11

Следующие три дня были тяжелыми. Я окунулся в привычную рутину: просыпался в два, шел за зарплатой, убивал время в «Синематеке», ужинал в дешевых  traiteurs или кафе. Потом шел на работу. Писал. Наступал рассвет. Возвращаясь домой, я заходил за своими любимыми круассанами.

В общем, все как обычно. С той лишь разницей, что теперь каждый свободный от сна час я думал о Маргит. Я мысленно проживал нашу встречу на улице Линне 13, минуту за минутой, иногда нарушая последовательность событий. Это был бесконечный фильм, который крутился в моей голове без пауз. Я до сих пор ощущал, как ее ногти впиваются в мою кожу в момент оргазма, чувствовал солоноватый привкус ее кожи… Но еще больше меня волновало воспоминание о долгом глубоком молчании, наступавшем после секса, когда мы лежали, распластанные друг на друге, выжатые, опустошенные… Моя бывшая жена часто упрекала меня в том, что я плохой любовник, месяцами отталкивала меня, а я все пытался вывести ее на разговор, услышать, что же я делаю не так… Близость она называла «механикой», и  лишь потом я узнал о ее связи с деканом колледжа…

Счастье? Меня насильно разлучили с дочерью — да разве после этого я могу быть счастливым?

Однако в моменты наивысшего прилива чувств мне начинало казаться, что это любовь.

Да — и я считаю минуты в ожидании новой встречи.

Она красивая.

Она красивая.

Она красивая.

Я все твердил себе, что нужно быть готовым к разочарованию… что, когда я снова приду к ней, она укажет мне на дверь, объявив о том, что передумала и что не стоит продолжать эту авантюру. Все было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Когда наконец наступил третий день, я появился в ее quartier за час до назначенного свидания. Я снова убивал время в Ботаническом саду, потом зашел в знакомый уже магазинчик и купил бутылку шампанского. Под дверью ее дома я проторчал еще три минуты, пока часы не показали пять. Только после этого я набрал код и поднялся по второй escaliet. На пороге ее квартиры меня охватила нервная дрожь. Я позвонил в дверь. Раз… Секунд тридцать никакого ответа. Я уже собирался позвонить еще раз, когда услышал шаги за дверью, а потом и звуки открываемых замков.

Дверь распахнулась. Маргит была в черной водолазке и черных брюках, в пальцах зажата сигарета, легкая улыбка на губах. Лицо лучилось от счастья.

—      Ты очень настойчивый любовник, — сказала она.

—      Я шагнул к ней, чтобы заключить ее в объятия, но она жестом дорожного полицейского остановила мой порыв:

—      Ducalme, monsieur. Всему свое время.

Маргит взяла меня за руку и увлекла к дивану. В гостиной звучала музыка: современная, камерная, чуточку суровая.

—      Вовсе не обязательно приносить это каждый раз, когда приходишь сюда, — сказала она, освобождая меня от пакета с шампанским. — Вполне достаточно бутылки недорогого бордо.

—      Ты хочешь сказать, что возражаешь против огромных букетов роз, плюшевых игрушек и бутылок с «Шанель» номер пять?

Она рассмеялась:

—      Когда-то у меня был любовник, бизнесмен. Он имел привычку присылать устрашающие подарки: букеты в форме сердца, серьги, похожие на канделябры эпохи Людовика XIV…

—      Должно быть, он был без ума от тебя…

—      Он был влюблен, вот и все. В мужчинах все-таки много от маленьких мальчиков. Когда они хотят тебя, забросают объект своей страсти разного рода игрушками, в надежде завоевать расположение…

—      Значит, путь к твоему сердцу лежит через скупость и аскетизм. Вместо бриллиантов — коробка скрепок, например?

Она встала, чтобы достать бокалы.

—      Я рада, что сегодня твоя ирония на высоте.

—      То есть ты хочешь сказать, в прошлый раз мне ее не хватало?

—      Мне просто нравится, когда ты остроумен, вот и все.

—      Мне и самому не нравится, когда я…

—      Серьезен. Или чересчур пылок.

—      Ты определенно не лишена прямолинейности, — сказал я.

Маргит откупорила шампанское и разлила его по бокалам.

—      Можно и так сказать.

