мечтающих только о карьере. И вот теперь…

— Я никогда не знал, что она так много вкалывала, — сказал Дэн. — Похоже, ее и впрямь высоко ценили на работе.

— Прекрати говорить о ней в прошедшем времени.

— Я говорю о ее бывших работодателях. Ты же сама сказала, что обратно они ее не возьмут.

— Что, в общем-то, не так уж плохо.

— Это ты так думаешь. А для Лиззи…

— Работа помогла довести ее до такого состояния. Между прочим, Лиззи всегда ненавидела то, чем она занимается.

— Мне она этого не говорила.

— Потому что ты никогда не спрашивал.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что сказала. Она не обсуждала с тобой свою работу.

— Потому что…

— Потому что не обсуждала.

— Ты к чему-то клонишь, я угадал?

— Прекрати, Дэн…

— Прекрати что?

— Я не хочу из-за этого ссориться.

— Из-за чего «из-за этого», Ханна? Ты упрекаешь меня в том, что я не был рядом с дочерью, когда она нуждалась во мне?

Я напряглась. Вот уже много лет мы не ссорились из-за детей. И я знала, что в тех редких случаях, когда Дэн выходит из себя, его невозможно остановить.

— Дэн, мы оба очень устали, и нам страшно… — начала я.

— Но ты по-прежнему думаешь, что я уделял дочери мало внимания и в этом причина ее нынешнего нервного срыва…

— Не обвиняй меня в том, чего я не говорила…

— А тебе и не надо было ничего говорить. И без того понятно, о чем ты думаешь…

— Нет, понятно только одно: ты винишь себя за то, что редко бывал дома, когда Лиззи была маленькой, и вот во что это вылилось…

— Вот! Наконец-то ты произнесла это. Я редко бывал дома. А почему? Я строил свою практику, зарабатывал деньги, обеспечивал нашу жизнь, чтобы…

— Дэн, что это тебя так понесло?

— И вот потому, что меня вечно не было дома, она не могла мне довериться…

Я накрыла его руку ладонью. Он тут же отдернул ее:

— Я не нуждаюсь в твоих утешениях. Мне нужна…

Он отвернулся, закусил губу. В его глазах стояли слезы.

— Мне нужна Лиззи, — прошептал он.

Я тронула его за плечо. Он поморщился.

— Дэнни, не казни себя…

— Тебе легко говорить. Вы с ней были подружками…

Он встал.

— Пойду пройдусь, — сказал он.

— На улице холодно.

— Плевать.

Он схватил свое пальто и стремительно вышел из дверей отеля.

Я не бросилась следом за ним, поскольку знала, что, когда с Дэном случаются такие приступы злости и самобичевания, его нужно оставить в покое. Но — и опять это многозначительное но — я не могла оставаться спокойной после его откровений; мне было больно от его раскаяний в том, что он не уследил за Лиззи, будучи занятым своей карьерой.

Но действительно ли он был виноват? Лиззи всегда обожала своего отца — даже в мятежные подростковые годы, когда я в ее глазах была сущей безбожницей. У них никогда не было конфликтов. Так почему же сейчас он винит себя в том, что был плохим отцом, и считает, что в этом причина ее нервного срыва?

Наверное, потому, что это свойственно всем родителям. В глубине души живет страх, что где-то мы совершили ошибку, что именно мы виноваты… во всем. Дети — это великое счастье, и мы благодарны за них судьбе. И все-таки втайне готовы признаться, что без них жизнь могла бы быть пусть не такой яркой и насыщенной, но куда более легкой и спокойной. И это, в свою очередь, порождает вопрос: почему мы связываем себя пожизненными обязательствами, причиняющими столько боли?

Я допила вино. Оплатила счет. Потом поднялась в номер, разделась, забралась в постель и уже, наверное, в десятый раз за сегодняшний день позвонила Лиззи на сотовый и домой. Никакого ответа. К ранее оставленным пяти сообщениям я добавила еще одно — номер нашего телефона в отеле «Оникс» — и попросила звонить в любое время дня и ночи.

Я рассеянно щелкала пультом телевизора, переключаясь с канала на канал. Телевизор я смотрю так редко — новости, иногда старые фильмы или сериалы, — что уже и забыла, какое это пустое времяпрепровождение. Вскоре мне порядком надоел ящик. Выключив его, я пошла в ванную, приняла таблетку травяного снотворного, которое всегда при мне, и вернулась в постель. Пока пролистывала свежий номер «Бостон глоб», который прихватила в лобби, снотворное подействовало, и я провалилась в сон.

В глаза ударил свет ночника, рядом улегся Дэн. Я покосилась на будильник: час восемнадцать.

— Ты так долго гулял?

— Хотелось подышать воздухом.

— Но четыре часа…

— В итоге оказался в баре на Бэк-Бэй.

— Ты что, пешком дошел до Бэк-Бэй?

— Я искал…

Он замолчал и отвернулся.

— Искал Лиззи?

Он кивнул.

— Где же?

— В районе парка Коммон, там всегда много бездомных. Заходил в каждый отель, спрашивал, не регистрировалась ли там Лиззи Бакэн. Потом прочесал все бары и рестораны до Ньюбери-стрит. Когда дошел уже до Симфонического зала, понял, что мне необходимо выпить…

Я потянулась к нему и крепко обняла.

Он отстранился и сказал:

— Мне сейчас совсем не до этого.

Дэн взбил подушку, зарылся в нее и уснул. Я долго смотрела на спящего мужа, думая о том, что иногда он кажется таким открытым, а иногда — чертовски непробиваемым, и что в его жизни до сих пор остаются уголки, полностью закрытые для меня.

Звонок портье, который я заказала, разбудил нас в половине восьмого. Несмотря на похмелье, Дэн первым вскочил с постели и поплелся в ванную. Когда он вышел оттуда, в клубах пара от горячего душа — мой муж всегда мылся чуть ли не кипятком, — он посмотрел на меня виновато и произнес лишь одно слово:

— Прости.

— Хорошо, — кивнула я.

— Я просто не сдержался… м-м-м… все это выше моих сил… и, послушай, я был неправ…

Я жестом остановила его.

— Я уже сказала, Дэн, все в порядке.

Он выдавил грустную улыбку:

— Спасибо.

Мы спустились на завтрак. Отец уже сидел за столиком, просматривая свежий номер «Нью-Йорк таймс», перед ним лежал раскрытый желтый блокнот, исписанный неразборчивым почерком.

— Вы спали так же плохо, как и я? — спросил он.

Мы оба кивнули.

— Ну, тогда взбодритесь кофе. Я взял на себя смелость составить план действий на сегодня… если, конечно, ты не против, Дэн?

Я знала, что Дэн против, потому что наверняка подумал: она моя дочь, так что я должен быть здесь главным. Потому что когда я главный, то могу контролировать все, что на самом деле не поддается контролю. Но он лишь отхлебнул кофе и сказал:

— Я не против. Итак, что нам нужно делать?

По отцовскому плану работы было дня на три, не меньше, — нам предстояло проникнуть во все уголки жизни Лиззи. Программа была всеобъемлющая и скрупулезная. Отец, ловко маскируя свою тревогу, примерил на себя роль генерала, разрабатывающего план сражения. Мужчинам действительно необходимо верить, что они могут командовать и решать проблемы. Это помогает скрывать отчаянный страх перед собственной беспомощностью.

