Глава двадцатая
– Гассан? Это ты?
Из кухни пентхауса раздавалось позвякивание намываемой в раковине посуды.
– Да.
– Это потрясающе! Три звезды!
Мехтаб вышла в коридор. С новой эффектной прической, глаза подведены, как у мамы, в лучших шелковых сальвар-камиз, она улыбалась и протягивала мне навстречу руки.
– Ага. Неплохо так, – сказал я, прищелкнув языком, как было заведено в детстве.
– Я так тобой горжусь. Ах, как жаль, что с нами нет мамы и папы. Мне кажется, я сейчас расплачусь.
Однако по ее виду было совсем не похоже, что она готова была заплакать. Вместо этого она меня больно ущипнула. Я охнул. Она погрозила мне пальцем; золотые браслеты на ее руке яростно зазвенели.
– Ах ты, паршивец! Не позвонил мне и не рассказал! Позоришь меня перед соседями! Почему я должна узнавать такие новости от чужих?
– Ах, Мехтаб, я хотел, понимаешь, но был ужасно занят, да. Узнал только перед открытием, телефон все время трезвонил, клиенты приходили. Каждый раз, когда я пытался тебе позвонить, на меня валилось одно дело за другим.
– Отговорки.
– Так кто тебе рассказал?
Лицо Мехтаб внезапно смягчилось. Она приложила палец к губам и сделала знак, чтобы я шел за ней.
В гостиной на нашем белом кожаном диване сидела Маргарита, ее глаза были закрыты, она засыпала; голова ее медленно клонилась назад, но в последний момент падала вперед. Она обеими руками обнимала сына и дочь, которые сладко спали, уложив голову ей на колени, свернувшись клубочком под одеялами, которые были извлечены из личного запаса Мехтаб. Личики детей не выражали ничего, кроме глубочайшей и трогательной невинности.
– Они такие милые, правда? – прошептала Мехтаб. – И послушные. Съели весь мой обед.
На лице моей сестры было написано полное счастье – счастье от того, что в доме наконец-то появились дети. Она всегда мечтала о детях, но этой мечте так и не суждено было сбыться – не судьба.
Но потом она проворчала, совсем как тетя, с таким выражением лица, будто набрала полный рот лимонов:
– Она единственная из твоих друзей, кто рассказал мне, что ты получил звезду. – Мехтаб опять ущипнула меня, но на этот раз не так сильно. – Принесла мне эту газету, «Франс суар». Такая милая девушка. И рассказала мне все о своем муже. Вот ведь скотина! Они столько выстрадали, и она, и малыши… И почему ты мне не рассказал, что она переехала в Париж?
К счастью, на данный момент я оказался спасен от очередной атаки Мехтаб, потому что Маргарита открыла глаза и увидела, что мы смотрим на нее из дверей. Нежная улыбка озарила ее лицо. Она подняла палец, предлагая нам подождать, и медленно, осторожно освободилась от ручек своих детей, которые все еще продолжали крепко спать.
В коридоре мы тепло обнялись и поцеловались.
– Поверить не могу, Гассан. Так здорово.
– Для меня это был просто шок. Гром среди ясного неба. – Я взял обе ее руки и крепко сжал, глядя ей прямо в глаза. – Спасибо, Маргарита, что пришла сюда. Что рассказала все моей сестре.
– Мы пришли сразу же, как узнали. Это было настолько невероятно. Мы должны были прийти и поздравить тебя. Немедленно! Неслыханный успех… Мадам Маллори была права!
– Я думаю, там, на небе, именно это она сейчас и говорит папе.
Мы рассмеялись.
Мехтаб, войдя в образ тетушки, свирепо шикнула на нас, прижав палец к губам, и сделала знак, чтобы мы перешли говорить в другой конец квартиры, на кухню. Там мы взяли себе по табурету от мраморного стола, и Маргарита рассказала, как у нее идут дела на Монпарнасе, какой приличный человек мсье Пико, не кричит, не тиранит персонал, как многие другие шеф-повара.