Меня подмывало произнести какую-нибудь дерзость вроде: я играл по правилам и ни разу не позвонил тебе за три дня. Но знал, что это лишь укрепит мою репутацию чересчур серьезного любовника. Поэтому я просто спросил:

—      Эта музыка, что сейчас звучит?..

—      Ты человек культурный. Догадайся сам.

—      Двадцатый век? — спросил я.

—      Очень хорошо, — кивнула она, протягивая мне бокал  с шампанским.

—      Намек на цыганский надрыв, — сказал я, делая глоток.

—      Да, это есть, — сказала она, устраиваясь рядом.

—      И это означает, что композитор явно из восточных европейцев.

—      У тебя хорошо получается, — улыбнулась она, поглаживая мне бедро.

—      Может быть, Яначек?

—      Возможен и такой вариант. — Она позволила своей руке пробраться выше, к паху, от чего я сразу напрягся.

—      Но… нет, он чех, а ты венгерка…

Маргит потянулась ко мне и коснулась губами шеи.

—      Но это не значит, что я слушаю исключительно венгерскую музыку.

—      Но…

Ее рука снова спустилась к молнии джинсов.

—      Это Барток, — сказал я. — Бела Барток.

—      Браво, — воскликнула она и скользнула рукой в расстегнутые джинсы. — А что за пьеса, знаешь?

—      Один из струнных квартетов?

—      Спасибо за намек на очевидное. — Мой пенис был извлечен на свет. — И какой именно?

—      Не знаю, — ответил я, чувствуя, что напрягаюсь всем телом.

—      Ну, попробуй угадать.

—      Третий, медленное движение?

—      Откуда ты знаешь?

—      Я не знал. Это просто…

Я не закончил фразу, поскольку ее губы сомкнулись на моем члене и начали скользить вверх-вниз в такт движениям руки. Я пробормотал что-то насчет того, что хотел бы войти в нее, но это лишь ускорило ритм ее провокационной игры…

Финал был подобен извержению вулкана. Маргит села, пом осушила бокал и закурила.

—      Стало легче? — спросила она.

—      Немного, — ответил я и потянулся к ней.

—      Маргит взяла меня за руку, но воспротивилась попыткам прижать ее к себе.

—      Не сегодня…

—      Я сделал что-то не так? — спросил я.

Легкий смех.

—      Твоя бывшая жена, должно быть, здорово поработала над тем, чтобы разрушить твою самооценку.

—      Это к делу не относится.

—      Нет, конечно. Все, что я хочу сказать, так это то, что не расположена заниматься любовью сегодня, а ты тотчас решил, будто сделал «что-то не так». Из чего вытекает вывод…

—      Мне просто интересно, почему…

—      Почему я делаю тебе минет, но не хочу ничего взамен?

—      Ну, если ты хочешь называть вещи своими именами…

—      Видишь ли, ты реагируешь так, будто я отвергаю тебя… в то время как я всего лишь сказала…

—      Я лучше заткнусь.

—      Вот и хорошо, — сказал она, доливая мне шампанского и затягиваясь сигаретой.

—      Должен признаться… это мой первый опыт минета под аккомпанемент Бартока.

—      Все когда-то случается впервые.

—      Ты своего бизнесмена тоже стимулировала под Бартока?

—      А ты ревнивый, да?

—      Это был просто вопрос.

—      Что ж, я отвечу. Поскольку наш роман проходил в то время, когда я еще была замужем, мы встречались в маленькой квартирке, которую он снимал рядом со своим офисом. Такой уголок для сексуальных утех.

—      А как же все его подарки… он присылал их сюда?

—      Да. Сюда.

—      Твоего мужа это не напрягало?

—      Ты все-таки задаешь слишком много вопросов…

Маргит затушила сигарету, потом потянулась к пачке, выудила новую и опять закурила.

—      Нет, — сказала она. — Мой муж не терзался подозрениями. Потому что был полностью в курсе этого романа, с самого его начала.

—      Я не понимаю…

—      Тогда придется объяснить. Шел 1975 год. В связи с урезанием бюджета мой муж, Золтан, потерял работу в службе венгерского радиовещания на заграницу, которую финансировало ЦРУ. Нашей дочери, Юдит, было тогда всего два года. У меня, как переводчицы, было очень мало работы, так что мы здорово нуждались. И вдруг, совершенно неожиданно, на меня свалилась работа — перевод ужасно скучной технической документации для французской компании, которая экспортировала стоматологическое оборудование венгерского производства.