В последующие несколько дней мы узнали очень много о жизни Лиззи. Домовладелец, который наконец-то впустил нас в ее квартиру, рассказал, что Лиззи, услышав, что шестилетняя дочь одного из консьержей больна лейкемией и ей предстоит экспериментальная операция по пересадке костного мозга, которую не покрывает медицинская страховка, выписала чек на 2500 долларов в качестве пожертвования фонду, финансирующему лечение.

Когда мы зашли в квартиру, дед был шокирован жалкой библиотекой.

— Она всегда так много читала, — сказал он, грустно оглядывая скромную коллекцию книг в мягких обложках. — Что случилось?

— Она стала работать по пятнадцать часов в сутки, — ответила я.

Сюрпризы продолжились, когда я открыла дверцу шкафа. Он ломился от нераспакованных обувных коробок и пакетов с одеждой. Я обнаружила пар девять неношеных дизайнерских джинсов, четыре пары кроссовок «Найк» (все были набиты упа-ковочной бумагой), больше десятка фирменных пакетов с косметикой «МАС» и «Kiehls», бесчисленные пакеты из магазинов «Банана репаблик», «Армани джинс», «Гесс», «Гэп» и…

Оглядывая нетронутое барахло, я ужасно расстроилась. Оно буквально вопило о ее отчаянии. Даже Дэн был шокирован размахом ее потребительской лихорадки.

— Господи, — еле слышно произнес он, уставившись на пакеты.

Отец сказал:

— Доктор Торнтон упоминал, что она называла себя маниакальным шопоголиком… это тот, кто постоянно испытывает потребность покупать вещи, которые потом даже не носит. Своего рода навязчивый синдром, характерный для игроков и даже наркоманов…

Я добавила:

— И уверена, он сказал тебе, что все это симптомы глубокой депрессии и низкой самооценки.

Отец заглянул в набитый шмотками шкаф:

— Да, к сожалению, это так.

Мне удалось назначить встречу с банкиром, который вел финансовые дела Лиззи. Это был тихий коренастый мужчина лет сорока пяти по имени Дэвид Мартелл, и он с самого начала заявил, что не сможет раскрыть мне точные цифры вкладов и доходов Лиззи.

— Если я это сделаю, миссис Бакэн, то нарушу сразу несколько законов. Но как я понял из информации, предоставленной полицией, ваша дочь пропала, так что если я смогу чем-то помочь…

— Не раскрывая данных о ее банковском счете, вы можете мне сказать, хватит ли у нее средств, чтобы, скажем, продержаться на плаву какое-то время или начать новую жизнь в другом месте?

Он задумался на мгновение, потом обратился к монитору своего компьютера, вбил какие-то цифры и снова повернулся ко мне:

— Скажем так: она сможет продержаться три-четыре месяца, если будет жить экономно.

— И только-то? — искренне удивилась я.

— Не называя никаких цифр, скажу вам правду, миссис Бакэн: у вашей дочери всегда были финансовые проблемы.

— Но как это возможно? Она ведь зарабатывала огромные деньги, каждый год получала солидные бонусы.

— Видите ли, я регулярно обсуждал с ней эту проблему — она была слишком расточительна. Даже за вычетом ипотеки и кредита за машину у нее ежемесячно оставался приличный доход, но она постоянно все спускала и ничего не откладывала.

— Но разве у нее не было каких-то инвестиций или индивидуального пенсионного счета?

— Все было, но полгода назад, когда у нее возникла проблема с деньгами, она обналичила все сбережения. Остался только пенсинный счет, который и даст ей возможность продержаться три-четыре месяца, о чем вы и спрашивали. А так, все ее имущество — это квартира и автомобиль.

— На что же, черт возьми, она тратила столько денег?

Мистер Мартелл пожал плечами:

— У меня полно таких клиентов, как ваша дочь. Они работают на высоких должностях в финансовом секторе, получают солидную зарплату, но зачастую за душой у них ничего нет. Все деньги уходят на питание, шопинг, дорогие поездки на уик-энд, персональных тренеров, клубы здоровья, косметологов, стоматологов… в общем, на красивую жизнь, если хотите знать мое мнение. По крайней мере, Лиззи успела инвестировать в недвижимость, так что у нее хоть какая-то опора осталась.

Мистер Мартелл заверил меня, что, если Лиззи попытается закрыть свой пенсионный счет, полиция будет информирована немедленно. Точно так же как копы продолжали контролировать снятие наличности в банкоматах.

— У меня одна дочь только что поступила в Бостонский колледж, а другая учится в старшей школе, — сказал он. — Так что я очень сочувствую вам в вашей ситуации. Представляю, что вы сейчас переживаете. Это худший кошмар любого родителя.

— Да, — согласилась я. — Это точно.

Пока я была в банке, отец пробрался в офис Лиззи, и ему удалось поговорить с тремя ее коллегами, включая женщину по имени Джоан Сильверстайн, которая была с ней в доверительных отношениях… хотя Лиззи никогда не упоминала о ней в разговорах со мной.

— Похоже, — сказал отец, — что к Лиззи относились по-разному. Она могла быть очень отзывчивой и в то же время холодной и высокомерной.

— Это что-то новенькое, — удивилась я.

— Двое из тех, кто работал под ее началом, даже жаловались на нее боссу, мистеру…

— Керби.

— Точно… Как бы то ни было, они говорят, что Лиззи бывала чересчур требовательной и не терпела ошибок. Она уволила молоденькую стажерку, когда та напутала со сделкой, на которой клиент потерял около десяти тысяч долларов, — эти деньги Лиззи удалось отбить на следующий же день. А однажды, когда у нее сорвалась крупная сделка, она запулила монитором через всю комнату. За это она получила выговор от мистера Керби и оплатила ущерб из собственного кармана. В качестве извинения всем, кто стал свидетелем этого инцидента, она преподнесла по бутылке винтажного шампанского. Пожалуй, чересчур щедрый жест.

— У нее была привычка сорить деньгами, — сказала я и поделилась с ним тем, что узнала о ее финансах от мистера Мартелла.

— Что ж, не могу сказать, что меня это сильно удивляет — коллеги говорили о ее неслыханной щедрости: она всегда платила по счету в кафе, одалживала деньги всем, кто нуждался, отваливала солидные суммы в благотворительные фонды, прежде всего в Массачусетскую организацию по охране женского здоровья, для группы, выступающей против запрещения абортов.

— Об этом лучше не говорить ее брату, а уж тем более его жене. Есть какие-нибудь соображения, почему она выбрала именно эту группу в качестве объекта благотворительности?

Отец посмотрел мне в глаза:

— Три месяца назад она сделала аборт.

До меня не сразу дошло. Я была ошарашена — не столько новостью о том, что Лиззи прервала беременность, сколько тем, что я ничего об этом не знала.

— Кто тебе это сказал?

— Ее подруга, Джоан Сильверстайн.

— Она что, вот так ни с того ни с сего выложила эту информацию?

— После того как мистер Керби разрешил мне пообщаться с ее коллегами и я расположил их к откровенности, я пригласил Джоан, которая, как мне показалось, была к ней ближе всех, пойти перекусить со мной. Очаровательная молодая женщина эта Джоан. Выпускница Гарварда, потом год училась в Сорбонне, свободно говорит по-французски, обладает потрясающим чувством юмора.

Я услышала собственный голос:

— Позволь, я угадаю. Ты назначил ей свидание сегодня вечером?

Отец поморщился, и мне стало стыдно.

— Извини, — сказала я, — это было лишнее.