– Я никогда этого не забуду, Гассан. Мы обязаны тебе всем.
– Я ничего не сделал. Только один телефонный звонок.
Я достал из холодильника бутылку ледяного «Моэт э Шандон», откупорил над раковиной и налил шампанское в старинные янтарного цвета бокалы. Маргарита, освеженная сном, была очень разговорчива.
– Так приятно было опять увидеть твою сестру, после стольких лет. Она была к нам так добра, когда мы просто без предупреждения появились на пороге. Так добра к детям. А уж как она готовит! О-ла-ла! Совсем как ты. Она накормила нас обедом. Очень вкусно! Острая похлебка из говядины, такая густая, идеально для холодного вечера. Так не похоже на наше мясо по-бургундски.
Мехтаб сидела с царственным видом и была очень довольна, хоть явно этого и не выказывала: ее блюда так хвалили, так смаковали. Она притворялась, будто не слушает наш разговор, и накладывала мне на тарелку мой поздний ужин.
– Иди сюда, Маргарита! – сказала она, двигая по столу блюдо со сластями. – Ты должна попробовать мою морковную халву. И надо обсудить прием в честь Гассана. Меню. И кого мы позовем. – Моя сестра обернулась ко мне и почти что рявкнула: – Иди. Иди умойся!
Когда я подставил лицо под текущую воду, зазвонил телефон. Через несколько секунд послышалось топанье ног, и Мехтаб окликнула меня через дверь:
– Это Зейнаб. Возьми трубку.
Где-то вдалеке в трубке потрескивало. Звук был как сквозь толщу океана.
– О Гассан! Они так тобой гордились бы. Папа, и мама, и бабушка. Представляешь? Три звезды «Мишлен»!
Я попытался сменить тему, но она и слушать не желала. Пришлось рассказать ей все подробно.
– Удай хочет сказать тебе что-то.
В трубке загудел баритон Удая.
– Потрясающие новости, Гассан. Мы ужасно тобой гордимся. Поздравляем!
Муж Зейнаб. Удай Джоши.
Нет, не тот бомбейский ресторатор, который так бесил моего отца.
Его сын.
В Мумбае только и говорили, что об Удае и Зейнаб. Они превратили старый ресторан «Хайдарабад» в модный отель с бутиками и сеть ресторанов. Типичный мумбайский шик. Оказалось в итоге, что из всех нас именно маленькая Зейнаб была больше всех похожа на отца. Основательница империи. Всегда увлеченная большими планами, только более сведущая.
Я вспомнил о том времени, когда поженились Удай и Зейнаб, незадолго до папиной смерти. Когда папа и Удай Джоши-старший наконец встретились на свадьбе, вначале оба чувствовали себя очень неловко. Папа слишком много говорил и хвастал, а старик Джоши скучал, горбился и сжимал рукоять своей трости. Но потом оба престарелых отца, два царственных павлина, позировали вместе фотографу из «Привет, Бомбей!» для снимка на развороте и статьи, которая заняла в итоге пять страниц популярного журнала. После этого старики оба смягчились и проговорили до поздней ночи.
Когда мы с папой встретились позже, он сказал:
– Этот старый павлин… Я выгляжу гораздо лучше его, правда? Как думаешь? Он совсем дряхлый.
Я помню, как стоял вместе с папой поздно ночью, когда торжество было в самом разгаре. Увешанный украшениями слон нес на себе новобрачных, выступая по газону. Слуги в белых кителях, высоко поднимая подносы, уставленные бокалами шампанского, умело лавировали между гостями, блиставшими драгоценностями. Приглашенных было тысяча двести человек. В центре главной палатки стояла серебряная миска с белужьей икрой. Политики подходили к ней, активно орудуя локтями, и накладывали себе икру прямо половниками – по две тысячи долларов за порцию.
А мы с папой просто смотрели, стоя в сторонке, в тени, под гирляндой из маленьких лампочек, и ели кулфи, индийское мороженое, из простых глиняных мисочек. Я помню вкус холодного крема из отбеленного миндаля и то, как мы дивились на изумрудные серьги одной женщины.