—      Вот уж не знал, что коммунистическая Венгрия специализировалась на таком бизнесе…

—      И я тоже, пока не получила эту работу. Как бы то ни было, я взялась за перевод, и однажды меня пригласили в офис компании — в современный район возле Булони — объяснить некоторые технические тонкости директору фирмы. Его звали мсье Корти: лет пятидесяти, с брюшком, оплывшим лицом и грустными глазами… Я видела, он не сводит с меня глаз, стоило переступить порог кабинета. Мы полчаса занимались документами. Потом он предложил пообедать с ним. Я уже давно не ела в ресторанах, поэтому подумала: почему нет? Он привел меня в изумительное место. Заказал бутылку превосходного вина. Спросил про мужа, дочь, узнал, как трудно нам живется. Потом и сам разговорился: рассказал, что женат на невыносимой женщине; она его отталкивает, ему трудно  с ней в постели, она высмеивала его за это, и со временем на интимной части их совместной жизни был поставлен крест. Он признался, что не может оставить ее — типичный французский католик, готовый поддерживать видимость семьи ради общественного статуса. Но он давно уже искал кого-то, с кем можно было бы иметь отношения. Еще он сказал, что находит меня очень привлекательной, умной, и ему нравится, что я замужем… значит, у меня тоже есть свои обязательства. И он предложил мне триста франков в неделю — в те времена целое состояние для нас, — если я буду встречаться с ним два раза в неделю по два часа после обеда.

—      Тебя не шокировало это предложение?

—      Конечно нет. Оно было сделано так изящно. Во всяком случае, я сказала, что мне нужно подумать. В тот вечер я пришла домой и, уложив Юдит спать, села с Золтаном и объяснила ему, что со мной произошло. На следующий день я позвонила мсье Корти и сказала, что да, я согласна — но цена должна быть четыреста франков. Он согласился не раздумывая.

—      Твой муж не возражал?

—      Я знаю, о чем ты думаешь: как он мог согласиться сделать из меня шлюху для жирного старикана? Но его подход, как и мой, был очень прагматичным. Мы были в буквальном смысле на мели. Деньги, которые мне предлагали, были для нас обоих огромными. А для меня это был всего лишь секс. Кстати, собственно секс длился не больше нескольких минут — любовник оказался очень тороплив. Что больше всего нужно было мсье Корти, так это немного tendresse. Ему нужен был кто-то, с кем он мог бы поговорить хотя бы несколько часов в неделю. Так что я приходила в эту маленькую студию по соседству с его офисом, которую он снял специально для наших встреч. Раздевалась, он снимал пиджак, брюки, рубашку, но оставался в нижнем белье. Потом вытаскивал свой пенис, я раздвигала ноги, и…

—      Думаю, я знаю, как проходит половой акт, — прервал я ее.

—      Я тебя смущаю?

—      Нет, просто информации чуть больше, чем нужно.

—      Только не говори мне, что ты пуританин, Гарри.

—      Вряд ли, но…

—      Я уверена, что живущий в тебе писатель согласится с тем, что в повествовании важна любая мелочь. Так вот, сам факт, что мсье Корти никогда не занимался любовью обнаженным и секс для него был просто механическим актом, должен подсказать, что…

—      Это была глупая и грязная сделка?

—      Она не была ни грязной, ни глупой. Все было устроено так, как он хотел.

—      И как долго это продолжалось?

—      Три года.

—      О боже…

—      Для нас эти три года были очень прибыльными. Деньги позволили нам купить эту квартиру…

—      И где спала твоя дочь?

—      Здесь есть еще одна комната — очень маленькая…

—      Где же?

—      Вон там, — сказала она, показывая на дверь слева от окна.

—      Я даже не заметил…

—      Никогда нельзя упускать из виду важных мелочей.

Мне хотелось спросить: и как ты сейчас используешь у комнату? — но я сдержался.

—      Что же прервало этот роман?

—      Обстоятельства, — сказала она.

—      Твой муж, вероятно, был исключительно терпеливым человеком.

—      Он был таким же неоднозначным, как и любой другой. У него были и очень сильные стороны, и свои слабости. Я безумно любила его и часто ненавидела… думаю, что он испытывал ко мне такие же чувства. К тому же он не был святошей, когда дело касалось других женин…

—      У него были любовницы?

