Мертвец, который больше не мог ни на что повлиять в этом мире, Робертсон, похоже, сохранил тот же заряд ярости, который переполнял его, когда он попался мне на глаза на кладбище церкви Святого Бартоломео. Грибообразное тело, казалось, обрело невероятную силу. Рыхлое лицо перекосило, черты заострились.

На рубашке я не заметил ни дыры от пули и дульной вспышки, ни кровяного пятна. В отличие от Тома Джедда, который носил с собой оторванную руку и в «Мире покрышек» пытался использовать ее для того, чтобы почесать спину, Робертсон не желал признать собственную смерть и решил не демонстрировать смертельную рану, точно так же, как и на шее Пенни Каллисто я поначалу не заметил следов удушения. Они появились лишь в компании Харло Ландерсона, ее убийцы.

В сильном возбуждении Робертсон закружил по кухне, кидая на меня злобные взгляды. Глаза у него сверкали даже сильнее, чем глаза койотов в церкви Шепчущей Кометы.

Начав выслеживать Робертсона, я, сам того не зная, «засветил» его. Он стал угрозой для своего сообщника, то есть именно я подписал ему смертный приговор, пусть и не мой указательный палец нажимал на спусковой крючок. Вероятно, ко мне он испытывал куда большую ненависть, чем к непосредственному убийце, иначе его призрак появился бы совсем в другом месте.

От духовок к холодильнику, раковине, снова к духовкам, он кружил по кухне, пока я наклонялся и поднимал с пола телефон, который уронил чуть раньше. Мертвый, он меня совершенно не пугал. Я боялся его в церкви, когда думал, что он — живой.

Когда я закрепил мобильник на ремне, Робертсон подошел ко мне. Встал передо мной. Его серые глаза цветом напоминали грязный лед, но полностью передавали жар его ярости.

Я встретился с ним взглядом и не отступил ни на шаг. Знал, что выказывать страх в таких ситуациях — решение не из лучших.

Его тяжелое лицо действительно напоминало гриб. Мясистый гриб. Старый мясистый гриб. Бескровные губы разошлись, обнажив зубы, к которым редко прикасалась зубная щетка.

Он поднял правую руку, протянул ко мне, обхватил сзади за шею.

Рука Пенни Каллисто была сухой и теплой. Робертсона — влажной и холодной. Разумеется, не настоящая рука, часть призрака, воображаемый объект, почувствовать который мог только я. Но ощущения от такого прикосновения открывают характер души.

И хотя я не предпринимал попытки разорвать этот неприятный контакт, при мысли о том, что этими самыми руками Робертсон перебирал содержимое десяти сувенирных контейнеров, которые стояли у него в морозилке, мне стало нехорошо. Визуальная стимуляция, вызываемая лицезрением замороженных трофеев, не всегда доставляла желаемое удовольствие. Возможно, иногда он вынимал их из контейнеров, гладил, чтобы вызвать более живые воспоминания убийств, не только гладил, ласкал, похлопывал, даже покрывал теплыми поцелуями…

Ни один призрак, каким бы злым он ни был, не мог прикосновением причинить вред живому человеку. Это наш мир — не их. Удары, наносимые ими, проходят сквозь нас, укусы не вызывают крови.

Когда Робертсон понял, что не может заставить меня обратиться в бегство, его ярость удвоилась, утроилась, превратив лицо в чудовищную маску.

Есть только один способ, каким некоторые призраки могут воздействовать на живых людей. Если они отдают сердца злу, если оно набирает в них критическую массу, если в душе не остается ничего человеческого, тогда энергия их демонической ярости может перемещать неодушевленные предметы.

Мы называем это явление полтергейстом. Однажды такой злобный призрак уничтожил мой новенький музыкальный центр, а также красивую табличку, которую вручили мне в средней школе за победу в литературном конкурсе, где судьей выступил Маленький Оззи.

Устроив один погром в ризнице церкви Святого Бартоломео, разъяренный призрак Робертсона принялся крушить кухню. Я даже видел импульсы энергии, срывающиеся с его рук. Вокруг кистей дрожал воздух, от них расходились круги, похожие на те, что расходятся по воде после падения большого камня.

Двери буфетов раскрывались, закрывались, раскрывались, закрывались, с каждым разом все громче, все бессмысленнее, напоминая челюсти политика, разглагольствующего ни о чем. Тарелки срывались с полок и летели, словно диски, брошенные олимпийцем.

Я увернулся от стакана, который разбился, ударившись о дверцу духовки. Осколки полетели в мою сторону, как сверкающая шрапнель. Другие стаканы пронеслись мимо, разбиваясь о стены, буфеты, столы.

Полтергейст — это вихрь слепой ярости, который крушит все, никем и ничем не контролируемый. Человека поранить он может случайно, удачным ударом. Однако и такое вот случайное попадание может испортить день.

Под громкие аплодисменты хлопающих дверей руки Робертсона продолжали испускать сгустки энергии.

Два стула запрыгали у обеденного стола, барабаня по покрытому линолеумом полу, стуча о ножки стола.

На кухонной плите разом повернулись четыре крана. Четыре газовых круга вспыхнули в сумраке кухни.

Зорко следя за летящими в мою сторону «снарядами», я попятился от Робертсона к двери, через которую проник в дом.

Из стола рывком выдвинулся ящик, ножи, ложки, вилки поднялись и застыли в воздухе, словно невидимые призраки, держа их в руках, изготовились наброситься на невидимые блюда.

Я вовремя заметил, что они летят ко мне сквозь Робертсона, он помехой им быть не мог, повернулся боком, закрыл лицо руками. Ножи, вилки, ложки находили меня, как железо находит магнит. Одна вилка пробила мои оборонительные редуты, вонзилась в лоб, прочертила кровавые дорожки в волосах.

И только когда дождь из нержавейки посыпался на пол, я решился опустить руки.

Как огромный тролль, танцующий под музыку, которую слышал только он, Робертсон покачивался, извивался, рассекал руками воздух, вроде бы кричал, чего уж там, вопил, но только молча, не издавая ни единого звука.

Открылась дверца верхнего отделения древнего холодильника, оттуда вывалились банки с пивом и прохладительными напитками, тарелка с куском ветчины, клубничный пирог, масло, пакет молока, бутылки с соусами. Все посыпалось на пол, банки вскрывались, пиво и газировка били фонтаном.

Холодильник завибрировал, раскачиваясь из стороны в сторону. Стучали ящики для овощей, дребезжали проволочные полки.

Отбрасывая ногами катящиеся по полу банки с пивом и газировкой и столовые приборы, я продолжал продвигаться к двери в гаражную пристройку.

Глухой рокот предупредил меня о быстром приближении скользящей смерти.

Я отпрыгнул влево, поскользнувшись на луже пива и погнутой ложке.

С грузом замороженных человеческих частей, все еще хранящихся в чреве морозильной камеры, холодильник пронесся мимо меня и с такой силой ударил в стену, что снаружи наверняка посыпалась штукатурка.

Я выскочил из дома в тень гаражной пристройки, захлопнул за собой дверь.

Внутри продолжался погром, что-то звенело, трещало, разбивалось, с грохотом валилось на пол.

Я не ожидал, что призрак Робертсона будет преследовать меня, во всяком случае, в ближайшее время. Полтергейст заканчивался, лишь когда энергия призрака иссякала, и он, обессиленный, вновь возвращался в сумеречную зону между этим и последующим мирами.