— Как бы то ни было, — продолжил он, — за ланчем я спросил Джоан, не намекала ли Лиззи на то, где она может скрываться. Пришлось немного поднажать, по-дружески, и она рассказала мне про аборт. Лиззи призналась только ей. Это случилось месяца три назад. Маккуин был отцом ребенка, и именно он настоял на аборте, но поклялся, что, как только он уйдет из семьи, у них будет общий ребенок.

Мне стало нехорошо. Я была готова убить этого негодяя Маккуина — обещал ей ребенка, а сам заставил прервать беременность. Уже тогда он, наверное, продумывал пути отхода, но при этом морочил ей голову общим будущим, чтобы она продолжала с ним спать. Неудивительно, что бедняжка Лиззи нафантазировала про беременность, ведь ее обманом заставили поверить в то, что ребенок от замечательного доктора Маккуина обязательно будет.

— Эта женщина рассказала тебе, как Лиззи перенесла аборт?

— Она проделала все это во время ланча и попросила Джоан сходить с ней для моральной поддержки. Выйдя из операционной, она повела себя так, как будто ничего не произошло, и настояла на том, чтобы вернуться на работу… хотя Джоан и уговаривала ее поехать домой. Но она все-таки вернулась в офис и отработала ехце восемь часов. До конца недели она трудилась в таком же бешеном ритме, засиживаясь на работе допоздна. И вот в пятницу, под конец рабочего дня, когда все рке расходились, Джоан зашла в туалет и услышала, как рыдает женщина в одной из кабинок. Это была Лиззи. Джоан понадобилось минут двадцать, чтобы успокоить ее, а потом Лиззи умоляла ее не говорить никому об этом. В понедельник Лиззи пришла на работу как ни в чем не бывало… Есть еще кое-что, о чем тебе следует знать, Ханна. После ланча с Джоан я позвонил в Массачусетскую организацию по охране женского здоровья и попросил соединить меня с мисс Гиффорд из отдела по связям с общественностью. Поначалу она не поверила, что я дедушка Лиззи, и задала мне кучу вопросов о ней, поскольку, как объяснила она, организация постоянно получает угрозы от фанатичных сторонников запрещения абортов. Убедившись, что я именно тот, за кого себя выдаю, она ни словом не упомянула об аборте Лиззи — врачебная тайна, слава богу, еще существует, — но сказала, что Лиззи сделала самое крупное за все время существования организации пожертвование.

— И сколько же?

— Двадцать тысяч долларов.

— Ты шутишь?

— Ну, это же все-таки на благое дело, — сказал отец. — Хотя, конечно, сумма впечатляет. Должно быть, они оказали ей огромную моральную поддержку.

Этот разговор состоялся все в том же баре отеля «Оникс». Было начало седьмого. Я функционировала в режиме пятичасового сна, нервы у меня были на пределе, а моя маленькая девочка до сих пор не нашлась. От новостей голова шла кругом. Больше всего мне сейчас хотелось исчезнуть и побыть одной.

— Отец, я, пожалуй, поднимусь в номер и прилягу.

— Ты нормально себя чувствуешь?

— Нет, я чувствую себя очень плохо.

— Я не удивлен.

— Когда появится Дэн, пожалуйста, расскажи ему все это.

— Хорошо.

В номере я скинула туфли, вытянулась на кровати и уставиась в потолок. Казалось, именно сейчас я должна была сломаться и дать волю слезам, оплакивая свою пропавшую дочь и глубокую печаль, толкнувшую ее в бездну безумия. Только вот внутри была отупляющая пустота — вроде той, что испытывала сейчас моя мать. Но она, по крайней мере, прожила целую жизнь, прежде чем Альцгеймер отнял у нее разум. В то время как Лиззи… Лиззи была так молода, она еще только пыталась найти себя в этой жизни. У нее все было впереди. Именно это так беспокоило меня в ее исчезновении, ведь она вбила себе в голову, что катастрофа с доктором — это конец всему. Поддавшись бредовым иллюзиям, она связала свое будущее с дерьмом и предателем, который воспользовался ее отчаянной потребностью в любви.

И еще одна мысль не давала мне покоя: оказывается, я многого не знала о своей дочери. Да, я давно смирилась с тем, что муж отчасти остается для меня закрытой книгой. Но сейчас речь шла о моей дочери, которую я вырастила; которая (до недавнего времени) делилась со мной всем, что происходило в ее жизни; которую, как мне казалось, я всегда понимала. И вот теперь мне открылись чудовищные подробности ее жизни… шопингомания, хронические проблемы с деньгами, чрезмерная щедрость, вспышки злости, требовательность к окружающим (и, самое главное, к себе), аборт, наконец…

Этот удар был для меня самым тяжелым. Как она могла принять такое важное решение, не посоветовавшись со мной… хуже того, она даже не осмелилась признаться мне в своей беременности. Нет, она не боялась моего осуждения. Она знала, что я всегда выступала за право женщины на аборт, как знала и то, что я поддержу ее в любой ситуации. Я могла лишь представить, как она страдала потом… особенно когда поняла, что Маккуин вовсе не собирается исполнить свое обещание о совместном будущем и общем ребенке.

О господи, почему она была так наивна? И почему растратила столько любви на женатого мужчину, тем более что он и мизинца ее не стоил?

Теперь мне было совершенно ясно, что некоторые стороны жизни Лиззи полностью ускользнули от меня… или, возможно, я знала о них, но не хотела замечать.

Не знаю, как долго я лежала, вперившись взглядом в потолок… время для меня остановилось. Наконец дверь комнаты распахнулась, и вошел Дэн, измученный и поникший. Он молча плюхнулся в кресло напротив. Я приподнялась на кровати.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Не совсем. Ты видел отца внизу?

Он кивнул.

— Он рассказал тебе, что ему удалось узнать про Лиззи?

Он закусил губу и снова кивнул. Потом, едва ли не шепотом, произнес:

— Я достану этого мерзавца Маккуина.

— Мне до сих пор не верится, что все это происходит наяву. И теперь моя очередь задать вопрос: почему она не позвонила мне… почему побоялась довериться в такой ответственный момент своей жизни?

— Возможно, поначалу она не рассматривала аборт всерьез. И прозрение пришло позже, когда Маккуин ее бросил.

— Но отдать двадцать тысяч этой женской организации? Это же огромные деньги, даже если они и поддержали ее в той непростой ситуации. А все эти бесполезные шмотки, которые она скупала…

— Несчастные люди с деньгами часто ударяются в шопинг, — сказал Дэн. Он закрыл лицо руками, глубоко вздохнул, опустив руки. — Когда сегодня днем я сидел в кабинете детектива Лиари в бруклинском отделении полиции, меня осенило: этот кошмар не может быть явью. Я нахожусь в каком-то другом измерении, и вот сейчас что-то щелкнет, и я вновь перенесусь в свою так называемую нормальную жизнь.

— Когда Лиззи найдется, так и будет.

Он отвернулся от меня.

— Есть кое-что, о чем тебе необходимо знать, — сказал он.

— Говори.

— Первое: если Лиззи не найдут к воскресенью, они начнут прочесывать дно реки Чарльз.

— Так скоро? — только и смогла вымолвить я.

— Лиари говорит, что это обычная процедура при поиске пропавших без вести. И второе: отныне они рассматривают Маккуина как подозреваемого в ее исчезновении.

Меня как будто хлестнули по лицу.

