Глава 9
Казалось, Хэнк и Эллис почувствовали едва ли не облегчение, когда я сказала, что не присоединюсь к ним. Я бы обиделась, если бы не поняла, что не могу ходить по прямой.
Они собрали вещи и унеслись в деятельном вихре. Я не видела Эллиса таким воодушевленным с того лета, когда мы познакомились. В последний момент Хэнк склонился над столом, сгреб свою кашу и отважно ее сжевал. Потом съел и ту, что лежала на тарелке Эллиса, сказав, что не горит желанием «отправиться в наручниках в кутузку, по крайней мере, не из-за ломтя каши из ящика». Эллис поцеловал меня в щеку и умолял съесть мою кашу, так, как мне представлялось уместным, и убедиться, что персонал за мной присмотрит. А потом они ушли.
Я хотела попросить Анну набрать мне ванну, но, пригрозив позвать коменданта, она больше не вернулась. Я склонялась к мысли, что она ушла из дома.
Я взобралась наверх, вцепившись в перила и несколько раз остановившись по дороге. В какой-то момент мне показалось, что я упаду назад, и я сидела на ступеньке, пока меня не отпустило.
В ванне изнутри была проведена черная линия, дюймах в пяти от дна; насколько я поняла, она указывала, сколько можно наливать воды, но, какой бы температуры она ни была, ее не хватило бы, чтобы согреться. Я решила, что это скорее предложение, чем правило, заткнула ванну резиновой затычкой и полностью открыла оба крана. Пока вода набиралась, я пошла в комнату.
Когда я вернулась и попробовала забраться в ванну, оказалось, что из обоих кранов идет ледяная вода.
К тому времени, как я, натянув одежду, сбежала вниз, к камину, у меня стучали зубы.
От огня шел устрашающий жар, и я никак не могла выбрать верное расстояние: то слишком близко, так что начинало печь щеки и лодыжки, то слишком далеко – и я насквозь промерзала. В какой-то момент у меня одновременно горели пальцы ног и зябли пятки. Я замерзала, кружилась голова, меня тошнило, и я была грязной. Сложно себе представить человека несчастнее.
На низком столике лежала газета, но когда я попыталась читать, слова поплыли по странице. Я почти сразу сдалась, положила газету на колени и стала смотреть в огонь. Его колебание скрадывало то, что мир качается у меня перед глазами, и успешнее, чем что-либо прежде, помогало мне сохранять равновесие.
Камни дымохода были обуглены, огонь, разведенный частично на угле, а частично – на том, другом, загадочном топливе, шипел, потрескивал и временами неприятно посвистывал. На моих глазах он выплюнул мерцающий красный уголек, который приземлился на ковер и тут же почернел. Там, где он упал, появилась пара рабочих ботинок, толстые шерстяные носки и покрасневшие лодыжки.
Возле меня стояла Анна с тарелкой и дымящейся чашкой в руках. Она поставила их передо мной на стол.
– Я уж видела, что вы свою кашу не съели – может, потому что не знаете, как ее едят, – она оглянулась и добавила: – Я вам в чай плеснула ложечку лекарства для бодрости. Подумала, вдруг поможет, а то видно, что вас еще пошатывает.
На тарелке лежало яйцо в мешочек и несколько ломтиков золотистой жареной картошки. Еще мгновение назад мой желудок кувыркался, но тут я внезапно ощутила волчий голод.
– Я думала, яйца по карточкам, – сказала я, поднимая глаза.
– Да, и масло тоже, но у нас в хозяйстве коровка есть и курочки. Я сбегала домой, сказала Mhàthair, мамке своей, что вам нездоровится, и она велела вам это дать. Она еще и повитуха, так что в этом понимает. Сказала, чтобы вы сперва чаю выпили.
– Спасибо. Вы очень добры. Пожалуйста, передайте ей, что я очень благодарна.
Анна помешкала какое-то время, потом сказала:
– А ваш муж, он и правда за чудовищем гоняется? Знаете, Дональд, мой двоюродный брат, его видел.
