Глава 25
Хотя мне не дано узнавать по лицу человека его будущее или сердечные секреты, я более не мог смотреть на лицо Виолы Пибоди, потому что мысленным взором видел ее детей-сирот, стоящих у могилы матери.
Я подошел к одному из открытых окон. Оно выходило во двор, где росли перечные деревья. Из темноты долетал нежный аромат жасмина, посаженного и лелеемого заботливыми руками Виолы.
Обычно я не боюсь ночи. Этой, однако, боялся, потому что 14 августа стремительно, прямо-таки со скоростью экспресса, катилось к 15 августа, как будто, по мановению перста Господнего, Земля резко увеличила скорость вращения.
Я повернулся к Виоле, которая по-прежнему сидела на краешке кресла. Ее глаза, и всегда-то большие, теперь стали совиными, а коричневое лицо приобрело серый оттенок.
— Завтра у тебя выходной?
Она кивнула.
Ее сестра могла сидеть с детьми, вот Виола и работала шесть дней в неделю.
— Какие у тебя планы? — спросила Сторми. — Что ты собиралась завтра делать?
— Утром хотела поработать дома. Тут всегда найдутся дела. Вторую половину дня… думала посвятить девочкам.
— Николине и Леванне? — уточнил я. Так звали ее дочерей.
— В субботу у Леванны день рождения. Ей исполнится семь. Но в «Гриле» в субботу много посетителей. Хорошие чаевые. Не могу не выйти на работу. Вот мы и собирались отпраздновать ее день рождения раньше.
— Как отпраздновать?
— Посмотреть новый фильм, который так нравится детям, с собакой. Хотели пойти на четырехчасовой сеанс.
Прежде чем Сторми заговорила, я знал, о чем пойдет речь.
— Может, упомянутая тобой толпа — зрители, собравшиеся в прохладном зале кинотеатра, а не на игре Малой лиги.
— Что вы собирались делать после кино? — спросил я Виолу.
— Терри сказала, приводи детей в «Гриль», пообедаете за счет заведения.
В «Гриле» бывает шумно, когда все столики заняты, но я сомневался, что разговоры посетителей нашего маленького ресторанчика можно принять за рев толпы. В снах, правда, все искажается, даже звуки.
Стоя спиной к открытому окну, я вдруг почувствовал себя таким уязвимым, что внутри у меня все похолодело.
Вновь выглянул во двор. Ничего там не изменилось.
Ветви перечных деревьев недвижно висели в застывшем, пропитанном ароматом жасмина ночном воздухе. Тени и кусты отличались оттенками черного, но, насколько я мог видеть, не укрывали Робертсона или кого-то еще.
Тем не менее я сдвинулся от окна к стене, прежде чем вновь повернуться к Виоле.
— Я думаю, ты должна изменить завтрашние планы.
Спасая Виолу от ее судьбы, я, возможно, приговаривал кого-то к ужасной смерти на ее месте, точно так же, как и в случае с блондинкой-барменшей боулинг-центра, предупреди я ее о грозящей опасности. Разница заключалась лишь в том, что блондинку я увидел впервые… а Виола была подругой.
В свою защиту я мог привести и еще один аргумент: спасая Виолу, я спасал и ее дочерей. Три жизни, не одну.
— Есть ли надежда… — Виола коснулась своего лица трясущейся рукой, прошлась пальцами по челюсти, щеке, лбу, словно хотела убедиться — лицо осталось прежним, не трансформировалось в маску смерти, — …есть ли надежда, что этого можно избежать?
— Судьба — не прямая дорога. — Я все-таки стал для нее оракулом, хотя днем старался от этого уйти. — В ней много развилок, разные пути ведут к разным концам. И мы вправе выбирать свою тропу.
— Сделай, как говорит Одди, — посоветовала Сторми, — и все у тебя будет в порядке.
— Это не так-то легко, — быстро добавил я. — Ты можешь перейти на другую дорогу, но иногда она выводит тебя к той же самой упрямой судьбе.
Виола взирала на меня с уважением, даже с благоговейным трепетом.
— Я всегда знала, что тебе обо всем этом известно, Одд, о том, что находится по Ту сторону.
Смутившись от ее неприкрытого восхищения, я перешел к другому открытому окну. «Мустанг» Терри стоял под уличным фонарем перед домом. Вокруг царили тишь да гладь. Я мог ни о чем не волноваться. Ни о чем и обо всем.
По пути от боулинг-центра к дому Виолы мы приняли меры, чтобы избежать слежки. Но я тревожился, потому что появления Робертсона около дома Маленького Оззи и на церковном кладбище застали меня врасплох. Я не мог допустить третьего его сюрприза.
— Виола, — я опять повернулся к ней, — изменить планы на завтрашний день недостаточно. Тебе также придется постоянно быть настороже, обращать внимание на все, что кажется… странным.
— Я и так вздрагиваю при каждом звуке.
— Это плохо. Вздрагивать и быть настороже далеко не одно и то же.
Она кивнула:
— Ты прав.
— Тебе нужно сохранять спокойствие.
— Я постараюсь. Сделаю все, что смогу.
— Ты должна быть спокойной и наблюдательной, готовой быстро среагировать на любую угрозу, но достаточно спокойной, чтобы заметить ее приближение.
Она замерла на краешке кресла, и чувствовалось, что может спрыгнуть с него, как испуганный кузнечик.
— Утром мы принесем тебе фотографию человека, которого нужно опасаться больше всего. — Сторми посмотрела на меня. — Ты сможешь достать его фотографию, Одди?
Я кивнул. Знал, что чиф даст мне увеличенную компьютерную распечатку фотографии Робертсона с водительского удостоверения, выданного ему ДТС.
— Какого человека? — спросила Виола.
Как можно подробнее я описал ей Человека-гриба, который побывал в «Гриле», когда там работала первая смена, до прихода Виолы.
— Если увидишь его, держись от него подальше. Потому что где он, там и беда. Но, думаю, сегодня ничего не случится. Тем более здесь. Судя по всему, он попытается попасть на первые полосы газет, совершив что-то в публичном месте, где будет много людей…
— Завтра в кино не ходите, — вставила Сторми.
— Не пойдем, — кивнула Виола.
— И на обед в «Гриль» тоже.
Хотя я не понимал, какой смысл в том, чтобы взглянуть на Николину и Леванну, мне вдруг стало совершенно ясно, что я не могу покинуть маленький домик, не убедившись, что с ними все в порядке.
— Виола, можно мне взглянуть на детей?
— Сейчас? Они спят.
— Я их не разбужу. Но это… важно.
Она поднялась с кресла и повела нас в комнату, которую делили сестры: две лампы, два столика, две кровати, два маленьких ангелочка, спавших в легких пижамах под простынями, без одеяла.
Горела одна лампа с минимальной яркостью. Абажур цвета абрикоса мягко светился, едва разгоняя сумрак.
Понятное дело, в такую жаркую ночь оба окна были открыты. Маленький, невесомый белый мотылек трепыхался у противомоскитной сетки с отчаянием потерянной души, бьющейся о ворота рая.
Каждый оконный проем перегораживали стальные прутья (специальный рычаг, складывающий решетку в случае чрезвычайных обстоятельств, скажем, пожара, находился под подоконником, и добраться до него снаружи не представлялось возможным), оберегавшие девочек от таких, как Харло Ландерсон.
Противомоскитные сетки и решетки могли противостоять мотылькам и маньякам, но не бодэчам. В комнате девочек их было пятеро.
