Глава 24
Виола Пибоди, официантка, которая приносила мне и Терри ленч в «Гриле» восемь часов тому назад, жила в двух кварталах от Кампс Энда, но ее домик благодаря тому, что она тщательно следила как за участком, так и за самим домом, казался оазисом благополучия в этом неприглядном районе.
Маленький, без изысков, домик напоминал сказочный коттедж на романтических картинах Томаса Кинкейда. Под большущей луной стены дома мягко светились, как подсвеченный алебастр, а фонарь над дверью «выдергивал» из темноты алые лепестки цветов камсиса укоренившегося, который обвивал решетки боковин крыльца и забирался на крышу.
Особо не удивившись нашему приезду без предупреждения в столь поздний час, Виола широкой улыбкой приветствовала Сторми и меня, предложила кофе или ледяного чая, но мы отказались.
Она пригласила нас в маленькую гостиную, где сама сначала отциклевала, а потом покрыла лаком деревянный пол. Связала она и лежащий на полу ковер. Сшила ситцевые занавески и чехлы на старую мебель, отчего та стала выглядеть как новая.
Хрупкая, словно девочка, Виола примостилась на краешке кресла. Тяготы жизни не оставили на ней следа. Не выглядела она матерью двух дочерей, пяти и шести лет от роду, которые спали в другой комнате.
Ее муж, Рафаэль, который бросил ее и не давал ни цента на детей, был таким идиотом, что ему следовало ходить исключительно в костюме шута, с колпаком и туфлями с загнутыми вверх мысками.
Кондиционера в доме не было, поэтому Виола держала окна открытыми, а с жарой боролся стоящий на полу вентилятор, лопасти которого создавали иллюзию прохладного ветерка.
Наклонившись вперед, положив руки на колени, Виола посмотрела на меня, и лицо ее стало серьезным. Она поняла причину нашего приезда.
— Это мой сон, не так ли? — тихо спросила она. Я тоже понизил голос, уважая детский сон.
— Расскажи мне его еще раз.
— Я видела себя с дыркой во лбу… с разбитым, мертвым лицом.
— Ты думаешь, тебя застрелили.
— Застрелили насмерть. — Она зажала руки между коленей. — Мой правый глаз налился кровью и раздулся, наполовину вылез из глазницы.
— Тревожные сны, — вмешалась Сторми, с тем чтобы успокоить Виолу. — Они никак не связаны с будущим.
— Мы уже это проходили, — ответила ей Виола. — Ода… днем он сказал мне то же самое. — Она посмотрела на меня. — Но ты, должно быть, изменил свое мнение, иначе не приехал бы.
— Где ты была в своем сне?
— Нигде. Ты понимаешь, это же сон… все в тумане, плывет.
— Ты играешь в боулинг?
— Это стоит денег, а мне придется оплачивать два колледжа. Мои девочки получат образование и выйдут в люди.
— Ты бывала в боулинг-центре «Дорожки Зеленой Луны»?
Виола покачал головой.
— Нет.
— Что-нибудь в твоем сне говорило о том, что ты в боулинг-центре?
— Нет. Как я и сказала, я не была в каком-то реальном месте. А почему ты спрашиваешь о боулинг-центре? Тебе тоже приснился сон?
— Приснился, да.
— Твои сны когда-нибудь оборачивались явью?
— Такое случалось, — признал я.
— Я знала, что ты поймешь. Поэтому я и спросила тебя о моем будущем.
— Виола, что еще ты можешь сказать мне о своем сне?
Она закрыла глаза, напрягая память.
— Я откуда-то бежала. Какие-то тени, вспышки света, но они ничего не означали.
Мое шестое чувство уникально по своей природе и ясности. Но я верю, что многие люди способны воспринимать сверхъестественное, пусть не так часто и не с такой четкостью, как я. Иногда это сверхъестественное проявляет себя сном, иной раз — предчувствием того, что действительно происходит.
Они отказываются тщательно разбираться с этими феноменами, частично потому, что считают признание сверхъестественного проявлением иррационализма. Они также боятся, зачастую подсознательно, перспективы открыть разум и сердце одной достаточно простой истине: Вселенная гораздо более сложна и многомерна, чем материальный мир, за пределами которого, согласно полученному ими образованию, ничего не существует.