— Они думают, что он… что он убил ее? — сорвалась я на крик.

— Они этого не говорят. И по-прежнему надеются, что она скрылась по собственной воле. Но они не исключают вероятности того, что Маккуин, опасаясь разоблачения, мог…

Он замолчал, крепко закусив губу.

— Как сказал мне Лиари, этот сценарий далеко не нов: женатый мужчина заставляет замолчать свою любовницу, когда та начинает угрожать его семье. Но их беспокоят показания продавца из круглосуточного супермаркета на Козвей-стрит возле Северного вокзала. Именно там было произведено первое снятие наличных из банкомата — хотя парень и не может припомнить подробности, он божится, что не видел женщину, которая пользовалась их банкоматом в то время, когда банк зафиксировал снятие средств со счета.

— Они показывали ему фотографию Маккуина? — спросила я.

— Конечно. Парень не смог сказать точно, он это был или нет.

— Разве у банкоматов не установлены камеры видеонаблюдения?

— Да, но только не в забегаловках. И к сожалению, оба раза деньги снимали именно в таких местах.

— Козвей-стрит — это ведь недалеко отсюда?

— Полминуты ходьбы от отеля. Я зашел в этот магазин, когда возвращался. Показал продавщице фотографию Лиззи. Она никогда ее не видела, но в тот вечер, когда были сняты деньги, она как раз работала в подсобке. Я походил по округе, поговорил с людьми, из тех, что болтаются возле Северного вокзала. Никто не узнал ее, хотя каждый разбомбил меня на пару баксов.

— Зачем такому богатому доктору, как Маккуин, снимать в банкомате деньги по кредитке Лиззи?

— Этот же вопрос я задал Лиари. Он сказал, что, возможно, Маккуин пытался направить полицию по ложному следу, хотел, чтобы все поверили, будто Лиззи еще жива, раз снимает деньги…

— Логично. Они еще не расспрашивали Маккуина об этом?

— Про банкоматы они не упоминали. Они хотят подождать, будет ли еще одно снятие наличных, и, возможно, на этот раз им удастся отследить владельца карты. Вдруг он воспользуется банкоматом с встроенной видеокамерой?

— Маккуин слишком умен и не допустит такого промаха.

— Они пока еще не уверены в том, что это Маккуин, и, хотя он находится под наблюдением, его пока не ставили в известность о том, что он подозреваемый, иначе он может занервничать и попытаться бежать.

Лиззи убита? Нет, я не могла с этим согласиться, не могла в это поверить. При всей моей ненависти к Маккуину. Я помнила его досаду и злость во время нашего телефонного разговора. Если бы он убил Лиззи, то наверняка вел бы себя более сдержанно, не был бы таким многословным. Но возможно, он изображал, ярость, чтобы усыпить мою бдительность, отвести от себя подозрения. В конце концов, если ему удалось убедить полицию в том, что в последний раз он видел Лиззи в баре отеля «Фор Сизенс», когда у нее сорвало крышу, с чего вдруг им связывать его с исчезновением?

Я озвучила свою версию Дэну. Он пожал плечами и сказал, что Лиари придерживается такого же мнения. Теперь детектив хотел встретиться со мной, чтобы услышать из моих уст подробности того телефонного разговора с Маккуином, да и вообще побеседовать и со мной, и с моим отцом.

— Он полагает, что кто-то из вас мог бы вспомнить что-то, на ваш взгляд, несущественное, но для него очень важное. Он предложил встретиться завтра, в половине десятого утра.

— Хорошо, я готова.

— Он хороший парень. Между тем он сообщил мне еще одну неприятную новость. Какой-то журналист из «Бостон глоб» ведет собственное расследование, и, хотя Лиари удалось приостановить публикацию его статьи, это вопрос дней. Материал все-таки напечатают, и тогда…

О, я могла представить, что из этого получится. История была с богатой интригой, как раз для таблоидов: богатый, респектабельный доктор; хорошо образованная, успешная молодая женщина; тайная сексуальная связь; прерванная беременность; лживые обещания совместного будущего; преследование со стороны отвергнутой любовницы; крупный скандал в присутствии жены доктора и его детей; и — самое эффектное — исчезновение де-вушки. Возможно ли, что это убийство? Мог ли знаменитый дерматолог (они с радостью уцепятся за то, что он дерматолог, да еще с собственным телешоу) в приступе неконтролируемой ярости…

Перед глазами возникло любительское фото моей бедной девочки, выставленное напоказ на странице «Геральд» с подписью: «У молодой яппи Элизабет Бакэн было все… кроме звездного доктора ее мечты».

— Дэн, как ты думаешь, он убил ее? И не говори «нет» только для того, чтобы меня успокоить. По-твоему, он мог зайти так далеко?

— Нет, я так не думаю. Какой смысл ему было убивать? К тому же Лиари говорит, что Маккуин может по минутам отчитаться о своем местонахождении после исчезновения Лиззи.

— Тогда почему он подозревает Маккуина?

— Потому что он коп, и, насколько я понимаю, копы никогда никого не исключают из числа подозреваемых, пока не собраны доказательства обратного… к тому же если он ищет человека, заинтересованного в исчезновении Лиззи, то Маккуин — идеальная кандидатура.

— Мы должны позвонить Джеффу, — сказала я.

— Мне тоже приходила в голову эта мысль, тем более что эта история вот-вот появится в газетах. Если он узнает обо всем из вторых рук…

Да, он рассвирепеет, подумала я. И будет совершенно прав. Потому что Джефф уж точно должен был одним из первых узнать о том, что произошло с его сестрой.

— Если хочешь, я позвоню ему, — предложил Дэн.

— Нет, я сама.

На самом деле мне вовсе не хотелось звонить Джеффу, потому что я, как и Дэн, в глубине души побаивалась его. Я боялась его злости, его назидательных интонаций. Но я знала, что куда лучше, чем его отец, справлюсь с этим всплеском эмоций. Дэн ненавидит конфронтацию, особенно со своими детьми.

Поэтому я потянулась к трубке и набрала номер домашнего телефона Джеффа в Вест-Хартфорде. К телефону подошла Шэннон. Фоном в трубке звучали громкие голоса мультяшных героев из телевизора.

— О, рада тебя слышать, Ханна! — воскликнула она своим неизменно бодрым голосом, который расставлял восклицательные знаки в конце каждого предложения. — Ты застала меня в такой момент…

— Я могу перезвонить, когда Джефф будет дома.

— Нет, он здесь. Просто мы только что вернулись из церкви.

— В пятницу?

— Сегодня Страстная пятница, — холодно произнесла она.

Я что-то совсем упустила это из виду.

— Да, верно, — сказала я.

— Я позову Джеффа.

Было слышно, как она окликнула его… а он в ответ крикнул, что возьмет трубку в кабинете, потом раздались щелчки — он снял трубку, а Шэннон положила, — и все звуки уютного семейного хаоса разом стихли.

— Привет, мам, — довольным голосом произнес он. — Как дела в Мэне?

— Я в Бостоне. И я здесь с твоим отцом и дедом.

— Не знал, что вы проводите пасхальный уик-энд вместе и в Бостоне.

— Мы тоже не думали, что так получится.

Пауза.

— Что это значит? — спросил он.

— Джефф, у меня плохие новости. Лиззи пропала.

И тут я выложила ему все. Он ни разу не перебил меня. Просто слушал. Когда я закончила, он сказал:

— Я выезжаю в Бостон.