Я подняла глаза.
– Видел?
– Да, и родители его тоже, – продолжала она, кивая с серьезным видом. – Тетя Олди и дядя Джон ехали домой из Инвернесса, думали, утки в воде у Абриахана дерутся, а потом подъехали ближе, поняли, что это зверь, – черная такая зверюга, с кита, – там крутится и ныряет, такой stramash поднял.
Она показала жестами.
– А потом что было?
– Да ничего, – просто ответила она. – Уплыл.
– А ваш кузен?
Она пожала плечами:
– Тут нечего особо и рассказать. Он рыбаком был. Однажды что-то такое случилось с ним, когда он на озере был, и он с тех пор в лодку не садится. И ни с кем про это не делится.
– А ваша тетя? Думаете, она согласится поговорить?
– Да она вас насмерть заболтает, дайте ей волю. Может, пригласите ее на strupag? И еще, миссис Пеннипэкер. Вы все правильно поняли. Берете ложку каши и макаете ее в молоко. Так каша не остывает.
– Простите, что я ее не съела, – сказала я. – Это правда считается преступлением – оставлять еду на тарелке?
– Уж несколько лет как. Но не волнуйтесь, молоко пойдет в суп, а ваша каша отправилась в ящик. Коналл был так доволен, что ему дали вылизать миску, что даже хвостом вилял. Вам что-нибудь еще понадобится? А то мне нужно вернуться на хутор. Вы, может, думаете, что там в январе делать нечего, но какое там. И камни корчевать, и рубить репу для овец, и доить, ох, только успевай…
Она посмотрела вдаль и вздохнула.
– Мне бы только вот что, – сказала я. – Я бы очень хотела принять ванну, а горячей воды нет.
– Будет минут через двадцать. Я услышала, как вы там наверху возитесь, и включила бойлер. Я еще мыльную стружку наверх отнесу. Ванну положено наливать только до черты, но, думаю, может, разок вам и можно набрать побольше.
Я не могла обидеться: она видела меня, когда я в буквальном смысле вывалилась из кровати.
– Так я пойду тогда. Мэг вернется с лесопилки часа в четыре. А вы поешьте, – велела она, повелительно кивая. – А если Mhàthair узнает, что вы чай не допили, пришлет касторки.
Хотя вкус у чая был, словно в нем варили веник, – наверное, эрзац, подумала я, – «лекарство для бодрости» так помогло, что после ванны я прилегла отдохнуть и поняла, что меня клонит в сон – с удивлением, потому что была в приподнятом настроении. Мне не терпелось рассказать Эллису про родных Анны.
Несколько часов спустя меня разбудил гул голосов и смех, долетавший с первого этажа. Я удивилась множеству голосов, мы ведь были единственными постояльцами, и решила, что гостиница служит еще и пабом. Анна оставила новую свечу, я зажгла ее и взглянула на часы. Был уже вечер, и я снова чувствовала голод. Я толком не ела с тех пор, как мы покинули Штаты.
«Ты худая, как вешалка», – сказал Эллис.
«У воробья и то коленки толще», – заметила Анна.
Я потрогала живот: острые тазовые кости, торчавшие сквозь кожу, впадину между ними, грудную клетку, нависавшую сверху.
«Ох, Мэдилейн. Надо что-то делать», – сказала моя мать.
Мне было двенадцать, и я сперва не поняла, о чем она. Я вышла из полосатой парусиновой пляжной кабинки в Бар-Харборе, и у меня захватило дух от синевы неба и синевы океана, которая была еще гуще, от смеха и криков детей, игравших в полосе прибоя, от взмывающих и падающих чаек. Ее тон заставил меня тревожно обернуться. Она печально качала головой, но взгляд у нее был жесткий. Сжав губы в нитку, она осматривала те части меня, которых я больше всего стеснялась. Они начинали наливаться, но еще не стали округлостями. Я просто была пухлой. Никогда в жизни мне не было так стыдно.