Вот меня и не удивляло, что кошмар Виолы, который днем я воспринял вещью в себе, ни с чем не связанной, на поверку оказался куда более важным.
— В снах ты слышишь голоса, звуки? — спросил я ее. — Некоторые люди не слышат.
— Я слышу. В этом сне я слышала свое дыхание. И толпу.
— Толпу?
— Ревущую толпу, как на стадионе.
— Да где такое может быть в Пико Мундо? — удивился я.
— Не знаю. Может, на игре Малой лиги.
— На этих играх такие толпы не собираются, — резонно заметила Сторми.
— Совсем не обязательно, чтобы там были тысячи людей. Может, пара сотен. Просто толпа, все кричат.
— А потом, как ты увидела, что тебя застрелили?
— Я не видела, как это случилось. Тени, вспышки света, я бегу, спотыкаюсь, падаю на руки и колени…
Глаза Виолы скрылись за веками, словно она спала и видела этот кошмар впервые.
— …на руки и колени, — повторила она. — Руки попадают во что-то мокрое, склизкое. Это кровь. Потом тени уходят, их сменяет свет, и я смотрю на собственное мертвое лицо.
По ее телу пробежала дрожь, она открыла глаза.
Капельки пота блестели на лбу и верхней губе.
Несмотря на электрический вентилятор, в комнате было жарко. Но она не потела до того, как начала вспоминать свой сон.
— Что-нибудь еще, какие-то детали? — спросил я. — Любая мелочь может мне помочь. На чем ты… я хочу сказать, твое мертвое тело… на чем оно лежало? На полу? На траве? На асфальте?
Она задумалась, покачала головой.
— Не могу сказать. Помню только мужчину, мертвого мужчину.
Я оторвался от спинки дивана.
— Ты про… другой труп?
— Рядом со мной… рядом с моим телом. Он лежал на боку, с рукой, завернутой за спину.
— Были другие жертвы? — спросила Сторми.
— Возможно. Я никого не видела, кроме него.
— Ты его узнала?
— Не могла увидеть лицо. Он лежал, отвернувшись от меня.
— Виола, — попросил я, — если ты напряжешься и попытаешься вспомнить…
— В любом случае он меня не интересовал. Я слишком напугалась, чтобы думать о нем. Смотрела на свое собственное лицо, попыталась закричать, но не смогла. Попыталась еще раз, а в следующее мгновение уже сидела на кровати, крик рвался из меня, но, знаете, скорее не крик, а стон.
Воспоминания разволновали Виолу. Она приподнялась с краешка кресла, хотела встать. Но, должно быть, ноги ее не держали. Она вновь села.
— Во что он был одет? — спросила Сторми, словно прочитав мои мысли.
— Во что… он, в моем сне? Он согнул одну ногу, туфля наполовину слетела с нее. Он был в мокасинах.
Мы ждали, пока Виола рылась в памяти. Сны густы, как сливки, пока мы спим, а после того как пробуждаемся, превращаются в снятое молоко. Они уходят из памяти, оставляя минимум осадка, как вода, которую процеживают через марлю.
— Его брюки были в крови. Желтовато-коричневые.
Поток воздуха, который гнал стоявший на полу вентилятор, шевелил листья пальмы в бочке, которая занимала угол комнаты. Листья издавали сухой хруст, наводя меня на мысли о шебуршании тараканов, мышей, крыс… неприятные мысли.
Выуживая последние крупицы, оставшиеся на марле памяти, Виола выдохнула: «Рубашка-поло…»
Я поднялся. Просто не мог усидеть на месте. Понял, что комната слишком мала, чтобы кружить по ней, но остался на ногах.
— Зеленая, — уточнила Виола. — Зеленая рубашка-поло.
Я подумал о парне, который выдавал обувь в боулинг-центре «Дорожки Зеленой Луны», блондинке, наливавшей пиво за стойкой… их новенькой униформе.
— Скажи мне правду, Одд. — Голос Виолы стал куда спокойнее. — Посмотри на мое лицо. Ты видишь во мне смерть?
— Да, — ответил я.
