Глава 40

Стоя в углу западного крыла, я прислушивался к поисковикам, которые как раз закончили осмотр комнат длинного южного коридора. Они работали парами, и каждая старалась не терять из виду другую.

Если они не боялись, то, как минимум, тревожились. Предполагали, что Виктория, возможно, мертва. Если бы ее убили, то билет Виктории на физическое бессмертие аннулировался. А если ее убили под защитой неприступных стен Роузленда, такое могло случиться с любым из них.

Когда они собрались в южном крыле, я услышал, что они договорились спуститься на первый этаж по задней служебной лестнице и начать осмотр с кухни. Едва шаги на лестнице затихли, я прошел в южное крыло и поспешил к комнате мальчика.

Размерами особняк поражал воображение, а осторожность не позволяла им действовать быстро, но я понимал, что достаточно скоро они обнаружат связанную и с кляпом во рту Викторию, спрятанную за большущим бойлером в подвале. И тогда им станет понятно, что я в доме, хотя свидетельство Генри Лоулэма говорило об обратном. Виктория и шеф присоединятся к охотникам. Только Генри, запертый в сторожке у ворот до тех пор, пока уроды бродят по поместью, будет лишен удовольствия всадить в меня пулю.

В комнату мальчика я вошел без стука.

Если он и находился в трансе, с закатившимися под верхние веки глазами, его отец и остальные вернули мальчика к реальности, когда обыскивали комнату. Он сидел в кресле, обложенный книгами, в которых только и мог жить.

Выглядел маленьким и несчастным. Вероятно, при нашей первой встрече мне не удалось убедить его, что я обязательно вернусь.

Я сел на скамеечку у его ног.

— Тимоти. Так тебя зовут. Тимоти Клойс.

— Они тебя ищут, — ответил он.

— Пока нет. Они ищут Викторию, а после того, как найдут, начнут искать меня.

— Сондру.

— Что?

— Тогда ее звали Сондра. Фамилию я не помню. Не думаю, что когда-нибудь слышал ее.

— Ты знал Сондру?

— Ее и Гленду… теперь она называет себя Валерией Теймид. Они были его любовницами. Обожали делать это втроем, ты понимаешь, в одной постели.

Его сексуальные познания тревожили меня, хотя я понимал, что передо мной не девятилетний мальчишка, каким он выглядел. Согласно табличке в мавзолее, родился он в сентябре 1916 года. То есть теперь ему было девяносто пять лет. Он обладал знаниями хорошо начитанного человека такого возраста, но не имел абсолютно никакого личного опыта.

Как было и в прошлый раз, меня потрясли его рыжевато-карие глаза, полные одиночества и отчаяния, предполагающими, что и в душе у него нет радости и царит ужас. Ни у кого я не видел таких глаз. Их взгляд наводил на меня тоску.

Учитывая, сколько лет он провел в подобном состоянии, он совершил подвиг, не обезумев. Возможно, какая-то часть его разума так и осталась в детстве и детское ожидание чуда и упрямая надежда удержали его на стороне здравомыслия.

Я достал из наволочки полотенце, размотал его. Поначалу язык не поворачивался спросить про Марту, но я напомнил себе, что Тимоти — не хрупкий, легко ранимый ребенок… точнее, не только ребенок.

— Твой отец застрелил твою мать. Почему?

— Ей надлежало оставаться в нашем поместье в Малибу, где он проводил половину своего времени. Другую половину — здесь. Это поместье служило ему убежищем, предназначалось только для него и его дружков. Моя мама была очень милой… и очень послушной. Возможно, она подозревала, что он держит здесь других женщин, но она не возражала против этого убежища. Никогда не приезжала сюда… пока он не забрал из конюшни в Малибу ее любимого жеребца, чтобы перевезти его в Роузленд.

— Большой черный жеребец фризской породы.

— Ему дали имя Черный Маг, но все называли его Магом. Отец купил ей Мага. Когда Маг стал ее любимым конем, он решил, что это и его любимый конь. Он всегда ей что-то давал, а потом забирал.

Я взял Тимоти за левую руку, подтянул вверх рукав свитера и осмотрел Джи-пи-эс-транспондер.

— Она приехала в Роузленд без предупреждения, чтобы забрать жеребца. Взяла меня с собой, думая, что он может отказать ей, но не нам обоим.

Я положил его предплечье на подлокотник, объяснил, как надо держаться за обивку, чтобы браслет-транспондер не скользил под ножовкой.

— В те дни это было долгое путешествие, четыре часа на «Моделе Т», удивительное приключение, особенно для женщины с маленьким мальчиком. Я до сих пор помню, какой оно вызвало у меня восторг.