Сейчас бы я ей понравилась, подумала я, вытягивая ноги. Щиколотки и колени соприкасаются, но между бедрами щель. А потом я подумала: нет, не понравилась бы. Что бы я ни делала, кем бы ни стала, я бы ей никогда не понравилась.
Комнаты Хэнка и Эллиса были пусты, и я отправилась вниз. Я решила, что они вернулись, увидели, что я сплю, и спустились выпить. Мне не терпелось рассказать им, что я узнала, они точно будут довольны. Возможно, при должном убеждении даже кузен Дональд расскажет свою историю.
Когда я вышла из тени у подножия лестницы, все замолчали. Хэнка и Эллиса не было видно, и, кроме Мэг, я оказалась единственной женщиной в комнате.
За столами сидела примерно дюжина крепких молодых людей в защитной форме, человек шесть в штатском занимали табуретки у бара. Все смотрели на меня.
Под мужскими взглядами я собралась и, надеясь, что меня не сочтут пьяной, направилась к дивану. Коналл наблюдал за мной со своего места у камина. Он не поднял голову, но бросил на меня быстрый взгляд, и его косматые брови поднялись, когда я приблизилась. Упав наконец на диванчик, я поняла, что почти не теряла равновесие. Еще я поняла, что спустилась по лестнице без происшествий, а потом – с тревогой, – что эрзац-чай действительно был лекарственным. Меня, конечно, не радовало, что меня потчуют лекарствами, но чай бесспорно помог.
Мэг стояла за барной стойкой, ее волосы были тщательно уложены каскадом рыжих кудрей. Я вспомнила лоскутки, торчавшие из ее волос накануне ночью, и задумалась, смогу ли тоже так сделать. Собственные волосы, все еще влажные после ванны, снова были спрятаны под тюрбан.
Платье цвета барвинка сидело на Мэг по фигуре, губы и ногти у нее были алые. Трудно было поверить, что эта девушка работает на лесопилке. Выглядела она как рыжая Хеди Ламар. Если она решит принять ухаживания Хэнка, у нее не будет ни единого шанса. Хэнк никогда в жизни не станет серьезно относиться к барменше. Он такой скользкий, что едва смог заставить себя стать серьезным в отношении Вайолет. Я подумала, что нужно улучить момент и сказать Хэнку, чтобы не смел; даже пожалела, что не сделала этого тогда, в первую ночь здесь.
– Вам что-нибудь принести, миссис Пеннипэкер? – спросила Мэг из-за стойки. – Полпинты? Или шерри?
– Пока ничего, спасибо, – ответила я, и при звуке моего голоса мужчины переглянулись.
Я их не винила: разумеется, они гадали, как и откуда тут взялась американка. Мои щеки залило горячим румянцем.
Молодой человек, сидевший за столом с бокалом пива, спросил с плоским и нешотландским, как у меня, выговором: «Канадка или американка?» – и я уставилась на него с таким же изумлением.
Не успела я ответить, входная дверь распахнулась, и, опираясь на трость, вошел пожилой мужчина.
Он обратился ко всей комнате сразу:
– Дождь-то нынче какой.
– Да, Донни, это верно, – отозвалась Мэг из-за стойки. – Две полпинты, как всегда?
– Просто пинту крепкого.
Он прошел к свободному табурету возле бара.
Мэг вытащила из-под стойки бокал и подставила его под пивной кран.
– Сегодня пирог с дичью, – сказала она, – так что можешь не доставать карточки.
– Это славно, Мэг, – ответил он и стал высвобождаться из пальто.
– Помочь тебе? У меня как раз руки свободные, – спросила Мэг, выходя из-за стойки.
– Руки – это дело, Мэг. Мне как раз одной недостает, – отозвался он, хохотнув над собственной шуткой.
Его пустой рукав был приколот к рубашке. Когда Мэг сняла с него пальто, он уселся на табурет. Поднял бокал и обернулся к залу.
– Slainte! – произнес он.
– Slainte!