— В этом нет такой уж необходимости, — сказала я. — Полиция делает все, что возможно, и завтра мы уезжаем.

— Ты считаешь, это правильное решение?

— Нет, я готова прочесывать каждую улицу, стучаться в каждую дверь Бостона и его окрестностей, только чтобы найти Лиззи. Но у твоего отца на воскресенье назначены три операции…

— Он оперирует в Пасху?

— Не все ведь убежденные евангелисты…

— К чему эти подколки сейчас, в такой ситуации?

— Я просто с ума схожу от горя, вот и все. Тебя устраивает такое объяснение?

Что-то в моем голосе убедило его смягчить тон. Что он и сделал.

— Хорошо, — услышала я.

— Короче, твоему отцу послезавтра предстоит оперировать, а мне надо отвезти дедушку обратно в Берлингтон, а оттуда ехать в Портленд… так что, если ты хочешь в Бостон, — пожалуйста. Но нас здесь не будет. Потому что мы не можем находиться в Бостоне, когда вся история окажется на страницах «Бостон геральд», хотя детектив Лиари уверяет, что газета обязательно пошлет кого-то из своих репортеров в Мэн разнюхивать дальше и уговаривать нас на душещипательное интервью о Лиззи, а возможно, потащится и к ее школьным подругам — поговорить о том, каким милым ребенком она была…

Я с трудом сдержала готовый вырваться крик боли.

— Мам, ты в порядке?

— Почему все задают мне один и тот же вопрос? — крикнула я. — Как я могу быть в порядке, когда…

— Еще раз, как полное имя этого доктора? — деловито спросил Джефф.

Я назвала.

— А детектив в Бруклине, который ведет дело?

Я продиктовала ему имя Лиари и номер его телефона.

— Посмотрю, что можно сделать, чтобы эта история не попала в газеты. Нам не нужна такая реклама.

— Нам?

— Я имею в виду семью… и прежде всего Лиззи. Когда все узнают про этот ее роман, скандал с детьми и аборт, на ее карьере можно будет поставить крест.

— О чем ты говоришь, Джефф? Ее, может, и в живых уже нет.

— Ты не должна так думать.

— Почему, черт возьми? — закричала я.

— Отец рядом?

— Я передам ему трубку.

Я швырнула трубку на кровать.

— Твой лицемерный сын, — сказала я Дэну.

Он взял телефон, подошел к окну и несколько минут о чем-то тихо говорил с Джеффом. Потом вернулся ко мне и произнес в трубку:

— Конечно, я скажу ей… хорошо… договорились… звони мне в любое время.

Он нажал отбой.

— Ну давай скажи мне, что я сорвалась.

— Ты сорвалась, но Джефф просил тебе передать, что он понимает почему.

— Думаешь, мне от этого легче?

— Ханна, я знаю, у тебя проблемы с Джеффом, но…

— А ты знаешь, почему он хочет, чтобы это не просочилось на страницы газет? Потому что это подпортит его имидж — как же, сестра Мистера Борца за запрещение абортов сделала аборт, будучи любовницей женатого мужчины…

— Он потрясен этой трагедией так же, как и все мы. И очень беспокоится о Лиззи.

— Как и о своей карьере, разумеется.

— Если он действительно сможет приостановить публикацию в газетах, меня это вполне устраивает. Никому из нас не нужно, чтобы дотошные журналисты совали нос в нашу жизнь. А тебе сегодня просто необходимо выспаться.

— И как ты себе это представляешь?

— У меня с собой бланки рецептов. Уверен, здесь есть ночные аптеки. Я могу попросить консьержа, чтобы он сбегал за лекарством, от которого утром ты не будешь чувствовать себя разбитой.

— Значит, ты считаешь, что мне надо отключиться, я правильно поняла?

— Да, считаю. Честно говоря, я и сам приму пару таблеток.

Он позвонил консьержу. Тот поднялся к нам за рецептом. Через час он вернулся из аптеки с лекарством. Дэн отблагодарил его двадцатью долларами чаевых. Я уже лежала в постели, приготовившись к раннему сну. Муж выдал мне две таблетки снотворного, и я запила их водой.

— Ты ложишься? — спросила я.

— Да, чуть позже.

— Он стал обуваться.

— Куда ты?

— Мне нужно пройтись, — ответил он.

— Ты что, опять на поиски?

— Ты что-то имеешь против?

— Я просто не хочу, чтобы ты всю ночь шатался по улицам и еще больше нервничал. В конце концов, разве мы не договаривались вместе выпить снотворное и отоспаться?

— Дай мне всего лишь час.

— К тому времени я уже засну. Как бы то ни было, ты все равно не найдешь ее.

— Не говори так.

— Но это правда.

— Попытка не пытка, — сказал он.

— Что ж, если тебе от этого станет легче…

— Речь не о том, чтобы мне стало легче, — огрызнулся он. — Я это делаю только ради Лиззи.

— Я вовсе не собираюсь ссориться с тобой.

— Тогда не болтай глупости, — сказал он, хватая пальто. — Надеюсь, ты уснешь. Для тебя это сейчас то что нужно.

Для тебя тоже, хотелось мне крикнуть ему вдогонку, но я сдержалась.

Как только за ним закрылась дверь, меня охватило отчаянное чувство вины. Если тебе от этого станет легче… Я вовсе не хотела, чтобы это прозвучало как издевка, но он воспринял именно так. Дэн был прав: я сморозила глупость. И если хождение по ночному городу убеждало его в том, что он делает это ради Лиззи, что ж, пусть будет так.

Таблетки возымели желаемый эффект, и в считаные минуты меня сморил сон. Очнулась я только утром — в десять минут восьмого, как подсказывали часы на прикроватной тумбочке. Мозги еще были затуманены. Я не сразу поборола сонливость и пришла в себя. Но, по крайней мере, я выспалась.

Дэн уже встал и принимал душ. Выйдя из ванной, он сказал:

— Ты за всю ночь даже не шелохнулась.

— А ты обошелся без таблеток?

— Я выпил в баре, пока гулял. А снотворное в сочетании с алкоголем — верный путь к катастрофе.

— Во сколько ты вернулся?

— Поздно.

Опять? — едва не слетело у меня с языка, но я вовремя спохватилась.

— И где ты бродил на этот раз?

— Театральный квартал, Чайна-таун, Южный вокзал… потом поехал на такси в Кембридж, обошел весь парк Гарвард-Ярд.

— Много людей спит там прямо на земле. И там же я наткнулся на этот бар…

— Еще одна ночь в обнимку со скотчем?

— С бурбоном.

— Жаль, что я не пью виски. В меня оно почему-то не лезет.

— Каждому свое.

Пауза.

— Прости меня, — сказала я.

— За что?

— За ту глупую вчерашнюю реплику.

— Да ерунда.

— И все-таки мне не следовало это говорить.

— Не у тебя ли сегодня встреча с детективом Лиари в половине десятого?

Мы вдвоем с отцом поехали в Бруклин.

— Сегодня ты выглядишь куда лучше. Явно выспалась, — сказал он.

— Спасибо снотворному. А тебе удалось поспать?

— Урывками. Но, возможно, это из-за того, что в десять вечера мне позвонил мой внук.

— Джефф звонил тебе? Как он был настроен, дружелюбно?

