Мои раны оказались не столь серьезными, как я опасался, лежа в отделении интенсивной терапии, и доктор выписал меня из Центральной клинической больницы в следующую среду, через неделю после трагических событий в торговом центре.

Чтобы обмануть прессу, журналистам сказали, что выписка назначена на четверг. Чиф Портер вывез меня и Сторми в полицейском автомобиле без опознавательных знаков, том самом, в котором Эклс наблюдал за квартирой Сторми в ночь со вторника на среду.

Если бы Эклс увидел, как я выхожу из дома Сторми, он бы позаботился о том, чтобы копы задержали меня на моей квартире с трупом Робертсона. Но я ускользнул через черный ход, вот он и решил, что я остался на ночь у своей девушки, и, подождав какое-то время, уехал.

Покидая больницу, я не испытывал ни малейшего желания вернуться в квартиру над гаражом миссис Санчес. Знал, что никогда не смогу воспользоваться ванной, в которой нашел труп Робертсона.

Чиф и Карла не думали, что квартира Сторми — оптимальный выход, поскольку репортеры знали о наших отношениях. Ни Сторми, ни я не горели желанием воспользоваться гостеприимством Портеров. Мы хотели наконец-то побыть вдвоем. С неохотой они доставили нас к ее дому. В квартиру мы зашли через черный ход.

Хотя нас осаждали представители средств массовой информации, следующие несколько дней мы блаженствовали. Они звонили в дверь, стучали, но мы не реагировали. Они толпились на улице, с утра до вечера, иногда мы подглядывали за этими стервятниками из-за занавесок, но так, чтобы нас они не заметили. Мы были друг с другом, и этого хватало, чтобы сдержать не только репортеров, но целую армию.

Мы ели все, что попадало под руку. Оставляли грязную посуду в раковине. Много спали.

Говорили обо всем. Обо всем, за исключением бойни в торговом центре. О нашем прошлом, о будущем. Строили планы. Мечтали.

Говорили о бодэчах. Сторми по-прежнему считала, что они — демонические души и черная комната была воротами в ад, открывшимися в кабинете Робертсона.

Я же, учитывая временные парадоксы, с которыми мне пришлось столкнуться, выдвинул более тревожную версию. Может быть, в нашем будущем станут возможными путешествия во времени, только путешествовать в прошлое сможет не физическое тело, а виртуальное, в котором и будет находиться разум путешественника, и вот эти виртуальные тела теперь могу видеть только я. А раньше их видел и давно умерший английский мальчик.

Возможно, насилие, которое захлестывает наш мир, изменяет его к худшему, и будущее станет таким жестоким, что наши потомки возвращаются в прошлое, чтобы насладиться нашими предсмертными страданиями. И внешность бодэчей не говорит о том, как выглядят путешественники из будущего. Очень вероятно, что они ничем не отличаются от нас с вами. А бодэчи — визуальная форма их деформированных и больных душ.

Сторми настаивает, что они — демоны, получившие трехдневный отпуск в аду.

Я нахожу ее объяснение менее пугающим, чем свое. Мне хотелось бы согласиться с ним, отбросив все сомнения, но не получается.

Гора грязной посуды росла все выше. Мы прикончили практически все съестное, но все равно не хотели выходить из дома.

Телефон звонил не переставая. Мы держали его в режиме автоответчика. Звонили исключительно репортеры, из газет, с радио и телевидения. Мы уменьшили громкость до предела, поэтому не слышали их голоса. А вечером стирали все записи, не прослушивая их.

По ночам в постели мы лежали обнявшись, гладили друг друга, целовались, но дальше этого не шли. Отложенное наслаждение никогда не казалось столь сладостным. Нам было так хорошо, что мы решили отодвинуть свадьбу еще на две недели.

Утром пятого дня полиция Пико Мундо разогнала репортеров на том основании, что они нарушают покой населения. Репортеры особо и не возражали. Может, решили, что Сторми и я давно уехали из ее квартиры.

В тот вечер, когда мы готовились лечь спать, Сторми удивила меня, да так, что у меня зашлось сердце и я даже подумал, что смогу забыть случившееся в торговом центре.

Она вышла из ванной без блузки, голая по пояс. Взяла мою правую руку, повернула ладонью вверх, провела пальцем по родимому пятну.

Мое родимое пятно — полумесяц, шириной в полдюйма, концы отстоят на полтора, и оно белое, как молоко, на фоне окружающей розовой кожи.

Ее родимое пятно той же формы, но коричневое и на полукружье правой груди. Если я беру ее грудь в ладонь, наши родимые пятна совпадают.

Мы стояли, улыбаясь друг другу. Я сказал ей, да, я всегда знал, что твое родимое пятно — татуировка, но меня это не тревожит. Сам факт, что она хотела лишнего доказательства неразлучности наших судеб, только усиливает мою любовь к ней.

На кровати, под карточкой, которую мы получили от мумии цыганки, мы вновь лежали, обнявшись, только теперь моя рука охватывала ее грудь.

Время в квартире Сторми остановилось.

В этих комнатах мне покойно. Я забываю о своих тревогах. Проблемы оладьев и полтергейстов меня больше не волнуют.

Здесь мне не могут причинить вреда.

Здесь я знаю свою судьбу и доволен ею.

Здесь живет Сторми, а где живет она, я цвету.

Мы заснули.

На следующее утро, когда мы завтракали, кто-то постучал в дверь. Когда мы не откликнулись, Терри Стэмбау позвала из коридора: «Это я, Одди. Открой дверь. Тебе пора открывать дверь».

Я не мог сказать «нет» Терри, моей наставнице, моей путеводной звезде. Когда открыл, оказалось, что она не одна. Рядом с ней стояли чиф и Карла Портер. И Маленький Оззи. Все, кто знал мою тайну, что я вижу мертвых, пришли ко мне.

— Мы тебе звонили, — сказала Терри.

— Я полагал, это репортеры, — ответил я. — Они не оставляли меня и Сторми в покое.

Они вошли в квартиру, и Одди закрыл за ними дверь.

— Мы завтракаем. — Я указал на стол. — Составите нам компанию?

Чиф положил мне руку на плечо. Тяжело вздохнул, глаза заполняла грусть.

— С этим надо заканчивать, сынок.

Карла принесла какой-то подарок. Из бронзы. Урну.

— Дорогой, коронер разрешил забрать ее тело. Это ее прах.