Глава 51
В мини-маркете, где я покупал кофеиновые таблетки и «пепси», я приобрел еще одну бутылку «колы», бутылочку «Бактина» и упаковку с большими пластинами пластыря.
Кассир, увидев меня, от изумления даже отложил спортивный вкладыш «Лос-Анджелес таймс».
— Эй, да у вас течет кровь.
Вежливость — самая правильная реакция в общении с людьми и самая легкая. Жизнь и так полна неизбежных конфликтов, так что я не вижу смысла плодить новые.
В тот момент я, однако, пребывал в чрезвычайно скверном настроении, что случалось со мной крайне редко. Время летело с устрашающей скоростью, час стрельбы стремительно приближался, а я по-прежнему не знал имя сообщника Робертсона.
— Вы знаете, что у вас идет кровь? — не унимался кассир.
— Травма вот.
— Похоже, серьезная.
— Так уж вышло.
— Что случилось с вашим лбом?
— Вилка.
— Вилка?
— Да, сэр. Я сожалею о том, что не ел ложкой.
— Вы укололись вилкой?
— Она выскочила.
— Выскочила?
— Вилка.
— Выскочила из руки?
— И поцарапала лоб.
Перестав отсчитывать сдачу, кассир пристально посмотрел на меня.
— Именно так. Выскочившая из руки вилка поцарапала мне лоб.
Он решил более не иметь со мной дела. Отдал мне сдачу, сложил покупки в пакет и вернулся к спортивному вкладышу.
В мужском туалете автозаправки я смыл кровь с лица, промыл рану, обработал ее «Бактином», приложил компресс из бумажных полотенец. Ранки и царапины были неглубокими, так что кровотечение быстро прекратилось.
Не в первый раз, да и не в последний, я пожалел о том, что мой сверхъестественный дар не способствовал заживлению ран.
Наклеив на лоб пластину пластыря, я вернулся к «шеви». Сидя за рулем, включив двигатель и кондиционер, пил холодную «пепси».
Плохие новости приносили только часы: до одиннадцати оставалось двенадцать минут.
Болели мышцы. В глаза словно насыпали песка. Навалилась усталость, слабость. Может, голова еще и не перестала работать, но, судя по всему, к этому шло, и мне не нравились мои шансы при встрече один на один с сообщником Робертсона, который скорее всего в эту ночь прекрасно выспался и набрался сил.
Я принял две кофеиновые таблетки лишь час тому назад, так что принимать еще две мне не хотелось. Кроме того, в моем желудке уже накопилось достаточно кислоты, чтобы начала коррозировать сталь. Я чувствовал себя и совершенно разбитым и очень нервным, не самое благоприятное состояние для поединка не на жизнь, а на смерть.
И хотя у меня не было ни имени, ни лица, на котором я мог бы сосредоточиться, я все равно кружил по улицам Пико Мундо в надежде попасть в нужное мне место.
Яркое солнце Мохаве заливало город ослепительно-жаркой белизной. Воздух пылал, словно Солнце, которое, развив скорость света, могло добраться до Земли менее чем за восемь с половиной минут, восемь минут тому назад превратилось в сверхновую, и это слепящее сияние — предупреждение о накатывающей на нас смертоносной световой волне.
Каждый блик света, отражающийся от ветрового стекла, жег глаза. Я не захватил с собой черные очки. И этот блеск вскоре вызвал головную боль, заставившую забыть о царапинах на голове, нанесенных вилкой.
Бесцельно поворачивая с улицы на улицу, определив интуицию на роль гида, я оказался в Тенистом Ранчо, одном из достаточно новых жилых районов Пико Мундо, расположенных на холмах, где десятью годами раньше самой страшной живностью считались гремучие змеи. Теперь здесь жили люди, и среди них, возможно, тот самый социопат, который планировал массовое убийство в комфорте населенного средним классом пригорода.
Тенистое Ранчо никогда не было ранчо, если, конечно, не считать посевами выросшие за последние годы дома. Что же касается тени, то ее здесь было куда меньше, чем в центральных районах, потому что деревья еще не успели вырасти.