— Не могу сказать, что недружелюбно. Разве что был излишне строг, когда допрашивал меня. И все равно я доволен, что он позвонил. Он взволнован, и, как я полагаю, ему хотелось узнать мою точку зрения на происходящее. Он собирается приехать сюда в понедельник…

Если ему от этого станет легче…

Детективу Патрику Лиари на вид было лет под сорок — крупный мужчина, слегка неопрятный, в костюме, который неплохо было бы отутюжить. Но взгляд у него был острый и цепкий, и, хотя его манеры отличались некоторой бесцеремонностью, мне понравились его профессионализм и деловитость. Он не тратил время на сочувствие и сантименты. Не давал он и поспешных обещаний. Мне показалось, что он из тех, кто, будучи по натуре дотошным, сделает все необходимое, чтобы найти мою дочь… но при этом не станет выпячивать свои заслуги. Я сразу же прониклась доверием к нему, даже несмотря на то, что он начал задавать весьма неловкие вопросы.

Когда мы прибыли в бруклинское отделение полиции, он вышел встретить нас, а потом спросил, не возражаем ли мы против того, чтобы с каждым из нас побеседовали отдельно.

— Я давно заметил, что людям легче говорить, когда рядом нет никого из близких.

Мы согласились, и, действуя по принципу «лейдиз фёрст», он провел меня по коридору в безликую допросную: грязно-кремовые стены, флуоресцентные светильники, потолок из белых подвесных плит, металлический стол, два жестких стула. Он предложил кофе. Я не возражала. Пока несли кофе, он задавал мне общие вопросы о детстве и юности Лиззи: проявлялись ли у нее прежде признаки нестабильности («Нет, пока она не переехала в Бостон и не поступила на работу в инвестиционный фонд, хотя еще с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать и проснулся интерес к мальчикам, она была излишне романтична»), много ли у нее было друзей («Не могу сказать, что она была чересчур общительна, и она ненавидела тех, кто рвется в чирлидеры и сбивается в стайки, но и в школе, и среди соседей у нее всегда были приятели»).

И тут он вдруг спросил:

— Можно ли сказать, что у вас с доктором Бакэном счастливый брак?

— Я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к исчезновению Лиззи, — удивилась я.

— Я просто пытаюсь составить психологический профиль, посмотреть, нет ли чего-то в ее прошлом, что могло спровоцировать такую реакцию и подтолкнуть… ну, я не знаю… к бегству в то место, где она любила проводить время в юные годы. Очень часто люди, которые исчезают, ведут себя иррационально. В то же время они иногда возвращаются в места, с которыми у них связаны определенные воспоминания…

— Я по-прежнему не улавливаю связи с моим браком.

— Вы боитесь говорить о своем браке?

— Нет, вовсе нет. Хотя…

— Вы считаете это вторжением в частную жизнь?

— Я бы не стала давать таких резких оценок.

— Я задавал тот же вопрос вашему мужу.

— И что он сказал?

— Я не вправе раскрывать это, — ответил он. — Интервью в полиции всегда строго конфиденциально. А вы как думаете, что он мог сказать?

— Зная Дэна, могу предположить, что он считает наш брак очень счастливым.

— А вы согласны с такой оценкой?

Пауза.

— Да, я думаю, если сравнивать с другими супружескими парами из нашего окружения, у нас хороший брак.

— Но нельзя сказать, что очень хороший?

— Хороший брак — это хороший брак.

— Тем самым вы подтверждаете…

— Во всяком случае, он выдержал испытание временем. Оба супруга сумели сохранить взаимное уважение, дорожили отношениями, несмотря на…

— Несмотря на что?

— Вы женаты, детектив?

— Разведен.

— Тогда вы понимаете, что значит «несмотря на».

Он слегка улыбнулся:

— Значит, Лиззи росла в стабильной семье? Никаких домашних войн, скандалов, публичной эксгумации скелетов из шкафа?

— Нет, ничего подобного.

— И вы оба были любящими родителями, всегда поддерживали ее?

— Думаю, да. Но куда вы клоните, детектив?

Он порылся в портфеле и, выудив нужную папку, раскрыл ее:

— Прошу прощения, что приходится говорить об этом, но я думаю, что это имеет отношение к делу. Как рассказала мне одна из ее коллег, Лиззи однажды доверительно призналась в том, что никогда не видела в своих родителях счастливую пару. Да, вежливы. Внимательны. Не ссорятся, отношения ровные. Но, как ей казалось, совсем не счастливы друг с другом. И ее беспокоило то, что она никогда не чувствовала, что растет в абсолютно счастливой семье, и в этом видела возможную причину своих внутренних тревог и отчаянной потребности в поисках настоящей любви.

— Это просто бред какой-то, — сказала я.

— Я лишь пересказываю вам…

— Но зачем вы пересказываете? Я не вижу никакой связи с нашим делом.

— Приношу свои извинения, миссис Бакэн, если мои вопросы кажутся вам чересчур личными. На самом деле я лишь пытаюсь разобраться: ее исчезновение — это просто бегство или это самоубийство? Вот почему так важно знать историю ее семьи, тем более что пройдена критическая отметка — семьдесят два часа.

— Что это значит?

— Чаще всего в делах такого рода пропавшего человека либо находят, либо он сам объявляется по прошествии трех дней. Но если к этому времени он не возвращается домой, тогда его исчезновение — хочу подчеркнуть, что строгих правил тут нет, — связано с тем, что человек сам хочет бесследно исчезнуть: либо путем бегства, либо через самоубийство. Однако суициды обычно преследуют только одну цель — навсегда избавиться от боли и страданий. В случае с Лиззи она все-таки продолжает поиски Прекрасного принца. Тот факт, что Маккуин бросил ее, и то, что даже после сцены в баре «Фор Сизенс» она сказала вам, будто он собирается уйти из семьи и снова сделать ей ребенка, говорит о том, что она все еще на что-то надеется. И если, с ее слов, она не увидела счастливую супружескую пару в лице своих родителей, возможно, она будет искать другого мужчину, который сможет ее осчастливить. Если бы ваш брак обернулся полной катастрофой или, наоборот, был образцовым, у нее появился бы повод для отчаяния — она могла подумать, что никогда не найдет счастья или что брак — это яд. Но поскольку ваш брак функционировал, это оставляло ей некоторую надежду, шанс пережить любовный роман, о котором пишут в книгах. По крайней мере, это мое личное мнение… и я вполне могу ошибаться.

Пауза.

— Вы психолог, детектив?

— Во всяком случае, учился на психолога… прежде чем полиция прибрала меня к рукам.

— Это видно. И ваша теория о Лиззи очень убедительна, хотя я никогда не думала…

— Что?

— Что мы с Дэном как пара производим впечатление… функциональной.

— Как я уже сказал, эту информацию я получил из вторых рук. И вы правы — даже очень взрослые дети хотят видеть своих родителей счастливыми, как на почтовой открытке, и не понимают, почему реальность оказывается такой серой. Не казните себя, и прошу еще раз меня извинить, если я смутил вас столь откровенным разговором.

— Так вы думаете, что Маккуин все-таки мог убить ее?

— Мы не исключаем этого полностью, хотя проверили все его передвижения в течение нескольких дней после сцены в «Фор Сизенс», и, похоже, он чист. Но кто докажет, что он не нанял киллера, к примеру? Впрочем, это уже из области криминалистических гипотез. Потому что, между нами, я так вижу ситуацию: Марк Маккуин, может, и мерзавец… но он не убийца.