—      Un jardin secret… avec Ьеаисоир de fleurs.

—      И ты не возражала?

—      Он был скрытен, никогда не обсуждал это со мной и делал все, чтобы я не чувствовала себя обделенной его вниманием. Напротив, думаю, его многочисленные любовницы и удерживали его возле меня…

Я покачал головой.

Она сказала:

—      Похоже, все это тебя шокирует.

—      Еще как… Я и представить не могу американскую пару, которая согласилась бы на такую сделку…

—      Уверена, многие это делают… Но, разумеется, не выносят сор из избы…

—      Может быть… Но в американской жизни есть золотое правило: если ты совершаешь грех, наказание неизбежно.

—      И тебе это хорошо известно, — заметила она.

—      Откуда ты знаешь?

—      Да у тебя на лбу написано, что тебя на чем-то подловили. И есть еще одно великое правило американской жизни: не попадайся!

—      Нет, — сказал я, — это звучит по-другому: за все надо платить.

—      Какой печальный взгляд на мир — думать, что удовольствие наказуемо.

—      Только запретное удовольствие.

—      Лучшее удовольствие — это запретное удовольствие, n’est-ce pas? — сказала, она, проводя пальцем по моему лицу и коснувшись его губами.

На этот раз она ответила на мой долгий поцелуй. Но тут же высвободилась из объятий.

—      Как я уже сказала… — прошептала она.

—      Я знаю, — кивнул я. — Не сегодня.

—      Но через три дня — обязательно. А теперь ты должен уйти.

—      Так скоро?

—      У меня есть дела.

—      Хорошо, — сказал я.

Через десять минут я уже был на улице и быстрым шагом шел к metro, пытаясь разобраться в том, что произошло во время нашей короткой встречи. Вопросы, вопросы… Не сегодня. Но почему? И еще: что за дела заставили ее прогнать меня уже через час? Рассказ о ее сделке с бизнесменом оставил неприятный осадок — у меня было такое ощущение, будто она устроила мне испытание и в то же время недвусмысленно дала понять (без особых церемоний), что наша история (пока я не мог назвать ее романом, не говоря уже о любовной связи) будет развиваться по ее правилам и в обозначенных ею границах. Если это не устраивает…

Но меня это устраивало, я хотел этого.

Пока я спускался в подземку на станции Жюссьё, разочарование усиливалось. Три дня до следующей встречи казались вечностью.

В ту ночь по дороге на работу я с тоской думал о том, скоротать эти шесть часов взаперти в душной комнате. Я настолько устал от этой работы, что уже был бы не прочь отказаться от лишних шестидесяти пяти евро ради одного выходного.

Но когда на следующий день я озвучил эту идею Бороде, тот отреагировал без энтузиазма:

—      Не думаю, что хозяину это понравится. Вы нужны там каждую ночь.

—      Но когда мне предлагали работу, Камаль говорил о пяти днях в неделю.

—      Камаля нет… а вы нужны там семь дней в неделю.

—      А нельзя ли подыскать кого-нибудь, кто мог бы сторожить раз в неделю?

—      Это невозможно.

—      Может, хотя бы спросите у хозяина?

—      Я спрошу, но знаю, что он скажет: это невозможно.

Однако уже на следующий день, когда я зашел в кафе за конвертом, бармен удостоил меня хмурой улыбкой.

—      Я говорил с хозяином. Он сказал d’accord.«Каждому нужен день отдыха» — так он сказал. Ваш выходной будет в пятницу, но хозяин хочет, чтобы вы раз в неделю работали и в вечернюю смену: с шести до полуночи.

—      Но это означает двенадцатичасовую смену…

—      Зато вы не потеряете в деньгах.

Нет, если Маргит будет встречаться со мной в пять вечера раз в три дня…

—      А нельзя ли работать с шести утра до полудня?

—      Это невозможно.

—      Спросите его.

Еще через день Борода швырнул мне конверт со словами:

—      Хозяин хочет знать, почему вы не можете работать лишние шесть часов.

—      Потому что по вечерам я встречаюсь с женщиной.

Это изумило его, хотя он и пытался скрыть свои чувства.

—      Я передам ему, — процедил он, отворачиваясь.