Я припарковался на подъездной дорожке дома отца, но не сразу выключил двигатель. Мне требовалось время, чтобы собраться с духом и подготовиться к встрече с родителем.
Как и обитатели этого построенного в средиземноморском стиле дома, он сам ничем не запоминался. Под крышей из красной черепицы, бежевые оштукатуренные стены и стеклянные панели встречались под не вызывающими изумления углами. Чувствовалось, что гении архитектуры к этому дому руку не прикладывали.
Наклонившись к вентиляционному отверстию на приборном щитке, я закрыл глаза, наслаждаясь потоком охлажденного воздуха. Под веками гуляли какие-то блики, воспоминания сетчатки о ярком солнце пустыни, и они, как это ни странно, успокаивали, пока из глубин памяти не всплыло другое воспоминание: рана в груди Робертсона.
Я заглушил двигатель, вылез из кабины, направился к дому отца и позвонил в дверь.
В том, что он в этот утренний час дома, я практически не сомневался. За свою жизнь он не проработал и дня и никогда не вставал раньше девяти, а то и десяти часов.
Мое появление отца удивило.
— Одд, ты не позвонил, не предупредил, что приедешь.
— Да, — согласился я, — не позвонил.
Моему отцу сорок пять лет. Он — симпатичный мужчина, и в волосах черноты еще больше, чем седины. Фигура у него атлетическая, и он ею страшно гордится.
Дверь он открыл босиком, лишь в шортах цвета хаки, с поясом на бедрах. Цвету и ровности загара поспособствовали смягчающие кожу масла, тонирующие кремы, лосьоны.
— А чего ты приехал? — спросил он.
— Не знаю.
— Ты неважно выглядишь.
Отец отступил на шаг. Болезней он боится.
— Я не болен, — заверил я его. — Просто чертовски устал. Не спал ночью. Могу я войти?
— У нас особых дел нет, заканчиваем завтрак, собираемся немного позагорать.
Было это приглашение или нет, я расценил его слова таковым и переступил порог, закрыв за собой дверь.
— Бритни на кухне, — сообщил он мне и повел в глубь дома.
С закрытыми жалюзи в комнатах царил восхитительно прохладный сумрак.
Видел я эти комнаты и при свете. Прекрасно обставленные. У моего отца отменный вкус, и он любит уют.
Он унаследовал существенный доверительный фонд. И ежемесячный чек обеспечивает уровень жизни, которому завидуют многие.
Хотя денег у него много, он хочет иметь их больше. Мечтает о том, чтобы жить гораздо лучше, чем теперь, и недоволен тем, что устав фонда позволяет ему жить только на прибыль и запрещает залезать в основной капитал.
Его родители поступили мудро, доверив ему свое состояние на таких условиях. Если бы он смог запустить руки в основной капитал, то давно остался бы и без дома, и без средств к существованию.
Он постоянно выдумывает какие-то планы быстрого обогащения, последний — продажа поверхности Луны. Если б ему доверили управление собственным состоянием, он бы не удовлетворился получением десяти или даже пятнадцати процентов прибыли, которые дают нормальные инвестиции, и начал бы вкладывать большие суммы в авантюрные проекты в надежде в максимально сжатые сроки удвоить, а то и утроить свой капитал.
Кухня в доме большая, оборудованная как в ресторане, со всевозможными кулинарными устройствами и приспособлениями, хотя он ест в ресторанах шесть, а то и семь раз в неделю. На полу кленовый паркет, буфеты, столы и полки тоже из клена, поверхность разделочных столиков — гранит, раковина хромированная. Все стильно, но домашнего уюта не чувствуется.
Бритни тоже стильная, но какая-то отталкивающая. Когда мы вошли, она стояла у окна, маленькими глотками пила утренний бокал шампанского и смотрела на залитый солнцем бассейн.
В бикини, достаточно миниатюрном, чтобы возбудить издателей «Хастлера», но сидело оно на ней отлично. В таком виде она без труда могла попасть на обложку номера «Спорт иллюстретид», посвященного купальникам.