Когда мы закончили, я вышла на улицу и подождала, пока детектив Лиари побеседует с отцом. Та фраза — родители не были счастливой парой — крепко засела у меня в голове. Выходит, так она видела нас. И если это было заметно Лиззи, значит, и Джеффу тоже. А ведь были еще наши друзья, соседи, коллеги по работе — неужели все они думали про нас: у Ханны и Дэна чертовски крепкий брак без любви?

Беседа отца с детективом продолжалась более сорока пяти минут — почти втрое дольше моего короткого, резкого и шокирующего допроса. Они вышли из отделения вместе — как старые добрые друзья.

— Я так полагаю, что вы сейчас повезете своего отца в Вермонт, — сказал Лиари. Я кивнула. — А завтра возвращаетесь домой, в Мэн?

— Совершенно верно.

— Что ж, у меня есть все ваши телефоны, и я обязательно позвоню, как только будут новости. — Он вручил мне визитку с нацарапанным на обороте номером. — Вот мой сотовый, если не сможете дозвониться в участок. Звоните в любое время. Я знаю, как вам тяжело. И доставьте своего отца в Берлингтон в целости и сохранности. Нам сейчас нужны такие парни, как он… даже если я категорически не согласен с большинством его идей.

— Только с половиной, — поправил отец, протягивая руку Лиари, который тепло пожал ее. — И помните: у нас в Берлингтоне отличная команда низшей лиги, так что летом жду вас на игру.

В машине я сказала:

— Похоже, вы с Лиари стали лучшими друзьями.

— Он очень яркий молодой человек.

— А что там за команда низшей лиги?

— Ты помнишь «Вермонт Экспоз» — нашу местную бейсбольную команду?

— Ах да.

— Как выяснилось, Лиари фанат бейсбола и обожает низшую лигу. Он считает, что эти игры гораздо чище, чем те, что демонстрируют профессионалы, — в этом я, кстати, с ним полностью согласен. Как бы то ни было, я рассказал ему про «Экспоз» — что они являются дочерним клубом «Монреаля» и играют на отличном стадионе в Берлингтоне… ну, и пригласил его на матч.

— О чем еще вы говорили?

— О Лиззи, разумеется.

— И?..

— В основном о ее прошлом, хотя его особенно интересовало, не чувствовал ли я, что у нее большие претензии к родителям.

— И что ты сказал?

— Что все дети страдают от родительского гнета, но вы с Дэном как раз не грешили этим.

— Спасибо за похвалу, отец.

— Он действительно самый интересный полицейский из всех, кого я встречал, — сказал отец.

— Он говорил мне, что учился на психолога.

— Да, он упоминал об этом. А говорил он тебе, что до этого три года учился в иезуитской семинарии?

— Это многое объясняет, — сказала я.

Как и договаривались, сразу из полиции мы с отцом отправились в Вермонт — Дэн выехал в Портленд еще раньше. С болью и в то же время с облегчением я покидала Бостон. Наш отъезд был признанием поражения в борьбе за Лиззи. Но оставаться в городе, где она пропала, не было сил. Бостон вообще не из тех городов, где хочется задержаться. Сохранив пережитки аристократического прошлого, он не приобрел эмоционального драйва, как, скажем, Нью-Йорк или Чикаго. Но отныне он ассоциировался у меня с местом, откуда моя дочь исчезла в никуда, и я знала, что буду ненавидеть его за это.

За городом поток транспорта заметно поредел. Мы пересекли мост Тобин и выехали на хайвей в рекордно короткое время. Теперь нам предстояла прямая дорога на север, до Нью-Гемпшира, а там поворот на автостраду 89. Оттуда было полтора часа езды до Берлингтона. Как я знала наизусть дорогу от Портленда до моего родного города, так и эту трассу, от Бостона до озера Шамплейн, я могла проехать с закрытыми глазами — настолько часто моталась по ней в студенческие годы и в летние месяцы, когда Дэн работал в Бостоне.

В дороге мы почти не разговаривали, а я вдруг вспомнила, как однажды, в 1969 году, мы с Марджи рванули на юг в уик-энд; спали на полу в общежитии, в комнате ее школьной подруги, которая теперь живет в Рэдклиффе, покуривали марихуану возле статуи Джона Гарварда, покупали какие-то смешные рубашки из «варенки» в хипповском бутике Кембриджа, а закончилось все шумной вечеринкой в студенческом кампусе, где я познако-милась с довольно интересным парнем из Гарварда по имени Стэн, который оказался второкурсником и рассказал мне, что уже написал роман и хочет переспать со мной, но я была не в настроении, хотя он произвел на меня впечатление, так что на обратном пути в Берлингтон я очень жалела о том, что не переспала с ним; а потом, дней через десять, я встретила Дэна Бакэна, и у нас закрутился роман, хотя никто из нас тогда даже не пред-ставлял, что это начало нашей общей судьбы.

И вот прошло тридцать четыре года, и я снова мчусь по этой дороге, пытаясь храбриться и выглядеть оптимисткой, хотя мой ребенок бесследно исчез, но почему-то в голову лезут воспоминания о том бостонском уик-энде, и не дает покоя вопрос, как изменилась бы моя жизнь, переспи я тогда с этим начинающим писателем. Нет, я не настолько наивна, чтобы думать, будто сейчас он мог быть рядом со мной. Но, несмотря ни на что, продолжала фантазировать: скажем, переспала бы я с ним — смог бы меня после этого заинтересовать медик-первокурсник из Гленз Фоллз? Смогла бы я отказаться от его предложения пойти выпить пива в студенческом баре? И если так, то, наверное, сейчас не сидела бы в этой машине, не корчила бы из себя сильную женщину и не старалась внушить самой себе, что детектив Лиари прав (в конце концов, он бывший иезуит) и Лиззи не склонна к суициду.

— О чем задумалась? — спросил отец.

Я лишь пожала плечами. Мне не хотелось делиться с отцом комментариями Лиззи, хотя интересно было, действительно ли она смогла увидеть то, в чем не могла — и не хотела — признаваться я: что мой брак был сплошь фальшью. Поделись я с отцом этими сомнениями, он, конечно, принялся бы разуверять меня, убеждать в том, что никто, кроме двух главных действующих лиц, не может понять всей сложной анатомии брака. Но сейчас мои нервы были настолько издерганы, что я бы не выдержала разговора по душам с отцом. Так что до Берлингтона мы ехали молча. Вермонтское радио передавало концерт Гайдна и Шуберта, а сводки новостей в перерывах оставляли нас равнодушными. Мы уже выдохлись, и любой разговор так или иначе был бы омрачен мыслями о Лиззи.

Подъезжая к окраинам Берлингтона, отец сказал:

— Перед отъездом из отеля я говорил с Эдит. Она сказала, что приготовит нам обед.

— Очень мило с ее стороны.

— Она беспокоится о Лиззи.

— Знаешь, отец, я, наверное, поеду сразу в Портленд, только заброшу тебя домой.

— Я понимаю, — произнес он, явно расстроенный. — Надеюсь, это никак не связано с присутствием Эдит?

— Нет, что ты.

— И все-таки ты не одобряешь?

— Мне не хочется снова обсуждать с кем-то ситуацию с Лиззи.

— Эдит и не ждет от тебя этого. Она вовсе не из тех, кто сует нос в чужие дела.

— Проблема не в этом, отец, да к тому же Эдит уж точно не проблема. Просто мне сейчас хочется побыть одной. Не обижайся.