Зазор между браслетом и запястьем позволял просунуть в него край полотенца. То есть, распилив сталь, ножовка наткнулась бы на материю, а не пустила мальчику кровь.

— Ее не удивило, когда у ворот нас встретил Паули Семпитерно. Он давно уже работал у отца телохранителем. Паули предупредил отца по телефону, прежде чем направил нас к особняку…

…Я не сомневался, что в моем распоряжении, как минимум, пятнадцать минут, возможно, и все двадцать. Раньше Клойс и его команда найти Викторию никак не могли…

— Маму изумило великолепие Роузленда. Она знала, что его убежище — не лачуга, но ни о чем таком не подозревала. Он ей ничего не рассказывал. Вел себя как диктатор. А она, как я и говорил, во всем ему подчинялась… до какого-то момента…

Проверив натяжение ножовки, я чуть подкрутил регулировочный винт.

— Сондра и Гленда жили в гостевом крыле. Мой отец сказал матери, что это крыло для слуг, и они послушно играли роль служанок все то время, которое она провела в Роузленде. Разумеется, это крыло не предназначалось ни для гостей, ни для слуг. На самом деле там жили шлюхи…

…Я никак не мог свыкнуться с тем, что такие слова произносит вроде бы девятилетний мальчик. Поднялся со скамеечки и наклонился к Тимоти, чтобы приступить к его освобождению.

— Мама видела конюхов и тренера, которые приходили ежедневно, чтобы позаботиться о лошадях, но не жили в поместье. И она никак не могла понять, как две служанки, повар и несколько охранников управляются с таким огромным поместьем. И где садовники для всех этих лужаек и клумб?

Браслет состоял из трех рядов звеньев, как, впрочем, и любой часовой браслет. С крайними рядами справиться не составляло труда, с центральным, более прочным, предстояло повозиться: толщина превышала четверть дюйма.

— Отец сказал ей, что у садовников выходной день, у всех одновременно, хотя приехали мы в четверг. Он также сказал, что большая команда горничных приходит три раза в неделю, но постоянно в доме работают только Сондра и Гленда…

Чтобы посмотреть, как ножовка будет справляться со сталью, но не сильно нажимая, чтобы не сломать зубья, я провел ею вперед…

— Я не знаю всего, что он сказал матери, но, думаю, она поняла, что отец лжет.

…Сначала я совершал только поступательные движения, пока не появилась достаточно глубокая линия надреза, потом начал водить ножовку взад-вперед…

— В тот же день, где-то после полудня, он согласился отдать ей Мага. Но она настаивала на том, чтобы уехать в Малибу вместе с лошадью, а договориться о перевозке уже не получилось. Мы остались на обед и на ночь…

…Чтобы ножовка не выскакивала из надреза, требовалось сосредоточиться, и я не решался бросить на Тимоти даже один взгляд, но его слова вызывали череду образов, так что я вроде бы не только слушал, но и наблюдал за ходом его рассказа.

В ту роковую ночь ему выдали подушки и одеяла и уложили на диван в гостиной апартаментов отца, расположенных в западном крыле. Его родители удалились в спальню в тех же апартаментах.

Хотя и устав, Тимоти долго не мог заснуть. На новом месте ему было как-то не по себе, хотя он не мог объяснить, в чем причина. Потом все-таки заснул, но спал очень чутко и проснулся ночью, когда отец, в халате и шлепанцах, прошел через гостиную к двери и вышел в коридор.

Большой поклонник детективных радиопередач, мальчик заподозрил какую-то тайну и решил сыграть роль детектива. Спрыгнул с дивана, поспешил к двери, тихонько открыл ее и выскользнул в коридор.

Последовал за отцом, но держался так далеко, что дважды едва не потерял его из виду, а на третий раз все-таки потерял. Тимоти еще долго бродил по огромному особняку-лабиринту, благо по небу плыла полная луна и света, который проникал через большие окна, хватало.

Через какое-то время, сам того не зная, он пришел в гостевое крыло на первом этаже, где в коридоре горел свет. Услышал голоса в одной из комнат: одна женщина мягко смеялась, вторая хныкала.

Подслушивая у двери, иногда разбирая приглушенное слово, раздающееся среди криков и стонов, как мужских, так и женских, которые могли свидетельствовать и о наслаждении, и о боли, юный Тимоти все более убеждался, что в этом особняке происходит что-то странное и очень важное.

Героев радиосериалов, которыми он восхищался, отличали ум, смелость и отвага. Они никогда не боялись за себя и никогда не отступали. А поскольку всегда использовали шанс, который им предоставлялся, обязательно побеждали.

Он решился приоткрыть дверь.

За ней оказалась погруженная в сумрак гостиная, далее освещенная спальня, дверь в которую оставалась открытой.