Ей восемнадцать, но выглядит она моложе. В женщинах это основной критерий моего отца. Они у него никогда не старше двадцати и обязательно выглядят моложе.
Несколько лет тому назад он попал в пренеприятную историю, связавшись с шестнадцатилетней. Заявил, что понятия не имел о ее настоящем возрасте. Дорогой адвокат и щедрые выплаты девушке и ее родителям спасли его от тюремной бледности и короткой стрижки.
Вместо того чтобы поздороваться, Бритни удостоила меня мрачным, пренебрежительным взглядом. И вновь отвернулась к бассейну.
Она терпеть меня не может: думает, что отец дает мне деньги, которые мог бы потратить на нее. Ее тревога лишена оснований. Он никогда не предложил бы мне и бакс, а я никогда бы его не взял.
Так что ей бы лучше волноваться, сопоставив два факта: первый — она прожила с отцом уже пять месяцев, второй — сожительниц он обычно меняет в промежутке от шести до девяти месяцев. То есть в девятнадцать лет она станет для него старовата.
Кофе только что сварили. Я попросил чашку, налил себе кофе, сел на стул.
В моей компании отец всегда испытывает беспокойство. Вот и теперь он начал кружить по кухне, вымыл бокал Бритни после того, как девица допила шампанское, вытер стол, который и так сверкал чистотой, поправил стоящие у стола стулья.
— В субботу я женюсь, — поделился я радостной новостью.
Его это удивило. Он прожил с матерью очень короткое время, а о том, что женился, начал сожалеть через несколько часов после свадебной церемонии. Женитьба — это не для него.
— На этой Ллевеллин? — спросил он.
— Да.
— Это хорошая идея?
— Лучшая из всех возможных.
Бритни повернулась ко мне, окинула расчетливым взглядом. Для нее свадьба означала подарок плюс чек на кругленькую сумму, и она готовилась защищать свои интересы.
Злости она у меня не вызывала. Только грусть. Для того чтобы увидеть ее глубоко несчастное будущее, шестого чувства не требовалось.
Признаюсь, где-то она меня и путала, потому что вспыхивала, как порох. А кроме того, ее отличало крайне высокое мнение о себе, то есть она никогда не сомневалась в правильности своих решений, а потому и представить себе не могла, что некоторые из ее поступков могли привести к неприятным для нее последствиям.
Мой отец любил капризных женщин, которые могли вспыхнуть в любой момент. Психическая неуравновешенность более всего возбуждала его. Секс без опасности терял для него остроту ощущений.
В этом его любовницы были похожи, как капли воды. И ему не составляло труда находить их. Они сами приходили к нему, их притягивали то ли излучаемые им импульсы, то ли феромоны.
Как-то он поделился со мной своими наблюдениями: чем женщина капризнее, тем более страстной она будет в постели. Откровенно говоря, я мог бы прожить без этого отцовского совета.
Теперь же, когда я наливал кофе в большой стакан с «пепси», он спросил:
— Эта Ллевеллин залетела?
— Нет.
— Ты слишком молод для женитьбы, — твердо заявил он. — Остепеняться надо в моем возрасте.
Последнее предназначалось для ушей Бритни. Он не собирался на ней жениться. Потом она будет думать, что он пообещал ей брачные узы. И когда он ее бортанет, устроит ему жуткий скандал.
Рано или поздно одна из его психопаток искалечит или убьет его в приступе особо плохого настроения. Я не сомневаюсь, что на каком-то уровне, может, и подсознательно, он это знает.
— Что у тебя на лбу? — спросила Бритни.
— Пластырь.
— Ты упал пьяным или что?
— Или что.
— Ты подрался?
— Нет. Под пластырем у меня рана от вилки.
— От чего?
— Вилка выскочила из руки и вонзилась мне в лоб.
Моя выдумка почему-то ей не понравилась. Она капризно надула губки.
— Каким ты закинулся дерьмом?
— Разве что кофеином, — признался я.
— Что-то не похоже на кофеин.
— «Пепси», кофе, таблетки «Не спать». И шоколад. Шоколад усиливает действие кофеина. Я съел несколько пирожков с шоколадной начинкой. И два пончика, залитые шоколадом.