Все, и молодые, и старые, подняли в ответ свои бокалы.
В этот миг в паб ввалились Эллис и Хэнк, раскрасневшиеся от холода, в мокрых шляпах и пальто.
– …и если объявление выйдет в пятницу, – говорил Эллис, – мы можем получить первые отзывы уже во вторник. А пока можем навестить…
Его голос стих, когда он понял, что на него обращено всеобщее внимание.
Хэнк уронил руки вдоль тела и стал сжимать и разжимать кулаки, как ковбой, готовый выхватить пистолет. Мэг взяла тряпку и стала протирать барную стойку. В дверях за баром появился чернобородый хозяин в толстом темно-оливковом свитере в резинку.
Пауза, казалось, будет вечной. Потом старый Донни поставил бокал и слез с табурета. Взял трость и медленно похромал к двери.
Тук, тук, тук, тук.
Он остановился точно напротив Эллиса. Эллис был выше него на целую голову. Донни осмотрел его с головы до ног, потом с ног до головы. Кожа на шее старика растягивалась, как у черепахи, когда он силился рассмотреть лицо Эллиса.
– Ты весь в отца, – в конце концов произнес он.
– Простите, – бледнея, переспросил Эллис.
– Охотник на чудовище. В тридцать четвертом. Не настолько я еще спятил.
Сосудистая сетка на его лице потемнела. С губ сорвался плевок.
Брови Мэг взлетели, она посмотрела на Эллиса. Потом снова принялась протирать стойку.
– Будет, Донни, – сказала она. – Сядь, я тебе пирога принесу.
Он не обратил на нее внимания.
– Ты за чудовищем приехал, так? Или пустишь мячик по воде и станешь снимать, как твой старик?
Лицо Эллиса за долю секунды превратилось из бледного в багровое.
Старик развернулся и поспешил за своим пальто, колотя суковатой палкой по каменным плитам.
– Ноги моей не будет там, где этот ублюдок.
– Он что, на самом деле это сказал? – произнес Эллис. – Он меня ублюдком обозвал?
– Не будь он калекой, я бы ему в морду дал, – отозвался Хэнк.
– А мамка твоя, стало быть, ему жена, так? – спросил старый Донни. – Говорят только, он был сущий дьявол до houghmagandy.
– Хватит, Донни, – повторила Мэг, на этот раз резко. – Брось это. Иди, съешь пирога.
– Ты уж прости за грубые слова, но по-другому тут не скажешь, – с негодованием отозвался старик. – Это негодное creutair пыталось из честных девушек в господском доме striopaichean делать, ни стыда ни совести. И, как я понял, пальто мне никто не подаст.
Последнее прозвучало как утверждение, хотя он прислонил палку к барной стойке и выпрямился в ожидании.
Мистер Росс, не спускавший глаз с Эллиса с первой реплики Донни, обошел стойку и помог старику надеть пальто. Донни подхватил трость и выразительно затопал к дверям, потом обернулся и провозгласил:
– Не скоро моя тень упадет на твой порог, Энгус. Пока этот тут живет – нет.
Через пару секунд после того, как за ним закрылась дверь, кто-то сказал:
– Ну, думаю, Рона будет не против, если ей не придется его забирать после закрытия.
Раздался взрыв смеха, и мужчины вернулись к своим разговорам.
Мэг вышла из-за стойки и включила радио. Она крутила ручку настройки, пока сперва не поймала Радио Люксембурга, где «лорд Хо-Хо» с безупречным английским выговором объявил: «Говорит Германия! Говорит Германия!».
Мэг тут же переключилась на пустой эфир, потом повернула ручку и наконец нашла Бинга Кросби, сладко выводившего что-то про лунные лучи и звезды.
Эллис, лицо которого в конце концов приняло ужасный серый оттенок, подошел и сел рядом со мной. Наш хозяин снова рассматривал его.
– Именно поэтому, милая, и я записал нас под твоей девичьей фамилией, – произнес Эллис сквозь зубы.
Бородач продолжал на него смотреть.