Словно притягиваемый магнитом, мальчик пересек гостиную, бесшумно двигаясь на бледно-персиковый свет, идущий от двух ламп под шелковыми абажурами, которые стояли на прикроватных столиках.

На пороге спальни он остановился, увидев в кровати своего отца, Сондру и Гленду. Он был слишком юным, да еще жил в тот гораздо более невинный век, чтобы понять, что происходит, но он, может, и понял бы, если б не собачий ошейник на шее и не черные шелковые шнуры, которыми привязали Сондру к стойкам кровати.

Но особенно странным показалось ему присутствие Чиань Пу-ю, в наши дни известного как Джэм Дью. За предыдущие год-другой Тимоти несколько раз видел его в компании Клойса.

Потом он узнает, что Чиань Пу-ю был очень богатым человеком с интересами в Гонконге и Англии. Чиань и Константин встретились в Лондоне, где провели какое-то время с Алистером Кроули, знаменитым мистиком и главой секты, который называл себя Зверем из Откровения.

В ту ночь 1925 года Чиань Пу-ю сидел по другую сторону кровати от открытой двери и наблюдал за этой троицей. Одетый очень странно. Тимоти не помнил, во что именно был одет Чиань, потому что его поразило другое: мужчина, гораздо старше Константина, теперь вдруг помолодел на много-много лет.

В недоумении Тимоти простоял у порога, окутанный тенями, еще с минуту, испытывая одновременно отвращение, влечение и нарастающий страх, хотя он и не знал, перед чем именно.

И тут Тимоти показалось, что взгляд Чианя сместился с кувыркающийся на кровати троицы на него. Когда Чиань улыбнулся, мальчик понял, что его увидели, и убежал.

К тому времени, когда он вернулся в спальню второго этажа, где спала его мать, странная привлекательность увиденного в гостевом крыле уступила место ужасу. Хотя Сондра вроде бы и не боялась, мальчик подумал, что они убивали ее.

Ему с большим трудом удалось разбудить мать, потому что, как он узнал позже, за обедом отец подсыпал ей снотворного, и по прошествии многих часов оно все еще действовало. Но он ее разбудил и рассказал, по-детски, что видел.

Осознав, что ее затуманенный разум — следствие лекарства, Марта решила, что уезжать им надо немедленно. Если ее муж мог так поступить с ней, а потом заниматься тем, что видел ребенок, тогда он способен на что угодно. За годы, прошедшие после свадьбы, она не раз замечала в нем тревожащую жестокость, которую он всегда пытался скрыть. Без задержки она схватила пальто мальчика и поспешила с ним вниз.

Когда они вышли из дома через парадную дверь и не нашли на подъездной дорожке «Модель Т», Марта не знала, где искать автомобиль, потому что не видела гаража. Потом до нее дошло, что ключа в замке зажигания не будет, даже если автомобиль и удастся отыскать.

Зато она знала, где конюшни, а потому могла найти Мага, своего любимого жеребца фризской породы. Ему ключ не требовался.

Хотя юный Тимоти дрожал от страха и едва передвигал ноги, хотя его мать еще боролась с туманом, застилавшим разум, они понимали, что Константин к этому времени уже может их искать. Позже мальчик узнал, что Чиань Пу-ю сидел обдолбанный и, увидев излишне любопытного мальчонку, не сразу сообразил, к каким это может привести последствиям. Вместо этого он принялся представлять себе, какую роль сможет сыграть девятилетний мальчик в их групповухе.

Под полной луной мать и сын спешили к конюшне. Марте, опытной наезднице, седло особо и не требовалось, поэтому она не стала возиться с упряжью. Встала на табуретку конюха, уселась на жеребца, подтянула сына, посадила перед собой, велела крепко держаться за гриву. Сама схватилась за нее правой рукой, левой обняла Тимоти, и они трусцой направились к въездным воротам, не рискуя перейти на галоп, опасаясь, что мальчик может свалиться с лошади. Особняк они огибали по широкой дуге.

Сторожка ночью пустовала. Охранник приходил только ранним утром, чтобы впустить конюхов. Марта собиралась открыть ворота, добраться до города, найти человека, которого она знала и кому доверяла — может, даже обратиться к властям — и написать заявление, что муж подсыпал ей снотворное и занимался чем-то непристойным на глазах их юного сына…

…Когда лезвие сломалось, я вырвался из фильма, который, отталкиваясь от слов ребенка, прокручивался у меня в голове.

Я выудил из кармана запасное лезвие, которое принес вместе с ножовкой, а Тимоти продолжал говорить:

— Он стоял на подъездной дороге голый, в лунном свете бледный, как призрак. Мы слишком поздно увидели, что в руках у него карабин. В тот раз я не увидел, как он убивает мою мать, потому что он выстрелил и убил меня первым…