– Крупные, как сливы, – все повторял папа. – Как сливы.
Муж Зейнаб сказал мне по телефону:
– Мы должны поговорить о деле. У нас с Зейнаб есть для тебя деловое предложение, которое, возможно, тебя заинтересует. Пора начать открывать в Индии французские рестораны. Тут крутится куча денег. У нас уже есть необходимое финансирование.
– Да-да. Давайте выделим время и поговорим. Но не сегодня. Давайте поговорим на следующей неделе.
– Обед он ест очень легкий или вообще не обедает, но всегда ест поздно ночью, когда придет с работы, – рассказывала Мехтаб Маргарите, когда я вернулся на кухню. – Это помогает ему расслабиться. И обычно он пьет чай с мятой. С ложечкой гарам-масала. Или иногда немного моих овощей. И газированную воду.
– А, я знаю эти слойки.
– Они, конечно, не из кондитерской. Я их делаю сама по рецепту вашей старой наставницы. Паста из фисташек, а в глазури немного ванильной эссенции. Попробуй.
– Лучше, чем у мадам Маллори, я думаю. И точно лучше, чем у меня.
Моя сестра так покраснела от удовольствия, что отвернулась к раковине, чтобы скрыть смущение. Я не выдержал и улыбнулся.
– Мехтаб, еще кто-нибудь звонил?
– Умар. Он собирается привезти всю семью на прием в честь твоей третьей звезды.
Умар по-прежнему жил в Люмьере и был гордым владельцем двух местных отделений «Тотал гараж». У него еще было четверо отличных мальчишек, и второй из них в следующем году должен был приехать в Париж, чтобы поступить ко мне на кухню «Бешеной собаки». Остальных Хаджи разбросало по всему земному шару. Мои младшие братья, эти разбойники, оба непоседы, годами ездили по разным странам. Мухтар разрабатывал теперь программное обеспечение для мобильных телефонов в Хельсинки. Араш преподавал юриспруденцию в Нью-Йорке, в Колумбийском университете.
– Надо завтра позвонить всем братьям, Гассан.
– Конечно, – сказала Маргарита, слегка коснувшись моего локтя, – надо, чтобы они узнали эту фантастическую новость именно от тебя.
Умар, продолжала рассказывать моя сестра, сказал, что узнает, сможет ли приехать дядя Майюр, но не был уверен, что в доме престарелых ему разрешат отправиться в Париж, потому что в последнее время ему стали отказывать ноги. Мы никак не думали, что дядя Майюр проживет дольше всех. Ему теперь было восемьдесят три. Но если вспомнить, дядя Майюр никогда ни о чем не волновался, всегда был спокоен, возможно, потому что тетя волновалась за них обоих.
Мехтаб провела рукой по волосам.
– А ты как думаешь, Маргарита? Кого еще из друзей Гассана нам пригласить? Как насчет того странного мясника, у которого все эти лавки… тот, у которого шато в Сент-Этьене?
– Ах, боже мой! Гессман. Он такая скотина…
– Ага. Я тоже так думаю. Никогда не могла понять, что Гассан в нем нашел.
– Занесите его в список! – сказал я. – Это мой друг, и я хочу его позвать.
Обе женщины посмотрели на меня. Сморгнули.
– А что ты думаешь о бухгалтерше? Эта, нервная, Максин. Знаешь, я думаю, она влюблена в Гассана.
Я предоставил этим интриганкам и сплетницам дальше планировать мою вечеринку, а сам принялся бродить по комнатам, не находя себе покоя, как если бы у меня оставалось какое-то неоконченное дело, но я не мог вспомнить, какое именно.
Я открыл дверь в кабинет.
Мехтаб положила мне на стол экземпляр «Франс суар».
И тут я понял. Я сел за стол, взял ножницы и аккуратно вырезал статью с третьей страницы. Я вставил вырезку в деревянную рамочку, наклонился и повесил объявление о присвоении мне третьей звезды на стену.
На то самое место, томительно пустовавшее на протяжении стольких поколений.