До встречи с Маргит оставалось всего три часа. Чтобы убить время, я отправился в то маленькое кафе возле Восточного вокзала, где два раза в неделю ел свой steak-frik. В кафе было тихо. Я сел за столик. Подошел официант принял заказ. Я попросил у него газету. Он вернулся с свежим номером «Паризьен». Раскрыв ее, я начал неторопливо просматривать страницы. Должен признаться мне нравилась эта газета, потому что в ней всегда было много новостей о мелких преступлениях, типичных для жизни большого города. В криминальной сводке за прошедший день значилось: двое подростков арестованы за порчу автомобиля в Клиши-су-Буа; служащий страховой компании погиб на месте, когда его машина столкнулась в лоб с грузовиком по дороге в Версаль (вскрытие показало, что пострадавший был пьян и гнал с превышением скорости); вражда двух семей в Бобиньи зашла так далеко, что один из мужей разбил ветровое стекло соседского «рено-меган»; портье маленького отеля в Шестнадцатом округе стал жертвой наезда на улице Франсуа Милле.

Ну-ка, ну-ка…

О боже… При всей моей ненависти к этому негодяю — было неплохо наказать его за все мерзости, которые он совершил по отношению ко мне, — я никогда не  желал ему такой участи. Должно быть, с годами этот человек нажил себе немало врагов.

Четыре часа спустя я пересказал эту историю Маргит. Не сразу, конечно. Открыв дверь, она потащила меня в спальню. Там она стянула с меня джинсы, а с себя юбку. Секс был стремительным. Маргит крепко сжимала меня ногами, ее стоны набирали обороты с каждым моим рывком…

Потом она сказала:

—      Разденься и полежи пока, — и ушла в соседнюю комнату за бокалами и бутылкой шампанского («Я стану говорить „Опять?“, но тебе действительно пора кончать с такой расточительностью»). Бутылку она открыла сама, и сделала это не выпуская сигареты изо рта. Когда хлопнула пробка, на простыни просыпался пепел.

—      Лишняя работа для горничной, — заметил я.

—      Я сама себе горничная. Так же, как и ты.

—      Ты красивая…

—      Ты это уже говорил.

—      Это правда.

—      Ты обманщик, — рассмеялась она. — И упорно не отвечаешь на мой вопрос…

—      Какой вопрос?

—      Вопрос, который я задала тебе в прошлый раз.

—      Что-то не припомню…

—      Насколько серьезно разрушила тебя жена.

—      Серьезно, — признался я. — Но в конечном счете я сам себя погубил.

—      Ты так говоришь только потому, что она тебя в этом убедила… Всю жизнь тебе твердили, что ты плохой мальчик…

—      Прекрати говорить со мной как психиатр.

—      Тебе не в чем винить себя.

—      Ты ошибаешься, — сказал я и отвернулся.

—      Ты кого-то убил? — спросила она.

—      Не пытайся зайти с другого бока…

—      Почему же, я задаю прямой вопрос: ты убил кого-то?

—      Разумеется, нет.

—      Тогда в чем ты себя винишь? Может, в том, что предал жену?

—      Может быть.

—      Или все дело в том, что тебя разоблачили?

Я промолчал.

—      Ну… мы все хотим, чтобы нас разоблачили, — сказала она. — Это свойственно человеку… и это так печально, то, что мы не можем жить с сознанием вины…

—      Хочешь узнать, какая вина мучает меня в настоящее время?

—      Да, — кивнула она, и я выложил ей историю про несчастный случай у отеля «Селект».

—      Это не похоже на несчастный случай, — резюмировала Маргит, когда я закончил.

—      Понимаешь, тот факт, что…

—      Только не говори мне, что, услышав твои проклятия и адрес этого ублюдка, боги решили восстановить справедливость.

—      Вот именно, что-то вроде этого я и чувствую…

—      Твой портье получил то, что заслужил. Кому-то не понравилось, как он относится к людям, и ему выставили счет. Послушай, неужели даже притом, что ты не оказал никакого влияния на чье-то решение, ты все равно чувствуешь себя виноватым?.

—      Но я  хотел, чтобы с ним приключилось что-то плохое…

—      Разве это доказывает твою вину?

—      Вот такой я идиот.

—      Это уж точно, — сказала она, доливая мне шампанского. — Но я уверена, что такая самокритичность не пришла однажды из ниоткуда. Может, твоя мать…

—      Послушай, мне совсем не хочется говорить об этом…

—      Она была чересчур строга к тебе?