— Понял, — сказал он, но я все равно была уверена в том, что он воспринял мое решение как личную обиду. В молодости я всегда стремилась добиться одобрения отца, а теперь, как я поняла, он нуждался в моем одобрении.

Надо отдать должное Эдит: в доме царил идеальный порядок, холодильник ломился от продуктов, а на столе нас ожидали легкие закуски и мартини.

— Ханна не останется, — сказал ей отец.

— Мне действительно нужно возвращаться в Мэн, — объяснила я.

— Я пытался уговорить ее задержаться, но…

— Если Ханне надо ехать, значит, ее нужно отпустить, — сказала Эдит. — Я знаю, мне самой тоже захотелось бы побыть одной в такое время.

Благослови тебя Господь, Эдит.

— Но мне все-таки не нравится, что ты поедешь в темноте, — сказал отец.

— Она уже взрослая, Джон, — вмешалась Эдит.

— А родитель всегда остается родителем, — возразил он.

Провожая меня, отец совершил нечто из ряда вон выходящее. Вместо того чтобы привычно суховато чмокнуть меня в щеку, он крепко обнял меня. Он не стал утешать и уж тем более обнадеживать («Я знаю, она обязательно найдется»). Он просто задержал меня в объятиях.

Вскоре я тронулась в путь. Моя машина мчалась на восток, в сгущающиеся сумерки, оставляя позади федеральную трассу и возвращаясь на двухрядное шоссе, петляющее по сельским просторам и неприметным маленьким городкам. Я сосредоточилась на дороге, на деталях окружающего пейзажа и экстерьерах домиков, мимо которых проезжала. В салоне звучало радио. С наступлением темноты ток-шоу сменилось джазом, я прибавила громкость и мысленно растворилась в меланхолических интонациях саксофона Декстера Гордона. Периодически я поглядывала на сотовый телефон на приборной доске, умоляя его зазвонить и донести до меня голос Лиззи. Но всякий раз, когда в моей голове проносились подобные мысли, я глушила их, повторяя, как мантру, слова: ты не в силах ничего сделать… от тебя ничего не зависит… есть…

В Сейнт-Джонсбери я свернула на автостраду 302 и понеслась через Нью-Гемпшир, и уже через час была на границе со штатом Мэн. За двадцать миль до Портленда я позвонила домой, но никто не ответил. Тогда я набрала номер мобильного телефона Дэна и, когда мне и здесь ответила голосовая почта, оставила сообщение, что скоро буду. Часы показывали восемь семнадцать. Наверное, Дэн отправился на вечернюю тренировку в спортклуб «Вудлэндс». Когда трасса 302 плавно перешла в двести девяносто пятую (американские дороги — это сплошной набор цифр), я проехала еще несколько миль к северу и съехала на Бакнэм-роуд, чтобы сделать покупки в большом супермаркете «Шоу».

Продуктов я набрала больше чем на сотню долларов. Мальчишка, который упаковывал мои пакеты, помог довезти тележку до машины. На вид ему было не больше семнадцати, и, наблюдая за тем, как он грузит пакеты в багажник, я вспомнила, что Диззи, когда ей было примерно столько же, летом проработала две недели кассиром в этом же стрип-молле.

«Я не могу заниматься торговлей, мам», — сказала она, вернувшись как-то днем и объявив, что бросает работу. Помню, мне понравилось то, что она не стала мириться с невыносимой ситуацией. Тогда почему же она так долго терпела ненавистную работу в своем инвестиционном фонде? И почему прилепилась к несносному женатому мужчине, который кормил ее пустыми обещаниями? В какой момент она утратила способность бро-сить то, к чему не лежит душа?

— С вами все в порядке, мэм? — спросил мальчишка.

Я коснулась правой щеки. Она была мокрой.

— Не совсем.

Я полезла в сумочку, достала пять долларов и поблагодарила его за помощь.

Дом стоял темный, с закрытыми ставнями. Девять двенадцать на часах. По меркам Дэна, это была сверхпоздняя тренировка. Прежде чем распаковывать пакеты с продуктами, я прослушала автоответчик. Никаких новостей о Лиззи, только Джефф подтвердил, что в понедельник выезжает в Бостон и уже договорился о встрече с детективом Лиари.

— Он заверил меня, что сможет попридержать «Бостон геральд» еще несколько дней. За уик-энд я переговорю кое с кем из своих коллег, и мы посмотрим, есть ли какие-то юридические зацепки, чтобы остановить публикацию.

Черта с два. И хотя в глубине души я оценила старания Джеффа обойти Первую поправку, все-таки мне была неприятна мысль о том, что им руководило лишь отчаянное желание скрыть тот факт, что его сестра делала аборт, поскольку это шло вразрез с идеологией Шэннон.

Я заглянула в свой электронный почтовый ящик. В основном мусор, если не считать приветствия от Марджи, отправленного из медицинского центра «Хемоленд».

Привет, дорогая!

Только что вернулась домой с очередного сеанса химии. Похоже, доктор Аптека нашел-таки на последнем снимке МРТ что-то маленькое, серое и аморфное в нижней доле и хочет это уничтожить. По его словам, ничего угрожающего, но, как и положено настоящему онкологу, он перестраховывается. Так что, проведя полдня под ядовитой капельницей, я наконец-то дома, сижу перед телевизором, смотрю жуткое реалити-шоу — представь только, шесть парочек заперли в бывшей тюрьме строгого режима — и думаю: что это ты притихла? Ты еще не прочитала книгу-ужастик? Если да, позвони мне срочно, чтобы мы могли обсудить стратегию.

Скучаю по тебе. Жаль, что не можем сейчас пропустить по паре мартини… лучший анестетик.

Целую, М.

Опять химия… и что-то маленькое, серое и аморфное в нижней доле. О господи, этого еще не хватало. К черту книгу. В сравнении со всем остальным это был сущий пустяк… во всяком случае, именно в этом я собиралась убеждать себя ночью.

Я как раз заканчивала с ответом на письмо Марджи, когда послышался шум подъехавшей машины. Отправив почту, я спустилась вниз. Дэн заходил в дверь. Казалось, он удивился, увидев меня дома.

— Разве ты не завтра собиралась вернуться? — спросил он.

— И тебе тоже «здравствуй».

— Извини, я просто не ожидал…

— Разве ты не получил мое сообщение?

— После тренировки забыл включить сотовый.

— Ты так долго тренировался?

— Встретил в клубе Элиота Биксби. Выпили пивка потом. Элиот Биксби, заведующий отделением дерматологии в медцентре Мэна, всегда казался мне напыщенным бараном.

— Я теперь на пушечный выстрел к дерматологу не подойду, — сказала я.

— Да, мне эта мысль тоже приходила в голову, но мы столкнулись с ним в раздевалке, и он предложил выпить, так что… мне не хотелось возвращаться в пустой дом. Есть какие-нибудь новости из Бостона?

Я покачала головой.

— Как прошла беседа с Лиари?

— Он задавал неприятные вопросы.

— Например?

— Считаю ли я, что у нас счастливый брак?

— Он меня тоже об этом спрашивал, — сказал Дэн.

— Я знаю. И что ты ответил?

— Правду.

— А именно?

— Ну, а ты как думаешь?

— Скажи мне.

Он опустил глаза и уставился на мыски своих ботинок.

— Я сказал, что мы очень счастливы. А ты?

Пауза. Он избегал встречаться со мной взглядом.

— Я сказала то же самое. У нас счастливый брак.

Назад: Глава вторая

Дальше: Глава четвертая