— Суббота — неудачный день, — подал голос отец. — В субботу мы не сможем прийти на твою свадьбу. На субботу у нас другие планы, которые мы не в силах изменить.
— И не надо. Я понимаю.
— Жаль, что ты не предупредил нас заранее.
— Пустяки. Я и не рассчитывал на ваш приход.
— Каким надо быть кретином, чтобы сообщать о свадьбе за три дня до церемонии? — вопросила Бритни.
— Расслабься, — посоветовал ей мой отец.
Но Бритни, если уж что-то начала, остановиться не могла.
— Чего там говорить, он просто выродок.
— Не то ты говоришь, — попытался вразумить ее мой отец, но медовым тоном.
— Но это правда, — настаивала она. — Разве мы не говорили об этом добрых три десятка раз? У него нет автомобиля, он живет в гараже…
— Над гаражом, — поправил я.
— …изо дня в день ходит в одном и том же, у него в друзьях все неудачники города, он постоянно трется около копов, а приходя сюда…
— Я не собираюсь с тобой спорить и в чем-то тебя убеждать, — вставил я.
— …а приходя сюда, порет всякую чушь насчет свадьбы и раны, нанесенной вилкой. Меня от этого тошнит.
— Я — выродок. — Голос мой звучал искренне. — Я это признаю, принимаю. Тут не о чем спорить. Мир?
Моему отцу искренность сымитировать не удалось.
— Не говори так. Никакой ты не выродок.
Он не знает о моем сверхъестественном даре. В семь лет, когда мое еще слабое и непостоянное шеетое чувство начало набирать силу, я не обратился к нему за советом.
Скрыл свое отличие от него по двум причинам. Во-первых, не хотел, чтобы он заставлял меня выискивать выигрышные номера лотерей. Во-вторых, правильно предположил, что он растрезвонит о моем даре прессе, будет таскать меня по телевизионным шоу, даже начнет продавать акции инвесторам, желающим вкладывать деньги в мое общение с мертвыми.
Я встал.
— Думаю, теперь я знаю, почему приехал сюда.
Когда направился к двери, отец последовал за мой.
— Жаль, что ты не выбрал другую субботу.
Я повернулся, посмотрел ему в глаза.
— Думаю, я приехал сюда, потому что боялся поехать к матери.
Бритни подошла к отцу сзади, прижалась практически обнаженным телом. Обняла, положив руки на грудь. Он не сделал попытки отстраниться.
— Я что-то блокирую, — говорил я скорее себе, чем им. — Что-то такое, что мне обязательно нужно знать… или нужно сделать. И это что-то связано с матерью. Как именно, представить себе не могу. У нее есть нужный мне ответ.
— Ответ? — повторил он с изумлением в голосе. — Ты прекрасно знаешь, что мать — это последнее место, куда следует идти за ответами.
Похотливо улыбаясь над левым плечом отца, Бритни водила руками вверх-вниз по мускулистой груди и плоскому животу моего отца.
— Сядь, — предложил отец. — Я налью тебе еще чашечку кофе. Если у тебя есть проблема, которую тебе надо обсудить, давай обсудим.
Правая рука Бритни спустилась к самым шортам, кончики пальцев нырнули под пояс.
Он хотел, чтобы я увидел, какое желание вызывает он в этой сладострастной молодой женщине. Он гордился своим статусом жеребца, и гордость эта застилала ему глаза. Он просто не мог осознать, что Бритни унижает его сына.
— Вчера была годовщина смерти Глейдис Пресли, — сказал я. — Когда она умерла, ее сын рыдал многие дни, а потом носил траур целый год.
Отец чуть сдвинул брови, а Бритни, поглощенная своей игрой, меня не слушала. Ее глаза сверкали то ли насмешкой, то ли торжеством, а правая рука все глубже погружалась в шорты.
— Он любил и отца. Завтра будет очередная годовщина смерти Элвиса. Думаю, я попытаюсь его найти и сказать ему, каким счастливчиком он был со дня своего рождения.
Я вышел из кухни, из дома.
Он за мной не пошел. Я и не ждал, что пойдет.