—      Да, и еще она была глубоко несчастной женщиной, которая постоянно твердила мне, что я — источник всех ее проблем.

—      Это действительно так?

—      Если верить ей, то да. Я испортил ей жизнь…

—      Интересно, каким образом?

—      До того как я появился в ее жизни, она была известной журналисткой…

—      Насколько известной?

—      Достаточно. Она была судебным репортером…

—      Просто репортером?

—      Она работала в «Кливленд плейн дилер».

—      Что, такая важная газета?

—      Да… если ты живешь в Кливленде.

—      Значит, она была важной шишкой, освещала судебные процессы…

—      Что-то вроде того. Я появился на свет случайно. Ей было уже сорок, крепкий профессионал, никогда не была замужем, жила только работой. Но — это я узнал от нее позже — она начала «ощущать свой возраст»… задаваться вопросом, не придется ли ей встретить старость в одиночестве. Старая дева, живущая в маленькой квартирке  всеми забытая и никому не интересная…

—      Она ни разу не была замужем?

—      Нет, пока не встретила Тома Рикса. Отставной военный, он вел успешный страховой бизнес в Кливленде. Он был женат, но после войны развелся, детей у него не было. С моей матерью он познакомился, когда она освещала судебный процесс по делу о несчастном случае, а он проходил свидетелем. Она была одинока, и он был одинок. — они начали встречаться. Это было «очень приятно поначалу», как она потом призналась мне, тем более что оба любили выпить…

—      А потом твоя мать забеременела.

—      Да, именно так и произошло. Для нее это было катастрофой, она была в панике, не знала, что делать, то ли оставить ребенка…

—      Она все это тебе рассказывала?

—      Да. Мне было лет тринадцать, и мы как раз поссорились из-за какой-то глупости — кажется, я отказался вынести мусор. «Величайшая ошибка моей жизни состояла  в том, что я не выскребла тебя из своей утробы, когда  была такая возможность».

—      Мило, — сказала Маргит и затушила сигарету.

—      Она была здорово пьяна. Как бы то ни было, моя мать оказалась в безвыходном положении. Отец уговорил сохранить беременность, обещал, что она сможет работать, и все такое… Но беременность обернулась кошмаром. Мать три месяца провела на больничной койке. Поскольку это был 1963 год, когда с декретными отпусками не слишком церемонились, газета уволила ее. Для нее это был страшный удар. Сколько себя помню в детстве, она всегда называла «Плейн дилер» моя газета, но говорила о ней таким скорбным тоном, будто речь шла о мужчине, обесчестившем ее…

—      Значит, тебя назначили виновником ее жизненных неудач. Твоя мать еще жива?

Я покачал головой.

—      Сначала сигареты погубили моего отца — он умер в восемьдесят седьмом. Мама ушла в девяносто пятом сигареты и алкоголь. Тщательно спланированное самоубийство. Я уверен, что моя мать запустила этот медленный процесс самоуничтожения в тот день, когда ее уволили. И… мы не могли бы закончить этот разговор? Прошу тебя…

—      Но он так показателен — во всяком случае, теперь понимаю, почему ты привык считать себя без вины виноватым.

—      У чувства вины странная траектория.

—      И по этой причине ты испытываешь странную вину за то, что кто-то наехал на портье из гостиницы?

—      Я не виню себя… Просто не надо было желать ему зла.

—      К чему проливать слезы из-за какого-то дерьма. Разве не заслуживают наказания те, кто по-хамски относится к другим?

—      Ну, если руководствоваться библейскими заповедями…

—      Скажи еще: если ты искренне веришь в неотвратимость возмездия.

—      А ты ведь не веришь?

—      В возмездие? Верю, конечно. Это довольно забавная концепция, не так ли? — Она улыбнулась.

—      Ты шутишь? — спросил я.

—      Нет, нисколько. — Ответив, она покосилась на часы на моем запястье.

—      Только не говори, что мое время истекло!

—      Почти истекло.

—      Превосходно, — сказал я и добавил: — Да, я знаю, это прозвучит нахально, но…

—      Увидимся через три дня, Гарри.

—      В то же время?

Она погладила мои волосы.

—      Видишь, ты уже усвоил…

—      Усвоил что? — пронеслось у меня в голове.